Текст книги "Все В Твоих Руках (СИ)"

Автор книги: Игорь, Горностаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Сева вспомнил слова Хайруло: 'Он не человек. Мертвец оживший'.

Ужас сковал парня.

Питон смотрел прямо в глаза Севы. Во взгляде убийцы не читалось ни злобы, ни ненависти. На его лице не отражалось совсем никаких эмоций. В тоже время, облик возвращена с того света источал непреклонную решимость убивать. Но не маньяка-душегуба, и не воина в бою – то было обличье тигра перед броском. Как хищник не испытывает к своей жертве ни ненависти, ни сострадания, так и Питон готов был разделаться с Севой спокойно и хладнокровно, с невозмутимостью ножа гильотины, падающего на шею приговоренного к смерти.

Питон шагнул к крыльцу...

– Стой, сволочь!!

Позади бандюгана-зомби стоял Лабазнюк. На геологе были только трусы и майка.

– Иди сюда, гадина!

Питон обернулся на голос.

– Получи!!

Разряд, такой же, как во время схватки магов на озере, ударил Питону в лицо. Севе никогда не доводилось наблюдать молнию с близкого расстояния (только искру между шариками на уроке физики), но именно так, в его представлении, должен выглядеть плазменный удар атмосферного электричества, поражающий человека. Только этот был куда мощнее! Гигантская 'вольтова дуга' обязана была сжечь голову Питона вмиг, но тот лишь покачнулся, выгнулся как гуттаперчевый, спиной назад, а в следующее мгновение бросился на геолога.

– Сева, беги! – крикнул Лабазнюк, уже вступая в драку.

Питон и геолог сцепились в яростной схватке, стараясь ухватить друг друга за горло. Сева бросился вбок, помчался, не разбирая дороги к дому, в котором остались Михаил с шофером. Он успел заметить, как противники рухнули на землю, и Питон загреб Лабазнюка под свое тело. Огромные ручищи верзилы сомкнулись на шее Вадима.

Егорыч и Хайруло, наспех одевшиеся, стояли у входа.

– Уходим! – прокричал Михаил, и призывно махнул рукой.

– А Вадим Сергеевич!? – отозвались Сева и шофер, в один голос.

– Быстро в кабину!! – приказал Солнцев.

Он подтолкнул замешкавшегося шофера, схватил Севу за руку, потащил к кузову. Их товарищ был обречен, и они бессильны помочь. Все трое прекрасно это понимали, но... оставить геолога, казалось Севе и Хайруло предательством. Лишь железная воля Солнцева, взявшего на себя, в критической ситуации, роль руководителя, заставила их спасаться бегством.

Как он оказался в кузове грузовика, Сева не помнил. В памяти остались только рев мотора и страшный грохот от удара капота о железо. В лучших традициях 'крутых' боевиков грузовик снес ворота и помчался по дороге, поднимая тяжёлую утреннюю пыль.

XIII. Домой!

1

Внизу, зажатый в теснине, гнал бурые воды Зеравшан – одна из главных рек Средней Азии. Трудно было представить, что столь многоводный поток никуда не впадает, полностью разбирается на поливы. Остались позади серенькие невзрачные домики райцентра. Впереди зеленела долина, раздающаяся, по мере продвижения на запад, вширь; горы там постепенно сходят на нет, уступая место полупустыне, а затем и красноватым пескам Кызылкума. На границе горного и равнинного регионов лежат древние Пенджикент и Самарканд.

Хайруло не поехал прямо, а свернул на развилке направо в сторону перевала Шахристан. Дорога нырнула вниз, к Зеравшану, перекинулась мостом на другой берег, затем резко устремилась вверх, врезаясь серпантинами в Туркестанский хребет.

Вокруг унылый пейзаж: сухой, лишенный растительности, изрезанный высохшими промоинами склон, растекшиеся веерами щебнистые осыпи, песок и глина...

Натужно гудел двигатель. Поворотам, казалось, не будет конца.

В кузове молчали. Сева шмыгал носом, вытирал набегающие слезы. Михаил угрюмо сопел, буравил взглядом пол. Каждый понимал – вступи они в схватку с мертвяком, итогом явились бы лишь дополнительные жертвы. Только, сознавать рассудком – одно, а вот как примириться со своей совестью?.. Егорыч тяжело вздохнул.

– У нас не было иного выхода. Погибнуть за зря – глупо. А главное, мы должны остановить их!

– Кого?– не понял Сева.

– Прежде всего, этого... мертвяка. Как, пока не знаю. Моя магия бессильна против него... Но, если не сделаем мы – никто не сделает! Только, это не главное... Тот, кто его послал – вот кто нам нужен! Вот наш самый страшный враг.

Машина достигла перевала. Жалобный вой мотора, тянувшего грузовик на первой передаче, сменился бодрым рычанием. Начался относительно пологий, без резких поворотов, спуск. Пейзаж вокруг разительно переменился. В противоположность южному, северный склон хребта был покрыт зарослями арчи – высокогорного можжевельника. Такие леса, читал где-то Всеволод, росли в горах Таджикистана повсюду, но к концу двадцатого столетия их почти не осталось: вырублены, пущены на дрова.

Их 'вездеход' катил и катил, без остановок. Пролетали мимо холмы и овраги, поля, сады и виноградники, поселки и кишлаки. Это была плотно заселенная местность – ни клочка неиспользуемой земли. Любое, мало-мальски ровное пространство занято: если ничего не было построено, то обязательно что-то росло.

Лимузин, а может автобус 'Вольво' или 'Мерседес', – таким виделся со стороны задрипанный 'Газ-66', – повсеместно вызывал восторг и удивление. Люди на обочинах и водители встречных машин не скрывали чувств: ахали, указывали пальцами, кричали что-то. Гаишники на постах пропускали иностранный чудо-автомобиль, вытягиваясь по стойке смирно, только что честь не отдавали. Номера, как объяснил Севе Хайруло, у их 'лимузина' были правительственные. Проехали городок Ура-Тюбе, расположенный, как полагают, на месте Кирополя, построенного Киром Великим и разрушенного еще более великим Александром Македонским, затем Ленинабад, вновь обретший, в духе времени, историческое имя – Худжанд.

Сева равнодушно взирал на азиатские пейзажи. Больше всего на свете ему хотелось оказаться дома в Соловейске (город, отстоящий за тысячи километров отсюда, сейчас представлялся родным). Не нужна ему эта богом клятая Азия! Это сумасшедшее солнце, палящее, несмотря на конец августа, так, что трескается земля. Эти царящие повсюду, где собирается больше трех человек, шум и гам, трубный рев ишаков, истошные вопли репродукторов, дым от бесчисленных жаровен и очагов, дорожная пыль, вонь гниющих отбросов и пряные запахи стихийных базарчиков.

– Что-то непохоже, что у них война идет, – проворчал Сева.

– А ты думал, раз война, то всякая жизнь должна прекратиться, так что ли? Нет, мой дорогой, война войной, а люди – всегда одинаковые, – наставительно произнес Михаил. – Кроме того, ты забыл, Вадим рассказывал, здесь воюют, в основном на юге, близ границы с Афганистаном.

– Это понятно. Непонятно другое. Народ здесь... двуличный. Со стороны посмотришь, бедные, вроде. Чаем, да лепешками пробавляются. Живут в сараях, каких-то. А, как денежная реформа, выбрасывают, я слышал, деньги мешками!

– Как ты можешь судить? – искренне удивился Михаил. – Мы здесь второй день всего. Ты говорил, что раньше никогда в Азии не был!

– Не знаю, – смутился, от чего-то, Сева. – Не был. Но все, как будто, знакомое... Дежавю, прямо!

Михаил внимательно посмотрел в глаза младшему товарищу. Помолчал. Потер, в задумчивости, подбородок.

– Ты же не посвящен... Но, что-то есть в тебе,.. такое. Только не пойму – что.

Сева тоже задумался. Откуда взялась эта ложная память? В реинкарнацию он не верил, 'свидетельства' личностей, якобы вспоминающих случаи из своих прошлых жизней, считал досужим вымыслом: уж если отбросил копыта, то насовсем. И все-таки...

– Ладно, Сева. Не забивай себе голову. Сейчас не время. Домой приедем, разберемся.

Михаил, оказывается, тоже воспринимал путь в Соловейск, как возвращение домой. Воистину, любому человеку требуется дом – место, куда можно вернуться.

2

'Газ-66' остановился в хвосте машин, выстроившихся перед шлагбаумом КПП. Еще каких-нибудь два года назад подобное могло показаться нелепостью. Государственная граница! Здесь! Чья-то злая шутка?! Водители до сих пор не могли поверить, что на дороге, где никогда не было никаких заграждений, а только бетонная стела с надписью: 'Добро пожаловать в Узбекистан', появился полосатый шлагбаум и сердитые дяди в пограничной форме.

Опершись о заградительный барьер, стоял боец в каске и бронежилете, придерживая обеими руками 'калаш' с укороченным стволом, стараясь всем своим видом показать: здесь не шутят. Остальные пограничники выглядели менее воинственно: в неотглаженных брюках, с солидными животами, выпирающими из-под форменных рубашек, с толстыми лоснящимися физиономиями. Движения стражей границы были неторопливы, даже ленивы, создающие контраст с постоянно бегающими маленькими цепкими глазками 'церберов'.

'ГАЗ' стоял в общей очереди. Сева догадывался: их машина выглядит теперь не как правительственный лимузин или 'навороченный' автобус европейского производства, что было бы бесполезно – узбекским пограничникам таджикское начальство не указ! Необычный автомобиль неизбежно привлек бы внимание вояк, и только.

'Власть развращает'. Сей известный тезис здесь, в самом сердце Азии, нашел полное подтверждение. И даже напрашивалось дополнение: 'Чем незначительнее лицо, наделенное властью, чем меньше ее у него, тем наглее и беспринципнее ведет оно себя, когда чувствует безнаказанность'. Деятельность 'стражников' была направлена, по всей видимости, не на защиту границы от посягательств, а лишь на взимание дани с бесправных водителей и их пассажиров.

Шофер Хайруло протянул через окошко паспорт подошедшему пограничнику. Тот взял, развернул, посопел, скривился. На лице доблестного вояки читалось недовольство: чего, мол, прешься к нам, в Узбекистан, сидел бы уж в своей паршивой стране. Но, долистав до нужного места, куда шофер предусмотрительно вложил зеленую купюру с портретом человека в парике, страж границы подобрел. Ловким движением фокусника он сгреб волшебную бумажку и сунул в бездонный карман. Его товарищ, тем временем, проверил кузов машины. То, что увидел при этом Сева, надолго ему запомнилось. И, каждый раз вспоминая, Сева потом улыбался. Пограничник превратился в собаку, которая внимательно все обнюхала и, подойдя к людям, протянула умильную мордочку за подачкой. Михаил достал из кармана кусок лепешки, отдал псу. Тот радостно завилял хвостом, схватил зубами подношение, с жадностью тут же съел и удалился, благодарно помахивая лохматым хвостиком...

Что это было: морок? И если да, то для погранца или для Севы? Чтобы не разрушать сказку, у Егорыча об этом он не спросил.

Машины давно уж и след простыл, а 'стражник' все сидел и пересчитывал полученную 'дань'. Ведь была еще десятидолларовая купюра! Куда делась?!! И откуда тут сложенный вдвое кленовый лист? Зачем он здесь – вон!

И лист, подхваченный ветром, полетел над пыльным асфальтом в сторону Таджикистана.

3

Астраханский вокзал и все пространство вокруг, казалось, пропитались запахами копченой рыбы. У Севы от этих ароматов началось обильное, как у собачки Павлова, слюновыделение. Пивка бы, сейчас, холодного, да с рыбкой! И чтобы не надо было никуда бежать, скрываться, дрожать от страха. Посидеть в приятной компании, поговорить о вечном: политике, футболе, женщинах, и, желательно, у себя дома... Эх!

Над перроном и путями гулял ветер, носил в воздухе мелкий сор. Было по-южному тепло. Сева с Михаилом расположились на лавочке возле входа, Хайруло пошел 'разведать обстановку'.

Трудяга внедорожник с честью преодолел огромное расстояние. По узбекистанской полупустыне и казахстанской степи гнали почти без остановок два дня. Нынче утром пересекли, наконец, российскую границу. В Астрахани решили пересесть на поезд – Хайруло пора было возвращаться. Шофер осунулся за эти дни, и, даром что смуглый, еще больше почернел лицом. Видно было: парень дошел до предела своих возможностей и дальше просто не выдержит, не поможет и магия. Хайруло решил напоследок оказать россиянам услугу, приобрести за свои деньги билеты.

У касс – вавилонское столпотворение. Люди спешили возвратиться в родные пенаты с отпусков и каникул. Хайруло пришел ни с чем.

– Нет ни на сегодня, ни на завтра билетов.

– Что же делать? – огорчился Сева.

Словно по волшебству возник, ниоткуда, разбитной малый – типичный барыга.

– Мужики! Билет до Москвы не нужен? Последний остался...

– Нам два! – отозвались, одновременно, все трое.

– На сегодня только один. Сами видите, что творится, – махнул рукой в сторону касс спекулянт. – На завтра попробую найти.

Михаил отозвал Всеволода в сторону.

– Езжай Сева. А я завтра. Так даже лучше. Ему будет не угнаться за двумя.

– Миша, ты чего? Давай вместе держаться. Как ты будешь здесь, в нашем времени, один?!

– За меня не беспокойся. Маг, как-никак.

– Мужики! – окликнул их барыга. – Берете или нет? Поезд через пятнадцать минут отходит.

– Да, – отозвался Михаил.

Хайруло поинтересовался:

– Сколько за билет хочешь?

Малый назвал сумму, от которой Хайруло присвистнул.

– Ты что, мужик! Совесть имей!

– Не хотите – не надо. – Демонстративно повернулся, сделав вид, что уходит.

– Подожди, – остановил его Хайруло.– Черт, с тобой, давай билет . Десятку только скинь...

Они с минуту торговались. Барыга не уступил ни гроша. Азиатские хитрости шофера оказались бессильны против закаленного в коммерческих махинациях ловчилы.

– Ну, ты, жук, – проворчал, отсчитывая деньги Хайруло.

Малый невозмутимо пересчитал банкноты.

– Завтра, в это же время сюда подходите, принесу еще билет. Или вам два?

Сева, когда спекулянт удалился, бросил ехидно:

– Представляю, какая будет у него рожа, когда деньги в листья превратятся!

Хайруло вздохнул.

– Нет. Деньги самые настоящие, кровные, можно сказать.

– Как? – не понял Сева, – Ты что, свои отдал? Зачем!?

– Здесь у меня не получится фокус – я на чужой территории, да и... Ну, это долго объяснять. Ты не переживай за меня, Сева! У таджика в заначке всегда найдется...

– Я отдам. Вышлю по почте. Ты адрес скажи.

– Не надо ничего высылать. Может, будешь еще у нас... или я к вам приеду. Сочтемся.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Всеволод. – Слушай, Хайруло... все хотел тебя спросить. Не обижайся только... Вот, у вас, таджиков, деньги, как ты говоришь, всегда имеются, а выглядите,.. как нищие. Почему?

– Э-э. Это ты правильно подметил! Привычка такая. Менталитет, как сейчас говорят. У нас так: копит человек деньги, чаем да лепешками перебивается, ходит в обносках, потом – вай! Туй закатывает – пир для всего кишлака. У таджика три события в жизни: обрезание, свадьба и похороны, это бешеных денег стоит... И все бы ничего, но при этом соревнование идет, кто круче: сосед бычка купил на туй, а я – двух! Знай, мол, наших. Глупо конечно... Ладно, давай прощаться. Счастливо, тебе!

Сева пожал шоферу руку, обнялся с Егорычем, протянул ему сложенный вдвое листок блокнота.

– Пока, Миша. Буду тебя в Питере ждать. Встречу на вокзале. Вот, на всякий случай адрес родителей – там меня найдешь.

– Давай, поезжай. Я следом. Увидимся...

Егорыч не удержался, продемонстрировал, на прощание Севе один из своих трюков: раскрыл листок, глянул в него, видно, адрес запомнил, потом скомкал в ладонях, раскрыл.... В ладонях сидел чижик. Такой зеленоперый воробушек. Будто гибрид кенаря и воробья.

– Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил...

Пичужка на ладонях, поводила туда-сюда тонким клювиком, взъерошилась, так что стала похожа на пыжик, и, вспорхнув, улетела куда-то прочь.

– Выпил рюмку, выпил две – закружилось в голове. – Егорыч подмигнул Севе и тот на самом деле ощутил легкое опьянение.

– Считай, на посошок, – улыбнулся Михаил.

4

Поезд прибыл на Павелецкий вокзал к вечеру.

Севе нужно было перебраться на Ленинградский, и двигать дальше, в Питер. Людской поток подхватил парня и понес к окончанию перрона, где по обе стороны стояли рядами торговые палатки – 'комки'.

– Сева!

Всеволод обернулся.

У палатки, с банкой пива в руке стоял... виолончелист Большого театра, вышедший прямо во время симфонического концерта и направляющийся в Кремль на вручение ордена 'За заслуги перед отечеством' первой степени: фрак, сметанная накрахмаленная сорочка, галстук-бабочка, блестящие лакированные туфли... Не сразу признал Сева Егорыча, а узнавши, бросился обниматься.

– Миша! Как ты меня обогнал? Ты чего так вырядился?

Солнцев запустил руку в карман, вытащил красную банку 'Амстердама', отдал Юрину, откупорил свою, сделал глоток, поперхнулся, закашлялся.

– Никак не привыкну... – стряхнул пальцами капли, попавшие на сорочку. – Сева, ты прости меня...

– За что, Михаил?

– За то, что шутки у меня такие дурацкие. Паренек ты светлый, добрый, но...

– Не пойму, ты о чем?

Сева свою банку не открывал. Холодный алюминий призывно покрывался влагой, но Сева не замечал, он был весь во внимании. Егорыч продолжил:

– Сейчас попробую объяснить. Вот, например, читаешь ты книгу. Её сочинил кто-то?

– Писатель.

– Хорошо. Читаешь первую главу, вторую. Ты читаешь, а писатель уже знает, чем дело кончится, да?

Сева оглянулся в поисках опорожненных Михаилом пивных банок. Как-то странно говорил Егорыч: не иначе как ждет давно и вот эта банка крепкого 'Амстердама' не первая.

– Так вот, возьми ты на себя труд подумать, то дотумкал бы, что если я в своем времени могу свиснуть из вашего достижения науки и техники, то посмотреть свою жизнь – не вопрос...

Речь Егорыча, пересыпанная жаргонными словечками, резко контрастировала с его театральным обликом. Сева недоумевал: что нашло на шефа?

– ... все, что с нами случиться, я знал наперед. В общих чертах, правда, но знал.

Если бы тут была комната – с креслом, диваном или табуреткой – Сева обязательно присел бы. Не просто, ох не просто осознать себя болваном, который идет туда, куда ведут.

– Конечно, – сжалился Михаил, – всё знать невозможно, голова не вместит.

Он открыто и жизнерадостно улыбнулся во весь рот, и тут же отпил из банки.

А Сева помрачнел.

– Ты, верно, считаешь меня гадом, сволочью, из-за которого погибли геологи, а затем и Лабазнюк?

– Я не судья вам. – Всеволод опять перешел на 'вы'. – И прощать мне вас не за что. Наоборот.

Егорыч тряхнул банкой, очевидно проверяя много ли в ней еще пива, сделал добрый глоток. Тут уж и Сева спохватился: открыл, чуть пригубил. Пиво, как и обещала надпись, было крепким как вино. А вот вкус оставлял желать лучшего.

– Но послушай, Михаил, ты что, точно знал, что произойдет? Что мы окажемся в Средней Азии. Встретим Лабазнюка, что он погибнет, спасая нас, что мертвяк нас не догонит... Ты это всё знал?!

Егорыч с каким-то остервенением прильнул к баночной скважине, пил, не отрываясь, долго, словно из ведра. Отер губы тыльной стороной ладони...

– А кто же не знает, что родители умрут раньше, чем дети? Но, много ли пользы от такого знания? Наше будущее, как дельта реки. Какой рукав выберем, тот и станет судоходным руслом; но река, хотим мы, или нет, неизбежно впадает в море.

– Я читал про теорию бифуркации, – буркнул Всеволод.

– Тогда тем более, должен меня понять. А простишь ли, решай сам.

– Прощаю, конечно. Ты всё знаешь лучше, и делаешь всё правильно. Я привык. Но хоть сейчас можешь сказать, кто за всем этим стоит? Что ему нужно? И какая у меня судьба дальше?

– Ну вот... Говорили про рукава реки, говорили... А ты о своей судьбе. Это, милый мой, от тебя зависит. Теперь, касаемо 'что ему нужно'. Про того, кто за нами мертвяка послал, я уже тебе давно ответил: нужна моя дорога. Мой путь, по которому я могу попасть в будущее. Дело в чем? Отправившись в года последующие, я становлюсь ... маяком, что ли. Другой 'рукав' выбрать теперь физически невозможно. Понятно?

– Приблизительно...

– И ладно. Так вот, технику физического перемещения знаю только я один! Во всём мире – я один!

Егорыч пива принял всё же изрядно. Говорил громко, жестикулировал свободной рукой. Пассажиры, снующие по своим вокзальным делам, то и дело оглядывались на них. Всеволод позволил себе не согласиться с шефом:

– И я теперь знаю.

– Да, неужто?! Ты, Сева, видел, как я 'достал ключ и открыл дверь'. Это да. А ключ у тебя есть?

– Ты прав, как всегда... Послушай, а тот... зомби, что прошел за нами, он-то как смог?

– 'Дверь' не успела закрыться. Да, ты не бойся, в ближайшую тысячу лет мой путь не одолеть никому. Я поставил блок. Думаешь, дорогу в грядущее я сам отыскал, методом научного тыка или проб и ошибок? Всё проще! Точно таким же образом, как и с электричеством. Посмотрел, как это делается в будущем, и поставил защиту, чтобы другие раньше времени не увидели. Ах, какое элегантное решение, Сева! Ты мне поверь. Правда, точность еще оставляет желать, как говорится. На самом деле, мы могли бы выскочить в Соловейске...

– Да, ты что!?

– Могли. Но, только чуть позже нужного времени, чтобы с самими собой не встретиться.

– Почему 'позже'? Ведь тогда бы мы, то есть, наши двойники там находились, и мы бы обязательно с ними столкнулись.

– Нет, в тот момент мы были бы в прошлом... Ладно, не ломай себе мозги хронопарадоксами. Главное: не встретились и, слава Богу!

– А если б столкнулись?

Егорыч помрачнел.

– Лучше тебе не знать этого.

Водопад мыслей в голове Севы совсем сбил его с толку.

– Что же теперь?

– Что? Жить. Любить, работать. Если нужно – биться. В покое тебя не оставят... Ты, главное, не трусь. Сейчас телепортирую тебя в Соловейск, прямиком в твою комнату в общежитии. А у меня свои дела... Как только ты появишься, то мои друзья, да и враги, захотят посмотреть прошлое твое, и пройти по моей дороге... Так что, есть чем заняться. Пока – прощай!

Егорыч допил пиво, скомкал банку, швырнул в урну. Повернулся и зашагал прочь. Всеволод недоуменно смотрел ему вслед.

– Егорыч, подожди!

Солнцев обернулся:

– Чего тебе? – Остановился, ожидвя, пока Сева догонит.

– Еще один вопрос, последний... Миш, ты говоришь: один знаешь 'дорогу'. А, ведь, мы с Ирмой были в прошлом... В Арконе. И благополучно вернулись. А еще Инхандек с Шуххардтом рассказывали про экспериментаторов, 'нырявших' в прошлое, и возвращавшихся от туда. Как же так...

Егорыч хитро улыбнулся, и подмигнул Севе.

– Знаешь, есть анекдот... бородатый, правда, зато к месту. Приходит к врачу дедок, и жалуется на половую слабость. Врач ему: ну что вы хотите, в вашем-то возрасте! Дед возражает: а Петрович, он на семь лет старше, рассказывает, что еще – о-го-го! Врач: так и вы рассказывайте, кто вам мешает? Ха-ха-ха! Что касается дорог... Они ведь разные, дороги эти. Одно дело – от Москвы до Тулы, другое – с Земли на космическую орбиту. А расстояние, в сущности, одно и то же – две сотни верст...

– Так как же мы с Ирмой, все-таки?

– 'Никому нельзя верить. Даже самому себе. Мне можно', – процитировал Юлиана Семенова Егорыч.

Сказал как отрезал. Продолжил путь.

Отойдя шагов на двадцать, остановился: к нему подошли милиционеры, и, наверное, попросили предъявить документы. Егорыч что-то достал из кармана, отдал патрулю. Затем, не оборачиваясь к Юрину, как-то по-особенному махнул в его сторону рукой.

И Сева исчез.

XIV. Судьбы людские

1

Однажды, еще студентом, Сева ехал в необычайно жаркий июньский день в битком набитом трамвае, и от духоты с ним случился обморок.

Сначала 'выключился' звук – уши наполнились тонким противным звоном. Потом стало темно. Миг – и Сева отключился полностью; устоял лишь благодаря толчее. Стоило ногам подогнуться, как он тут же пришел в себя. Постепенно восстановились и зрение, и слух, остались только ужасающая слабость. Стоящая рядом женщина проявила чисто петербургское участие:

– Вы бледны, молодой человек. Вам плохо?..

Он в ответ слабо улыбнулся.

Ощущение, что и говорить, не из приятных. Хотя в целом, ничего экстраординарного. А в последние два месяца Сева побывал в таких отключках не единожды. Можно сказать, даже начал привыкать к обморокам. Если, конечно, к такому состоянию вообще применимо понятие 'привычка'.

Однако теперь Сева отрубился конкретно, и, видимо, надолго. Очнулся на полу, в их с Егорычем рабочей комнате. Сразу бросились в глаза разбросанные повсюду бумаги и битые стекла. В кабинете – словно Мамай прошел. Все вверх дном. На линолеуме и штукатурке темнеют пятна крови.

Сева поднялся, ухватившись за дверной косяк. Пол и стены покачивались, словно в корабельной каюте при сильнейшем шторме. В ушах – знакомый звон. Волной накатила дурнота. Сева бочком, бочком, по стеночке, добрался до стула. Присел, рванул ворот рубашки, вытянул шею – не хватало воздуха. Сердце стучало неровно, еще немного, казалось, остановится вовсе. Закрыл глаза, вдохнул, задержал дыхание... Выдохнул, огляделся – что за черт!

Обстановка в помещении невероятным образом переменилась. Комната целехонька, кругом чистота и порядок, на полу – ни соринки, уют. Только из распахнутого настежь окна тянуло сквозняком. Прохладно и сыро – не июль месяц... Да! А какое ж нынче число-то? Все перепуталось у Севы в голове. 'Наезд' бандитов, скачки в пространстве-времени, игра в прятки со смертью – многовато для привыкшего к неторопливой размеренной жизни, – работа-дом, дом-работа, – молодого специалиста. Всеволод посмотрел на наручные электронные часы – 18:09, чуть двинул рукой – 00:32. Нечистая сила! Что опять происходит?!! Часы дурят, или само время?

Вокруг творилось что-то совсем уже непонятное: воздух в комнате явно собирался в вертикальные жгуты, дрожал, как над песком раскаленной пустыни, искажал предметы. Освещение за окном все время менялось: от предзакатного багрянца до черноты глубокой ночи, потом наоборот. Поскрипывала, постанывала мебель, мелко хлопало створками окно, дребезжало стеклами. Отчего-то верилось, что прямо вот сейчас все вокруг посрывается со своих мест, завертится в дьявольской карусели, и явятся званые на шабаш ведьмы.

Сева застонал, схватился за голову – того и гляди 'съедет крыша'. Вдруг все успокоилось, стихло. Только здоровенная, с хорошего шмеля, муха колотилась меж рам о стекла захлопнувшегося окна.

Всеволод огляделся: тут вновь что-то неуловимо поменялось. Не сразу понял – изменилось его восприятие мира.

Предметы, вещи остались прежними и на прежних местах. Но они словно бы обрели собственные голоса. Будто люди, которым долго затыкали рот, в то время как было, что сказать. Вещи сначала тихонько шептали, а потом всё громче и громче стали излагать свою позицию на происходящее. Севе стало по-настоящему страшно. И оттого, что растение, свешивающееся из горшка на подоконнике, просило убрать в затененное место, а сам горшок требовал полива. И что большой стол твердил только одно, жалобное: 'Пыльно, пыльно, пыльно...'.

Сева ощущал, что может разговаривать с вещами. Он способен задать им любой вопрос, и те, если знают ответ, не станут скрывать правду. Он, Всеволод Юрин может разговаривать с домом, с валуном, с деревом, рекой, солнцем!

Севе сделалось плохо. Как тогда, в трамвае. Но теперь никто не помешал ему рухнуть на пол вновь...

2

– Государь!..

Всеволод приподнял тяжелые набухшие веки и встретился взглядом с человеком, стоящим на коленях. Руки его были заведены назад и связаны веревкою, уходящей к блестящему сталью блоку на потолке. Иссиня-бледное, искореженное страхом и болью, лицо молодого длинноволосого мужчины освещал бьющий сбоку из крошечного окна-бойницы солнечный луч. Конец веревки, спускающейся от блока, держал в руках крепкого сложения человек в коротких, до колен, кожаных штанах и высоких (опять же, до колен) сапогах, с кнутом в левой руке. Лицо пыточного мастера оставалось бесстрастным – застывшая маска, а не человеческий лик, оттого казавшееся ужасным. Где-то Всеволод видел этого палача...

– Государь! Вели продолжить, или?..

Это ему. Да! Он – царь Петр Алексеевич, милостью Божьей самодержец всероссийский... Странно, но Сева не воспринимал происходящее как раздвоение личности, а ощущал себя единым целым. Наверно, так чувствует себя актер на сцене.

– Продолжай, – кивнул царь.

– А-а-а!!

Палач. Его крик сливается с тяжелым гудением кнута. Удар!

– О! – коротко вскликивает длинноволосый.

Мастер пытающий истину. Мастер. Таким кнутом, – одно неверное движение, – убить можно. А он на холеной белой спине молодого мужчины лишь румяную точку оставляет. Хлопнул кнут в воздухе – укус, не боле. Но прошлый раз ошиблась рука бьющего. Прошел удар сильный. Хорошо, что и промахнулся палач: угодил в веревку, прямо над запястьями. Тут же повинился перед государем, попросил передых себе... И вот так же страшно кричал палач в тот раз, когда чуть не перешиб вервие... 'Господи Иисусе! Ан ведь так и убьет! А вдруг Государь того,.. в монастырь... Помилует?'.

– ... Сознаюсь! Дядя родной, Авраам Лопухин, да протопоп Яков – это они соблазнили!.. Яков Игнатьев на исповеди моей, говорил: 'Вся святая Русь желает тебя на царство...'. Через них возжелал я пристать к радетелям веры...

'Сука! Лопухинский выблядок...'.

Мысли гневные запульсировали в мозгу непривычными для Севы словами, отдавались болью в правом глазу. Что бы унять её остроту Всеволод-Петр осклабился одной половиной лица.

'Знал, всегда знал – этим кончится! Попы, бородачи проклятые, только и ждут, чтобы всадить бердыш в спину. В царевиче нашли себе сторонника... Воры, семя крапивное! Каленым железом гниль выжгу!!'.

Допрос продолжался. Каждый удар кнута уже оставлял на обнаженном теле царевича не пятно, а короткую полосу. Только вот отчего-то ложились эти полосы всё больше по плечам и были одного размера. Лицо палача оставалось непроницаемым, только губы чуть подрагивали, кривились незаметною для других усмешкой...

Всеволод огляделся, подле него сидели люди, и он их узнавал: Петр Толстой, Меньшиков, Скорняков-Писарев... Верные люди, скоро предстоит им судить царевича-изменника. Сам он давно уж отрекся от сына. Суд, – какие сомнения! – вынесет правильное решение, объявит смертный приговор царевичу,.. бывшему наследнику престола, ибо подписано им, собственноручно, отречение в пользу сводного брата Петра.

'Но, ведь, сын, родная кровь, – неожиданно пробились в глубине души, сомнения, пожалуй, благодаря Севе, а не Петру. – К тому же обещал он, государь, прощение царевичу, отдавшегося под покровительство Карла VI, коль воротится тот, добровольно, в отечество. Посулил дать разрешение жениться на крепостной девке Ефросинье и удалиться вместе с ней на жительство в деревню. Государево слово нерушимо... Но признание, что Алексей готов был пристал к бунтовщикам, меняло дело. Допустить, чтобы власть в государстве перешла в руки бездарного, бесхребетного человека, которым дядя вертит как корабельным штурвалом?! После его, государя, кончины, моментально забудется и отречение царевича и торжественная клятва верности новообъявленному наследнику Петру Петровичу с целованием креста, данная высшими сановниками. А сам наследник будет во всё большей опасности. Задушат, отравят, столкнут с мостков... Бородачи сделают все, чтобы посадить на царство Алексея, дабы править Россией. Тогда рухнет созданное! Напрасными окажутся все его титанические труды, все его бесчисленные жертвы... Нет, нельзя предаваться сомнениям. Смерть изменнику!'