Текст книги "Орджоникидзе"

Автор книги: Илья Дубинский-Мухадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Записи Фотиевой (по ее словам, в целях наибольшей достоверности они почти не подвергнуты литературной правке) проливают свет на многое:

"30 декабря Владимир Ильич диктовал в два приема по пятнадцати минут письмо "К вопросу о национальностях или об «автономизации» и читал два Раза по двадцати минут.

31 декабря вечером Владимир Ильич в два приема закончил диктовать письмо "К вопросу о национальностях или об "автономизации".

…Появление этого письма было непосредственно вызвано конфликтом в ЦК Компартии Грузии. Основной причиной конфликта был вопрос об образовании Закавказской федерации…

24 ноября Секретариат ЦК РКП (б) назначил комиссию [89]89
  В комиссию ЦК РКП (б) входили Ф. Дзержинский, Д. Ма нуильский, В. Мидкевич-Капсукас.


[Закрыть]для срочного рассмотрения заявлений, поданных ушедшими в отставку членами ЦК КПГ старого состава (Ф. Махарадзе и др.), и для выработки мер, необходимых, чтобы установить прочный мио в Компартии Грузии. Решение это было передано на утверждение Политбюро. Владимир Ильич при голосовании воздержался.

Комиссия выезжала в Тифлис. Она закончила работу в декабре, и Ф. Э. Дзержинский доложил о результатах Владимиру Ильичу еще до его заболевания. Все это дело крайне тяжело повлияло на Владимира Ильича.

Он остался недоволен работой комиссии Дзержинского, считал, что с ее стороны не было проявлено необходимого беспристрастия при расследовании "грузинского инцидента"…

1923 год

24 января Владимир Ильич вызвал меня и дал поручение запросить материалы комиссии по грузинскому вопросу. Владимир Ильич сказал при этом, что поручает М.И. Гляссер, Н.П. Горбунову и мне детально их изучить и доложить ему. Владимир Ильич добавил, что это нужно ему для партийного съезда. О том, что "грузинский вопрос" стоял в Политбюро, он, по-видимому, не знал. Владимир Ильич сказал: "Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об "инциденте", и это на меня очень тяжело повлияло". Поручение Владимира Ильича об изучении материалов по "грузинскому вопросу" было продиктовано тем, что, как он писал, нужно "доследовать или расследовать вновь все материалы комиссии Дзержинского на предмет исправления той громадной массы несправедливостей и пристрастных суждений, которые там несомненно имеются".

25 января Владимир Ильич спросил, получены ли материалы комиссии. Я ответила, что Ф.Э. Дзержинский приедет из Тифлиса лишь в субботу, 27 января…

1 февраля Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов 30 минут вечера. Сообщила ему, что Политбюро разрешило получить материалы грузинской комиссии. Владимир Ильич указал, на что обратить внимание при разборе материалов и вообще как ими пользоваться, л сказал: "Если бы я был на свободе…", – сначала оговорился, а потом повторил смеясь: "Если бы я был на свободе, то легко бы все это сделал сам"…

3 февраля Владимир Ильич вызвал меня в 7 часов вечера на несколько минут. Спросил, посмотрели ли мы материалы грузинской комиссии. Я ответила, что только с внешней стороны и что их оказалось не так много, как мы предполагали. Затем Владимир Ильич поинтересовался, был ли этот вопрос в Политбюро. Я сказала, что не имею права об этом говорить. Тогда Владимир Ильич спросил: "Вам запрещено говорить именно и специально об этом?" Я ответила, что вообще не имею права говорить о текущих делах. "Значит, это текущее дело?" – спросил Владимир Ильич. Тут я поняла, что допустила оплошность. Владимир Ильич продолжал расспрашивать: "Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?" Мне не оставалось ничего другого, как только сообщить, что комиссия сделала доклад в Политбюро и оно в общем утвердило ее решение. После этого Владимир Ильич сказал: "Ну, я думаю, что вы сделаете вашу реляцию недели через три, и тогда я обращусь с письмом". Вскоре пришли врачи…

14 февраля. Вечером Владимир Ильич вызвал Меня снова. Затруднялся речью, видимо, устал. Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно – по тому, который его всех больше волновал, то есть по "грузинскому вопросу". Просил поторопиться. Дал некоторые дополнительные указания.

В следующие дни Владимир Ильич чувствовал себя плохо. Никого не вызывал. Хотел читать, но врачи отсоветовали…

3 марта Владимиру Ильичу мной были переданы наша докладная записка и заключение о материалах комиссии Ф.Э. Дзержинского по "грузинскому вопросу"…

То, что уже не в состоянии был сделать Ленин, взяли на себя "разруганные" Серго и Дзержинский. Они употребили все свое влияние для того, чтобы Политбюро снова вернулось к злополучному "грузинскому вопросу". В Тифлис отправилась новая комиссия во главе с Валерианой Куйбышевым.

Все, как хотел Ильич, снова расследовали, вновь перепроверили. Белое черным не становилось. Большего, чем в самом начале признавал Серго, не существовало в природе. А во всем, что касалось политики, национальных дел, комиссия решительно стала на сторону Заккрайкома – Кирова, Мясникова, Орахелашвили, Орджоникидзе.

Буду Мдивани смекнул, что надеяться больше не на что. Надо или совсем уходить со сцены – это никак не устраивало! – или воспользоваться стремлением Куйбышева восстановить единство в верхушке Компартии Грузии и великодушием на редкость незлопамятного Серго. Накануне открытия Второго съезда КП Грузии уклонисты поставили свои подписи под соглашением, деликатно названным "Тезисы об очередных задачах для данного момента". Преамбула, если пользоваться языком дипломатов, гласила: "Федерация Закавказских республик признается как необходимая форма обеспечения национального мира на Кавказе и урегулирования междунациональных и международных отношений".

Одна только неожиданность возникла на съезде. Делегаты отказались голосовать за Мдивани и его буйных оруженосцев. Ни энергичные призывы Серго, ни увещевания Куйбышева и других московских товарищей успеха не имели. Так и не выбрали в ЦК никого из национал-уклонистов.

У украинцев и а этот счет есть добрая поговорка: "Не тратьте, куме, силы, та спускаитесянадно!" Не так повел себя Буду Мдивани. Напротив, он кричал: "Орджоникидзе нас силой заставил подписать соглашение! Он нас обманул. Предоставьте нам трибуну XII съезда РКП (б), и мы расскажем всю правду о Закавказской федерации, пора партии узнать о преступлениях Орджоникидзе".

О стенаниях и угрозах Мдивани Серго услышал в Москве. Сразу обратился в Секретариат ЦК партии и к председателям обеих комиссий по Грузии – Дзержинскому и Куйбышеву:

– Мдивани, Махарадзе, еще кого-нибудь из их группы необходимо допустить на съезд. Пусть выложат все, что на душе. Это будет их концом.

Приехали трое – Мдивани, Цинцадзе и Махарадзе. Каждый выступал по нескольку раз и на пленарных заседаниях и в секции по национальному вопросу. А говорить-то было нечего! На все лады перепевали декларацию Мдивани: "Закавказская федерация искусственно создана Орджоникидзе… Я заявляю, что Закавказская республика теперь ни к чему". И еще с упорством одержимых повторяли брань в адрес Серго.

Охота ораторствовать пропала, лишь когда делегаты попросили объяснить, как же это люди, называющие себя старыми марксистами, переплюнули Царского наместника? Как умудрились издать декрет о "регулировании населения Тифлиса", неприкрыто направленный против армян и азербайджанцев?! Как докатились до того, что запретили денежные знаки Советской России и Закавказской федерации?

Лишь трое из всех участников съезда – Троцкий, Бухарин и Раковский – высказали свои симпатии грузинским уклонистам. Троцкий – в выражениях весьма энергичных. Бухарин и Раковский – со множеством оговорок.

Ну, кажется, все. Черта подведена. Закончена, наконец, жесточайшая борьба, [90]90
  Вскоре после XII съезда РКП (б) Филипп Махарадзе, несколько других национал-уклонистов опомнились, стали дружно работать со всей Грузинской Коммунистической партией. Мдивани, Цинцадзе, Окуджава предпочли укрепить союз с Троцким, участвовали во всех оппозициях. Катились по наклонной…


[Закрыть]принесшая столько мук и душевных ран Серго, беспощадно растоптавшая его отношения со многими близкими людьми. Серго сгорал от стыда, когда руководителям делегации прочли письмо Ленина по национальному вопросу, то, где он требовал «примерно наказать тов. Орджоникидзе». Видимо, делегаты съезда поняли его состояние, единодушно вновь избрали в состав Центрального Комитета партии.

Одна мысль набегала на другую. От страшной правды никуда не деться. На съезде Российской Коммунистической партии впервые не присутствовал Ленин. Он борется с болезнью. Улучшения нет…

23

Сентябрь, 9, 1926 год.

«Политбюро, вполне соглашаясь с заявлением закавказских организаций (национальными ЦК и Заккрайкомом) о той громадной работе, которая велась т. Орджоникидзе в качестве руководителя закавказских организаций, однако не находит возможным отменить свое решение об утверждении т. Орджоникидзе первым секретарем Севкавказского крайкома».

Два друга почти одновременно покинули Закавказье. В начале года Серго проводил в Ленинград Кирова. В последний раз позаботился о Мироныче, написал своим старым товарищам Швернику, Москвину, Лобову:

«Дорогие друзья! Ваша буза нам обошлась очень дорого: отняли у нас тов. Кирова. Для нас это очень большая потеря, но зато вас подкрепили как следует… Киров – мужик бесподобно хороший, только кроме вас он никого не знает. Уверен, что вы его окружите дружеским доверием. От души желаю вам полного успеха».

Еще приписка пониже:

"Ребята! Вы нашего Кирыча устройте как следует, а то он будет шататься без квартиры и без еды.

Целую всех. Серго".

Осенью пришлось и Серго расстаться с родными краями. После Тифлиса – Ростов и через два неполных месяца – Москва. В трудное для партии время, когда, по меткому замечанию Анри Барбюса, «произошло объединение оппозиций, создалось нечто вроде треста уклонов», Орджоникидзе был избран председателем Центральной Контрольной Комиссии. Даже директора «треста уклонов» не нашли, что сказать против Серго. Из всех участников Объединенного Пленума ЦК и ЦКК кто-то один проголосовал «против», шесть воздержалось.

Двумя днями позднее – 5 ноября 1926 года Михаил Иванович Калинин, всегда очень сердечно относившийся к Серго, с удовольствием подписал постановление Президиума ЦИК о назначении Орджоникидзе Заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и наркомом Рабоче-крестьянской инспекции.

Неожиданное назначение меняло все масштабы, щедро прибавляло забот, столкновений, делало мишенью для яростных нападок. Вполне отвечало динамичному характеру Серго. Его сердце наполнялось хорошей человеческой гордостью. Рабоче-крестьянская инспекция – Рабкрин – одна из самых больших забот Владимира Ильича.

Девятого января 1923 года Ленин начал диктовать "Что нам делать с Рабкрином?". Вслед – второй вариант – "Как нам реорганизовать Рабкрин?". Не щадя последних сил, Ильич исправлял, передиктовывал абзацы и целые странички. Посылал на обсуждение своему заместителю по Совнаркому Цюрупе и всем членам коллегии Наркомата РКИ. Потом, вырывая минуты у врачей, в несколько приемов продиктовал статью "Лучше меньше, да лучше" – продолжение раздумий о Рабкрине.

Серго помнил все в мельчайших подробностях. Время ничего не стерло, не убавило горечи потери. Наоборот, рана все больше кровоточила. Уже не покидала мысль: "Если бы был жив Ильич!..".

Как и многое другое, что в последние месяцы безмерно заботило Ленина, Рабкрин и ЦКК также ждали своего часа. Долго ждали, до конца 1926 года. Пока не пришел Орджоникидзе. Сердечный и беспощадный, вспыльчивый и мгновенно все прощающий, как только человек говорил: "Я понимаю свое заблуждение… Я искуплю свою вину", – Серго был постоянно и непоколебимо уверен:

"Наша партия – это-союз друзей, и если бы не было у нас дружеского отношения между собой, любви друг к другу, мы не сумели бы проделать Великую Октябрьскую революцию".

Он встал на свой открытый всем бурям и штормам пост.

Пятая неделя работы Серго в Москве. Новый нарком отправился "а Всесоюзный съезд профессиональных союзов, попросил слова:

"Мы устроили в РКИ совещание хозяйственников, чтобы побеседовать с ними, узнать, как бы они хотели, чтобы мы им помогли… Некоторым товарищам кажется так: ну, хозяйственник, так бей и колоти его. Но не надо забывать, что на этом фронте у нас сидят лучшие наши товарищи, прекрасные коммунисты, во всяком случае, многие из них. И мы ставим себе задачей, чтобы работать, помогать этим товарищам. А для этого надо поговорить с ними, узнать, где и что у них болит, чтобы по силе и возможности мы могли бы им помочь. И когда я их расспрашивал, один прямо сказал: "Ты что думаешь, что мы на самом деле даем [91]91
  "Возьмем нашу злосчастную отчетность, которая всем надоела. Это невиданное и неслыханное явление, – негодовал Серго. – Заполняют невероятное количество бумаги, а потом складывают в сарай, потому что полмиллиона пудов бумаги пережевать – немыслимая штука.
  В НКПС, товарищи, в год тратилось 420 тысяч пудов бумаги, т. е. одна четверть производства всего Центробумтреста.
  Отчетная форма Наркомторга по учету кожевенного сырья представляла собой громадную книгу – 27 тысяч вопросов… На кой черт, кому это нужно, кто будет разбираться в этом!"


[Закрыть]правильные сведения? Ничего подобного. Мы держим специально человек 5–6, чтобы отбрехаться от всех этих требований, которые вы нам предъявляете". Другой товарищ заявил: «Вот говорят о плане, а мой план за прошлый год утвердили за 10 дней до окончания операционного года, а 11 месяцев 20 дней я работал без утвержденного плана».

…Вчера т. Лебедь показал нам в СНК толстую книжку с вопросами. Оказывается, на Украине обыкновенному сельскому агроному задается 20 000 вопросов. Спрашивается, если ответить на эти 20 000 вопросов, а отвечать приходится, то останется ли у агронома время, чтобы он работал по своей специальности? Я думаю, что нет…

Если мы не положим конец бумажному потоку, он нас затопит. Мы победили Деникина и Юденича, Врангеля… а бумага нас, ей-ей, задушит. Отчетность, конечно, нужна, но нужна действительная отчетность, а не вагоны исписанной просто бумаги, которую никто не читает…

…Могут сказать, что от сокращения отчетности произойдет увеличение безработных, придется рассчитывать людей и т. д. Конечно, может это произойти. Но если такое упрощение нашей отчетности дает возможность свободно вздохнуть людям и одновременно сэкономить миллионы, а в этом я уверен, то эти миллионы мы бросим на новые капитальные работы; наряду с Днепростроем и Семиреченской железной дорогой можно будет приступить и к Волго-Донскому каналу, [92]92
  Еще в 1920 году командование Кавказского фронта – Орджоникидзе и Тухачевский – мечтало начать силами Кавказской армии труда строительство Волго-Донского канала, Ленин обещал им свою поддержку.


[Закрыть]проведение которого будет иметь громадное значение для нашего народного хозяйства".

Месяцем позже на Московской губернской партийной конференции:

"Некоторые наши молодцы, не умеющие еще как следует работать, вместо того чтобы подобрать себе настоящий беспартийный актив, подбирают себе подхалимов, которые бы их слушались, которые были бы ниже их самих. Сам он ничего не стоит и подбирает еще хуже себя, и оба чудака ничего не могут сделать…Мы находимся сейчас в таком периоде, когда рост активности рабочего класса весьма велик, и если нам не удастся вовлечь в свое русло лучшие элементы беспартийных рабочих на заводе, то они будут искать выхода своей активности где-то в другом месте… С [беспартийным активом] надо уметь разговаривать, суметь вовлечь в работу, и он-пойдет с нами. И сейчас, когда его обижают, он не бежит к каким-нибудь меньшевикам, а говорит: я сообщу об этом в Москву, в ЦК партии, в ЦИК Союза и т. д. Значит, он верит нам, верит Советской власти, нашей партии. Не верит только тому чудаку, который не умеет с ним разговаривать.

…ЦКК, желая помочь партийным комитетам, поставила и этот вопрос в план своей работы. Некоторые товарищи побаиваются резкости постановки вопроса. Они, конечно, неправы. Борьба за вовлечение лучшей части рабочего актива под влияние нашей партии – это наше дело. Мы это дело никакой оппозиции не уступали и не уступим… мы их знаем хорошо, они никогда в своей жизни, ни в партийной, ни в советской, ни в военной работе, демократизмом не отличались, а всегда были худшими представителями бюрократизма. Я не хочу называть никаких фамилий, а если бы было нужно, то мог бы и назвать…

Мы поставили перед собой задачу пересмотра аппарата наших национальных республик… Мы в области разрешения национальных отношений произвели революцию, это вне всякого сомнения, но нельзя сейчас оставить той типичной бюрократизации национального вопроса, которая у нас имеется в некоторых местах. Разрешение национального вопроса хотят свести к тому, чтобы иметь у себя побольше комиссариатов, совнаркомов, ЦИКов и Госпланов… В Абхазии имеется около 150 тысяч населения. Там есть и Совнарком, и ЦИК, и всякие другие наркоматы. Помимо этого недавно утвержден Госплан в составе 28 человек со следующими секциями: промышленно-техническая, социально-экономическая, сельскохозяйственная, лесная и конъюнктурный совет. Должен доложить вам, товарищи, что там буквально никакой промышленности не имеется. Лишь одна маленькая табачная фабрика. (Голос с места: "И та сгорела!") Это же прямо игра в национальный вопрос, и в наркоматы, и в Госплан. С этой чепухой надо бороться. Я думаю, что нам помогут сами товарищи из национальных республик создать аппарат, действительно обслуживающий интересы трудящихся масс.

…Некоторые товарищи, прочтя наш план, говорят: вы, ребята, себе поставили невыполнимую задачу, хотите в каких-нибудь 3 месяца создать идеальное государство. Но мы не настолько наивные люди, чтобы так думать… Мы считаем, что борьба с бюрократизмом – это длительная борьба… Но урезать те безобразия, которые имеются, урезать то, что сейчас нам мешает, это можно и должно сделать сегодня. Тот, кто думает остановиться перед этими трудностями, просто боится, и о нем можно сказать то, что говорил Владимир Ильич в статье "Лучше меньше, да лучше": "У нас уживались рядом теоретическая смелость в общих построениях и поразительная робость по отношению к какой-нибудь самой незначительной канцелярской реформе. Какая-нибудь величайшая всемирная земельная революция разрабатывалась с неслыханной в иных государствах смелостью, а рядом нехватало фантазии на какую-нибудь десятистепенную канцелярскую реформу; нехватало фантазии или нехватало терпения применить к этой реформе те же общие положения, которые давали такие "блестящие" результаты, будучи применяемы к вопросам общим.

И поэтому наш теперешний быт соединяет в себе в поразительной степени черты отчаянно смелого с робостью мысли перед самыми мельчайшими изменениями".

На той же конференции.

Записка одного из делегатов:

«А как у вас самих в РКИ – ЦКК обстоит дело насчет бюрократизма, насчет волокиты и насчет бумажного потока?»

Ответ Серго:

«Наш аппарат нисколько не лучше, чем все остальные. Должен добавить к этому, что он и не может быть лучше при том внимании, которое партия уделяла ему до сих пор. Что же, товарищи! Владимир Ильич писал, что в РКИ надо дать самое лучшее, что только имеется у нас. Можете ли вы по совести сказать, что мы это выполняли? Не можете сказать».

О том же Семен Бирман, крупный и задиристый хозяйственник, в недавнем прошлом руководитель Будапештского Совета рабочих депутатов:

"Я был молодым руководителем Югостали, когда зашел к Орджоникидзе, тогда наркому РКИ, с жалобой на действия некоторых органов Рабоче-крестьянской инспекции. Многие, даже крупные, руководители в таких случаях прежде всего защищают свой аппарат и немедленно обижаются за него. Не таким оказался Серго! Он не только принял меня, прервав разговор с руководящими работниками своего наркомата, но тут же по телефону связался с руководителем, украинской РКИ, потребовав у него объяснений. Затем Серго вызвал его специально по этому вопросу в Москву, после чего назначил обследование местных органов РКИ".

1927 год. Август. Объединенный Пленум ЦК и ЦКК. Заявление Серго:

"Будут ли нас называть дубинкой, или как угодно, это нас ни в коей мере не устрашит, а против раскольников и Центральная Контрольная Комиссия и вся партия станут стеной…"

Тот же год. Декабрь. XV съезд партии.

Строки из стенограммы:

Орджоникидзе:"Оппозиция требовала от ЦКК. чтобы она была над ЦК и над оппозицией, а еще лучше, если бы она была вместе с оппозицией. Оппозиция считала, что ЦКК должна быть без всякой политической физиономии и, как плохая сваха, должна бегать от одного к другому, чтобы как-нибудь добиться примирения. Мы считаем, что прежде всего ты должен быть большевиком, ленинцем, а потом можешь быть членом ЦКК, членом ЦК, районного комитета, ячейки и т. д…занимая совершенно определенную партийную позицию, мы всемерно старались и делали все возможное для того, чтобы сохранить товарищей из оппозиции для партии…

…Я не знаю, может быть, съезд скажет нам: "Кто вам поручил столько возиться с людьми, которые не хотят оставаться в партии?" Но я докладываю вам то, что было. Я и т. Сольц возились с Владимиром Смирновым целую неделю (голос: "Много чести!"), чтобы он отказался от того недопустимого заявления, которое он сделал на заседании ЦКК, и тем дал нам возможность… оставить его в партии. Таким порядком мы восстановили почти 90 % всех исключенных, за это получали тогда упреки: "Что, же, мы тут боремся с оппозиционерами, исключаем их из партии, а ЦКК всех их восстанавливает". Так было с некоторыми районами, например с Закавказьем, когда исключенных было порядочное количество (и они, безусловно, были достойны исключения), а мы почти всех их восстановили. (Голос: "Плохо сделали".) Я знаю, что за это похвалы не получишь, но я докладываю это… для того, чтобы показать, что мы сделали буквально все для облегчения товарищам выполнения их заявления от 16 октября. [93]93
  16 октября 1927 года «вожди» оппозиции сделали заявление об отказе от фракционной борьбы. Обещание это они не выполнили.


[Закрыть]

…Я тогда [94]94
  Поздней осенью 1927 года Серго внезапно лег на операцию. Подробности ее почти неизвестны. Несколько слов я нашел лишь в постскриптуме письма Орджоникидзе профессору Ноордену. Оно послано из Кисловодска в Вену в августе 1928 года.
  "В прошлом году, – вспоминал Серго, – Борхард мне делал операцию. Прошло хорошо, а в этом году со мной другое несчастье. Обнаружили туберкулезное поражение левой почки".
  На вторую операцию Серго упорно не соглашался. В ноябре он написал своему старому товарищу по якутской ссылке Емельяну Ярославскому:
  "Дорогой, милый Емельян!
  Все перепуталось: у меня все время болела правая почка, а врачи утверждают, что правая здоровая, а левая больная. Вот дай им вырезать левую, а правая будет продолжать болеть. Ну, к чертям всех их, лучше оставить все как есть. Будем надеяться на свой организм".
  Долго продержаться не удалось. 14 февраля 1929 года левую почку все-таки пришлось удалить.


[Закрыть]не имел возможности здесь быть: был болен, и оппозиция, оказывается, почему-то тогда решила, что моя болезнь дипломатического характера. (Голос: «Они такой слух пустили».) Ну, я не знаю, какой дипломат, какой чудак даст себе резать живот для того, чтобы изобразить дипломатическую болезнь. Я… тогда же написал товарищам, когда мне сообщили относительно типографии, [95]95
  Оппозиционный блок к тому времени уже не довольствовался фракционными сходками и нелегальным ЦК. Обзавелся и тайной типографией. Вокруг нее, по определению Серго, «вертелась всякая белогвардейская дрянь».


[Закрыть]что эти люди становятся чуждыми партии. Если они думают так продолжать, то хочешь не хочешь, а надо разойтись. Ничего не поделаешь".

1929 год. Апрель. Объединенный Пленум ЦК и ЦКК.

Серго, к неудовольствию многих претендентов на "непогрешимость":

"Я, товарищи, никак не согласен с тем, что членов Политбюро нельзя критиковать. Я считаю, – можно и должно критиковать, когда тот или другой член Политбюро отклоняется от партийной линии, или нарушает партийные постановления, или неправильно истолковывает партийную линию, или нарушает партийную дисциплину".

На том же пленуме, отвечая лидерам правых:

"ЦКК создана партией для партии, а не для людей, которые путаются, теряют голову и поднимают панику в партии. Всеми мерами, всем, чем только можем, мы готовы помочь этим товарищам отойти от своих неправильных позиций. Но перейти на их сторону– извините! Мы – ученики Ленина – не перейдем!"

…Не во всех партийных съездах Орджоникидзе довелось участвовать. Так или иначе он всегда находил возможность сказать свое слово. Напряженная обстановка в Закавказье не позволила Серго воспользоваться правом делегата X съезда, выехать в Москву. А самое деятельное участие в разгроме троцкистов, "рабочей оппозиции" и сторонников Бухарина он все равно принял.

В начале 1921 года, навязывая партии дискуссию о профсоюзах, Троцкий очень надеялся на поддержку Бакинской партийной организации. Действительно, секретарем горкома в Баку тогда был сторонник Троцкого Саркис, нервный, экзальтированный, умевший производить желанное впечатление на молодых коммунистов.

Первой пробой сил было собрание в Морском районе Баку. Выступил Саркис. За ним Серго. Финал – за тезисы Троцкого один голос!

Потом – в середине февраля съезд Коммунистической партии Азербайджана. Серго от чистого сердца говорит: "Я бы советовал троцкистам выбросить к черту всю свою платформу…

Троцкий своей системой, своим методом не только не добился, единства в рабочем классе, но он этого единства не мог добиться даже в своем детище – Цектране. Нечего говорить о партии, где он представляет ничтожное меньшинство".

Веское подтверждение со стороны съезда. За тезисы Ленина – 326 голосов, за Троцкого – 35, за Шляпникова – 2.

Таким он, Серго, был в самом начале своей революционной деятельности – в пору горячих схваток с грузинскими меньшевиками в родной Имеретин, таким остался до конца. Ни в чем не изменился, ни от чего не отступил. Для него это никак не возможно. На всех самых крутых поворотах его никогда не заносило ни влево, ни вправо. Он оставался самим собой – убежденным ленинцем.

Как и у каждого человека, у Серго были свои привязанности, личные симпатии. С одними из членов ЦК он долгие годы был дружен, отношения с другими всегда ограничивались необходимым сотрудничеством. Но все дружеские чувства, все симпатии немедленно отступали на задний план, когда приходилось принимать большие принципиальные решения. И на XVI партийном съезде, как бы подводя итог, Серго заключает:

"В этой борьбе от нас, от ЦКК, правые и примиренцы к ним требовали, чтобы мы заняли позицию какой-то обывательской справедливости. Вот, мол, Ильич вас создал, вы должны быть выше всех и вся. Это очень хорошо сказано, может пощекотать самолюбие, но только… дурака. Мы считаем себя большевиками, и в решении политических вопросов нашей партии мы ни в коем случае не можем занять какую-то обывательскую позицию. Мы – ленинцы, и если на ленинские позиции наступают Троцкий, Бухарин, Рыков или Томский, все равно мы, ЦКК, должны грудью встать на защиту ленинских позиций партии… Но единство нашей партии должно быть не обывательское, а на основе марксизма-ленинизма".

Рабкрин тех лет – это и Высший Совет Народного Хозяйства, и Госплан, и Всесоюзное бюро жалоб, и наркоматы транспорта, финансов, земледелия, государственные комитеты по науке, заработной плате, изобретениям.

В день первого знакомства, когда сотрудники уважительно внимают идеям нового администратора, Серго не очень обнадеживающе сказал: "Учить никого не сумеем, а вместе с учреждениями кое-что исправим".

Кое-что…

…Законопроект о значительном расширении прав низовых советских органов. Предварительное обследование во всех уголках страны. "На местах, у крестьянской избы посмотрели, – радостно делился Серго, – что представляет из себя аппарат Советской власти".

Это же в изложении старого большевика, члена Президиума ЦКК с 1923 года М.Н. Коковихина:

"Меня вызывает Орджоникидзе.

– Будешь возглавлять группу членов ЦКК, которая займется проверкой исполнения решений правительства, – сказал Серго. – Проверить необходимо все, сверху донизу. От Совнаркома и до сельсовета. Нужно обратить особое внимание на Урал, Ростов-на-Дону, словом, на крупные промышленные центры.

Он говорит, а я лихорадочно соображаю: наверное, теперь весь наш аппарат только этим и станет заниматься.

– А в группе у тебя будет, – продолжал Серго, весело, прищурившись, – …15 человек:..

Собрались, помню, мы все пятнадцать, посмотрели друг на друга и одновременно подумали, что и десяти наркоматов не хватит, если ориентироваться на штатных работников.

Тысячи рабочих и крестьян, комсомольцев, депутатов сельских Советов, профсоюзных активистов пришли тогда к нам на помощь в этом большом государственной важности обследовании. Разумеется, мы привлекли сотрудников Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции, но 85 процентов товарищей, проводивших проверку, были нашими внештатными инспекторами.

А уже через год мы внесли на рассмотрение правительства целый ряд новых законов".

…Отмена шестидесяти различных налогов с промышленности. "Вы знаете, что это значит, – убеждал Серго, – высчитай каждый налог, запиши каждый налог, веди отчетность, веди переписку, держи громадную армию чиновников. А для чего? Почему же с нашей промышленности нельзя взять один-два налога? Только два. Было 62, будет 2!"

..Полный пересмотр планов:

– По черной металлургии.

Первое признание "Большого Урала". Страна получит угольно-металлургическую базу на Востоке. "Споры по всем этим вопросам были довольно горячие, – докладывал Серго XVI партийному съезду. – Мне сегодня только показывали газету, где товарищи из Сталинского округа прорабатывали нас довольно изрядно…

ЦК значительно изменил всю пятилетку черной металлургии. Вместо старой пятилетки ВСНХ, утвержденной в прошлом году… вместо 10 млн. т чугуна – 17 млн. т. Выполнение этой задачи нас ставит на второе место в мировом производстве чугуна".

– По судостроению, добыче нефти, угля, руды, транспорту, хлопководству, строительному делу, отечественному тракторостроению, производству дизелей, автомобилей, турбин, паровозов, текстильных машин.

Все с крупными столкновениями, острыми конфликтами. Уж на что был невозмутим большой, грузный, влюбленный в свое инженерное дело харьковчанин Александр Брускин. И тот втянул Серго в жестокую схватку. Потом с большим удовольствием вспоминал:

"Я тогда был начальником тракторного цеха Харьковского паровозостроительного завода. Цех этот делал 15–20 тракторов в месяц. Страна ввозила большое количество тракторов из-за границы, а вот с нашими тракторами получалось какое-то странное обстоятельство: мы затоваривались. Не хотели наркомземовцы и лесные организации брать наши тракторы, придирались, выдумывали всякие небылицы.

Рабочее собрание цеха послало телеграмму в Наркомат РКИ. В этой телеграмме мы жаловались на наркомземовские и лесные организации, что они не покупают наших тракторов, не признают нашего производства. Товарищ Серго немедленно ответил нам по телеграфу и назначил расследование этого дела.

Наркомзем приложил все усилия, чтобы дискредитировать наши тракторы. Нас обвинили в демагогии. Один из расследователей предложил привлечь нас к строгой ответственности и хорошенько наказать за то, что мы затеяли шум.

Вопрос был поставлен на коллегии наркомата. Мы не теряли духа. И действительно, нам на помощь пришел Серго. Он остро поставил тогда вопрос о самокритике. Ведь нас хотели побить за то, что мы – маленький цех с неизвестным будущим – раскритиковали работников Наркомзема.

Серго сразу оценил нашу работу. Он увидел, что мы нашими экспериментами, нашей полукустарной работой готовим почву для развития большой тракторной промышленности Союза, и он целиком взял нас под защиту".

– По внешней торговле.

"Когда с тем или другим товарищем мы деремся за то, чтобы такое-то оборудование не ввозить из-за границы, не платить за него валюту капиталистам, – защищал Серго новый импортный план Рабкрина, – а поставить производство этого оборудования у нас, то некоторые обижаются на это. А разве есть что-либо более прекрасное для нашей промышленности, для наших хозяйственников, чем то, чтобы вместо передачи заказов за границу строить все, что только можно, у себя – в стране социализма.

…Спрашивается, почему германские рабочие должны работать лучше на капиталистов Германии, чем наши рабочие на наших заводах?.. Где, когда было написано, что при диктатуре пролетариата рабочие не должны работать на свое дело лучше, чем на капиталистов?..

Я убежден, если перед нашими рабочими поставить вопрос, отдавать ли заказ, который мы можем сами выполнить, за границу или оставить у нас, то любой рабочий скажет: ни в коем случае за границу не отдавать, сделать здесь, на наших заводах!"

Это нисколько не мешало Серго во всеуслышание не раз признаваться: