Текст книги "Гроссмейстерский балл"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Стас ждал на площадке. Он скосил глаза и наблюдал. Папиросный дым проскакивал между сложенными в трубочку губами и закручивался в голубые крендельки. Достойное занятие… Рядом стояли несколько курильщиков. Возможно, те самые, которых Филипп видел, проходя с Ниной в первый день знакомства. На тех же местах, в тех же позах. Они курили серьезно, не обращая внимания на пижонство Стаса.
– Его нет. Будет после обеда, – проговорил Филипп.
Стас бросил папиросу в урну и повернулся к Филиппу.
– Приходил шеф. Спрашивал тебя.
– Ну?
– Не мог же я сказать, что ты пошел к директору с расчетами и докладной, минуя шефа. Неэтично. И врать я тоже не могу. Это…
– Что же ты сказал?! – перебил Филипп.
– Да сказал: я, мол, жду эту штафирку. Но вряд ли он скоро выберется. У него расстройство… Шеф предложил тебе зайти. Вероятно, лично хочет выразить соболезнование. Кстати, если он тебя спросит, почему ты вчера не был на работе, скажешь – не знал.
– Вчера?! Ведь вчера было воскресенье.
– Мой мальчик! В конце месяца нет никаких постов и маслениц. Тем более рядового воскресенья. Начиная с двадцатого один бог – план и одна молитва – штурмовщина. Молятся без выходных. По крайней мере в сборочном цехе. Зато с первого можешь отправляться хоть на Черное море. До двадцатого.
– Что ж ты мне не сказал? Даже неудобно.
– Ты был занят более серьезным делом.
В тоне Стаса Филипп не уловил иронии. Они пошли в сборочный.
Возле верстаков сложены ящики. Из-под откинутых крышек видны готовые приборы. Приборы стоят и на верстаках. Их надо уложить в пустые ящики. Девушки-контролеры проверяют комплектацию, закрывают ящики, навешивают пломбы. Девушки в синих и белых халатах. Приборы серые, светло-желтые (под «слоновку»), коричневые и опять серые с пятнами (молотковое покрытие). Девушек трое: две высокие, одна пониже. Две блондинки, одна брюнетка. Высокие пломбируют ящики – те, что сверху, брюнетка – снизу. Рядом стоит мастер… Старый знакомый, Воробьев. Он же Миллиметр. У Воробьева в руках длинные белые листочки. Он ждет – девушки закончат пломбировать и распишутся на листочках. Воробьев пихает листочки в карман засаленного пиджака. Листочки – это месячная программа. Послезавтра – первое! Миллиметр может взять отгул и ехать на Черное море.
Через неделю заседание балансовой комиссии. У директора в кабинете. Воробьев будет торчать в приемной, листать подшивки старых приказов, рассматривать табель-календарь, интересоваться по телефону: «Кого надо?» – и с тоской смотреть на пухлую дверь-диван.
Комиссия постановляет: премировать за выполнение, депремировать за неритмичность (процентов на десять). Сальдо в пользу… Воробьев доволен! Правда, «депремировать за неритмичность». Придираются. «Неритмичность»? Это же стиль работы! Попробуй иначе! Впрочем, им тоже неохота быть в дураках, тем, кто в заводоуправлении. Кому депремирование, кому экономия. Сло-о-ож-ная механика!
…Две блондинки, одна брюнетка. Высокие пломбируют ящики – те, что сверху, брюнетка – снизу. Рядом стоит мастер.
Воробьев увидел Филиппа.
– Слушай, Филипп Матвеевич. Под корень рубишь. Ведь не выполним по номенклатуре. Не тяни, Филипп Матвеевич.
– Один вопрос, Воробьев, – произнес Стас. – Откуда ты узнал его имя-отчество?
– Не твое дело! В кадрах, вот откуда.
– Вопросов не имею, – проговорил Стас и ушел к настройщикам.
– Что ж делать-то? – заохал Воробьев. – Мы надеялись, все будет чисто… Леонтий Адамыч! Поди сюда!
Воробьев прихватил одной рукой пиджачную пуговицу Филиппа, а другой махал высокому мужчине в халате. Мужчина двигался по цеху в сопровождении Рябчикова.
– А вы думали, что я за «спасибо» буду работать? – нахально, но негромко вопрошал Рябчиков.
– Совесть имей. И так уже на полтораста рублей закрыл. А еще летные получишь.
Голос мужчины в халате звучал виновато и жалобно.
– А это никого не касается. Работал – плати! – не отступал Рябчиков, дергая мужчину за карман халата. – Хватит! В прошлом месяце на двадцать рублей наколол?!
– Да ты не дергай! Спец незаменимый! – прикрикнул мужчина. – Думаешь, с тобой валандаться будем?! Я, начальник цеха, получаю сто шестьдесят, инженер в цехе получает сто десять, а тебе двести подавай?! Разбаловало вас государство.
– Ты нежней, нежней разговаривай.
– Я тебе поговорю нежней. Боишься, что бригада услышит, сколько ты на себя закрыл?! – не унимался мужчина. – Иди на свой участок!
Рябчиков не уходил.
– Вот! – ворвался в паузу Воробьев. – Этот самый!
Филипп освободил пуговицу от пальцев Воробьева.
– А-а-а… Я Шанцов, слыхал? Будем знакомы.
Филипп пожал протянутую руку.
– Что ж ты нам палки в колеса, а?! Нехорошо. Работать-то вместе будем. Под общей крышей. Да ты не бойся.
– Я и не боюсь.
– Вот молодец. Ты должен принять работу цеха. Если не по чертежам, бракуй к чертовой бабушке. Но если по чертежам, должны ее оплатить или нет?
– Должны.
– Ну и верно. Ай, молодец, ай, голова! Должны. Я мог бы подать докладную, пожаловаться. Но я не хочу. Нет, мы с тобой сработаемся. Ты парень толковый.
«Какая челюсть. Дать бы ему крюк правой и накрыть халатом», – подумал Филипп. Шанцов его раздражал.
– Я не срабатываться пришел, а работать!
– Так много не наработаешь. За двадцать лет я всяких перевидал. Такие тоже попадались. Возненавидят – сломают! Иди, иди… Обойдемся! А ты чего уговариваешь?! – повернулся Шанцов к Воробьеву. – Уговаривать всякого?! Требовать надо!
Воробьев от неожиданности вздрогнул, хлопнул кулаком по крышке какого-то прибора и проговорил, бойко глядя на Филиппа:
– Требовать надо, и все.
– Что вы толкуете? Начальства нет?! – встрепенулся Рябчиков. Он работал под Шанцова.
Филипп повернулся и отошел.
2
День был пасмурный. Цех освещался сиреневыми трубками. Кому взбрела в голову мысль назвать этот свет дневным?! Нелепость! Свет ложился пятнами на стенки и верстаки. Станки казались игрушечными, покрытыми сиреневым лаком.
Прескверное настроение. Все началось с утра. С утра шел дождь. Когда до завода осталось два квартала, Нина оглянулась, выскользнула из-под накидки и заторопилась вперед, одна. Конспирация. Филипп ее догнал. «Перестань! С этим надо считаться. Особенно тебе». – «Почему мне?! Тебя замочит дождь». – «Лучше дождь, чем сплетни». – «Мне все равно. Я люблю тебя!» Он это произнес довольно громко. Люди в блестящих дождевиках напоминали лошадей, покрытых попонами. Никто не оглянулся. Никого это не интересовало. Их любили другие.
Филипп снял накидку и набросил на Нину. «Возможно, она не хочет, чтобы кто-то нас видел. Кто-то один», – мелькнуло в голове. Лакированная пирамидка отдалялась от него. Так испортилось настроение.
– Филипп! Можно тебя на минутку?
Звал Коля. Тот самый механик, что работал с ПОА. Он вытащил шасси одного из трех приборов и что-то завинчивал.
– Знаешь, если ОТК примет приборы с такой биологической защитой, я напишу в министерство.
Филипп присел на край верстака.
– Миллиметр сообщил, что Терновский приказал принять. Так что учти, – продолжал Коля.
Его верстак был покрыт зеленой суконкой. На стене – белый листок с черными шашечками по диагонали.
– «Динамо» проиграло «Нефтянику»?! – воскликнул Филипп. – Когда?
– Один-ноль! Вчера по телику транслировали!
Филипп хлопнул ладонью по колену.
– Вчера?!
Он соскочил с верстака, резко оттолкнувшись руками.
– Да, Коля. Если забракуют прибор, значит, ты ни фига не получишь?
– Как так? Темного нашел! Я по браковочной получу. Меньше, правда.
…Филипп обходил расставленные по полу готовые приборы, пустые ящики, кадки с пальмами. Вчера? Вчера он был счастлив. Это может повториться сегодня, завтра, всю жизнь. Иначе не должно быть! Воспоминания – обрывками фраз, фонарными отсветами, запахом ее тела – врывались в сознание, будоража мозг, заставляя колотиться сердце… Под утро, когда кончился дождь, Филипп открыл окно. На улице прошумел первый трамвай… Они уснули. Весь воскресный день пестрел Цифрами расчетов, скупыми разговорами. Они не вспоминали прошедшую ночь, боялись чем-то смутить друг друга. Филипп думал, что она вечером уйдет. Боялся этой минуты. Но она не ушла…
Филипп не заметил, как очутился у кабинета Терновского.
– Войдите! А-а-а… Филипп Матвеевич!
На столе Терновского лежал ворох длинных белых бумажек – сдаточных. Он подписывал их. Одну за другой.
Филипп сел.
– Самостоятельный ты человек, я вижу, – с непонятной интонацией сказал Терновский.
– Да вот, стараюсь.
Филипп почувствовал себя взрослым, сильным мужчиной. Он знал, чего хочет. Нетерпеливо хрустнула во внутреннем кармане тетрадка с расчетами. Терновский продолжал подписывать. Из приглушенного репродуктора слышалась музыка.
– Ты женат, Филипп Матвеевич?
– ?
– Что ж ты молчишь? У меня в твои годы мальчишка рос. Ленька.
– А у меня в мои годы девочка растет. Трехлетняя. Лариска.
– Ну! А в документах ты холостой.
– Тогда чего же спрашивать?
Терновский посмотрел на Филиппа.
– И откуда это у вас, у теперешней молодежи?! Волю почувствовали. Раньше вам пикнуть не давали.
– А вам?
– Что – нам?
– Вам давали пикнуть?
– А мне и не надо было… Как у тебя со здоровьем? Спортсмен небось. Решил я тебя перебросить на испытание радиометрических станций. Будешь летать, получать летные, вспоминать старика Терновского. Сходи найди Рябчикова. Он специалист по этим вопросам. Ознакомься.
– А как же ПОА?
– Какое ПОА? А-а-а… Да бог с ним. Действительно, я маху дал. В такое спорное дело втянул свежего человека. Ну, давай, давай. Гуляй!
Терновский перебирал сдаточные, как опытный кассир перебирает пачку бумажных денег. Между толстыми пальцами белым пунктиром мелькали листки.
– Я спрашиваю, как же ПОА?
Терновский поднял глаза. В них светилось искреннее недоумение..
– ПОА примет Кудинов. Ну, гуляй, гуляй.
– Я не хочу гулять! – прервал Филипп Терновского. – Послушайте, Виктор Алексеевич. Вот расчеты. Я все подсчитал! Есть участки с уровнем в триста миллирентген.
Филипп вытащил тетрадь и шагнул к столу Терновского.
– Что это?
– Мои расчеты биологической защиты.
– Любопытно. Ты оставь их. Я ознакомлюсь. А мне служебную напиши. На всякий случай, мало ли?! Все подробно. И машинистке отдай, пусть простукает…
Филипп сложил тетрадь и сунул обратно в карман.
– Я все объясню директору!
Можно было подумать, что Терновский сейчас выстрелит из своей «двустволки»: в его светлых глазах-кругляшах сузились зрачки.
– Хорошо, подчиненный. Ты не знаешь, что к директору с таким вопросом непосредственно…
– А я обращусь!
– А я запрещаю!
«Плевать мне на твое запрещение, сволочь», – подумал Филипп. Он, не скрывая ненависти, посмотрел на Терновского.
Терновский подошел вплотную к Филиппу. Он был ниже ростом, и перед глазами Филиппа сверкал полированный шар его черепа.
– Вот что. Ты человек молодой, а я с тридцать пятого начальник ОТК и разные переплеты видел. Потому я держусь, что на этих полках нет липы. Все чисто! А каких бы я дров наломал, если б слушал каждого?! У меня один закон – чертеж. Подписанный и утвержденный!
«Врет Стас. Терновский не дурак. Он скорее мудрец!»– подумал Филипп и, сдерживая себя, заговорил как можно спокойнее:
– Скажите, Виктор Алексеевич, вы считаете, я не прав, что ношусь с этими расчетами?
– Возможно, ты и прав. Но есть вещи поважней твоей правоты – государственный план.
– А если это очковтирательство и показуха?
– Что?! Ну, Круглый…
Филипп уже не мог сдержаться. Он рывком вытащил свои записи.
– Да, да! Вот доказательство!
– Заткни их себе в… И убирайся! Объявляю тебе выговор!
– За что?
– За дискретацию начальства.
– Вы хотели сказать – дискредитацию?
– Если ты сейчас же не уйдешь, я тебя вышвырну вон!
Филипп рванул дверь. Сквозняк стукнул форточкой и разметал белые листочки сдаточных.
3
На лестнице Филипп встретил Кудинова. Тот спускался вниз, согнувшись под тяжестью осциллографа. Заметив Филиппа, Кудинов поставил осциллограф на ступеньку.
– Эх вы!.. Трепанулся Стас насчет шумов транзисторов. Заставить бы вас тащить эту кастрюлю на третий этаж. Звонки!
– Значит, вы приняли ПОА?
– А то! Знаю, знаю… Я тебе советую: меньше рыпайся. И так в цехе говорят: новичок себя показать хочет.
– А я к директору пойду.
– Иди. Только директор всего три месяца как работает. Ему квартальный план дороже родной мамы. Говорю тебе по-дружески: к концу месяца они все психованные. Лучше не связывайся.
– Эх вы, Кудинов, Кудинов.
Кудинов сплюнул через стиснутые редкие зубы.
– Ты случайно не дурной? – Он ухватился за черную ручку осциллографа и поволок его в лабораторию. – Кстати, твои игрушки снесли в лифт! На склад готовой продукции. Отправляют. Все три штуки.
Филипп, перескакивая через ступеньки, понесся в цех.
Вот и верстак, покрытый зеленым сукном. На верстаке пусто. Коля выдвинул ящик и складывал в него инструменты. Отвертки, дрель, сверла, штангенциркуль, угломер…
– Отдал приборы?! – сдерживая дыхание после бега, спросил Филипп.
– А что мне с ними, драться?! Приду домой и напишу в министерство. Я и Кудинову об этом сказал. И Шанцову. Смеются себе.
Филипп вышел из цеха.
4
Директор, Роман Александрович Корнев, был на заводе новым человеком. Его прислали сюда три месяца назад, после того как завод, на котором он работал главным инженером, слился с другим предприятием. В «номенклатурных» он ходил уже пять лет и был известен как дельный руководитель, несмотря на молодость. Впрочем, сорок три года не так уж и мало. После слияния предприятий его вызвали в обком и предложили на выбор три завода. Два в Ленинграде, один в области. Он остановился на приборостроительном.
– Хитрец, – улыбнулся инструктор. – Взяли очищенный орешек.
– Меня интересует не состояние, а профиль завода. Я приборист, – ответил Корнев.
– И то верно, – согласился инструктор. – Однако вам повезло: завод не тяжелый. Главный инженер – тягачок, хотя организатор он слабый.
– А где бывший?
– Скончался.
– Довели?
– Сердечник. Не директор был, а клад. Вы сводки посмотрите.
– Сводки – это сводки, – прощаясь, произнес Корнев.
Вскоре он принял завод. Сегодня ровно три месяца. Тридцатое – удобное число для памяти.
«…Интересно, что все-таки он хочет сказать? – думал Корнев, с трудом вслушиваясь в стрекотание главного технолога. – Оратор третьей категории…»
Сотрудников Корнев делил на три категории. К первой относились те, кто говорил так, как думал. С ними хорошо работать. Ко второй те, кто думал лучше, чем говорил. С ними интересно работать. К третьей – кто говорил лучше, чем думал. С ними все что угодно, только не работать.
Наконец он не выдержал и прервал:
– Извините, Анатолий Николаевич. Вы говорите то, что мы отлично знаем. А вы расскажите то, чего мы не знаем. Как технолог.
– Прежде чем перейти к главному, необходим разбег, – попытался отшутиться главный технолог, высокий и осанистый, по фамилии Лузгин.
Вообще-то ему было не до шуток. Все три месяца он ловил на себе не те взгляды директора, какие бы ему хотелось. А вопросы?! Почти из-за каждого приходилось бегать по заводу. С непривычки трудно. То ли дело старый директор! Так некстати помереть, когда Лузгину осталось до пенсии каких-нибудь два года. Это ж надо, а?
– Ах, у вас главное только впереди? А мне показалось, что ваше главное уже позади, товарищ главный технолог, – произнес Корнев и подумал: «Каламбурю. Неважно каламбурю… Но, видно, без этого не обойтись».
Лузгин сел и оглянулся. Главный конструктор Трофимов подавил улыбку. Они были врагами. Главный конструктор – сдержанный, знающий дело Александр Михайлович Трофимов и главный технолог – «болтун-эрудит» Лузгин.
Директор заметил улыбку Трофимова. «Верный признак плохо налаженного производства, – подумал он, – когда главный конструктор и главный технолог – враги!»
– Что такое отдел главного технолога? – через паузу заговорил Корнев. – Это… это добрые люди. Они должны делать все, чтоб облегчить труд рабочего. Конструкторский отдел предлагает задачи – технологи их решают. А что у нас на заводе?! Десятки позиций изготовляют вручную. Отнимают уйму станочного времени. Теряют массу металла на обработке. А почему не используют штампы, литье, пресс-формы?! Потому что технологам лень. А может быть, не умеют, а?
– Позвольте, Роман Александрович, – встрепенулся Лузгин.
– Не позволю. Я три месяца присматривался к вашему отделу.
– Но у меня не хватает людей! – выкрикнул Лузгин.
– Хватает. Даже есть лишние.
– Кто?!
– Вы!
Лузгин выпрямился. Уголки губ у него вздрагивали. Глаза часто моргали. Корнев встал и прошелся.
– К сожалению, это так, Анатолий Николаевич… И не только ваш отдел хромает. Весь завод в тяжелом состоянии.
– Завод выполняет план. Систематически, – проговорил Лузгин.
– Завод напоминает бодрячка с больным сердцем, – вставил Трофимов.
Лузгин обернулся и посмотрел на него: «Ты б уже сидел, проныра». «Ну что? Раскусили?» – ответил взгляд главного конструктора.
– Александр Михайлович прав. А план – заслуга главного инженера. Пока его энергия компенсирует недобросовестное отношение отдельных работников к своим обязанностям – план выполняется. А когда эта недобросовестность перехлестнет энергию главного инженера – завод захлебнется. И надолго. Завод должен иметь перспективу…
Дверь в кабинет приоткрылась. В щель просунулась голова Филиппа. Донесся нервный голос секретарши, Гены Казимировны:
– Нельзя туда, нельзя туда… Там совещание! Какое безобразие!
– Разрешите, Роман Александрович. Я на минутку, – поспешно произнес Филипп, склоняясь головой к дверному косяку. Создавалось впечатление, что его тянут за руку, выуживая из кабинета.
– Что это за цирк?! – прорычал Корнев. – Вы не видите, черт возьми, я занят?
Мощный голос директора утроил силы секретарши. Голова Филиппа исчезла. Дверь захлопнулась…
– Я непременно обо всем доложу Роману Александровичу… Я ведь передавала телефонограмму! Выполнение плана! Представляете, что вы наделали?!
В приемную вошла полная гражданка в глухом синем платье. Филипп вспомнил: это начальник отдела кадров. У гражданки был довольный и сытый вид хозяйки.
– Что с вами, Гена Казимировна? Вы чем-то расстроены?
– Да вот… Передавала телефонограмму. Ориентировочное выполнение по номенклатуре… А этот молодой человек подходит и нажимает на рычаг. Представляете? Ваши сведения неверные, говорит.
Женщина в глухом синем платье окинула Филиппа гордым взглядом.
– Что это за своеволие, молодой человек! Здесь вам не вуз!
Филипп вытащил из кармана платок и высморкался.
– Я вспоминаю. Я была против его трудоустройства на нашем заводе. За него ходатайствовал директор.
Женщина удалилась за пухлую дверь директорского кабинета. «Откуда столько спеси у этих начальников кадров? Что они по существу? Фиг! Должны же они понять, что дело не в начальниках, а в кадрах».
Из-под стола Гены Казимировны вылезла большая рыжая кошка. Филипп взял ее на руки.
– Это ваша?
Секретарша перелистывала пухлую пачку сводок.
– То, что вы натворили за три минуты, порядочному человеку хватило бы на год.
– Не обижайте техническую интеллигенцию. Мы мозг прогресса!
– Вы не мозг, вы, простите за выражение…
– А кто я?
– Вы… спинной мозг прогресса.
– А вы хороший человек, Гена Казимировна. Мы с вами все равно поладим. Потом. Когда разберемся… И тогда я обязательно узнаю, почему вас зовут Гена Казимировна, а не Генриетта Казимировна…
Секретарша улыбнулась и вздохнула. Вероятно, что-то вспомнила.
– Кстати, спинной мозг – это серая масса. Понимаете, серая. Я – против!
Кошка урчала, податливо выгибая спину под ладонью Филиппа. В канцелярию входили какие-то люди, что-то спрашивали, что-то брали, звонили, узнавали, когда освободится директор, интересовались каким-то Фомичевым, Лузгиным. Секретарша отвечала. Люди уходили, возвращались… Филипп провожал их взглядом, не переставая водить ладонью по мягкой, дрожащей от удовольствия кошачьей спине. Но вот дрожь прекратилась. Розовые фетровые ушки поднялись и развернулись в сторону черной дощечки «Директор». Из кабинета вышел Корнев. Кошка соскочила с колен Филиппа, подбежала к директору и стала описывать «восьмерки», оставляя на брюках рыжую шерсть.
– Вы что здесь самоуправничаете?! – тихо произнес Корнев. Его зеленые глаза вытянулись в узкие щелки.
«Кадровая дама нафискалила», – подумал Филипп и встал.
– Он хотел видеть вас, у вас было совещание…
У Гены Казимировны было доброе сердце.
– Выгораживаете?! – сказал директор. – Значит, Федоровой приснилось?
Гена Казимировна смутилась. Филипп вытащил из кармана тетрадку и шагнул к директору.
– Вот расчеты! Можете убедиться сами, – торопливо проговорил он.
Корнев нехотя взял тетрадку: ему было некогда. На обложке четко выделялась надпись, сделанная красным карандашом: «Ура! Даешь заводской план! Семилетку в девять месяцев! Прочтешь – поймешь!»
– Что это за абракадабра?!
Филипп смутился: «Чертов Стас. Его затея! Заинтересовать директора лозунгом. „Напишем что-нибудь страстное. А то конец месяца, он и разговаривать не станет“. Несерьезно как-то все».
Но директор уже механически перевернул обложку. (Стас оказался психологом.) На первой странице было начертано: «Выводы». Сразу! Без всяких доказательств. На языке телеграмм (тоже идейка Стаса). Доказательства шли потом, каскадом цифр и формул.
Корнев пробежал глазами «Выводы», посмотрел на Филиппа.
– Гена Казимировна, запишите начерно выговор контрольному мастеру ОТК Круглому. Инициалы спросите у него сами. За нарушение трудовой дисциплины. Кстати, вы все же передали телефонограмму?
Филипп отступил. В груди по-сумасшедшему суетилось сердце, словно хотело выскочить через горло. Два выговора за один день! Не много ли?
– Вы можете понадобиться. Подождите здесь, – сухо сказал директор и вернулся в кабинет.
