Текст книги "Гроссмейстерский балл"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Сверху пять. – Онегин поднес датчик к задней стенке. – Три!

Филипп записал цифру и посмотрел на Онегина. Он пытался узнать по выражению его лица: как? Легче узнать у Будды. Казалось, еще немного, и Онегин уснет. «Малоэмоциональная харя!» – подумал Филипп и чуть не пропустил очередную цифру.

Закончив обмер, Онегин взял данные и, по-конторски слюнявя карандаш, стал вычислять. «Откуда у современного человека замашки писаря?» – с раздражением думал Филипп. Он волновался все больше и больше.

– Двести тридцать миллирентген! – объявил Онегин.

– Что?!

Тишина…

– Ну и конструкторы-инженерчики! Простейший экран не могут рассчитать, – проговорил Терновский и посмотрел на Филиппа.

– Не может быть! – крикнул Филипп. – Он пришел в себя. – Двести тридцать? Вместо десяти по норме?! Нелепость! Расчет экрана верен! Причина в чем-то другом! Но в чем?

Корнев обратился к Трофимову:

– Ну что, Александр Михайлович?

– Расчеты верны! – раздраженно ответил Трофимов.

Все молчали и смотрели, как Онегин упаковывал радиометр. Почувствовав на себе взгляды, Онегин выпрямился.

– Надо проверить качество изотопа. Может быть, там примеси элементов с более высокой энергией. Возможно, они и пробивают защиту…

– К черту! – проворчал Корнев. – Намылят нам шею с этим прибором. В понедельник надо точно выяснить причину такого уровня. Пусть вся группа отправляется в ОКБ и не возвращается без конкретных заключений. Если надо, пусть торчат там несколько дней. Пора кончать!

Начальство ушло. Ребята помогли Онегину погрузить контейнер. Настроение было прескверное. И дернуло Левку вызвать директора!

– Выходит, я виноват? – огрызнулся Левка.

Онегин облокотился на радиатор автомашины и принялся высказывать свои соображения.

– Возможно, в нашей ампуле наряду с туллием-170 имеется туллий-168. Это зависит от типа реакции бомбардировки атомов. А у туллия-168 энергия – свыше тысячи килоэлектроновольт. Для нее ваш экран —.папиросная бумага. Пониме?

– Пониме! – кивнул Филипп.

– Оформляйте допуск и в понедельник топайте к нам. С утра!

Машина уехала. По заводу тарахтел звонок. Можно было прекратить счет дням: среда, четверг, пятница… Завтра суббота!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

В субботу люди добрее! И вероятно, все… У Терновского отличное настроение. Он после работы поедет за город. Кстати, Лузгин обещал ему яблоневые черенки. Участок главного технолога граничит с «соткой» Терновского. Обычно они отправляются за город вместе. У Лузгина старый «москвичок» с залатанным крылом…

«Ты чем занят, Анатолий Николаевич?» – «Да вот…» – «Заходи, дело есть». – «Срочная работа, Виктор Алексеевич…» Все разыгрывается как по нотам. Не первый год. Терновский знает, что Лузгин явится минут через тридцать, не в силах дольше тянуть «срочную работу». Но надо поддержать марку, хотя бы полчаса… Лузгин притащит папку «утрясывать вопросик», минут через пять положит папку на круглые колени и спросит:

– Так сколько ж мы трудимся?

– С тридцать пятого, Анатолий Николаевич.

– А вот и нет. Эти архивные крысы утеряли мои документы и доказывают, что я с тридцать восьмого работаю. Не на того напали. Пенсия – дело серьезное… Ты поедешь на свое хозяйство?

– А ты припас, что обещал?

– Надо заехать к приятелю, в плодопитомник.

– Повсюду у тебя приятели, Анатолий.

– А как же… Шестой десяток отмериваю. Возраст, брат…

Неторопливый разговор. Спокойный. Будто они сидят в Екатерининском саду на солнышке. Лузгин расслабленный, довольный. Не надо выпячивать грудь, умно прищуривать глаза, разыгрывать спектакли. Все это ни к чему. Они слишком хорошо знают друг друга, Терновский и Лузгин. Так же хорошо Лузгина знал старый директор. Еще годика два бы он протянул. Нет, так подвести, а? Двухсторонний инфаркт! Они часто с Терновским вспоминают покойника.

– Организм, организм. Дело не только в организме! – говорит Лузгин. – Очень крутыми горки стали.

– И другие могут надорваться, – поддержал Терновский.

– Я вот приглядываюсь к Корневу. Бегает он с этим самым проектом квартального опережения плана вспомогательными цехами. То в Москву, то в обком… Скользкая штука. А ему все нипочем. Шишек еще не получал…

– Получит, получит, – сказал Терновский. – Старые мы с тобой, Анатолий.

– А ты что думал?! Обидно! Столько лет выполняем план. Вон знамя-то покойный наглухо в кабинете привинтил… а этому все не так! Я понимаю, реорганизация. Я не против! Но надо знать, где и что… Всякий себе памятник спешит воздвигнуть, а ты отдувайся…

Терновский засмеялся.

– Не горячись! Смотри, кондрашка хватит, консерватор проклятый!

– Хитер ты, Терновский. Ох и хитер… Нюх у тебя, как у гончей. Недаром жизнь прожил…

Несколько минут они молчали и думали. Каждый свое.

«Я понимаю, покойному ты был нужен. С таким начальником ОТК любой план выполнишь… Ну, а при новом директоре чем держишься?!» – «А все тем же… Правда, все гораздо сложней. Но это временно. И новый оботрется. Тебе-то трудней, главный технолог. Я-то что? Я тыл прикрываю, а ты на передовой…» Так они молчали несколько минут.

Терновский встал и подошел к банке с рыбками. Красные и серые, они смешно раскрывали рот и ловили крошки, что бросал Терновский.

В дверь постучали. В ответ на разрешение Терновского в кабинет вошел Женя Маркелов. Он держал какие-то чертежи.

– Извините, Виктор Алексеевич…

Терновский прочел название прибора на корешке альбома с чертежами и перебил Маркелова:

– Этими приборами занимается контрольный мастер Круглый. Он прикреплен к группе Рябчикова. Обращайтесь к нему.

– Я знаю… Но мне не хочется обращаться к Круглому.

– Это почему же? Ты брось! Что говорил Владимир Ильич?! На ошибках учимся… В следующий раз будешь знать, как обрабатывать чертежи. Ты этому Круглому должен спасибо сказать, а не обижаться. Честный, принципиальный парень…

– Кто честный? – Маркелов усмехнулся и сел. – Я бы вам порассказал… И вы не думайте, что я не хочу к нему обращаться из-за неприятностей с ПОА…

– А что случилось?! – Терновский ощупывал «двустволкой» побледневшее лицо Женьки. – Да ты не бойся. Анатолий Николаевич – свой человек, могила!

Лузгин кивнул и откинулся на спинку кресла.

– Это не мое дело, – проговорил Маркелов. – Сами спросите у Круглого.

Терновский нахмурился, сдвинутые под углом брови, как две заржавленные балки.

– Ты комсомолец?

– Нет. Кандидатский стаж у меня.

– Как же тебя рекомендовать в партию, если ты покрываешь неблаговидные поступки?

– Да ладно, – произнес Лузгин. – Какая-нибудь чепуха. Девицу не поделили…

Терновский его понял. Он равнодушно зевнул и проговорил:

– Хорошо, иди. Сами разберетесь.

Маркелов встал и сунул под мышку альбом.

– Во-первых, не вы меня вызывали, товарищ Терновский. Я уйду, когда решу все вопросы… Во-вторых, очень жаль, что в вашем отделе творятся безобразия и вы ничего не знаете.

Терновский изумленно посмотрел на Маркелова: «А ты, брат, птица… Хочешь, чтобы все выглядело официально, а не как обычное наушничанье. Что ж, ты осторожный парень».

Маркелов повернулся к Лузгину:

– Скажите, Анатолий Николаевич… Очень кстати, что вы здесь… Ваш отдел спустил технологические расчеты на генераторные блоки?

– Ты что?! – ответил Лузгин, с любопытством глядя на Маркелова. – Числу к пятнадцатому. Не раньше.

– Интересно… Тогда на каком основании ОТК закрывает наряды на готовые изделия, когда даже нет отливных корпусов этих блоков?

Маркелов вытащил из кармана аккуратно сложенные наряды и протянул Терновскому. Наряды на сборку и наладку генераторных блоков… Сто пятьдесят рублей. Фамилия – Рябчиков. Представитель ОТК…

– Чья это подпись?

– Круглого.

– Я оставлю их у себя.

– Нет-нет. Я принес только показать.

– Перепиши номера, а наряды отдай, – посоветовал Лузгин. – Пусть он их положит на место. Как лежали.

– Вы… за кого меня принимаете?!

– Ну, хватит! – прикрикнул Терновский. – Иди, иди…

– Отдайте наряды! Это нечестно!

– Убирайся! – Терновский привстал. – Здесь не детский сад! Наряды будут у меня, пока не разберусь… Ну!

Маркелов выскочил из кабинета.

– Далеко пойдет… Не дай бог иметь такого в отделе, – произнес Лузгин. – А кто этот Круглый?

– Тот самый, что поднял шум вокруг ПОА. Настырный малый. Ничего, обломаем…

– Ты, Виктор, тоже хорош… Не мог прикрутить хвост сопляку. Квартальной премии из-за него лишились.

– Я тут ни при чем… Его директор поддерживает. Это он Круглого прислал в отдел.

Лузгин встал и принялся ходить по кабинету. У банки с рыбами он остановился и слегка побарабанил по стеклу.

– Что ж это директор разных проходимцев на такую должность принимает? Разреши-ка, я перепишу номера нарядов…

Лузгин аккуратно сложил листочек, спрятал в портмоне и вышел.

Терновский заглянул в лабораторию. Никого. Только уборщица передвигала стулья. Короткий день, суббота…

2

Когда долго ждешь и это свершается – будто не было никаких ожиданий. Странная человеческая натура. Филиппу казалось, что Нина никуда и не уезжала… Таллин? Где этот Таллин? Разве есть на свете Таллин? Теперь ничего нет, кроме арки Главного штаба и улицы Герцена… Теперь на свете ничего нет, кроме Невского проспекта… Кроме улицы Бродского…

Так они шли, и Филипп не замечал пройденного. Оно исчезло! Филипп жил настоящим.

А теперь на свете ничего нет, кроме зала Филармонии и двух кресел – номер 84 и номер 85… Это любимые места Нины. На заводе билетный кассир всегда оставлял их ей. Отсюда можно видеть лицо дирижера. Вы когда-нибудь видели лицо дирижера, когда оно живет музыкой? Нет? Тогда возьмите билеты на хоры, именно на эти места…

– Знаешь, кто сидит рядом с нами? – проговорила Нина, когда они прошли последнюю колонку. – Левка Гликман! Билеты принесли к нам в отдел.

Филипп не успел отреагировать.

– И вы тут?!

На лице Левки было неподдельное изумление. Актер!

Возле Левки стоял Стас. Этого Филипп не ожидал. Он знал натуру Стаса, у которого был иммунитет против музеев и филармоний.

– Не пропадать же билету. Пришлось выручать Левку, – небрежно проговорил Стас, оправдывая свое появление на хорах.

– Ну?! – удивилась Нина. – Я думала, что ты любитель. Помнишь, ты мне рассказывал о Бостонском симфоническом оркестре…

– Врал для вдохновения! – отрезал Стас.

Внизу, на сцене, музыканты настраивали инструменты. Люди рассматривали зал, оглядывались, разговаривали, передавали друг другу программки. Но вот полным светом вспыхнули все восемь люстр – они напоминали перевернутые новогодние елки, – и к пульту сквозь ряды музыкантов уверенно прошел очень высокий и худой человек. Сверху зал казался озером, на которое обрушился дождь – мелькающие в аплодисментах ладони напоминали фонтанчики от падающих капель….

Дирижер поклонился и, не дождавшись конца аплодисментов, повернулся к оркестру и поднял руки. С хоров было видно его худощавое, вытянутое, бледное лицо. Зал притих…

Чуть дрогнули пальцы… Неуверенно и тихо раздались первые звуки… Все настойчивей и настойчивей. И вдруг в светлую высоту зала взметнулся чистый голос трубы… Взметнулся и застыл. Словно потерялся…

Филипп посмотрел на Нину. Она улыбнулась в ожидании предстоящего. В рука у Левки была программка. Филипп взял ее и прочел. «Скрябин. Поэма экстаза».

…Нина слушала, прикрыв ладонью глаза. Левка и Стас о чем-то шептались. Левку, кажется, интересовало количество колонн в зале. «Кретины! Вам бы на ипподром ходить!» – подумал Филипп. И вдруг все словно провалилось в пустоту. Филипп увидел Киру.

Она сидела, положив подбородок на кулачки, а кулачки на красный бархат балюстрады. Рядом сидели трое ребят и две девушки. Консерваторская братия. Первокурсники. Филипп их знал. Они учились вместе с Кирой. Тот, в очках, что сидит позади нее, влюблен в Киру. Безнадежно!

Каким это казалось далеким! Кира ему звонила не сколько раз. Филиппа все не было дома. Он пропадал на заводе. Она звонила и вчера, вероятно хотела пригласить в Филармонию. Феликс Орестович рассказал ей про Нину. «По-моему, девочке стало дурно», – сообщил он Филиппу. Не то с сожалением, не то с облегчением. Непонятный старикан. «Девочка должна знать правду». И какое ему дело?!..

…Кира поднялась с места. Филипп оглянулся. На люстрах притушили огни. Антракт.

Левка и Стас прошли вперед. Нина гулять не хотела, ей нравилось сидеть в опустевшем зале. Но Филипп попросил, и Нина согласилась.

Люди гуляли в фойе строго по кругу. Оглядывали встречных, рассматривали портреты на стенах. В небольшой комнате рядом с фойе стояла скульптура Баха – композитор сидел за органом.

– Обрати внимание на его пальцы, – шепнула Нина.

– Бах на работе, – голос Левки осекся.

Нина оглянулась. На лице Левки замерла улыбка, он с любопытством разглядывал красивую девушку в голубом свободного покроя платье. Она стояла, прижав к груди красную плоскую сумочку. Девушка смотрела на Филиппа.

– Твоя знакомая? Нет-нет… слева, – проговорила Нина.

Филипп посмотрел и кивнул девушке. Та глядела на Нину.

У дверей в фойе их догнал парень в очках. Нина вспомнила: он стоял возле красивой девушки в голубом платье. Парень прихватил Филиппа за локоть. Щеки парня раскраснелись. Он волновался.

– Филипп, вы извините, но я должен сказать вам… что вы негодяй… Да, да! Это лично мое мнение…

Филипп растерялся.

Парень хотел что-то сказать еще, но перед ним выросла фигура Стаса.

– Мой мальчик… Сходи по-маленькому и ложись спать!

– А вы… хулиган, вот!

– А по соплям? – поинтересовался Стас.

Кира подбежала к парню в очках:

– Мишка! Как тебе не стыдно? Дурак, ненормальный…

Люди оглядывались. Кира не договорила и, расталкивая публику, быстро ушла.

В толпе возмущались: «Мало им Невского… И где – в Филармонии!» Стас повернулся к любопытным:

– Ну, а теперь, тетки, на Вагнера… Вас ждут флейты и чувства! Не надейтесь, драки не будет!

Толпа расступалась, пропуская в одну сторону четверку с хоров, а в другую – обалдевшего от любви и собственной храбрости близорукого первокурсника Мишу.

Они поднялись на свою верхотуру. Места – 84, 85, 86 и 87. Нина держала себя так, будто ничего не случилось.

Филипп посмотрел в зал. Два кресла в ложе оставались незанятыми. Когда вспыхнул свет, в кресло у балюстрады пересела подруга Киры. Так ей было удобней. А в кресло Миши сел какой-то морячок…

3

– Будьте добры, позовите Нину.

– Это я.

– Извините… Мне необходимо вас видеть.

– Кто со мной говорит?

– Кира.

Через час они встретились. Нина ее узнала издали по голубому платью.

– Вы простите… Может быть, это глупая прихоть. Но мне надо было с вами встретиться, – сразу проговорила Кира, не здороваясь. Она хотела торопливостью скрыть смущение. Ей это не удавалось. Она почувствовала и смутилась еще больше.

Нина сделала вид, что ничего не заметила.

– Скажите, откуда вы узнали номер телефона?

– Неважно… Если вы не против, посидим в кафе.

– К сожалению, у меня нет с собой денег.

– Чепуха. Я немного захватила.

…Они поднялись по ступенькам и толкнули стеклянную дверь. Нина с любопытством оглядывала идущую впереди Киру. «Романтичная девица. Пока. Посмотрим, что будет дальше».

Цветные фонарики свисали на длинных шнурах с потолка. Желтые, красные и голубые. Столы и стулья на черных ножках… Несколько парней, усевшись на высоких табуретках вдоль бара, смаковали коктейль. Кто равнодушно, кто с деловым видом, а крайний справа, тощий блондин, с какой-то брезгливостью…

– Два кофе-гляссе, два заварных пирожных. Позже два бокала шампанского, – заказала Кира официантке.

Несколько минут они разглядывали зал. Кому-то надо начинать разговор. Вероятно, Кире. Это ее затея… Притом она оторвала Нину от дел. Столько надежд на воскресенье, и вдруг является незнакомая особа по имени Кира, и все летит к черту.

– Вы извините… Эта дурацкая выходка моего знакомого. Вчера. В Филармонии…

– Надеюсь, вы не для этого меня засадили в этот аквариум, – с досадой сказала Нина. Получилось неловко. Теперь сложнее начинать разговор. Можно, конечно, уйти. На улице легче.

Появилась официантка. На подносе тарелка с пирожными и две чашки. В кофе брошен кусочек мороженого.

– Обожаю кофе-гляссе, – проговорила Кира и опустила в чашку соломинку.

Нине питье через соломинку не доставляло удовольствия. Будто дразнишь себя. Тоненькая холодная струйка раздражала. Впрочем, скорее ее раздражала девушка с вытянутыми, чуть подведенными глазами. Нина переломила соломинку и сделала большой глоток…

К столику подошли два одинаковых молодых человека. В черных костюмах, с усиками, коротко стриженные. Можно подумать, что их рисовали под копирку.

– Девочкам скучно? Мы готовы повеселиться… – сообщил один.

– С нами? – спросила Кира. Второй принял это как приглашение и сел.

– Вас никто не звал, – расстроилась Кира. – В зале много свободных мест.

– Девочкам скучно, – бубнил первый. У него была сладенькая улыбочка. Сесть он почему-то не решался.

– Так вот… Проваливайте отсюда. Оба! – сказала Нина, ставя чашку на стол.

– Мы позовем милиционера, – решительно поддержала Кира.

– Никаких милиционеров… Просто вы получите по морде. Вначале один, потом второй, – спокойно произнесла Нина.

Пижоны не ожидали такого поворота. Лучше тихо удалиться. Кира зло глянула им вслед, поправляя прическу.

– В общем так, Нина… Я люблю Филиппа, – твердо проговорила Кира. – Я никогда ему об этом не говорила, но это так.

– Ну и что?

– Я хочу знать правду о ваших отношениях.

– Почему бы вам не спросить у Филиппа?

– Мне не позволяет гордость.

– А со мной позволяет?

– Да. Я вас почти не знаю. И притом вы женщина. Вы должны меня понять…

Происшествие с пижонами расположило их друг к другу. Нина улыбнулась. Кирина решительность ей понравилась.

– Что вы улыбаетесь?

– Так. Мне нравится ваш тон. И вы.

– Очень приятно… И вам не кажется, что я двойная?

– Двойная?

– Ну, двуличная… Филипп говорил, что я двойная. То боюсь испортить маникюр, живу консерваторской богемкой и ничему не удивляюсь. То скоблю пол, дрожу над полированным сервантом. И опять ничему не удивляюсь… Его бесило, почему я ничему не удивляюсь. А вы? Вы чему-нибудь удивляетесь?

– Вы смешная. И совсем еще ребенок, – произнесла Нина, поднося чашку к губам.

Кира продолжала:

– Филипп говорил, что во мне иногда обывательница занимается показухой и превращается в «модерновую чувиху», а иногда самостоятельный человек тянется к обывательщине… Он говорил, это борьба наследственностей…

Нина поставила чашку и с любопытством посмотрела на Киру.

– Иногда во мне пробуждается мамин характер, а иногда папин. Так утверждал Филипп.

– Ну, а вы какой себя чувствуете?

– Понимаете, Нина… Мне кажется, что если бы мама не занималась повседневной суетой, – пусть это называется обывательщина, – то папа не смог бы стать прогрессивно мыслящим человеком. Не было б условий. Согласитесь, приятно быть передовым, зная, что дома тебя ждет чудесный обед, и телевизор, и теплые шлепанцы. Поэтому передовой папа так любит отсталую маму.

– Вы не очень высокого мнения о своем отце.

– Я трезво рассуждаю.

Кира поддела соломинкой растаявшее мороженое. Официантка принесла два бокала шампанского. Это уже лишнее. Они забыли о нем. Но отказываться неудобно. Придется пить. С пирожными. До пирожных они тоже не дотрагивались.

…Нина медленно пила шампанское и наблюдала за Кирой. Как она волнуется! Боже мой, как она волнуется, эта Кира!.. И как я сразу не обратила внимания?! А ее глаза? Они сейчас беспокойные, даже тревожные.

Кира провела ладонью по лицу. Сверху вниз. Ей не хотелось окончательно выдавать свое волнение. Но она не могла сдержаться.

– Нина, вы… любите Филиппа?

– Нет.

Часто произносишь слово, лишь потом вдумываясь в его смысл. Только теперь Нина поняла, отчего ее не волнует встреча с Кирой. Почему она спокойна, абсолютно спокойна. Она не любит Филиппа. Это правда! Кира волнуется, а она нет. Она наблюдает! Тот, из-за которого она могла так же волноваться, погиб два года назад. Нелепо, трагично… Когда появился Филипп, он чем-то напомнил ей мужа. Особенно в тот первый вечер с тоскливым шумом дождя. Ночью она обо всем забывала. Днем мираж исчезал. Филипп младше ее… Он оглушен ее близостью. И только. Это временно, это пройдет, это у всех проходит.

…Кира что-то говорила. Нина не слышала.

– Что? Извините…

– Значит, он не будет вашим мужем?

– С чего вы взяли?!

– Почему вы не отвечаете прямо? Вы боитесь?

Нина молча улыбнулась.

Кира внимательно посмотрела на Нину.

– Я глупая, взбалмошная, – тихо сказала она. – Я очень люблю Филиппа. Я понимаю, у вас ничего не может быть с Филиппом…

– Почему? – Слова Киры показались Нине очень уж категоричными.

– Почему? Я младше вас на десять лет. Вон у вас морщинки у глаз…

– Ну и что? – В голосе Нины послышалась растерянность.

– Потом вы были замужем. У вас ребенок и больная мама. Вы представляете, какая это обуза для Филиппа?

Кира была счастлива. Она была очень счастлива, иначе бы она заметила, как при каждой ее фразе меняется лицо Нины.

– Ну и что?

– У вас много знакомых… Возможно, это и хорошо.

– Вы хотите сказать – знакомых мужчин?

Перед Ниной будто сидел другой человек, осмелевший и злой. Человек, сам того не ведая, мстил ей за недавние мучительные минуты унижения. А если сказать ей, что все это игра? Что Филипп станет ее мужем, а? Взять и соврать… Она даже представила, как Кира притихнет в расчете на жалость. И тут Нина ясно поняла: Филипп никогда не будет с Кирой. Не сможет быть. Они разные люди. Абсолютно! И жаль, что она его так любит…

– Почему вы не допиваете шампанское? – беспокойно спросила Кира. Она интуитивно поняла: что-то произошло, но не могла понять, что именно.

Между ними возникла стена отчуждения. Кира ощупывала глазами лицо Нины. Она испугалась этой стены. Как маленькая и неопытная девочка.

– Досадно. Вы застали меня врасплох… Что ж, придется вам расплачиваться за шампанское и кофе-гляссе, – сухо сказала Нина. – Кстати, вон официантка…

Кира повернулась в сторону кивка. Но шум отодвигаемого стула привлек ее внимание. Она увидела, как Нина быстро выходит из зала. Кира растерянно оглянулась. Кажется, никто не обратил на них внимания… Только, пожалуй, тощий блондин, что сидел у края стойки и брезгливо тянул коктейль. Блондин, не меняя выражения лица, отвел взгляд от бокала и окинул им Киру. Не меняя выражения лица…