Текст книги "Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Карен Налбандян,Михаил Савеличев,Андрей Чертков,Евгений Шкабарня-Богославский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Карен Налбандян
ВОЗВРАЩЕНИЕ В АРКАНАР[3]3
  В повести использованы фрагменты из книг:
  Сей-Сёнагон. Записки у изголовья;
  Франциско Ксавье. Письмо в штаб-квартиру Ордена;
  Повесть о Есицунэ;
  Ямамото Цунэтомо Хагакурэ.


[Закрыть]

С благодарностью моей сестре Карине за помощь в этом проекте

Глава 1
Сломанный

Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо

Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо,

Про то, что больше нет сил,

Про то, что я почти запил, но не забыл тебя.

Виктор Цой

27 августа 32 года

Когда Антон в пятый раз услышал о визите дона Рэбы в Институт Экспериментальной Истории, его мутило.

Чрезвычайный и полномочный посол Арканара вызывал у сотрудника Института лишь одно чувство – глубокой и искренней жалости. Глубоко и искренне Антон жалел об одном: что тогда, шесть лет назад, не доделал начатого. «И тянутся с тех пор передо мной глухие окольные тропы. Чье? Не помню».

С некоторых пор Антона всерьез интересовало: кто сошел с ума – он или остальной мир?

«Святой Орден – гарант программы просвещения Арканара». «Дон Рэба – единственный надежный союзник Земли в Запроливье». «Патриотическая школа – первый светский университет в Империи».

Когда он читал такое, ему начинало казаться, что вокруг бредят все. Тогда он вызывал на экран свой индекс здоровья и пытался убедить себя, что в Совете сидят настоящие профессионалы, которые видят перспективу дальше него. Помогало слабо.

Антон злобно мотнул головой и уставился в трактат отца Нанина. Когда-то такой работы (работа? Одно удовольствие!) ему хватило бы от силы на полчаса: освоить опус – выделить смысловые слои – вычленить основную мысль. С этой рукописью возился вторую неделю.

Не удавалось сосредоточиться. Никак. К тому моменту, как Антон добирался до конца длиннейшего периода, начало уже прочно выпадало из памяти. Мучила тревога за Киру – две недели ни единой весточки. Вдобавок неудержимо клонило ко сну – сказывалась безумная ночь.

Гуляли соседи. С вечера потолок могучими децибелами сотрясал походный марш Пица I «Крепче, воин, сжимай топор». Звукоизоляция уровня «В» не спасала. К часу ночи Пица I внезапно сменил светский романс «Я как цветочек аленький». Под романс Антону почти удалось заснуть, но тут грянула притопами и прихлопами бесшабашная:

 
Я из Арканара,
Ты из Арканара!
Счастье-то какое —
Мы из Арканара!
 

Этнографы придавали ей огромное значение. «Первая арканарская песня на русском языке, несомненный признак интеграции культур». Одних диссертаций не меньше десятка.

Впрочем, окончательно взбеленила Антона не она – следующая. Хоть пелась тише, лучше и под гитару. «Заточим длинные ножи о камни мостовой». Бывшего наблюдателя передернуло: «Марш серых рот». В висках застучало.

Тут в памяти возникал темный провал. За ним, без перехода, – чужая квартира, красный туман, полдюжины тупых рож, бессмысленные улыбки, запах перегара. Из-за захлопнувшейся двери донесся приглушенный хохот: послать соседа-чудака на «Ы» да показать на прощание нож – проделано было в лучших традициях старого доброго Арканара.

Деревянной походкой Антон спустился к себе – и тут до него дошло. С потрясающей ясностью представился забрызганный кровью потолок. Благородному дону Румате хотелось поучить смердов вежливости.

«Прав, прав доктор Александров! Только повторная реморализация. – Антон тупо смотрел в стену. – Завтра же, сразу после работы». Такие срывы случались все чаще…

Вернувшись домой, он нажал на кнопку вызова аварийной службы. Заспанный голос с великолепным арканарским акцентом поинтересовался: «Чего? Поют? Убили кого?» Узнав, что пока-таки никого, голос отключился и на повторные вызовы не реагировал.

…Вряд ли кто смог бы объяснить, отчего арканарские рабочие предпочитали селиться именно в этом районе. Сказывалась, наверное, близость ульмотронных заводов. В одном Антон был почти уверен: на несколько километров вокруг он оставался единственным землянином. Собственно, и его-то никто не держал – только гордость да полжизни, прожитые на этой улице, да Кира. Желание сохранить все так, как было при ней. По себе он помнил, как это важно: дом, куда можно вернуться. Оттого и поддерживал здесь безукоризненный порядок.

Заглянул в комнату Киры. Ее книги, ее огромный плюшевый медведь… Каждая вещь тут помнила ее. Вот только вид за окнами становился год от года все более безрадостным. Загаженные детские площадки, пни на месте старого парка, фасады домов в жирных кляксах копоти. Арканарцы любили шашлыки под открытым небом.

Уже несколько лет перестали заезжать сюда аварийщики – даже для проведения необходимых работ. Более-менее спасала Охранная гвардия – отдел аварийной службы, наскоро набранный из арканарцев же. Методы у них, по слухам, были ужасны, но лишь им одним удавалось поддерживать подобие порядка в этих дебрях.

Создавать Охранную гвардию пришлось в авральном порядке три года назад. Тогда без всяких видимых причин несколько тысяч разъяренных арканарцев, вооруженных дрекольем и обрезками металлических труб, выплеснулись на улицы и двинулись к городу.

Совет раскололся. Александр Васильевич, говорят, предлагал применить чуть ли не водометы, на что уважаемый Ямакава поинтересовался, почему тогда не пулеметы. «Поймите, если сравнивать их цивилизацию с нашей – это всего лишь дети».

Тем временем аварийная служба лихорадочно эвакуировала район за районом и не успевала.

А потом на пути озверевшей от вседозволенности толпы появился одинокий человек.

Впервые за три года Антон увидел дона Рэбу. Страшно исхудавший, в черной сутане на голое тело, он бесстрашно встал перед толпой и воздел руки. И тысячи людей, только что готовых ломать и убивать, разом опустились на колени…

Антон взглянул на часы. Прошло уже два часа, а обзор не сдвинулся ни на строчку. Время принимать лекарства. Извлек из флакона две капсулы и, страдальчески морщась, проглотил. Собрался. Попытался вникнуть. Прочитанное добило окончательно: «Глава восьмая. О благородном разбойнике Ваге, прозванном Колесом, спасавшем грамотеев в годы Серой смуты». Историки… Хвостом вас по голове… И Рэба… Какого рожна понадобилось старому стервятнику в Институте?

Антон прикрыл глаза и попытался фильтровать шум. Несмотря на проклятую реморализацию, этот примитивный навык практически не пострадал. Может, оттого, что закрепляли его на уровне рефлексов.

Вокруг кипела суета, летали обрывки фраз. Из обрывков постепенно вырастал в красе своей сердечный друг барон Пампа дон Бау, каковой во главе объединенной баронской дружины славно прошелся с востока на запад Арканара, вышвырнул Орден из столицы и ныне собирался короноваться под именем Пампы Первого.

Тем самым на операции «Рог изобилия» можно было ставить большой и жирный треф.

Вот и заседала теперь дирекция Института во главе с Александром Васильевичем Симоновым совместно с Чрезвычайным и Полномочным…

Дверь приоткрылась.

– …Это – дон Румата? – В глазах дона Рэбы не было презрения – одно лишь удивление да бесконечная жалость. – Этого человека хорошо отделали. Кто?

– Нет, ваше преосвященство, теперь с ним все хорошо, – охотно пояснял Казимир Сташевский – начальник антоновского отдела, – с ним работали наши лучшие врачи – доктор Александров и другие.

– Передайте доктору Александрову мое искреннее восхищение. Всегда полагал, что располагаю лучшими специалистами в этой области.

– Не беспокойтесь, ваше преосвященство, мы приложим все силы, чтобы передать свой опыт и научить ваших специалистов всему, что умеем сами.

Они давно вышли, а Антон все сидел в своем закутке и, казалось, дремал. За эти шесть лет к нему привыкли и не особо стеснялись. Все так же из обрывков разговоров стали проявляться контуры плана под кодовым названием «Двойное Касание». Оставалось последнее, во что Антон не мог, не хотел верить, но вот раскатился по коридору зычный бас Славы Цюрупы: «Гор-рбатого!» Теперь все становилось на свои места.

Больше всего на свете Арата Горбатый ценит свободу.

Арата Горбатый не подчиняется никому, даже богам, спустившимся с неба. И когда завтра он обнаружит, что у Земли нет средств на продолжение его очередной… кажется, эсторской авантюры, Арата Горбатый полностью волен в своих решениях. Но и оружие, и золото, и даже инструкторы найдутся, как только мятежнику придет в голову выбрать нужное Институту направление. Так было при Антоне, отчего не быть тому же при Казимире? Великолепно обученная и вооруженная крестьянская армия – а если понадобится, то и несколько, – с ходу возьмет оставшийся без прикрытия замок Бау. Семью барона вывезут в Область Святого Ордена. Лучшие психологи Института уже просчитали шестнадцать сценариев возможных действий барона Пампы, а лучшие аналитики разработали оптимальную стратегию реагирования для любого из них.

Антон взглянул на часы. Было только десять. Трактат отца Нанина полетел в сторону. На экран посыпались данные. То и дело спотыкаясь об ограничения доступа, продираясь сквозь сонную одурь, за два часа он смог подготовить доклад, где, тряхнув стариной, на восьми листах доказывал опасность прямого вмешательства. На оставшихся семи рассматривались четыре альтернативных варианта.

– Не знаю, Тошка, – с сомнением покачала головой Стеллочка, – я передала Александру Васильевичу твой доклад, и он сказал, что это чрезмерно интересно и что он непременно ознакомится. Когда будет время… Только вот Казик уже вылетел…

Антон слепо вернулся в закуток. «Трактат о Серой смуте» кто-то забрал, вместо него обнаружилась солидных размеров тетрадь в черном кожаном переплете.

Это были чьи-то записи – разрозненные и ни о чем.

«Весною – рассвет.

Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Летом – ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки.

Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя – необыкновенно красиво».

Антон перевернул сразу несколько страниц:

«Каким ничтожными…

Какими ничтожными кажутся мне те женщины, которые, не мечтая о лучшем будущем, ревниво блюдут свое будничное семейное счастье. Я хотела бы, чтоб каждая девушка до замужества побывала во дворце и познакомилась с жизнью большого света. Терпеть не могу придирчивых людей, которые злословят по поводу придворных дам. Предположим, нет дыма без огня. Придворная дама не сидит затворницей, она встречается со множеством людей…»

Еще пара страниц:

«То, что заставляет сердце сильнее биться…

Как взволновано твое сердце, когда случается кормить воробьиных птенчиков.

Ехать в экипаже мимо играющих детей. Заметить, что драгоценное зеркало уже слегка потускнело.

Ночью, когда ждешь своего возлюбленного, каждый легкий звук заставляет тебя вздрагивать: шелест дождя или шорох ветра».

«Дон Рэба – общая мишень для насмешек.

Дон Рэба – общая мишень для насмешек. Стоит людям заприметить, что его сопровождает слуга достойного вида, как уж непременно подзовут и спросят:

– Как ты можешь служить такому господину? О чем только ты думаешь?

В доме его все заведено наилучшим порядком: искусные руки наряжают его, и он всегда одет щеголевато, лучше других; цвета подобраны со вкусом. Но люди только посмеиваются:

– Эх, если бы в этот наряд облачить кого-нибудь другого!»

«Если служанка начнет расхваливать человека…

Если служанка начнет расхваливать человека благородного – ах, он такой милый, такой обходительный, – тот сразу упадет в моих глазах. И наоборот, только выиграет, если служанка станет его бранить. Да и к тому же, когда такие люди примутся хвалить, то непременно ввернут какую-нибудь глупость».

И последнее:

«Другим

Ты можешь сказать,

Что это слухи.

Но когда сердце спрашивает,

Как ты ему ответишь?»

Антон молча закрыл тетрадь. «Архив Министерства Охраны, Арканар, – прочитал он, – дневник доны Оканы».

И тогда накатило чувство огромного стыда.

Мы убили ее. «Час назад дона Окана умерла, не выдержав испытания огнем», – сказал дон Рипат.

И никто не задумался, а почему, собственно, испытание огнем? Да, конечно, «ревность», «так принято» и «без пытки нет правды». Простые ответы на сложные вопросы… Упростить – не всегда значит понять. Потому как дон Рэба – не Отелло, а дона Окана – не стыдливая мимоза. И если жертвовать своей пассией, то к этому должны быть серьезные причины. Например, информация – неправдоподобная, но жизненно важная.

Вот, спит благородный дон с простой девкой из народа. Кто его разберет, отчего спит: может, это у них любовь, а может, просто давление в семенниках спускает? Скорее, второе. Особенно если благородный дон – известный на три страны кавалер. А если именованный кавалер наедине с дамой ведет себя как прыщавый девственник?

Тогда рыжая – вовсе не игрушка, а настоящая ценность. То есть потенциальная заложница.

Но такие вещи надлежит знать наверняка. Потому как речь идет о лице, предположительно запродавшем душу диаволу. Слишком велика цена ошибки.

«Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. У меня кружится голова, и я чувствую, что впадаю в ересь». Интересно, что бы на месте орла нашего дона Рэбы делал я?

…Антону почему-то вспомнилось заключение комиссии. Список прислуги дома восемь по улице Котельщиков. Семь человек, включая кухарку. Семь имен. Напротив шести – указание, чьим агентом он являлся. Вага Колесо, Арата Горбатый, бароны, отец Цупик, Святой Орден. Помнится, больше всего поразило Антона не то, что личным агентом дона Рэбы была именно кухарка, и не то, что единственным, на кого ничего не удалось накопать, оказался старый Муга. Но что агентом серых окажется Уно… Ошибки быть не могло, он своими глазами видел тексты его донесений. Как и последнего полученного им приказа. Ясного и недвусмысленного: впустить в дом группу лейтенанта Чаки, каковому оказывать всевозможное содействие. Антон как вживую услышал надтреснутый равнодушный голос: «У него было два арбалета, и он успел выстрелить дважды, но один раз промахнулся. Серые метнули ножи, и Уно упал». Почему? Похоже, мы никогда по-настоящему не понимали этих людей…

Или дона Окана… Мы убили ее. А потом еще и ограбили.

Эта книга могла пройти сквозь века в списках, переизданиях и переводах. Могла и погибнуть. Теперь не будет ни того ни другого. А будет она годами пылиться в запасниках Института. В лучшем случае издадут перевод – малым тиражом, только для узких специалистов. Для Арканара она потеряна навсегда.

…Дверь операторской с треском распахнулась.

– Дон Румата явились. Громовержец, – сообщил кто-то, не особо понижая голоса.

Антон проглотил и это. Его внутренний голос давно уже выдавал относительно своего хозяина одно хамство. Ничего удивительного, учитывая, как относятся к тебе люди, которых ты любишь и уважаешь. В конце концов, именно они – то зеркало, в котором ты видишь себя. Так что мнение операторов уже ничего изменить не могло.

Антон был красноречив, как Демосфен. Он рассказывал о добром веселом бароне Пампе, излагал, анализировал, предлагал. Собственно, просил он одного – пары минут односторонней связи на барона.

«А еще – он мой друг». Когда он закончил, повисла тишина.

«Неужели прониклись?» Антон лихорадочно прогонял про себя текст сообщения, чтобы вышло максимально кратко, убедительно и информативно. Дабы, услышав в буквальном смысле голос с неба, барон не валился ниц, а начинал действовать.

– Н-да… Громовержец…

Потом у благородного дона Руматы поинтересовались, известно ли поименованному дону, где он находится? Что место это называется Институтом Экспериментальной Истории и находится на Земле, а не в этом, как его, Икающем лесу. И куда со своими предложениями благородный дон мог бы обратиться. Причем «благородный дон» в их устах звучало чем-то вроде «сукин сын».

На сей раз осатанели оба – и благородный дон, и сотрудник Института. И за меньшее в Арканаре раскладывали напополам.

Несколько секунд Антон сидел неподвижно, лицо безразличное, ничего не выражающее.

Молча встал, смахнул в утилизатор свои выкладки и, поминутно натыкаясь на мебель, двинулся к выходу, все еще сжимая в руках тетрадь в кожаном переплете.

Подбитой птицей метнулся навстречу Пашка:

– Тошка! Ты куда?! Что это с тобой? Подожди, я на минутку к дяде Саше, выйду – поговорим.

С отцом Кабани он столкнулся на выходе.

– Ох! Дон Румата! Да как вы? – Тот аж присел и перешел от удивления на арканарский. – Да что с вами? Да на вас лица нет.

– Нет. Со службы ушел.

– Пр-р-равильно, сын мой, – бодро согласился отец Кабани, увлекая Антона к нуль-камере. – Всякая служба есть насилие. За это надо выпить!

– Надо… – прошептал Румата, нажимая клавишу «Мирза-Чарле».

28 августа 32 года

…Антон мучительно разлепил один глаз. Аккуратно сел, стараясь не расплескать котелок с болью, по недоразумению посаженный на плечи вместо головы. Попытался вспомнить события этой ночи. На дне черного провала смутно обнаруживалось лишь уныло-обреченная физиономия отца Кабани. Одной рукой тот прижимал к себе толстую тетрадь в кожаном переплете, другой нежно баюкал бутылку армянского коньяка и почему-то прощался.

Затрещал видеофон – барабанной дробью по перепонкам. Похоже – во второй раз, если с первого он проснулся.

Скривившись, Антон ответил на вызов, одновременно отключив изображение.

– Тошка, – Пашка, как всегда, забыл поздороваться, – Кабани вчера с тобой уходил? Слава спрашивает, что ты с ним сделал, он ему нужен позарез.

– Расчленил, – мрачно сообщил Антон.

Экран погас. Похоже, поверили.

А Антон схватился обеими руками за голову. Треклятое арканарское пьянство! Теперь еще только спиться не хватало. «Звоните в любом часу», – вспомнил он доктора Александрова. Набрал номер. Хорошо поставленный голос сообщил, что «доктор Александров временно недоступен. Вы можете оставить ваше сообщение…». Чисто автоматически Антон нажал на сброс. Перед ним как живой возник Роман Леопольдович – спортивный, бодрый: «Да вы не волнуйтесь, голубчик, дислексию мы тоже лечим». Между прочим, никакой дислексии, по крайней мере до того разговора, бывший наблюдатель за собой не замечал.

Синдром АГЛ. Шесть лет… Никто не мог объяснить, где он подхватил эту заразу и почему она перешла в хроническую форму. «Полагаю, дело во взаимодействии с биоблокадой». Дальше предположений дело не двигалось. Шестой год он чувствовал себя старой разбитой колымагой, место которой где-то на свалке, – слабость, непрерывные боли в суставах… Шестой год на каких-то невообразимых препаратах…

И тут, похоже с похмелья, его и осенило. Румата вспомнил человека, который должен был знать о синдроме АГЛ все.

Спустился, пересек загаженный вестибюль, щерившийся разбитым зеркалом, и привычно кинул взгляд на почтовую ячейку.

– Кира! – Боль мгновенно куда-то ушла, мир обрел цвета, и даже грязный двор показался уютным и родным.

* * *

…Доктор Будах был величествен. Как раз заканчивался обход. Антон смотрел издалека, как он шествует во главе свиты, – невысокого роста, седовласый. Высоченные врачи и те смотрели на него снизу вверх. Антону не предлагали ждать. Два-три слова свите и…

– Я к вашим услугам, дон Румата.

Последний раз они встречались шесть лет назад, в Пьяной Берлоге. А до того… до того был тот спор. Антон не любил его вспоминать.

Зачем вообще было его заводить?

То есть начиналось все как легкая пищеварительная беседа, но вот дальше…

Почему загорелся Будах – понятно: возможность хорошего диспута куда интереснее хорошего ужина. Во всяком случае, выпадает куда реже.

А вот какая муха укусила его, Антона? Ведь, положа руку на сердце, именно ему, а не благородному дону Румате хотелось унизить уважаемого доктора.

Теперь, шесть лет спустя, он знал ответ. Кира. Видевшая и его, и Будаха – непосредственно после близкого знакомства со «специалистами» дона Рэбы. Кто выглядел достойнее? И что достойнее – отравить короля, но спасти совершенно незнакомых детей? Или обещать расплату за любую подлость по отношению к своим друзьям, а потом принимать привилегии от их убийцы?

…Игра шла на заведомо неравных условиях. За Антоном был опыт лишних семи веков человечества, еще тридцати лет Института Экспериментальной Истории плюс анализы экспертов и базисная теория феодализма. Да и спор этот сам по себе на Земле отыгрывался неоднократно, на Арканаре – в этот вечер впервые.

А что у Будаха? Игра на чужом поле – импровизировать на ходу, будучи отягощенным огромным количеством суеверий и заблуждений.

Да, блестящий ум. И импровизация блестящая. Но каждый его – свежий для Арканара – довод для Земли был навязшей на зубах банальностью. Ведь и лучший из шахматистов бессилен, если у противника – шестнадцать ферзей. Или нет?

Потому что победил все-таки Будах. И победил красиво. Раз за разом просматривая запись того спора, Антон не переставал поражаться, с какой скоростью почтенный доктор перехватывает инициативу и ставит мат.

Вот Будах неторопливо пережевывает пищу. Видно, что он сыт, доволен и настроен вполне благодушно. Если благородному дону хочется выпендриться – отчего не доставить удовольствие?

А вот он отодвигает в сторону тарелку, на лице то же благодушие, и только в уголках серых глаз вспыхивает опасный огонек. Что он услышал? Всего одну фразу:

«Почему вы, хранители и единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?

Почему вы отрываете смысл своей жизни – добывание знаний – от практических потребностей жизни, от борьбы против зла?» Голос его, Антона. Молодой, самодовольный.

Дальше вопросы начинает задавать уже Будах. «А вот это ты можешь? А это? А это? А это? Тогда не смей осуждать меня за то, что и я не могу…»

Слишком уж разные весовые категории: гений, врач, философ – и простой оперативник, притом не из лучших…[4]4
  ЖЖ-юзер aono.


[Закрыть]

* * *

…Подробный дотошный осмотр.

Румата удивленно разглядывал рабочий кабинет, оборудованный по последнему слову науки. На столе терминал БВИ, толстая монография

«Проф. Будах. Ген р53 в Y-токсин-индуцированном апоптозе».

Рядом рукопись. Знакомый мелкий почерк:

«Только постигнув тончайшую, теряющуюся в любых переводах игру слов четверостишия основоположника арканарского примитивизма Гура Сочинителя („Велик и славен, словно вечность"), можно оценить всю иронию знаменитой фразы „Легко и сладостно говорить правду в лицо королю"», —

успел прочитать Антон.

Половину анализов профессор загрузил в приемник экспресс-лаборатории, другую сделал своеручно. Колдуя над пробирками, он продолжал неспешную беседу:

– Всегда полагал, что знаю вашу историю. Гур Сочинитель замечательно изложил ее в своей книге.

– Да, «Румата и Окана»… Любовь одной ночи, злодей, замученная красавица и герой – один против всех. Не так это было, совсем не так… Впрочем, кто бы поверил в любовь благородного дона и рыжей девчонки…

– Вы забываете, я видел вас… и Киру… И немного понимаю в людях.

– Да, простите… Уважаемый Гур в общем-то прав. Во всем, кроме одного… Когда любимый человек умирает у тебя на руках – прежде чем мстить, ты вначале сделаешь все, чтобы спасти его. Я был пилотом, нас многому учили. И что делать с раненым до подхода спасателей – тоже.

* * *

…Одному не учили – как делать это, не прекращая фехтовать. Он поддерживал тоненький огонек жизни и рубил нападавших. Давно уже насмерть, без дураков. Впрочем, монахи тоже плюнули на инструкции. Румата перестал считать арбалетные стрелы, вонзающиеся в него. Да только много же стрел понадобится, чтобы остановить сильного человека, знающего, в чем его цель.

Стоя уже на одном колене, прикрывая Киру собой, Румата заорал в сорванный со лба передатчик:

«Помощь посылайте, черт побери! Здесь человек умирает!!!»

…Не так он представлял себе возвращение. Никто не звал его в рубку, оба были страшно слабы – но они были вместе. И оттого Румата был по-настоящему счастлив. Оказаться наконец на Земле, дома, вспоминать вкус земляники и запах родного города, слышать крики стрижей в вечернем небе… Пройтись по Невскому…

А еще рядом была Кира – и он видел планету ее глазами.

Все люди казались прекрасными и отчего-то не совсем настоящими. Не хватало чего-то очень важного, что делает человека настоящим, живым.

С красотой все объяснялось просто: «следов оспы не имеет» – особая примета в Арканаре. А вот ненастоящесть… Только спустя несколько месяцев Антон понял, чего ему не хватает. Запахов. Самых обычных человеческих запахов. Пота, мочи, перегара.

Но в общем-то, все это не имело значения. Они были на Земле, вместе, живы. И он был счастлив – и не замечал пока этих новых взглядов, поспешно опущенных глаз…

И Кира была счастлива. Только лишь однажды, в самом начале, горько прошептала: «А я думала, ты дворянин!» Долго пришлось объяснять тогда Антону, что все люди рождены равными.

А реморализация? А что реморализация? До реморализации еще целый месяц, и вообще: «Абсолютно безопасная однократная процедура. Всего пара часов, и вы почувствуете себя намного лучше».

Потом – большое заседание Совета. Просматривались многие часы видеозаписей. Особое внимание уделили последнему совещанию в Пьяной Берлоге.

* * *

– Вы тогда уже спали… А мы пытались решить что-нибудь – поспешно и глупо. Вот я и предложил осмотреться и снова собраться через неделю… Эту неделю мне и попомнили – как полную профессиональную несостоятельность. «Вы должны были действовать немедленно, решать самостоятельно, по обстоятельствам… Вы – резидент».

– Они ошибались?

– Нет. Александр Васильевич… Дон Кондор…. он сейчас директор Института… пристроил меня на совершенно бумажную работу. Обрабатывать данные. Словом, в плане профессиональном – конец. Пробовал написать о том, что с нами было… Книгу… Что-то типа «Тяжело работать богом»… Пошли отклики… От «вы хороший парень, но…» до…

Эта статья запомнилась ему особенно четко. «День первый он начинает с изготовления фальшивой валюты с последующим сбыванием ее преступным элементам, заканчивает визитом по бабам и приходит домой в стельку пьяным. Но это еще ничего – вторым вечером он возвращается избитым до посинения в результате задержания. Вечером же дня третьего попытка арестовать его любовницу приводит к гибели большого количества людей».

– Это ложь?

– Чистая правда. Мы занимались и этим, занимались вещами и похуже. Взявшись чистить нужник, трудно рассчитывать на чистые руки… Словом, идея не прокатила. Плюс проклятая болезнь… Словом, я стал отдавать все больше времени и сил Кире. Так меня тронуло это ее наивное «хочу быть такой же умной, как ты».

* * *

…Начинать в 18 лет – дело почти безнадежное. Школа. Десятилетний курс – в три года. Потом Гейдельберг…

– Какой факультет?

– Космобиология.

Кира брала упорством. Целеустремленностью. Колоссальной работоспособностью и трудолюбием. Черными кругами под глазами. Антон помогал ей по мере сил. Кира уставала. Часто она просила лишь одного – оставить ее в покое. Он и оставлял. А однажды вдруг обнаружил, что не понимает, о чем она говорит. Кира рассказывала ему о том, что они делают в университете, но это уже лежало за пределами его понимания.

Их дом… Поначалу он сверкал чистотой так, что кибер-уборщик как-то разрядился от неупотребления. Кира даже готовила еду сама, чем вызывала жуткую зависть знакомых. Потом времени стало не хватать, пришлось снова переходить на Линию Доставки. Дом был завален пылью, а глупый кибер никак не мог уяснить, что разбросанная повсюду неопрятная бумага – не мусор. Пару раз на Антона накатывала паника – убрать, привести все в порядок, вернуть Киру… А потом на кошачьих лапках подкралось одиночество. Им некогда и не о чем стало разговаривать. Он не понимал биологии, ее не интересовали переводы с ируканского.

– Я узнавал, в такой ситуации часто помогает завести детей… Но вот детей-то у нас быть и не могло. Генетическая несовместимость. Встречается в восьмидесяти процентах случаев.

Доктор Будах грустно покивал.

* * *

Первое время к ним часто заходили. Друзья, знакомые… За шесть лет большинство нашли себя, остепенились, гитарный перезвон сменился разговорами о работе. На таких встречах Антон все чаще мрачнел. Иногда – рассказывал, с каким-то извращенным удовольствием разглядывая вытягивающиеся, разом бледнеющие лица. Спасала Кира – легкий, славный человечек. Да и гостям было легче общаться с нею – о знакомых и понятных вещах, чем с Руматой – с его жуткими воспоминаниями и висельным юмором.

Общее мнение выразила одна из сотрудниц Киры. Антон вернулся домой как раз в тот момент, когда она, тряхнув хорошенькой головкой, гневно произносила: «И я не понимаю, как наша Кирочка может жить с этим дикарем».

Все чаще Киру звали одну.

В таких случаях Антон вылавливал Пашку, и они уходили в Мирза-Чарле пить пиво в «Микки-Маусе» – баре-музее Юрковского. Последнем баре на Планете.

…Пашке было тоскливо… Он уже знал, что где-то за полночь Антон посмотрит совершенно трезвым глазом и непременно вспомнит:

– Ах да, Пашка, а как там Анка?

Как-то Пашка передал ему приглашение в только-только создававшуюся бард-группу. Приглашал Фред Орлов – тряхнуть стариной и «сбацать что-нибудь эдакое». Две недели Антон, приглушенно матерясь, перебирал струны отвыкшими пальцами.

И сбацано было здорово!

Впервые за пять лет бывший наблюдатель почувствовал себя нужным. Частью единого целого, одной команды.

Впрочем, длилось это недолго – до представления Алике, Фредовой жене. Секунду она стояла неподвижно, а потом шарахнулась – как от ужаса; «Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет!» – срываясь на беззвучный крик, повторяла она и металась, сбивая стулья, металась в поисках выхода. Антон знал это состояние – истерика, переходящая в спазм.

– Прости, старик, – только и сказал Фред тем вечером.

* * *

– А потом была эта экспедиция… Практика, знаете? Может быть, она бы не уехала – но ведь я всегда старался держаться. Не показывал виду.

– А оттого только хуже, не так ли?

– Да.

– Вы не могли последовать за ней.

– Индекс здоровья тринадцать. – Неживым голосом Антон процитировал:

«Не рекомендуется покидать Землю. Не рекомендуется вождение любых транспортных средств. Не рекомендуется ношение оружия. Не рекомендуется…»

– Знаю, – кивнул Будах.

* * *

…Первое время она писала почти каждый день. Рассказывала, какая замечательная планета Ружена, как идут исследования, как она его любит. Потом письма стали реже – экспедиция развернула базовый лагерь и принялась за работу. Потом в письмах появился Ян.

«Он настоящий друг. Он помогает мне. Чем-то он напоминает мне тебя». «Сегодня мы с Яном…»

– Потом писем долго не было. И вот… получил сегодня.

«Прости меня, Румата. Мы с Яном решили пожениться. По-настоящему, со святым отцом. Я так счастлива! И хочу поделиться этим счастьем с тобой – первым. Ведь ты был мне как родной, ты научил меня всему…»

* * *

…Тогда, у почтовых ячеек, Румате пришла в голову масса блистательных идей, среди которых ослепительным бриллиантом сверкнула такая: угнать чей-нибудь звездолет, высадиться на Ружене и набить Яну морду.