355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Минаков » Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар » Текст книги (страница 2)
Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 07:04

Текст книги "Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар"


Автор книги: Игорь Минаков


Соавторы: Карен Налбандян,Михаил Савеличев,Андрей Чертков,Евгений Шкабарня-Богославский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

iwan_s:

1. Термин как термин. Ярлык, для того чтобы отличить Стругацких (в данном случае) от не-Стругацких. Имеет, безусловно, если это ХОРОШАЯ литература. Интересная, качественная, с мыслью внутри. Для думающего читателя.

2. Сам по себе термин «проект» – условность. Он ни о чем не говорит и ничего не гарантирует. Всего лишь – «подборка произведений определенного жанра/тематики». Любой проект актуален, при условии… (см.п.1–2)

luciferino:

1. В первом вопросе содержится два: во-первых, о термине, во-вторых, о явлении. Хочу четко разграничить свое отношение к одному и другому.

а) Я для себя вывела (возможно, его уже вывел до меня некто более умный, стоило бы проверить) закон: первоначальное значение слова вместе со всей его историей в языке навсегда отпечатываются в «ауре» этого слова. Значение может быть забыто, но аура делает свое дело – светлое или (чаще) темное помимо желания говорящего придает слову тот оттенок смысла, который впечатался в него исторически.

Термин «фанфик» несет на себе яркий негативный отпечаток: сперва он означал «фанское сочинение» – то самое непрофессиональное восторженное марание бумаги (или засорение виртуальной среды), какое задаром и в больших количествах производят фанаты определенного авторского мира.

В дальнейшем смысл термина сильно расширился – с моей точки зрения, неоправданно. Случилось это потому, что непрофессионализму была приоткрыта дверь в «бумажные» издательства. А поскольку субстанция сия жидкая, то она и заполнила собой каждую щель.

В такой ситуации довольно трудно разграничить собственно фанфик и профессиональное литературное произведение, написанное «по мотивам» чужого сюжета или мира. Как известно, в литературе это распространенное явление – и Шекспира, скажем, фанфикописцем никто не называет.

Теперь же писатель, желающий поэкспериментировать на чужом материале, сразу оказывается заклеймен как презренный бумагомарака.

Думаю, имело бы смысл трудами литкритиков ввести некий новый термин (или хорошо поискать среди забытых старых), чтобы обозначить «игры на чужом поле» иначе, более точно – это пошло бы на пользу литературному процессу: иногда от одного слова зависит многое!

б) Из вышесказанного уже, думаю, ясно мое отношение к самому явлению. Ничего плохого в нем не вижу. Точно так же, как и в любом другом литературном произведении, следует оценивать качество текста, глубину и новизну мыслей, оригинальность подхода. И дополнительно – обоснованность выбора именно этого (чужого) материала именно для этой (своей) книги. Хорошая оценка по всем этим пунктам означает, что книга удалась, что это качественная литература, представляющая самостоятельный интерес, и что автор был прав в своем выборе.

И наоборот.

2. Во втором вопросе опять нахожу два: по существу и по терминологии.

а) Что касается сути проекта – я думаю, что любой достаточно богатый литературный мир можно переосмысливать неограниченное количество раз. Если в результате получается движение вперед – это всегда хорошо, а новые интересные мысли не бывают неактуальны.

Поэтому думаю, что «Миры братьев Стугацких» можно продолжать, пока рождаются в их рамках новые идеи и новое литературное качество.

Это может происходить совсем неравномерно во времени" – вот в чем сложность.

«Под проект» не всегда удастся собрать нужный объем одинаково высокоуровневых вещей. Зато что-то нетривиальное может вдруг у кого-то родиться совершенно невпопад, в «межсезонье», в момент затухания интереса. В этом издательская сложность. Но надо стараться держаться на плаву, чтобы всё, что рождается ценного, не пропадало и находило своего умного читателя.

б) Не очень нравится название «Время учеников». Тот, старый проект – может быть, он таковым и был. Но сейчас мне кажется неправомерным столь сужать рамки: пишущий не обязательно должен себя считать (или ощущать) учеником АБС, он может прийти совсем из другого круга, другой субкультуры. Он может иметь иное мироощущение, полемизировать с АБС. Если опираться именно и только на «последователей», вот тут и кроется опасность протухания проекта. Жизнь рождается в борьбе противоположностей.

Если же, не вводя ограничений, сохранить само название «Время учеников», то оно создаст у читателя впечатление, что речь идет о неких «меньших братьях» Стругацких, об эпигонах – а это нехорошо и неправильно, это порождает унылый какой-то настрой и отсекает самую, может быть, интересную целевую аудиторию – людей наиболее думающих.

snowman_fedya:

1. Насчет «фанфика» я уже говорил: слово это не уничижительное, и пренебрежительный суффикс там вышел случайно. Но можно объявить конкурс на лучшую замену этому слову.

Наилучший фанфик – это тот, который и не фанфик вовсе, т. е. написанный не оголтелым фоном, а вдумчивым последователем. Это не резвёж на сделанной из произведений ролевой поляне, не разрушение выстроенного авторами, а непротиворечивое достраивание, развитие мира, уменьшение его противоречий, прорисовка частностей и расширение действия и взгляда на новые, смежные пространства. Произведение, когда антураж первоисточника берется только для того, чтобы навесить на его фон свои совершенно левые размышления-события – наверное, наихудший из возможных фанфиков.

Читатель читателю рознь. Иному запросто придется по вкусу продолжение приключений Руматы по образцу конанианы. Поэтому писатель должен писать всерьез и «употребляя ум», а остальное приложится.

2. «Миры», несомненно, надо продолжать и развивать. Возможно даже, что нужен «координационный центр», определяющий «каноничность» и «апокрифичность» тех или иных произведений, а возможно, и задающий рамки для «экспансии» новых произведений. Довольно интересен проект Лукаса для вселенной «Звездных войн», но можно и превзойти его. Это и в прикладном коммерческом отношении может быть успешно – пусть, скажем, молодежь играет не в «World of Warcraft», а живет в виртуальной вселенной Полдня. И для пропаганды идей Полдня это было бы нелишне.

svolkov:

1. Сам термин «фанфик» изначально неточен. Он не позволяет отделить мухи от котлет, эпигонов от плагиаторов, графоманов от писателей. Чистый фанфик – это когда восторженный читатель, непрофессионал, закрыв последнюю страницу любимой книги, хватается за ручку (клавиатуру) и начинает писать «Аэлита-2. Возвращение на Марс», или «Трудно быть дьяволом», или «Сын Д'Артаньяна». То есть писать продолжение любимой книги. Но вряд ли фанфиком можно назвать «Полые холмы» Мэри Стюарт или «Мир Реки» Фармера. С другой стороны – не фанфик ли «Золотой теленок» по отношению к «Двенадцати стульям»? Представим, что у «Золотого теленка» другие авторы, – получается именно то, что и зовется фанфиком.

Конечно же, произведение, написанное на основе другого произведения, имеет право на жизнь, с одной лишь оговоркой – оно обязано быть талантливым не менее (а то и более), нежели исходный текст.

2. Думаю, актуален. Хотя бы потому, что история движется по спирали и нынешние времена уже как-то не особенно и отличаются от 90-х годов.

m_inackov:

1. Сам термин представляется мне ублюдочным, но тексты, написанные по мотивам и на основе других произведений, всегда были и будут. Чтобы «зависимая литература» воспринималась всерьез, требуется то же, что и от «независимых» текстов, – приличный литературно-художественный уровень плюс умение изобрести свое собственное фантдопущение, пусть и на основе чужого.

2. Я, разумеется, человек пристрастный, но тем не менее уверен, что у проекта есть будущее. Хотя бы потому, что произведения братьев Стругацких с годами требуют всё более глубокого осмысления, в том числе и литературными средствами.

vasilid2:

По конкретным вопросам:

1. Термин считаю неудачным, даже нелепым, для меня всегда такая литература шла под жанром «фантазия на тему». Как в музыке. И как в музыке бывают прекрасные фантазии на чужие темы, так и в литературе они случаются, на мой взгляд, нередко. И если «фантазия на тему» – литература, то она безусловно имеет право на существование.

2. К уже не проекту, а к реальному явлению литературы под названием «Время учеников» первого выпуска отношусь очень положительно, потому что обнаружил там множество весьма интересных произведений, которых без этого проекта просто не было бы. С тех лет не перечитывал, но на взлет могу назвать «Пик Жилина», «Трудно стать Богом», «Новые времена» и многое еще – помню по сути, но забыл названия. Мне было интересно жить в этом мире. И сейчас жду новых книг этого проекта с большим нетерпением. Прошло время, мы стали другими, иначе смотрим на мир, на себя и на любимые произведения. Этот новый взгляд и представляет ценность: и философскую, и литературную, и историческую.

swordenferz:

1. Для меня фанфик – это сновидение. Ведь что такое сновидение, как не наша любительская попытка вообразить себя Господом Богом? Каждую ночь каждый из нас пытается, успешно или безуспешно, заново сотворить тот мир, в котором мы живем. Порой это получается настолько ужасно, что приходится просыпаться в холодном поту. Но нередко бывает и так, что «фанфик реальности» оказывается настолько привлекательнее оригинала, что пробуждение кажется низвержением из рая на грешную землю. Не знаю, как вам, но мне нравятся те сновидения и те фанфики, которые меньше всего копируют оригинал. Или иначе – которые искажают оригинал, отступают от него до той тонкой грани, преступив за которую фанфик превратился бы во вполне оригинальное и самостоятельное произведение. Но стал бы фанфик от этого лучше? Не факт.

2. Считаю, что проект «Время учеников» будет тем интереснее, чем в большей степени его авторы будут избегать сочинения прямых продолжений Стругацких. Чем перпендикулярнее мир «ученика» окажется к миру мэтров, тем лучше.

Игорь Минаков
ПРЕКРАСНЫЙ УТЕНОК

Моему отцу, привившему мне любовь к хорошей фантастике



Голем сказал, ни к кому не обращаясь:

– Бедный прекрасный утенок.

А. и Б. Стругацкие. Гадкие лебеди

Памятник

– Всего доброго, господин Маргит!

Ив пожал руку улыбающемуся проводнику, оставив в ней радужную бумажку.

– Премного благодарен, господин Маргит! Счастливого отдыха!

Ив рассеянно кивнул в ответ, подхватил чемодан и сошел на перрон.

Когда затих перестук тяжелых колес на рельсовых стыках и фигура проводника, одиноко маячившая на площадке, растворилась в густом утреннем тумане, Ив остался совершенно один под низким, моросящим небом. На перрон опустилась тишина, какой она бывает только в провинции. Только дождь шелестел в сухих листьях деревьев станционного садика. Не заходя в здание вокзала – красный кирпич, готические башенки по углам, – Ив прошел через садик, миновал наполненный дождевой водой фонтан, изрезанные ножиками скамейки, на одной из которых лежал резиновый плащ-дождевик, и вышел на привокзальную площадь. Площадь была окружена зданиями, которые, видимо, составляли гордость местной архитектуры, а в самом центре была украшена невысоким монументом. Иных достопримечательностей не наблюдалось, и поэтому неспешным шагом в меру любопытствующего туриста Ив подошел поближе.

Носатый толстяк, свободно расположившийся в кресле, угрюмо смотрел на собственное брюхо, лежащее на раздвинутых коленях; в правой руке он держал стилизованную рюмку, левая была закинута за спинку кресла.

«ЮЛ ГОЛЕМ», —

гласила надпись на цоколе, высеченная почему-то сбоку.

Ив поискал имя скульптора и вскоре нашел его у самого подножия, мелкими буковками, словно этот Р. Квадрига таким образом указывал на подлинный масштаб своей личности в сравнении с личностью великого человека. Иву, впрочем, оба имени не говорили ничего. Нет, разумеется, как и всякий образованный человек, он наверняка должен был что-то слышать о них, но что именно – в такое промозглое утро ему припоминать не хотелось.

В любом случае, один из них скульптор, решил Ив, озираясь в поисках такси, а другой, вероятнее всего, абориген, ставший членом парламента в одна тысяча девятьсот забытом году.

Такси – потрепанный «рено» чуть ли не довоенного выпуска – обнаружилось у дверей остекленного заведения, над которым слабо мерцала не впечатляющая при дневном свете неоновая вывеска «У старого Голема». Особо не раздумывая, Ив толкнул дверь и оказался в полутемном помещении с низким потолком, стойкой бара, никелированными табуретами вдоль нее и несколькими круглыми столиками, на которые были взгромождены ножками вверх обычные в таких местах пластиковые стулья. Между столиками двигался в однообразном танце парень-уборщик. На одном из табуретов сидел пожилой мужчина в кожаной куртке – несомненно, таксист. За самой стойкой возвышался костлявый старик-бармен, неутомимо протиравший стаканы.

– Доброе утро! – поздоровался Ив, ни к кому особо не обращаясь.

В ответ послышалось нестройное приветствие.

– Чашечку кофе, – сказал он бармену, усаживаясь рядом с таксистом.

Старик отложил салфетку и, достав из-под стойки крохотную чашку, повернулся к кофейному автомату. Таксист, потягивая пиво из большой кружки, посмотрел на Ива насмешливо.

– Из Столицы? – спросил он.

– Угадали.

– Семичасовым, – констатировал таксист.

– Опять в точку, – подтвердил Ив.

– Ищете такси.

– Вы на редкость проницательны.

Ив постарался, чтобы в его тоне почувствовался сарказм. Его всегда раздражали проницательные провинциалы.

Бармен поставил перед ним кофе и вернулся к своим стаканам.

– Голем – это кто? – спросил Ив, чтобы сменить тему.

Таксист неопределенно хмыкнул и отвернулся.

– Пророк, если угодно, сударь, – ответил бармен, взглянув на Ива слезящимися, как у больной собаки, глазами.

Сумасшедший, весело подумал Ив, а вслух спросил:

– И что же он напророчил?

– Да весь этот нынешний бардак, уж простите за резкое слово.

Ив посмотрел на старика с любопытством.

– А позвольте узнать, что в нашей благословенной действительности вы называете бардаком?

Бармен помялся, косясь на таксиста, прячущего ухмылку в пивной кружке, и, видимо, уже сожалея о начатом разговоре, но вдруг, набравшись смелости, заявил:

– Скучно у нас, сударь, нынче. Живем на отшибе, ни тебе политики, ни тебе завалящего проекта какого-нибудь, ну вроде того хотя бы, что правительство затеяло в Манипуле. А ведь о нас в шестьдесят седьмом по всему миру звон шел. – Помолчав, он добавил: – Верно старик Голем говорил: «…взойдет новый посев, каких раньше не бывало, и не будет плевел среди сплошных злаков. Но не будет и нас, чтобы насладиться новой вселенной». – Бармен поднял назидательно палец и покачал им перед носом Ива. В слезящихся глазах его, насколько возможно было различить в полутьме, взблескивало вдохновение. – Посев взошел, – заключил он, – но только там, где нас нет.

– Сударь, – обратился к Иву таксист, отставив пиво в сторонку, – если вам еще нужна машина, то я подожду. Спасибо, Тэдди, – кивнул он бармену и вышел, подхватив со стойки свой картуз.

В несколько напряженной тишине, нарушаемой лишь сухим стуком щетки уборщика, Ив не торопясь допил кофе, избегая смотреть бармену в глаза.

– Надо мною в городе посмеиваются, я знаю, – сказал Тэдди, отправляя очередной стакан под стойку. – Да только все они сопляки… Понаехали в город, когда мэрия затеяла это строительство… Я-то знаю, зачем мэрии была нужна эта Станция, – чтобы замять историю шестьдесят седьмого. Поразбежались тогда, как крысы, один Тэдди остался, так теперь вот смеются над ним, старым дураком называют…

Бармен продолжал бормотать еще что-то, но уже совсем неразборчиво. Ив собрался было расплатиться и потихоньку выскользнуть за дверь, но едва он отодвинул чашку, как Тэдди извлек из-под стойки тоненькую книжку и подсунул ее намылившемуся сбежать клиенту.

– Вот, прочтите на досуге, если взаправду интересуетесь. Всего полтинник.

Ив взял книжку и отошел к окну, чтобы взглянуть на титульный лист.

На титуле значилось:

«„Гадкие лебеди", сочинение беллетриста В. Банева».

Теперь Ив был удивлен по-настоящему: ему казалось, что он читал всего Банева, недаром дома пылилось академическое собрание сочинений; но, может, это какой-то другой В. Банев?

– Тот самый Банев, не сомневайтесь. – Голос бармена, раздавшийся над самым ухом, показался Иву зловещим. Оказывается, старик стоял у него за спиной и будто читал его мысли. – Мальчишкой рос у нас в городе, а в шестьдесят седьмом, благословенном, обретался здесь в ссылке: с Големом нашим пил, девок валял, а после – истинно свидетельствовал. Прочтите, сударь, – нигде, кроме городка нашего, не издано.

Вернувшись к стойке, Ив выложил горсть мелочи, после чего, пробормотав слова благодарности, вышел вон, едва не позабыв чемодан.

Двигатель таксомотора уже тихо взрыкивал, выбрасывая в сырой осенний воздух струю вонючего выхлопа. Таксист отобрал у Ива чемодан, уложил его в багажник, предупредительно отворил пассажирскую дверцу.

– В гостиницу? – спросил он, убедившись, что пассажир устроился.

– Да, – ответил Ив, – в лучшую.

– Одна она у нас, – ухмыльнулся таксист и тронул машину с места.

Обогнув памятник, «рено» свернул на одну из улиц, ведущих с площади, и – довольно резво для своего возраста – покатил вдоль странных домов, стены которых, казалось, были сложены не из кирпича, а из ноздреватого, как старая мертвая губка, камня.

– Вижу, Тэдди успел снабдить вас своей книженцией? – спросил таксист, покосившись на злополучную брошюру, которую Ив все еще держал в руках. – Всем приезжим ее сует. Я слышал, старикан пережил что-то такое лет двадцать назад, вот крыша у него малость подвинулась. Говорят также, что это он ее написал, сам, а вовсе не Банев.

– А о чем она? Вы читали?

– Не-е-ет. Я читаю только газеты, спортивные колонки, а вся эта муть про конец света, про ангелов среди людей – это не по мне.

– Так что же произошло в вашем городе в шестьдесят седьмом?

– Не знаю, сударь, меня тогда еще здесь не было. Я в семьдесят втором приехал, на строительство.

– Это когда Станцию строили? – спросил Ив с видом знатока.

– Ее самую, – отозвался таксист, – будь она неладна…

– Что так?

– Строили, строили, деньги хорошие получали. Я тогда шоферил, оборудование возил, на самой Станции бывал только наездами. Ну так вот, приезжаю как-то, а на территорию меня не пускают. Выброс какой-то, говорят. Короче, вытурили нас всех с пособием. Кто обратно уехал, кто здесь устроился, а я вот таксистом шабашу.

– Да, не повезло, – посочувствовал Ив. – А что за выброс такой?

– Радиация, говорят. Еще детей тогда всех вывезли, даже новорожденных, даже баб беременных. Не знаю уж, для чего это им понадобилось. Мужиков-то оставили, а радиация эта, я слышал, в первую голову на мужиков влияет.

– Действительно странно, – согласился Ив.

– Непонятно, а правительству все же виднее. Да и не повлияла она на мужиков, по себе знаю, – засмеялся таксист, намекая известно на что.

Ив тоже улыбнулся – дескать, юмор он оценил.

– А вот и гостиница ваша! – воскликнул таксист, затормозив у вполне приличного шестиэтажного здания с широким порталом парадного входа.

Получив по счетчику плюс чаевые, таксист выволок из багажника чемодан и, как давеча проводник, пожелал его хозяину приятного отдыха.

Из машины Ив выбрался с чувством облегчения. А навстречу уже бежал, улыбаясь слегка виновато, швейцар.

Веселый городок, подумал Ив. Народ все больше разговорчивый, книжки фантастические продают, про радиацию рассуждают…

Швейцар подхватил чемодан и с воплем «Добро пожаловать!» метнулся обратно в подъезд.

Вот и славно, решил про себя Ив, входя в просторный прохладный холл гостиницы и направляясь к стойке портье, который приветливо улыбнулся ему.

– Номер, пожалуйста, – сказал Ив.

Портье еще раз ослепил клиента улыбкой и, не задавая никаких вопросов, достал плоский блестящий ключик, прикрепленный к грушевидной деревянной бирке.

– Э-э, – пробормотал Ив. – Вы не хотите узнать мое имя?

– Я жду, когда вы сообщите мне то имя, которое считаете своим, – ответил портье, продолжая улыбаться.

– В таком случае, мое имя – Маргит. Ив Маргит. Я… мм… журналист.

– Добро пожаловать в наш город, господин Маргит!

Ив оставил на стойке небольшую сумму за первую неделю проживания плюс чаевые и проследовал к лифту вслед за коридорным, перехватившим чемодан у швейцара.

Репортер уголовной хроники Ив Маргит никогда прежде не бывал в городе своих предков. Родители его отца еще до войны перебрались в Столицу – дед получил высокую должность при тогдашнем правительстве. По политическим убеждениям тайный советник Кимон-старший был правым радикалом, активно поддерживал курс на усиление государственной власти и ратовал за национальное возрождение. Ив помнил деда уже дряхлым стариком – опальный и забытый, он вечно брюзжал и с ненавистью смотрел на своих родных, как и на всех прочих «людишек, прогадивших свое будущее». Кимон-старший ценил власть, в людях видел лишь средство для достижения своих целей, а если кого и любил, так только младшего брата Валерия, который был талантливым, а по убеждению старшего – просто-таки гениальным философом и который пропал без вести где-то в зоне Оккупации. По рассказам матери Ив знал, что дед страшно горевал по пропавшему брату, а память о нем возвел в культ.

Когда началась война, Кимон-старший призвал к воссоединению с братским народом, «взвалившим на свои богатырские плечи нелегкую ношу возрождения арийской расы». Как только оккупанты заняли половину страны и в Столице произошел государственный переворот, участники которого создали новое правительство, дед Маргита с восторгом принял предложенную ему должность – министра пропаганды. Последовавший по изгнанию оккупантов суд приговорил коллаборациониста Кимона к домашнему аресту и политическому забвению. Отец Ива, чтобы сделать карьеру, вынужден был принять фамилию жены, благодаря чему навсегда лишился уважения собственного отца. Сам Ив деда видел лишь несколько раз в жизни, а после его смерти, завершившей мучительное, долгое умирание, полное проклятий и запоздалого раскаяния по поводу какого-то доноса, и вовсе забыл о нем.

Напомнил о бывшем тайном советнике случай, в практике Ива тривиальный. Однажды холодным мартовским утром владелица одного из столичных доходных домов, некая госпожа Тора, вызвала полицию в связи с тем, что ее постоялец, одинокий старик, живущий на скромную государственную пенсию, – «тихий, вежливый, странный, но аккуратно вносящий плату за комнату», – вот уже третий день не покидает свои апартаменты. Явившийся по вызову полицейский наряд взломал запертую изнутри дверь и обнаружил труп.

Детективы, изучив место происшествия, признаков насильственной смерти не обнаружили. Комната старика, «тихо и вежливо» лежащего на узкой тахте, была забита книгами и завалена рукописями. На крохотной кухоньке царил идеальный порядок, в ванной тоже, а вот в туалете, над унитазом, забитым пеплом, висела, мерно покачиваясь и жирно взблескивая мылом, аккуратно приделанная веревочная петля. Приятель Ива, сержант полиции, высказал предположение, что умерший «графоманил потихоньку» и скончался от апоплексического удара после очередного отказа из какой-нибудь редакции. Петлю над унитазом этот шерлок холмс объяснял предусмотрительностью покойника. Но рукописи старика не были похожи на беллетристику, скорее они напоминали мемуары.

Среди множества журналов, занимавших пространство под тахтой, Ив совершенно случайно заметил номер «Фантастического ежемесячника», вышедшего лет пятнадцать назад в одном из частных столичных издательств. Сам не зная зачем, он бегло пролистал журнал и вдруг в одном из рассказов наткнулся на имя, которое заставило его сердце вздрогнуть. Героем рассказа был человек по фамилии Кимон!

Когда прибыл судмедэксперт и Ива отвлекли, он машинально сунул журнал в карман пальто, да и забыл о нем. Труп старика увезли. Экспертиза установила смерть от естественной причины. Квартиру опечатали.

Рассказ показался Иву нелепым. По воле неведомого автора философ Кимон проник в заговор инопланетян, много веков подряд державших на Земле особую миссию. При помощи хитроумного устройства инопланетные диверсанты генерировали лучи, вынуждающие человечество идти путем войн и революций. Получалось, что Кимон, проанализировав в своих книгах историю человечества, пришел к выводу, будто человек по природе своей добр и лишь зловредные инопланетные лучи понуждают его к братоубийству. Претерпев множество приключений, он почти схватил пришельцев за руку, но тут, как водится, началась очередная война, людям стало не до инопланетян, и последние под шумок убрали проницательного философа.

Разозлившись, Ив позвонил в редакцию «Ежемесячника». Сиплый бас сообщил ему, что прежний редактор умер, а ему, новому редактору, имя автора рассказа не говорит ничего. В авторском активе таковой не значится, поэтому, скорее всего, рассказ был написан кем-то из тогдашних поденщиков, причем наверняка под псевдонимом.

Короче, след обрывался. Поразмыслив, Ив решил, что нет необходимости разыскивать сочинителя. Гораздо интереснее выяснить, почему двоюродный дед, семейная легенда, стал героем фантастического рассказа.

В семейном архиве от легендарного философа остался лишь листочек со стихотворением, написанным им в гимназическом возрасте. Ив не мог судить, насколько хороши стихи, но его поразила в них какая-то недетская гордость и печаль:

 
Когда я был утенком гадким,
Терпел насмешки и пинки,
Из пуха вместо перьев гладких
Торчали гадкие шпеньки.
Я неуклюже рылся в грязи,
Дрожал от ужаса в траве,
Что птичница – без всякой связи —
Обиды выместит на мне.
Ночами плакал от бессилья,
В камыш укрывшись с головой,
Но неподрезанные крылья
Уже томились за спиной.
Когда осенним медным кликом
Вдруг зазвенели небеса,
Я отвечал гортанным криком
На неземные голоса.
Недоуменное шипенье
Дворовых, очень важных птиц
Звало к приличию, смиренью
И соблюдению границ.
Но улетал я без оглядки,
Забыв о тусклых временах,
Когда я был утенком гадким
И видел сны о лебедях.
 

В библиотеках не нашлось ни одной публикации философа, а в государственных архивах – ни странички рукописей; все исчезло. В университете Иву дали справку, из которой следовало: Валерий И. Кимон закончил сие почтенное заведение за три года до начала войны, успел выступить с десятком лекций, которые были изданы здесь же, в Университете, но во время Оккупации весь тираж брошюры был изъят Департаментом Присоединенных Территорий. Так Ив и ушел бы ни с чем, но в последнее мгновение его окликнули; тогда-то репортер Маргит еще раз услышал имя, которое уже успел подзабыть, – имя старика, приладившего петлю над унитазом, полным пепла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю