Текст книги "Орджоникидзе"

Автор книги: Илья Дубинский-Мухадзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

В который раз Серго надо было начинать сначала – идти на заводы, в паровозное депо, в железнодорожные мастерские, просить помощи у населения рабочих окраин – Темерника и Нахичевани.

Одному из только что сколоченных красногвардейских отрядов Орджоникидзе поручил разоружить матросов-анархистов, их вожака арестовать. Не привыкшие к таким делам, рабочие действовали неудачно. Взбешенные анархисты среди ночи заявились в "Палас-отель". В вестибюле они положили огромную бомбу, затем послали наверх к Серго своего представителя.

"Оставались мы тогда в Ростове не так долго, – вспоминала Зинаида Гавриловна, – а пережили много. Каждый день мне казался последним. Никакой силой нельзя было заставить Серго поберечься. Почти ежедневно он участвовал в разоружении и ликвидации каких-нибудь новых контрреволюционных групп – анархистов, корниловцев, левых эсеров, просто бандитов.

Как-то вечером мы проезжали по темной, пустынной улице, – продолжала Зинаида Гавриловна. – Вдруг слышим какой-то шум во дворе ближайшего дома. Серго сказал мне:

– Подожди. Я узнаю, в чем дело.

Я удерживала его, боясь, что в стычке с неизвестными он может быть убит. Но Серго направился во двор. Минут через двадцать он возвращается обратно и рассказывает:

– Понимаешь, на беззащитных людей нападают!.. Трусы паршивые, получили что следует.

Серго бросил в пролетку несколько револьверов и винтовок. Мы поехали дальше".

Новых встреч с Орджоникидзе анархисты избегали. Они больше не присылали ему открыток, любезно напоминавших, что "дух разрушающий есть дух созидающий". И бомб никто не доставлял в вестибюль "Палас-отеля". Гостиница да и весь город приобрели настолько благопристойный вид, что из Москвы пожаловали гости. Сразу три главных лидера партии левых эсеров – Камков, Карелин и Штейнберг. Им вдогонку еще двое не менее знатных – Саблин и Одоевский.

Первыми нанесли визит Серго, передали приветы от общих знакомых. Но доброжелательные собеседники готовили взрыв. Едва открылся съезд Советов Донской республики, как лидеры эсеров призвали отказаться от Брестского мира, начать "священную революционную войну". Благо немцы перешли границы Украины, подбирались к Таганрогу.

Эсерам поспешили протянуть руку "левые коммунисты". Их духовный наставник Сырцов демонстративно обнял Камкова. Председатель съезда казак Федор Подтелков не в очередь дал слово Серго. встретили не весьма приветливо. Посыпались реплики насчет кожаного костюма комиссара и маузера в деревянном футляре на ремне. Серго не остался в долгу, бросил несколько острых слов и перешел к делу.

– Товарищ Камков, наш неожиданный гость, в своей речи на все лады доказывал, что Брестский мир никуда не годится. Я вполне согласен с ним. Но я земной человек, витать в облаках не умею и потому прошу товарищей Камкова и Карелина ответить нам: где у них полки, оружие, батареи, в каком положении транспорт?.. Гости спрашивают, что у нас: мир или война? Я не боюсь: скажу, у нас плохой и скверный мир, а все-таки мир. Благодаря этому миру мы имеем пока свободным красный Петроград.

Взрыв, задуманный лидерами левых эсеров, не состоялся. Съезд внушительным большинством – 348 делегатов "за", 106 "против" – одобрил Брестский мир. Посланцы рабочих Дона, казачьей бедноты, иногородних крестьян вынесли свое решение:

– Мирную передышку приветствовать, в вооруженный конфликт с Германией не вступать. Если же чужеземные силы вторгнутся на суше или на море в пределы Донской республики, то ни перед какими жертвами не останавливаться.

Тотчас же отозвался Ленин.

«Особенно горячо присоединяюсь, – телеграфировал Ильич президиуму съезда, – к словам резолюции о необходимости победоносно закончить разрастающуюся на Дону борьбу с кулацкими элементами казачества. В этих словах заключается самое верное определение задач революции. Именно такая борьба и по всей, России стоит теперь на очереди».

В последних числах апреля Серго вынужден был передать по прямому проводу в Москву: «Германцы, несмотря на все принятые меры, границы перешли».

На правах руководителя чрезвычайного штаба [59]59
  17 апреля 1918 года ЦИК Донской советской республики передал всю власть чрезвычайному штабу.


[Закрыть]Орджоникидзе приказал батальонам, сформированным из рабочих Ростова и Таганрога, из шахтеров Александрово-Грушевска и революционных казаков, «вести войну оборонительную и дипломатическую. Вдоль границы выставить заслоны, вырыть окопы, а впереди с белыми флагами – пикеты».

Сам Серго во главе мирной делегации направился к командованию оккупационных войск. Он намеревался заявить протест против вторжения в Россию – захвата Таганрога, испокон русского города. Возле станицы Армянской Орджоникидзе со всей делегацией, шедшей под белым флагом, был захвачен немецким патрулем. Под конвоем парламентеров отправили в Таганрог, объявили чуть ли не военнопленными. Серго шумно негодовал.

Окончательно Серго разъярился, когда немецкий комендант передал ему приглашение атамана Войска Донского Петра Николаевича Краснова. Возможно, генерал, только что возведенный немцами в ранг вершителя судеб казачества, вовсе не хотел травить старые раны. Серго без напоминаний все вспомнил: осень 1917 года, Царское Село, казаков, доставивших к "старшему над большевиками" обезоруженного, смертельно напуганного генерала.

Протесты все-таки возымели действие. Орджоникидзе освободили. Он получил возможность отвести душу – участвовать в боях под Ростовом пятого, шестого, седьмого мая. Около полудня восьмого Серго в окровавленной, грязной одежде забежал в "Палас-отель" за Зиной. Отправил ее с одним из последних санитарных поездов за Дон – в Батайск.

В Ростов с трех сторон входили немцы, казаки Краснова, гайдамаки гетмана Скоропадского.

…Серго спешил.

Он почти не сомневался: таинственное исчезновение золота – сотни тысяч золотых десяток, аккуратно зашитых в небольшие холщовые мешочки, – валюты и других ценностей банков Ростова и Екатеринодара – работа левого эсера Петренко, самовольно снявшего свой отряд с фронта.

– Прибавьте ходу! – попросил Серго машиниста паровоза.

В Батайске железнодорожники подтвердили:

– Стояли здесь недолго какие-то запломбированные вагоны, часовые вокруг. Потом сразу тремя эшелонами прибыли громилы страшнее анархистов. С первой минуты стрельба. Тех старых часовых убрали, пломбы долой… Вагоны угнали с собой – в сторону Тихорецкой.

Там, на станции Тихорецкой, держал свой штаб казачий есаул Сорокин. Каким-то шальным ветром его занесло в революцию и даже взметнуло до командующего войсками Северного Кавказа. От имени своей "казачье-рабочей железной армии" Сорокин предъявлял ультиматумы немецкому командованию, грозился перейти в сокрушительное наступление сначала под Таганрогом, потом под Батайском и тут же покидал позиции.

Серго считал Сорокина авантюристом, но принуждён был терпеть. Употребить против него силу – значило открыть еще один – четвертый или пятый по счету фронт. Расплата откладывалась. Для себя Сорокин выгадал всего лишь несколько недель, но слишком многих успел вырвать из жизни…

Пока что Сорокин набирал жирку на Кубани. Надеяться, что он задержит эшелоны разложившегося отряда Петренко, не приходилось. Орджоникидзе послал в погоню красноармейцев из добровольцев шахтеров. В Тихорецкой им сначала отказали в паровозе, затем приказали сдать оружие. Командир бросился к Сорокину, показал приказ чрезвычайного комиссара, взывал к совести. И добился. Сорокин вызвал начальника личного конвоя, бросил в гневе:

– Убрать!

Левоэсеровские бандиты на всех парах гнали свои эшелоны к Царицыну. Вдогонку мчался бронированный поезд Орджоникидзе. Теперь дело не ограничивалось похищенным золотом. Больше тревожила участь самого Царицына, вчера еще обычного уездного города, длинной, узкой полосой вытянувшегося вдоль берега Волги.

Сегодня этому городу уже нет цены. В глазах Серго он дороже всего золота мира. Железнодорожный узел и речная пристань Царицына – последнее, что еще связывало Кубань и Северный Кавказ с центром России. Хлеб для голодающего Петрограда мог прийти только из Царицына!

Серго снова перечитал обращение Ленина, переданное девятого мая по телеграфу всем Советам:

«Именем Советской Социалистической Республики требую немедленной помощи Петрограду… Непринятие мер – преступление против Советской Социалистической Республики, против мировой социальной революции».

Близ степной станции Сарепты, совсем недалеко от Царицына, бронепоезду удалось настигнуть хвостовой эшелон Петренко. Артиллеристы на бронеплощадках откатили, навели пушки. Пулеметчики дали несколько предупредительных очередей над крышами вагонов. Этого оказалось вполне достаточным. Лево-эсеровские грабители попросили пощады. Серго ответил:

– Сложите оружие, верните все награбленное. Рядовых наказывать не станем. Главарей расстреляем.

Все в точности было выполнено.

Два других эшелона догнать не удалось. "12 мая отряд Петренко в количестве тысячи человек, – сообщил Серго в Москву по прямому проводу, – открыл орудийный и пулеметный огонь по городу. Приняты самые решительные меры к разоружению".

Красноармейские отряды заняли позиции на кладбище. Началось настоящее сражение, в котором Серго принимал самое деятельное участие. Эта война продолжалась трое суток. Банды засели на станции Царицын Владикавказской железной дороги и оттуда стреляли по городу из орудий. Под проливным дождем Серго поднял красноармейцев, повел в атаку. Мятежники штыкового удара не выдержали.

В эти майские дни чрезвычайный комиссар несколько превысил свои полномочия. Царицын не входил в район его деятельности. Серго это знал и заставлял себя скрепя сердце выслушивать протесты работников местного Совдепа и военного руководителя полковника старой армии Носовича, сейчас преимущественно занятого тайной переброской офицеров на Дон к Краснову.]

"Положение здесь неважное – нужны решительные меры, – телеграфировал Орджоникидзе Ленину, – а местные товарищи слишком дряблы, всякое желание помочь рассматривается как вмешательство в местные дела. На станции стоят шесть маршрутных поездов с хлебом в Москву, Питер и не отправляются… Еще раз повторяю, что нужны самые решительные меры, – вокруг Царицына бушует контрреволюция".

Владимир Ильич к мнению Серго, как обычно, прислушался. На ближайшем заседании Совета Народных Комиссаров – 29 мая 1918 года он провел предложение направить в Царицын Сталина. Возложить на него руководство продовольственным делом на юге России и предоставить чрезвычайные права.

Пока что Серго на свою ответственность обнародовал в городской царицынской газете "Борьба" приказ, по которому хлеб, продовольствие, топливо полностью поступали в распоряжение Чрезвычайного продовольственного комитета – Чокпрода. [60]60
  Впервые такой Чрезвычайный комитет Орджоникидзе создал в Харькове.


[Закрыть]Ейская, Кубано-Черноморская, Владикавказская и Армавиро-Туапсинская железные дороги и речное пароходство обязаны были отправлять все грузы Чокпрода вне всякой очереди под усиленной охраной. Хлеб, закупленный или посылаемый помимо Чокпрода, подлежал безусловной реквизиции.

Добром и силой – тут уж ни с чем считаться не приходилось – Серго наводит минимальный порядок и в штабе обороны Царицына. Двадцать пятого мая в протокол экстренного заседания штаба заносится решение: "Всем имеющимся войскам слиться в одну армию. Создать план организации обороны".

Долго задерживаться в Царицыне нельзя. Два острых конфликта вспыхнули на "законной" территории Серго. "Левые" коммунисты и сторонники Троцкого задумали отделить Кубань и Черноморье от России. Для начала они принялись уговаривать моряков Черноморского флота отвергнуть совет Ленина – корабли не топить. [61]61
  Сохранить Черноморский флот для Советской России в тех отчаянных условиях было невозможно. Немецкие дивизии неотвратимо приближались к Новороссийску – последнему прибежищу боевых кораблей. Ни в коем случае нельзя было и Давать бой ради «сохранения чести» – генералы кайзера Вильгельма жаждали такого предлога для еще большего расширения оккупации. Интересы революции требуют, настаивал Ленин, уничтожить флот. Взорвать, потопить.
  18 июня 1918 года революционные моряки выполнили свой тяжкий долг.


[Закрыть]На крайний случай, если эскадре суждено погибнуть, то хотя бы с «честью», в бою с немцами.

А в Екатеринодаре военные действия грозили вспыхнуть из-за того, что Центральный Исполнительный Комитет Кубанской республики упрямо желал сместить главнокомандующего А.И. Автономова. Серго было жаль терять этого славного человека.

Невысокий, худощавый, в золотых очках, бывший хорунжий 39-го Донского казачьего полка Автономов мало походил на героя многих боев – убедительный пример того, что внешность обманчива. Его популярность среди фронтовиков особенно возросла после смелого революционного выступления осенью 1917 года на съезде казачества в Киеве. Во время боев под Екатеринодаром с частями генерала Корнилова Автономов уже имел под своим командованием несколько десятков тысяч бойцов.

"Автономов меня поймет. Из-за оскорбленного честолюбия он революции не изменит, а обострять отношения с ЦИКом накануне открытия съезда Советов Кубани нельзя. Надо отступить в малом, чтобы обеспечить победу в большом", – подумал Серго.

На душе все-таки было нехорошо. Орджоникидзе обратился к Владимиру Ильичу:

«С Автономовым покончено. Командование уже сдает Калнину. Автономов выедет в Москву, моя просьба – его не отталкивать и дать работу в Москве. Сам он (как) человек безусловно не заслуживает того, чтобы отбросить от себя. Во всем скандале немало вины и противной стороны».

В Москве Автономов остаться не захотел, попросился снова на фронт. Ленин помог ему вернуться к Серго. На Тереке Автономов занялся формированием национальных частей из горских народов. Со своими джигитами участвовал во многих боях с белыми, а после падения Владикавказа ушел с Орджоникидзе в горы. В одном из дальних ингушских аулов Автономов умер от тифа.

С бескорыстным, сердечным Автономовым Серго всегда мог поладить. Много больше забот Орджоникидзе доставили "левые коммунисты", кубанские самостийники и черноморские великодержавники. Они задумали, как им казалось, хитрый ход. Чрезвычайный комиссар, лукаво говорили они на съезде Советов Кубани, призывает нас объединить Кубань и Черноморье. Что ж, доброе дело! Провозгласим Кубано-Черноморскую республику, полностью независимую от Москвы и от политики Ленина. Нам останется наш хлеб, мы сохраним себе свой Черноморский флот.

Раз, другой и пятый просил слова Орджоникидзе. Выступал с трибуны с большими речами и с места бросал веселые, едкие реплики. И целые ночи по душам толковал с делегатами.

"Отныне Кубанская и Черноморская Советские республики, – решил съезд, – сливаются в одну Кубано-Черноморскую… как часть великой Российской Федеративной Советской Республики.

Третий Чрезвычайный съезд поручает ЦИК совместно с чрезвычайным комиссаром предпринять немедленно практические шаги для объединения в одну Южнорусскую республику всех республик Юга".

В первых числах июля Серго обрадовал Ленина известием о том, что Первый съезд Советов Северного Кавказа положил конец раздробленности и соперничеству, торжественно подтвердил: многонациональный Юг, его горы, степи, приморские долины – все это неотделимая часть Советской России. Кубано-Черноморская, Терская и Ставропольская республики слились в одну – Северокавказскую.

19

Последнее, что донеслось по селектору до начальника станции Пятигорск:

– У Прохладной бои. Пассажирский поезд, следовавший на юг, догорает под откосом у станицы Солдатской.

Пожилой тучный начальник махнул рукой. "Одним поездом больше-меньше, – подумал он, – кто теперь считает. Вся Россия летит под откос… А все-таки бог не без милости – задержал где-то нашего чрезвычайного. Или комиссар узнал, что делается на линии, отставил поездку?"

Митинг в «Цветнике» действительно очень затянулся. Сообщение Серго о ранении Ленина и мятеже левых эсеров, сразу до предела распалило страсти. К подножью Машука, на курорты Минеральных Вод буйный ветер революции выбросил много уже отвергнутых в рабочих центрах «социалистических» лидеров, претендентов на власть. В Пятигорске они ожили, зашевелились.

Эсер Леонид Орлов обосновался в городской газете "Пятигорское зхо" и привычно заканчивал все статьи и речи анафемой большевикам. Друг Орлова "казачий социал-демократ" Георгий Бичерахов, "косоротая лисица", как его величали на Тереке, запросто послал ультиматум: "владикавказские комиссары, ваше время истекло, не злоупотребляйте терпением терского казачества". Пока что мятежные казачьи сотни обстреливали железную дорогу, спускали поезда под откос.

До позднего вечера шумел митинг. Потом пришлось завернуть на телеграф – переговорить по прямому проводу со штабом Северокавказских войск. У доброжелательного начальника станции оказалось достаточно времени для того, чтобы окончательно уверовать в благоразумие чрезвычайного комиссара. Машинист получил приказ отвести паровоз назад в депо.

Серго осталось только тяжело вздохнуть. А быть может, оно и лучше, что выехали в неурочное время и кое-какие враждебные станицы миновали в густой темноте, хотя без перестрелки не обошлось. От Солдатской до Прохладной стрельба почти не затихала. Серго разряжал маузер прямо из окна.

Машинист то мчал на пределе, то внезапно осаживал назад, тормозил, чудом удерживая состав – вагон и две теплушки – на рельсах. Серго, Зина, стрелки из охраны – все таскали шпалы, камни, восстанавливали разобранный путь.

В Прохладной отчетливо слышался неумолчный грохот артиллерийского боя. Хорошо знакомый Орджоникидзе военный комиссар Терской области Яков Бутырин – в 1907 году они сидели в одной камере Баиловской тюрьмы в Баку – объяснил:

– Бронепоезд отгоняет казаков Бичерахова от железной дороги. "Косоротая лисица" стремится лишить нас последней связи с Россией, оторвать от Кубани. Силы наши невелики – кабардинский отряд Бетала Калмыкова, осетинский – Григория Цаголова, китайские добровольцы Пау Ти-сана. Все трое питомцы Ноя. Он оставил крепких наследников.

Серго молча пожал Якову руку. Около трех недель назад – двадцатого июня Ноя Буачидзе убили во Владикавказе во время выступления на митинге. Последними словами главы Терской советской республики были:

– Довольно крови, товарищи!.. Не давайте войне…

Мучительно, невыносимо тяжко сознавать, что Ной погиб, а он, Серго, не может исполнить его последнее, самое главное желание – чтобы воды Терека и снега Кавказских гор больше не пламенели грозными отсветами военного пожара. Мелькнула мысль – чрезвычайный комиссар имеет полное право приказать штабу Северокавказских войск снять с других участков несколько полков, десять-пятнадцать тысяч красноармейцев. Точно рассчитанным ударом с юга и с севера отогнать мятежников далеко назад в Моздокские степи. Очень заманчиво…

Многие этого ждали от Орджоникидзе – и во Владикавказе и в ставке главнокомандующего добровольческой армией генерала Деникина. Каждый из противников надеялся извлечь свою выгоду.

– Известный принцип тришкиного кафтана нам, друзья, не годится, – говорил Серго терским комиссарам и членам Кавказского [62]62
  Большинство членов Кавказского краевого комитета партии вынуждено было перебраться из Тифлиса во Владикавказ, так как правительство «независимой» Грузии объявило Коммунистическую партию вне закона. Большевиков хватали на улицах, арестовывали, нередко передавали немецким комендатурам как «агентов враждебной державы».


[Закрыть]краевого комитета партии. – Для того Бичерахов и поднял мятеж в тылу армий, обороняющих Кубань и Ставрополье, чтобы мы сняли войска с главных позиций, открыли немцам и белым дорогу. Сегодня на митингах в железнодорожных мастерских и на заводе «Алагир» мне кричали: «Центральная советская власть обязана нас защищать. Терек стоит того!» Я отвечал рабочим: революционная Россия всегда за нашей спиной, нас не оставит, а помощи просить нельзя. Мы здесь сами, на Тереке, найдем достаточно сил!

Должность у меня такая, или характер сильно испортился, – продолжал Серго, – но что-то редко оправдываю надежды руководителей наших южных краев и республик. Небось и вы ждали от меня совсем другого. Пока я собирал митинги, пала Прохладная. Мы отрезаны… Сегодня получен второй ультиматум – от правительства Грузии. Трогательный, между прочим, союз – меньшевик Бичерахов, меньшевик Жордания, а за их спинами генерал Деникин и кайзер Вильгельм.

А мы все манерничаем, оглядываемся, не в меру церемонимся. Согласен, у Терской области много своих особенностей. Рабочий класс лишь островок среди буйного разлива казачьих станиц и горских аулов. Ко всему должен быть свой особый подход, свой календарь, но в главном события все-таки развиваются по твердым законам революции. Все правомерно. Бичерахов мобилизует казаков, обещает бросить на Владикавказ. Ну, так мы подымем горцев, двинем их на мятежные станицы. Скажете – горцы колеблются, часто слепо подчиняются национальным фанатикам. Мы сами виноваты – стыдливо остановились на полдороге. Разве смерть Ноя Буачидзе отменила подписанный им закон о немедленном возврате горцам земель, отнятых у них казаками?

Серго невольно повысил голос:

– Бичерахова под корень срежут не несколько полков, взятых с истекающих кровью Кубани и Ставрополья, а горцы, которым мы на съезде народов Терека объявим: "Идите и возьмите свою землю! Советская власть возвращает ее вам. Советская власть позаботится и об устройстве казаков на новых местах – в Пятигорском и Моздокском округах, даст деньги на переезд и обзаведение".

В газетах появилось экстренное сообщение Терского Народного совета о созыве очередного, Четвертого съезда народов Терека. До съезда никакого ответа на ультиматум Бичерахова не будет.

Одна за другой прибывали верхом и на переполненных арбах делегации ингушей, кабардинцев, чеченцев, осетин, балкарцев, калмыков и ногайцев. В последний день на линейках, окруженных верховыми, пожаловали казаки, преимущественно из станиц Сунженской линии. Держались осторожно, горцев и иногородних сторонились.

Все делегаты – и казаки и горцы – хорошо вооружены. Лишь после долгих и трудных переговоров согласились приходить на заседания съезда без винтовок.

За несколько минут до открытия первого заседания хватились – в зале нет главного делегата казаков, их представителя в Народном совете хорунжего эсера Фальчикова. Серго нахмурился, подергал воротничок, сдавливавший шею (из уважения к съезду он впервые с прошлой осени надел штатский костюм, ломкую крахмальную рубашку, вывязал галстук). Винить господина хорунжего не стоило. Он задержался против воли, из-за неприличных шуток полковника Беликова. Вместо того чтобы сразу передать письмо Бичерахова, полковник вздумал язвить: "заниматься политикой недостойно казака. Царю надо служить оружием, а не языком". Пришлось крупно поговорить…

Послание «хозяина» также не принесло Фальчикову радости, скорее растревожило.

"Война затянулась, и энергия наших казаков начинает падать. Под Прохладной большевики разгромлены, но в войну не втянуты многие станицы, и как бы казаки после такого топтания на месте не отправились по домам белье метить, – , тревожился претендент в спасители Терека. – Нужно что-то эффектное, чтобы воодушевить на дальнейшую борьбу казаков. Нужно достать и средства для этой борьбы. Во Владикавказе голова Красной Армии – Совдеп и Совнарком, там же банк и монетный двор, там и армейская сила. Ясно, что удар по Владикавказу – удар по голове большевиков, удар и в тыл им.

Выступление должно состояться в ночь на 22 июля по старому стилю, или 5 августа по новому. Будьте готовы к этому времени образовать во Владикавказе некое подобие правительства с участием представителей любой партии, хотя бы даже они были сторонниками алжирского бея. Важно только, чтобы большевистским духом не пахло, – это самое главное".

Два первых заседания отняли шумные споры из-за состава президиума и повестки дня. Волновалось море голов в низких плотных облаках табачного дыма. Угрожающие, раздраженные возгласы раздавались то с мест, отведенных горцам, то со скамеек, занятых казаками. Посередине между двумя крайними лагерями предусмотрительно поместили «нейтралов» – иногородних.

Казаки и блокировавшиеся с ними владикавказские и грозненские эсеры и меньшевики неистово кричали:

– Фальчикова! Семенова! Мамулова! Цаликова Ахмета!

– Долой Ахмета! Он кудахчет нам, а яйца носит другим!

– Просим Цаликова Угалыка, господина полковника!

Горцы не менее энергично требовали:

– Калмыкова! Шерипова! Цаголова!

– Гапура Ахриева от ингушей! Вурро, [63]63
  Вурро – ура (ингуш.).


[Закрыть]Гапур!

– Вон азиатов!

Военные делегаты дружно настаивали на кандидатуре командира китайского батальона Пау Ти-сана, Кости, как его запросто называли во Владикавказе. Уроженец Мукдена, он мальчиком попал на Кавказ. Учился в тифлисской гимназии. Революция застала его в Петрограде, и он, не раздумывая, записался в красногвардейцы. Союз китайских рабочих, насчитывавший в своих рядах до пятидесяти тысяч человек, поручил Пау Ти-сану отправиться в знакомые ему места, установить связь с соотечественниками на Северном Кавказе и в Грузии. В начале лета 1918 года Буачидзе попросил Пау взять на себя командование китайскими добровольцами во Владикавказе.

– Костю в президиум! – не унимались военные.

– Я не сяду рядом с желтой собакой! – взвился Фальчиков.

Пау Ти-сан выхватил из кобуры маузер. Его успел ударить по руке сидевший рядом командир грузинского отряда могучий Саша Гегечкори. Достал пистолет и Фальчиков. В последнюю секунду разъяренных противников стеной разделили разом поднявшиеся со своих мест горцы. Они услышали призыв муллы: "Правоверные, к вечернему намазу!"

Позднее Асланбек Шерипов доверительно рассказал Серго, что мулла – член чеченской делегации – смекнул, крикнул: "Ля Илляха иль Алла!" [64]64
  «Ля Илляха иль Алла!» – «Нет бога кроме бога!»


[Закрыть]раньше законного часа…

Новый взрыв вызвало предложение присяжного поверенного Карапета Мамулова:

– Во имя всего святого я призываю – возьмем в руки пальмовую ветвь мира! Заслушаем доклад всеми уважаемого чрезвычайного комиссара о текущем моменте после того, как будут приглашены достойные представители Моздокского казачье-крестьянского совета.

На Тереке знали: за деньги Мамулов возьмется за любое грязное дело. Адвокаты посолиднее старались не подавать ему руки. Все-таки сейчас Мамулова многие поддержали.

– Правильно! Мир! Послать делегацию!

Не было недостатка и в возгласах другого порядка:

– Холуй Бичерахова! Провокатор! Не пустим на съезд бичераховцев!

Поднял руку Серго.

– Я думаю, надо послать делегатов в Моздок и пригласить бичераховцев сообща обсудить положение на Тереке.

В душе Орджоникидзе был уверен, что мирная делегация вернется ни с чем, соглашение с Бичераховым невозможно. Серго имел в виду другое, крайне важное: необходимо показать населению истинных виновников гражданской войны.

В Моздок мятежники мирную делегацию не пустили. Ей предложено было ждать ответа в Прохладной. Наконец Бичерахов смилостивился:

– Мои условия простые. Два пункта. Арестовать чрезвычайного комиссара и всех его владикавказских коллег. Снять замки с орудий. Больше ничего!

Несколькими часами раньше Орджоникидзе узнал от председателя Грозненского Совета Николая Гикало, что в ближайшей к городу станице скапливаются казачьи сотни. На нефтяных промыслах участились поджоги. "Косоротая лисица" собиралась проглотить сразу оба терских города.

С сенсационным предложением к Серго явился владикавказский городской голова Цирульников. Несколько недель он пропадал в Тифлисе, теперь внезапно вернулся.

– Я уполномочен весьма авторитетными лицами, – торжественно заявил Цирульников, – сделать вам выгодное предложение. Вы можете получить гарантии. Вам будет сохранена жизнь.

Орджоникидзе перебил:

– Скажите, городской голова, вы сомневаетесь, что каштаны украшают город?

Цирульников ошалело:

– Да, да! Конечно, каштаны очень украшают город… Однако же я вас не понимаю. Цель моего визита…

– Разве не ясно? – Серго встал. – На бульваре много поврежденных деревьев. Кое-где каштаны совсем вырублены. Какой же вы к черту городской голова? О каких гарантиях с вами можно говорить?! Разве что после того, как вы приведете в порядок бульвар на Александровском проспекте и парк над Тереком. Я проверю.

Более круто Орджоникидзе обошелся с Фальчиковым, когда тот на заседании съезда принялся притворно жаловаться на "незаслуженные обиды, постоянно причиняемые маленькой, самоотверженной группе социал-революционеров".

Серго плечом отодвинул хорунжего в сторону. В полный голос сказал:

– Я с этой трибуны заявляю, что Бичерахов – контрреволюционер, провокатор. Все, кто его поддерживает, – негодяи.

Фальчиков легонько ударил по коленке урядника Звягина. Тот вскочил, расправил бороду, без запинки отчеканил:

– Представитель центральной советской власти, чрезвычайный комиссар Юга России Орджоникидзе допустил непристойную брань по адресу казачества, чем оскорбил съезд. Мы требуем от гражданина Орджоникидзе принести свои извинения перед съездом!

Аплодисменты, негодующие крики, гортанные возгласы горцев – все перемешалось. Опрокидывая стулья, грохоча сапогами, к трибуне бросились десятки разгоряченных людей. Заблестели кинжалы. Серго завладел колокольчиком, потребовал тишины.

– Я говорю открыто. У меня всегда хватит мужества подтвердить то, что я сказал. Я заявляю, что не оскорблял трудового казачества. Если вы хотите сорвать съезд, то для этого не надо искать причины в Орджоникидзе. Я сказал, что Бичерахов – провокатор, негодяй и все, кто с ним, – негодяи. Вот мои слова! А трудовое казачество я не оскорблял и оскорблять не буду… Если трудовое казачество скажет, чтобы я извинился, ибо оно поняло мои слова как оскорбление, нанесенное лично ему, то я извинюсь. Но перед Бичераховым и его приспешниками Орджоникидзе, если бы ему даже пришлось болтаться на веревке, все-таки извиняться не будет!

Закончилось заседание совсем мирно. Директор Народного клуба, в недавнем прошлом кузнец железнодорожных мастерских Федор Серобабов, пригласил делегатов на премьеру пьесы "Волки и овцы". Спектакль понравился. Актеров шумно приветствовали, долго не отпускали. Разошлись около полуночи.

Кто жил в рабочих слободках за Тереком, уже не смог добраться до дому. К мостам не подпустили патрули полковника Беликова.

На углу, возле гостиницы "Бристоль", Серобабова и председателя городского Совета слесаря Камалова, возвращавшихся со спектакля, схватили казаки. Обоих узнали. Тут же зарубили.

Цокали копыта по деревянным настилам городских мостов. Из предрассветной сгустившейся черноты с гиканьем выносились казачьи сотни и артиллерийские упряжки. Подтягивались офицерские роты полковника Соколова, друга детства Бичерахова.

И число, и умение, и внезапность – все, что обусловливает воинскую победу, было на стороне бичераховцев. Завязался неравный бой. Рабочие железнодорожных мастерских и грузинский отряд Гегечкори не подпускали мятежников к вокзалу и Курской слободке. Китайские добровольцы дрались в здании реального училища, в особняке барона Штейгеляна. Госпитальной улице, там размещалось правительство Терской республики. Они оказались в самом центре вражеских сил, в плотном кольце.

На берегу Терека, между парком и мостом, заняли рубеж молодые осетины во главе с Колкой (Николаем) Кесаевым, одним из организаторов революционно-демократической партии "Кермен". Убежденный социалист, он в поисках правды без гроша в кармане обошел Германию, Францию, Швейцарию… В честь весьма почитаемого им Карла Маркса отпустил себе лохматую шевелюру и поразительно густую бороду.