Текст книги "Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий"
Автор книги: Игорь Яркевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Достоевского эта история поразила.
– Вот, Иван Сергеевич, красота спасет мир, – Достоевский вскочил, – чтобы Вы там не гавкали со своей ебаной Муму. Вы и к русской идее относитесь как к собаке; Вам кажется, что ее можно также взять за шкирку, утопить и завести новую. Вы, Иван Сергеевич, никогда в русскую идею не верили. И в Христа не верили.
– Я слишком Вас уважаю как писателя и поэтому больше не скажу ни слова, окончательно обиделся Тургенев.
– Потому что Вы, Иван Сергеевич, – блядун. Из-за Вас к нам на сайт и пишут в основном одни бляди, – Достоевский никак не мог успокоиться.
– Иван Сергеевич даже и не блядун, а сверлун, – неожиданно поддержал Достоевского Толстой, – Иван Сергеевич дыры в женских туалетах сверлит, чтобы понаблюдать, как бабы срут, а все со своей цивилизацией лезет.
– Вы, Лев Николаевич, не головой лысы, Вы душой лысы. – Тургенев мог стерпеть грубость от Достоевского, но от Толстого уже, вероятно, не мог.
А читатели уже задавали новые вопросы.
Хотя вы ни на один вопрос и не ответили, но я все равно к вопросу о том, погибла Россия или нет. Сам я инвалид с детства, когда пьяная мама во время приступа экзистенциальной тоски прищемила мне половой член дверью и не заметила, времени у меня с тех пор свободного много, на работу и на учебу таких потому что все равно не берут, семьи у меня по той же самой причине тоже нет, вот я хожу и наблюдаю, – погибла, мол, Россия или еще, значит, не погибла. Сначала я думал, что погибла, но вот теперь после одного случая увидел, что нет. Жива Россия! Жива страна, где я встречал с мамой, пока она еще не пила и даже когда пила, рассвет и о которой столько всего интересного нам рассказали русские писатели.
И вот как я об этом узнал. Было это на Октябрьской площади, где забыли снести памятник Ленину. Там в сквере пили водку два бомжа, один из которых по внешнему виду нигде не живет и называет себя Васей, а второй по внешнему виду более приличный и все-таки иногда живет где-то в квартире. Вася был без ноги, а тот, который более приличный, жаловался на жизнь. И тогда Вася, который без ноги, рассказал ему, чтобы вселить оптимизм, случай. Однажды, а нога тогда еще была, он собрался было ночевать на помойке, потому что, известное дело, отовсюду гонят и больше негде. И вдруг видит стоящие в ряд на мусорном баке десять лицензионных видеокассет. Распечатанных, правда, но на вид совсем как новых. На следующий день, опохмелившись, Вася отнес все кассеты на Даниловский рынок мужику в видеосервис. Мужик из видеосервиса сначала доебался – откуда кассеты и что на них за фильмы, но потом взял все десять по пятнадцать рублей за штуку. Сто пятьдесят рублей за все. Все хорошо. Бывает лучше, да лучше уже некуда. И пошли они все на хуй. И ебись они все конем. И еще Вася сказал мужику из видеосервиса, что мужик кассеты все продаст и будет благодарить Васю. Так и вышло. На следующий день Вася снова был на Даниловском рынке и пришел в видеосервис, а мужик из видеосервиса налил сразу Васе стакан водки полный до краев и дал закусить помидором с витрины. А потом налил еще стакан, но уже без закуски. И это далеко не единственный удачный пример в жизни Васи. Вася хотел рассказать и другой пример тоже, но в этот момент его из сквера погнали менты.
После этого случая я поверил в Россию. Если есть еще у русского народа смелость, удаль, юмор, доброта, находчивость в самое сложное время, то, значит, Россия жива. Я даже ходил некоторое время по помойкам, надеясь найти что-то похожее, но неудачно. А вообще нам, инвалидам с детства, конечно, трудно. Много у нас проблем, и хуй кто помогает их решить. Особенно когда пьешь. А пьем мы, инвалиды с детства, естественно, постоянно.
А еще я прошу передать это доказательство, что Россия не погибла и все будет хорошо, каким-нибудь поп-звездам вроде Саши и Лолиты из кабаре-дуэт "Академия", чтобы они уже передали дальше всем остальным. Поп-звезды известнее, чем писатели, выглядят лучше, и им больше верят. Только передайте одному Саше, а Лолите не надо; она, конечно, красивее Саши и поет лучше, но с тех пор, как мне мама прищемила в детстве хуй и не заметила, я женщин боюсь не только в плане секса, но во всех других планах тоже. Вдруг Лолита мне сделает что-нибудь нехорошее, как сделала мама. Пусть Саша как человек и как артист хуже Лолиты, но все же он не женщина, поэтому передайте только ему.
– Жива Россия! – удовлетворенно сказал Тургенев.
– Какая же Вы все-таки пизда, Иван Сергеевич! – снова вскочил Достоевский. – Да все знают, что Вы – первый, кто в Россию не верит! И никто Вам никогда не поверит, что Вы в нее верите! А если кто и поверит, что Вы в Россию верите, то потому только и поверит, что сам в Россию не верит! – несколько коряво, но искренне обрушился он на Тургенева.
– Вы, Иван Сергеевич, как осенняя муха, – и в этот раз поддержал Достоевского Толстой. – Она и летать уже не может, а все над говном кружит и кружит. Все ее, как и Вас, Иван Сергеевич, на говно тянет.
На глазах у Тургенева показались слезы, а на мониторе – другая история.
Уважаемые русские писатели! У меня вопрос к Вам ко всем, но больше к Ивану Сергеевичу. Дело в том, что я – гомосексуалист. Впервые это произошло в шестом классе на уроке литературы, когда мы читали Ваше "Муму". Тут я ясно понял, что прямо хоть сейчас готов подставить Герасиму жопу, чтобы он только не топил Муму.
Это же самое чувство гомосексуализма меня посещало неоднократно во время уроков русской литературы. Каждый раз, когда женщины и животные русской литературы попадали в критическую ситуацию, я готов был подставить за них жопу, – чтобы их спасти. Я готов был подставить жопу Раскольникову, чтобы он только никого не убивал. И за Сонечку Мармеладову я тоже был готов. Если ей так неприятно делать это с мужчиной, то пусть лучше это сделаю за нее я! Я готов был подставить жопу и паровозу – пусть он только оставит в покое Анну Каренину! Я готов был подставить ее и проклятым конюхам, чтобы они только не трогали Холстомера! Пусть лучше я, чем Муму, чем Сонечка, чем Анна, чем Холстомер!
Когда я подрос, то у меня на лице была написана готовность подставить жопу, и меня сразу без раздумий взяли танцором стриптиза в мухской ночной клуб. Там у меня была, конечно, возможность вволю подставить жопу, но не тем, сами понимаете, кому бы хотелось. Все как-то совсем мерзко и нет уже того чувства щемящего восторга, как на уроках русской литературы. Никому мне уже больше не хочется подставлять жопу. А поскольку это, Иван Сергеевич, началось с Вашей "Муму", то у меня к Вам вопрос – как бы мне вернуть это чувство щемящего восторга подставить жопу за любимого персонажа и за весь мир, как когда-то на уроке, где читали Ваше "Муму". Если Вы, Иван Сергеевич, не знаете, как его вернуть, то, может быть, знают, как его вернуть, другие русские писатели.
– Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, – Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, – теперь нам и пидоры пишут. А то в основном все бляди и бляди.
– Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, Достоевский, в свою очередь, сразу же поддержал Толстого. – Вы у себя молоденьких мальчиков собираете лет восьми – десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спинках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сергеевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слезы.
– За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? – Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Достоевским. – За что?
– Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, жестко ответил Достоевский, – а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой ее любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь все потому же: Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича растерянно, а на нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, поэтому Вам и на Путина надеяться бесполезно, – как всегда, коряво, но горячо закончил Достоевский.
– Федор Михайлович, – вступил Толстой, – на Путина надеяться невозможно: Путин – откровенно промежуточная фигура.
– Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, все возможно, – не согласился Достоевский.
– Для Ивана Сергеевича возможно, – не стал спорить Толстой. – Ведь Иван Сергеевич – плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сергеевич в публичном доме залезает в бассейн и плывет там, изображая собаку вроде его ебаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дергает как собака. Иван Сергеевич постепенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; "Ой, Тузик плывет! Как бы не утонул!" Иван Сергеевич начинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: "Спасите Тузика! Тузик тонет!" У Ивана Сергеевича наступает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кричат: "Спасли Тузика! Живой Тузик!" У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бассейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не мечтайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть еще кому ее любить!
Тургенев заплакал.
– Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, – сквозь слезы почти по слогам сказал Тургенев. – Вас даже и от церкви отлучили!
– Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, – сразу же заступился за Толстого Достоевский. – А Вы, Иван Сергеевич, еще и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, – Достоевский презрительно сжал губы. – Это же надо так не любить Россию и так не верить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! – горестно закончил Достоевский.
– Я очень редко, когда нюхаю, – еле слышно прошептал Тургенев. – Я больше так не буду! – плача навзрыд, пообещал он.
Достоевский безнадежно махнул рукой. Тургенев затих.
– А Лев Николаевич тоже нюхает, – неожиданно оживился Тургенев.
– А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, – удивился Достоевский, – я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
– А я не нюхач, – благодушно возразил Толстой. – я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем понюхать, чтобы еще больше любить Россию и еще крепче верить в Христа.
Больше вопросов и реплик на сайт не приходило. Тем более что все, кто интересуется литературой, уже все написали. Бляди написали. Пидоры написали. Инвалиды детства написали. А больше в России сегодня все равно никто литературой не интересуется. А если интересуется, то общаться с русскими писателями стесняется или боится. Даже через Интернет. Тем более что русские писатели сами всего стесняются или боятся. В том числе и общения через Интернет.
Первым ушел заплаканный Тургенев.
– Помните, Иван Сергеевич, – крикнул ему вслед Достоевский, – не жопой надо любить Россию, а душой! Душой!
Достоевский и Толстой ушли вместе, но расстались, не попрощавшись.
Мне Достоевский понравился. И Толстой понравился тоже. Что бы про них ни писали и чтобы они сами ни писали, – они довольно симпатичные люди. С ними можно иметь дело. С ними вполне можно некоторое время находиться рядом. У них, конечно, есть заебы, – но допустимые. Конечно, они ни хуя не соображают и тут уже ничего не исправишь, – но это, если привыкнуть, совсем не страшно. Это не главное. А вот Тургенева пригласили зря. Тургенев не подошел даже просто для контраста.
Русский долг
Во время алкоголизма страшнее всего то, что начинает расти хвост костистый, настоящий, с пупырышками и шерсткой.
Я не пил. Со мной можно делать что угодно и ебать за все остальное – но только не за это: ведь я не пил. Из моих ровесников уже откачивали алкоголь как воду – помпой, а я все не пил. Ровесники давно читали правила жизни на страницах наркологических диспансеров, а я как не пил так и не пил.
Можно ли жить в России и не пить? Можно. Отчего же нельзя? Вполне. Но только это будет не жизнь и не Россия.
А я все не пил.
Жизнь, между прочим, дается человеку, тем более в России, только один раз, да и в этот раз напрасно – поскольку осложняется темным, страшным, выходящим за все онтологические пределы алкоголизмом.
А я все равно не пил. Ты меня режь по живому, ты отними у меня любимую книгу, ты вырви у меня единственный хуй с корнем – но я не пил.
В человеке тем не менее все должно быть прекрасно. Но ведь все в человеке прекрасно быть не может. А если даже и может, то это будет не человек, а козел какой-то! Да и алкоголизм в человеке прекрасным быть не может при любом раскладе.
А я продолжал не пить.
Так дальше оставаться не могло.
Жаль, что люди не птицы. Тогда бы они меньше пили – птица, даже самая звонкая, много выпить не может по определению. Но слава Богу, что люди не лошади – тогда бы они пили значительно больше, чем если бы они были птицы.
Но я, мужественный, все не пил.
Человека губит женщина; человек во многом начинает пить из-за нее! Но я не начинал пить даже из-за женщины.
Пытались меня споить и коллеги. "Ты русский писатель, – сказали они, – мы – русские писатели. Надежда есть? Нет. Выпьем". Ошарашенный таким крутым аргументом, я покачнулся, но все равно удержался от алкоголизма как такового. Но стал относиться к нему лояльнее и присматриваясь. И присмотрелся!
Алкоголизм налагает на русского человека целый ряд особенностей. Если западный человек срет, то он всего лишь срет, вытирается, озирается – и все. Больше здесь делать нечего. Если же русский человек срет, то он словно бы готовит закуску к предстоящему алкоголизму. Поэтому русскому человеку достаточно сложно расставаться со своим дерьмом. Когда западный человек ссыт, то он всего лишь ссыт, обмахивает края унитаза от легких капелек мочи и уходит дальше в новую светлую жизнь. Русский же человек ссыт, как будто наливает в стакан невидимому собеседнику.
Пьют в России по двум причинам: оттого, что все, блядь, давно ясно и потому, что ничего ни хуя до сих пор не понятно.
В России все пили. Малюта Скуратов – пил. Очень много пил Куприн. У Высоцкого практически не было свободного времени, потому что все время пил. Актриса Самойлова тоже здорово пила. Ну, не так много, конечно, как Высоцкий, столько женщине просто не выпить, но достаточно. Только и делает что пьет Ельцин. Жить в России и не пить – значит взять у России взаймы и не отдавать. А долги лучше платить сразу, чтобы потом не наезжали. Я свой долг России заплатил, когда выпил. Теперь я от всех других долгов свободен оптом – тот долг был самый главный, если не единственный.
Только окончательно разуверившись в постперестройке, я согласился на алкоголизм. До самого последнего времени мне казалось, что все образуется станет меньше дерьма, в кинотеатрах пойдут потоком русские фильмы, экономика начнет стабилизироваться, не будет зимой так рано темнеть, Мандельштама найдут и как надо, по-человечески, похоронят: с крестом, попом и соплями, а дерьма станет совсем мало. Не стало. Ну как тут можно не пить, когда уже в октябре в шесть вечера темно и Мандельштам до сих пор не найден! Я прямо даже и не знаю, как это можно не пить. Одна беда – хвост; растет, как зараза в фольклоре, не по дням, а по часам.
Да и вообще после Освенцима не пить просто несерьезно. Как можно теперь жить и не пить, когда уже был Освенцим и написаны "Братья Карамазовы"? Когда Бунин умер и Толстой умер, а Мандельштам даже не умер, а совсем исчез? Все было, все умерли, все исчезли! И что же теперь делать на русской почве? Только пить, а что же еще? Мандельштама, что ли, искать?!
К этому времени, когда я пошел на алкоголизм, потому что ничего другого не оставалось, Москва очень изменилась. В Москве стало можно купить водки и любого другого алкоголя во всякое время дня и ночи. Неограниченная продажа спиртного – вот долгожданное и единственно законное дитя русской демократии! Так что проблем с алкоголизмом уже не было.
Для алкоголизма нужны собутыльники; одному пить скучно. Я объявил конкурс, и мне привели на выбор троих. Двух я забраковал сразу, хотя это были вполне достойные и честные ребята.
Ведь собутыльника надо выбирать со вкусом; он должен быть весел, статен, эстет и не совсем туп. Собутыльнику необходимо отлично знать Россию и быть сильным, чтобы в любой момент выебать шофера такси в его петлистые мохнатые уши. У собутыльника желательна громадная интуиция и умение чувствовать в пол-оборота, когда собутыльникам польстить, а когда сказать правду, – чтобы им, собутыльникам, жизнь не казалась чем-то сладким: медом ли, виноградом или русской литературой. Да, у меня большие запросы, поэтому из всех предназначенных на алкоголизм претендентов я остановился только на Петрове. Но все-таки я выбирал его на серьезное дело – на алкоголизм. "Родные есть?" устроил я ему маленький экзамен. "Теперь нет", – на секунду-другую помрачнел он.
Собутыльник просто обязан быть красив. В Москве сложная криминогенная обстановка, то и дело зазевавшихся прохожих хватают жестокие педерасты. Оттого и должен быть красив собутыльник – чтобы своей красотой отвлечь жестокого педераста от других собутыльников. Я уже не говорю о том, что у настоящего собутыльника всегда имеются нежность и знание иностранных языков: вдруг собутыльникам захочется нежности и поговорить по-иностранному.
Потом нашлась Карина – по всем русским законам втроем пить интереснее да и лучше для здоровья. Третий (третья – пол значения не имеет) все-таки оттягивает на себя значительную дозу алкоголя.
Карину мы нашли на помойке. Если девушку подобрали с помойки – это не позорно для девушки; это честь помойке! К тому же в последнее время помойка стала обычным местонахождением приличной девушки.
Карина была без ума от Платонова, но даже он не мог отвести ее от алкоголизма. "Ах, "Чевенгур", – вздыхала она, и бутылка водки почти кончалась, – ах, "Котлован", – и бутылка водки кончалась совсем.
Я к Платонову относился спокойно, но, чтобы лишних неприятностей не было, руки по швам при одном только упоминании его имени вытягивал сразу. Теперь уже все равно: Платонов или не Платонов... а впрочем, Платонов, ладно, так и быть, отличный писатель, хотя, конечно, и придурок, но пить же столько зачем?
"Достоевский умер", – жаловалась Карина. Перестань ныть, дура! Хуй твой умер, а не Достоевкий! Достоевский-то вполне жив. Ничего он не умер! Может, кто другой и умер, Толстой, например, но только не Достоевский! Это могло со всяким случиться, с Чеховым – запросто, но не с Достоевским. Такие не умирают! После смерти он некоторое время отдохнул, потом стал Богом и теперь управляет авторучками и другими частями тела русских писателей.
Карина собралась писать роман "Богатые люди", не все же время пить, можно в перерыве и написать что-нибудь! Роман прост, но неоднозначен – русскому писателю негде жить, кому, естественно, нужен на хуй русский писатель? Даже "Братья Карамазовы" на что идиоты получились – но и те уже написаны, да и другое все тоже создано, Союз распался, КГБ переименовали, народ свободен, еврей без проблем едет в Израиль, Кьеркегора издают и в русском писателе нужды больше нет. Мандельштам, правда, до сих пор не найден, но русский писатель плохой следопыт, и в поиски Мандельштама его не берут. Вот и живет русский писатель в пизде, то есть если бы в пизде, а так он живет у своей бабушки на подоконнике в комнате коммунальной квартиры. Старую блядь хотели расстрелять еще лет пятьдесят назад, но вместо этого на двадцать пять лет посадили, и она так закалилась в лагерях, что не умрет теперь никогда. Так и живет русский писатель на подоконнике и слушает, как бабушка во сне не спит. Но однажды он напился и пьяный упал в канаву, где и познакомился с одной девушкой из хорошей семьи. Папа ее – банкир, дитя реформ Гайдара, руки по горло в крови, сердце камень, в душе настолько все темно, что даже могильный червь задохнется в ней от смрада; словом таким людям как раз и возрождать Россию, если там, конечно, еще есть что возрождать. А дочка всю жизнь мечтала о русском писателе. Русский писатель, учили школьные подруги, он – чуткий и страстный; в отличие от других. Другие видят в женщине только пизду, а не саму женщину, а русский писатель любую пизду воспринимает как солнце! Другие к женщине подойдут и не знают, где у нее клитор, а где мочеточник... А русский писатель никогда клитор с мочеточником не перепутает! Ведь ему за это его Бог Достоевский сразу голову оторвет! Поэтому русский писатель за два километра чувствует, где у женщины будет клитор, а где все остальное, и как с тем и другим работать надо. К тому же русский писатель, используя свое знание мифологии и семиотики, пишет роман – сложный интеллектуальный роман. Роман хоть и сложный, но одухотворенный. У русского писателя все должно быть очень одухотворенно, можно даже по шагу в разные стороны, но в итоге чтобы все было одухотворенно, потому что если будет не одухотворенно, тогда русскому писателю его Бог Достоевский не только голову оторвет – и яйца с предстательной железой отрежет, чтобы другим неповадно было в следующий раз неодухотворенное писать.
Карине очень нравилось, что в ее романе русский писатель еще и роман пишет. Ведь на самом деле русский писатель давно уже ничего не пишет, а так получаются и роман в романе, и русский писатель вроде бы при деле. "Лучше написать два романа", – осторожно советовал я, но Карина хотела только один, и русский писатель полюбил встреченную им в канаве дочь банкира. Вдвоем – они уже сила; теперь они не просто заебанные судьбой случайные люди. Русский писатель даже пить перестал и не падал больше в канаву, но на его девушку это так тяжело подействовало, что русскому писателю снова пришлось начать пить, чтобы не пугать понапрасну любимое существо. Скоро бабушку русского писателя, блядь старую, они заставили во сне совсем уснуть, и русский писатель спускается с подоконника и занимает всю комнату! А банкира выгнали на улицу: пусть узнает, как простой народ живет и что он в своей простоте нюхает. На оставшиеся от банкира деньги они издают роман русского писателя.
С финалом я согласен. Действительно, как ни крути, канава – самый реальный источник русской идеи и прочих бед моей милой, но проклятой Родины! Пусть в финале про канаву и не слова; в финале есть только про писателя.
Русский писатель – это не профессия. Это диагноз. И пишется в кавычках. А еще источник заразы. Слава Богу, политические сдвиги на моей милой, но такой проклятой Родине привели к уничтожению русских писателей как класса.
Плачь, мама! Прими меня обратно своим уставшим влагалищем! Твой сын, мама, – русский писатель, и пощады ему нет!
А Россия, мало того, что – дура, она еще и великий злоебучий содомит. Она вечно ебет своих детей! А кто главный у России ребенок, кто самая лучшая ее крошка? Конечно же, он – русский писатель.
Иной раз, когда в результате алкоголизма на сердце особенно дурно, растет хвост и тогда мечешься: а вдруг не было никакой русской литературы? Ни Пушкина, ни Гоголя, ни даже Глеба Успенского? Может, вся она только издержки алкоголизма? Нет, она – не издержки. Она была. Была, была. Точно была.
Когда Карина и Петров допились окончательно, то они поместили в газете "Из рук в руки" следующее объявление: "Кому нужна сильная, настоящая, большая русская литература? Цена – приблизительно одного кухонного комбайна. Но только чтобы сразу. Можно даже в рублях. В рублях даже лучше".
"Но если столько пить, разве напишешь сильную русскую литературу?" удивился я. "А если не пить – тогда вообще ничего не напишешь", – парировали они.
Я тоже допился. Во время эякуляции сперма пахла водкой, а хуй стоял только на бутылку и отчасти стал похож на нее – кожица на его конце скручивалась и раскручивалась, как пробка.
Огорчившись, я придумал научно-фантастический роман. Сюжет: один русский писатель пил, пил, пил, пил, пил, пил. Очень много пил – как сволочь, да и сволочь столько не пьет, а он все пил и пил, пил и пил, пил и пил. А потом взял и протрезвел. Впрочем, такой конец невероятен даже для научно-фантастического романа.
Мы решили посмотреть дно; для алкоголизма нужны новые впечатления. Дно меня откровенно разочаровало – вялое какое-то было дно! Туда совсем не хотелось опускаться. Дно явно не выполняло функции дна. Брутальным оно было только снаружи, а внутри – одно сюсюканье и оцепенение. Все эти бомжи до сих пор высшими авторитетами считали Любовь Орлову с Шукшиным и совершенно неохотно проголосовали за Жириновского.
Когда живешь в ситуации постоянного алкоголизма, то приходится много пить и в разных местах. В том числе и на кладбище. На кладбище ведь можно не только гулять и лежать.
Тем более что смерти под воздействием алкоголизма больше нет. Нет и все. Смерти нет! Нет – смерти! Жизни – только ей, родной, – да! Пласт земли и четырехугольный гранит памятника с окошком фотографии вовсе не означают повод для окончания жизни, и вот уже мертвецы встали, подтянулись, у них все в порядке и цело – даже зубы. Теперь они бодро и радостно окликаются – как на поверке. Есенин! Я! Пахомова и Горшков! Здесь! Солженицын! А его и окликать не нужно, он и так жив. Бондарчук! Странно, что он вообще умер – он должен жить всегда. Но тоже здесь! Друг детства! Здесь! Сахаров! Здесь! Князь Мышкин! Естественно, здесь! Неизвестный у входа справа! Здесь! Сонька Золотая ручка! Здесь! Купец первой гильдии Заварыкин! Здесь! Конечно, здесь, ему сейчас в жизни самое место – в России теперь только и делай что торгуй. Мейерхольд с дамой! Здесь! Готов и дальше служить русскому театру! Даже потерявшийся Мандельштам тоже нашелся и тоже готов и дальше. Смерть кончилась и пропала, как будто ее никогда не было и вдруг осталась одна жизнь.
Но от смерти нельзя отказываться целиком. Смерть – это избавление. Только смерть может избавить от алкоголизма в любой форме. Для жизни такой подвиг не под силу.
Однажды, после отчаянного глубокого алкоголизма, мы с Петровым Карину выебли. Совершенно случайно. И напрасно. Мало того что влагалище узкое, хую там простора нет, так еще от него, словно из ротовой полости, водкой несет! Спать с Кариной – все равно что спать с водкой!
Потом раз десять мы опять ее случайно выебли. На одиннадцатый раз Петров взмолился: "Пусть она подругу приведет". "У нее нет подруг кроме русской литературы", – заступился я за Карину.
Хвост увеличивался. Теперь, в девяностых, стало ясно, что он – очевидное последствие алкоголизма. Алкоголизм и последствия были и раньше. Но эти твари, алкоголики прежних лет, смогли, твари, уберечь свое тело от хвоста. И хвост был не какой-нибудь легкий, кокетливый, помахивающийся приятный хвостик, а тяжелый, неподъемный, вонючий. Не хвостик из кожи и пушинок, а сплошная кость, продолжение позвоночника; таким хвостом уже не отгонишь муху и не поприветствуешь хозяина.
Алкоголизм опасен не только хвостом. Есть и другие симптомы – кошмары, когда постоянно что-то является и угрожает: постены, различные тени, чертики, первая любовь, кровавые мальчики и большое животное типа гибрид "крыса-кенгуру". Все это ерунда. Большое животное типа гибрид "крыса кенгуру", пусть и большое, совсем не опасное. И сразу исчезает. Но дважды из стены на волне мощного алкоголизма пришла Русская Культура. Вот когда стало по-настоящему опасно и мерзко! Здоровая такая оказалась тетка, в бороде и усах, вокруг головы, разумеется, нимб, с чемоданом и катарсисом. Ну куда же Русской Культуре и без катарсиса-то? Опять она в дорогу собралась, вот и чемодан, все на месте не сидится, еб твою мать! Русская Культура мялась и суетилась, все чего-то активно требовала, долго никак назад уходить не хотела, не то что большое животное типа гибрид "крыса – кенгуру".
Карина и Петров пить больше не могли и решили пожениться; я остался один. Дай им Бог счастья, а мне – поделом! Надо было лучше выбирать собутыльников.
Потом мне явился еще один кошмар: яркая и счастливая Россия. Это уже слишком. Такого быть не может, потому что такого не может быть никогда! Долг возвращен, пора бросать алкоголизм, он себя исчерпал, хочется спать нормально.
Хвост отвалился. За хвостом прислали из палеонтологического музея. Там его собираются выставить на стенде самых древних экспонатов вместе с бивнем мамонта и русской духовностью. Это неправильно. Тут очевидный экспозиционный просчет. Бивню мамонта не хуя делать рядом с русской духовностью! Мамонт все-таки появился, вырос и пропал в условиях полной трезвости – как настоящий мужчина!
Слон и дом
Мы все склонны преувеличивать. Нет, мы не склонны. Это только один я склонен! А все остальные – нормальные люди, психофизику контролируют и воспринимают мир совершенно адекватно во всех его ширине, толщине и сложности. Между же мной и миром Берлинская стена непонимания не только не разрушилась, но еще и выросла на две-три головы.
Вот я все и склонен преувеличивать. За мной так и тянется шлейф преувеличений! Мощный такой шлейф, и все тянется и тянется, как пьяная блядь, пока не успокоится и – прошу прошения за случайную рифму, дьявол бы забрал, что ли, все эти случайные рифмы, чтобы не пачкали и без того заебанный русский язык перхотью капустника и каламбура, – не растянется.
Ребенок где-то начитался рождественских историй – с примитивным концом, минимумом агрессии и счастливым, мать его, концом. Разве я против счастливых концов? Да я лучший друг счастливых концов! Против рождественских историй я тоже не против – я против того, чтобы их читал ребенок.
Я не только против рождественских историй – я на рождественских историях не зацикливаюсь! Я вообще против того, чтобы моя девочка читала. В доме, слава Богу, и без нее есть кому читать. А она пусть лучше прыгает, кудахтает и гуляет с собакой. Собаки нет, тогда пусть просто гуляет.
Итак, ребенок начитался рождественских историй. Я не досмотрел, а жена упустила. А в них, в рождественских историях, когда ребенок болеет, то к нему сразу приходит большой добрый воспитанный ученый слон, делает разные штуки, и ребенок выздоравливает.
