Текст книги "Все В Твоих Руках (СИ)"

Автор книги: Игорь, Горностаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Выдворение супруги крановщика 'с товаром' из кабинета совпало с появлением немолодого человека, почти старика, и при этом – могучего. Таким, говорят, был великий Пикассо в свои девяносто.

– Что имеете предложить, уважаемый Петр Павлович?

– Заявку подавали на молодого специалиста? Забирайте.

– Ну, Петр Павлович, не грубите.

– Забирайте. Куда хотите. Это Солнцев Михаил Егорович, – сообщил, теперь уже Всеволоду кадровик, и кажется, счел на этом свою миссию исчерпанной.

Покинув кабинет следом за новым руководством, Всеволод решил, что они направляются на чердак: лестница шла вверх, а здание было одноэтажным. Однако вместо чердака они прошли один лестничный пролет, другой, поднялись на третий этаж и, пройдя коридором, свернули в большое помещение, даже зал, казавшееся еще больше по причине отсутствия там людей. Если бы не начало рабочего дня, можно было подумать, что все на обеде.

– Прошу! – широким жестом Солнцев указал на стул. Юрин сел.

– Итак, что закончили? ЛГУ, академия?

– ЛИСИ. Правда, он теперь называется иначе, да и стал университетом...

– Не захотели именоваться ПИСИ? Понятно. А факультет? – в голосе слышалось неприкрытое разочарование.

– Гидросистемный.

– Извините?

– Факультет гидросистем.

– И как это вы к нам попали?

– По распределению...

Михаил Егорович стал совсем другим человеком, чем пять минут назад. От его благожелательности не осталось и следа. Он с размаху хлопнул по столу раскрытой ладонью – столешница прогнулась, спружинила и подбросила телефон. Трубка слетела с рычажков, сделала кульбит и как бы приросла к уху раскрасневшегося хозяина. Пока трубка исполняла акробатический номер средний палец правой руки Солнцева, обремененный золотым перстнем с треугольным черным камнем, трижды ткнул в кнопки набора.

У телефона оказался достаточно сильный динамик, или связь просто была хорошей, но Солнцев не успел ничего сказать, как до Севы донеслось:

– Что хотите сказать, любезный Михаил Егорович?

– Петька, гад, ты что мне подсунул?

Наверное, от таких слов молодому специалисту должно было бы стать плохо. И впрямь, его состояние напоминало то, что он испытал, выйдя со вступительного экзамена по математике, когда решил, что из пяти вопросов письменной работы на три ответил не правильно, а значит, в институт не примут. Такой же звон в ушах и жжение в груди.

Тем временем 'гад' ответил:

– Что просили.

– Я просил?

– А кто номер специальности в служебной записке ставил?

– Так это моя лаборантка, Курицына... Та, что в декрет ушла.

– Не Курицына, а Куркова. И потом – проверять надо, прежде чем визировать документ. До свидания, Михаил Егорович.

Трубка, сигналя звуками 'занято' перестала прижиматься плечом и облегченно плюхнулась на старое место. Только после этого руководитель посмотрел на Севу и, оценив состояние молодого человека, счел возможным успокоить:

– Не бойтесь, не бойтесь. Это мы только со своими чиновниками такие строгие. Иначе до них не доходит. Знаете, как лошадей – нельзя гладить, они не чувствуют. Порог чувствительности другой. Их похлопывают.

– А я? Вы действительно хотели другого специалиста?

– Говоря откровенно – да. Но, ничего страшного. И ваша специальность пригодиться. Как говаривали раньше: 'забудьте все то, чему вас учили в институте'... Знаете, Всеволод Кириллович, я представляю ваш институт, – или как он там, университет теперь? – вроде медицинского инструмента, призванного расширить интеллект своих учеников. Не более того. Понимаете, если сегодня обучать чему-то новому вас или вчерашнего десятиклассника, вы предпочтительнее. Но это лирика. Что подразумевает ваша специализация?

– Магистрали. Арматура. Проверка-эксплуатация. Проектирование. Ремонт.

– Так вы инженер-сантехник?

В устах Михаила Егоровича название специальности звучало ругательством. Хотя в институте их факультет так и дразнили, но на самом деле к сантехнике пневмогидросистемы имеют весьма отдаленное отношение. Сева бросил, язвительно:

– Ну, если дизайнера 'Мерседеса' назвать каретником, то да.

На практике выпускники их альма-матер работают на криогенике в ракетной и атомной технике. МОМ и СредМаш.

– Как же вы здесь оказались? Ответ может быть только один – из-за брони. С бронью у нас случилась такая история. Прислали из Министерства обороны комиссию. Что ей тут показывали, судить не берусь, но уехали полковники в бледном виде и вскоре подсунули министру на визирование некую цедулю, в которой говорилось о том, что в ВНИИиКе работают и попадают туда одни сумасшедшие, с которыми дела лучше не иметь. Поэтому предлагается сотрудников данного НИИ в армию не брать, считая их автоматически недееспособными. Так что бронь у Института не от того, что мы тут чем-то важным занимаемся, а из-за того, что тут только дураки работают. Но это шутка.

В чем соль шутки Сева не понял. Может, умные тут вообще ничего не делают?

– Теперь по существу. Нам нужен зоолог. Специалист по гидрам. Имеется большое сомнение в том, что эта работа для вас. Уж не взыщите.

– То есть, мне назад, в Петербург?

– Ну, зачем же так сразу... Сделаем так: я расскажу вам о нашем Институте. В общих чертах. Заодно подумаем, в каком направлении можно будет вас использовать. Если, конечно, захотите остаться.

Сева собрался, было, возразить, мол, и так все ясно – он здесь не останется. Работа не по специальности не для него. Тем более в этом захолустном Соловейске. Однако промолчал – все же любопытно послушать, чем они тут занимаются, какой такой магией.

– Для начала, неплохо бы чайку попить. Как вы на это смотрите, Всеволод?

Не дожидаясь ответа, Солнцев достал из стола сначала одну, а потом вторую чашку с чаем. Горячим и крепким.

– Прошу. К сожалению, ни печенья, ни сухарей.

Фокус? Кажется, нет. Ни к лицу начальству устраивать цирковое представление, имея цель удивить молодого специалиста. Или это и есть магия? Сева не стал ломать голову, а потянулся за чашкой.

VI. Институт имени Кастанеды

1

В Институте, как, впрочем, и во всех учреждениях бывшего Союза, любили гонять чаи. Причем не с печеньем, сахаром или, упаси бог, тортами, просто – чай. Обжигающе-горячий, духовитый, такой, что когда набираешь в ложечку, а потом выливаешь обратно в чашку, кажется, что вязкость его гораздо выше, чем у простой воды.

Вот так, почти беззвучно потягивая чай, Михаил Егорович рассказал об учреждении, в которое по ошибке кадровиков попал молодой специалист:

– Ну, как говориться, кратенько... Институт образован в тысяча триста..., – Солнцев запнулся, поправил себя, – в тысяча девятьсот тридцать третьем году. На базе... Впрочем, не суть важно. Объединили несколько лабораторий... Итак, ВНИИиК. Всероссийский Научно-исследовательский институт. Имени К. Кто такой 'К' – не знаю. Курчатов, Келдыш или Королев? Не знаю. Может кто-то другой. Кибальчич, например... Запутали окончательно. Устав предприятия часто меняют, и имя сменяется с той же скоростью. Даже имени Кастанеды было, правда, не долго. А до восемьдесят девятого года мы назывались НИИМагии.

Произнесено это было буднично. Чересчур буднично. Да, и на Севу, видевшего название на бланке, слова наставника впечатления не произвели.

Михаил Егорович продолжил:

– В шестидесятых сюда приезжали писатели Стругацкие: им организовали встречу с сотрудниками Института. Братья делились творческими планами, читали отрывки из своего нового романа,.. где про НИИЧАВО...

– 'Понедельник начинается в субботу', – не удержался, встрял с подсказкой Всеволод.

Солнцев кивнул:

– Да, да. Именно так. Любопытное совпадение, а?

– Но у Стругацких НИИЧАВО – вымышленный институт, а ваш...

– Молодой человек, – перебил Севу наставник, – часто фантазии, на самом деле, переплетаются с действительностью. Жизнь, порой, преподносит такое!.. Куда там научной фантастике.

Тут Солнцев принялся стучать пальцами по столу. Звук получился сильный. Была в нем некая музыкальность, впрочем, слух у Севы хоть и не плохой, но не абсолютный. Тем не менее, ему показалось: это не столько мелодия, сколько азбука Морзе.

– Пойдем дальше... Ох, Пэ Пэ, старый хрыч, подловил меня, ох подловил... Ну, делать нечего. Так. Институт – московская организация. За забором – Соловейск. А тут – Москва. Пять лет назад эта разница ощущалась. Что еще. У нас несколько тематических отделов. Занимаются они, чем ни попадя: от языческих культов до массовой психологии включительно.

– Психологии?

Всеволод поразился. Инженеру-гидравлику здесь делать нечего, это понятно. Но специалист по гидрам... Зачем?!

– Что тут удивительного? Массовая психология – очень важная дисциплина. Специалисты в этой области сейчас весьма востребованы. В рекламном деле, на ТВ, да и в администрациях всевозможных.

– А зачем вам зоолог, занимающийся гидрами?

– Ну,.. чтобы было понятней: тезис кнута и пряника. В качестве кнута предполагается исследовать Гидру.

– Какую?

– В общем случае – любую. Не суть важно. Главное, что бы электорат пугался.

– А-а-а...

Сева сделал вид, что понял.

– ... Мы ушли о темы. Отделение 'А' занимается вопросами Минобороны. Финансирование там двоякое. Заказы большие, но не проплачиваются. Долг растет, а судится с минобороной ... себе дороже. Отделение 'Б' работает по спецсредствам: ФАПСИ, ГРУ, ФСБ, СВР, иностранных дел, другие всякие. Но там все очень закрыто. Туда новичков не принимают, да и кадровые проблемы у них невелики. Да и вообще – его здесь нет. Он то ли под Ленинградом, то ли под Горьким. Отдел 'Г' – медицина. При Горбачеве чуть не закрыли, но теперь переориентировались на лицензирование народных целителей и ничего, кто остался – довольны. Мы с ними ведем некоторые совместные проекты, в плане телепроповедников и телепсихиатров.

– А что при Горбачеве?

– До восемьдесят пятого исследовали возможность вечной жизни и молодости. Добились кое-чего, следует сказать. Многие ордена получили, госпремии. А при Горбачеве эти исследования потеряли актуальность.

– Перестала интересовать вечная жизнь?

– Боюсь, что необходимость ее продлевать, несмотря ни на что, перестала быть жизненно важной. Отделение 'Д' – отделение сельского хозяйства, 'Е' – промышленность, отделение 'Ж' – космос.

– А конкретно, с чем работают?

– Ну, вот 'Е'. Технологические процессы. Влияние на них человека. Тоже интересные работы. И практический выход есть.

– А 'космос'? В этом отделении занимаются НЛО?

– НЛО, снежным человеком и лох-несским чудовищем занимаются везде...

Почему-то Севе захотелось оглянуться, как будто снежный человек стоит сзади.

– ...но в нерабочее время. Начальство такие занятия не одобряет.

– Отчего?

– От того, что у директора на столе под стеклом лежит высохшая и пожелтевшая от времени бумаженция, на которой текст: 'Работать надо не с утра до ночи, а с умом и за зарплату'. Космос. Название громкое. Можешь считать, – Солнцев перешел на 'ты', – что я оговорился. У нас теперь космоса нет. Он есть. Но его все равно, что нет. Поскольку в магии, волшебстве и чародействе эта отрасль сейчас не нуждается. Позже – наверняка понадобиться, а пока... Далее. Кроме отделений есть лаборатории, занимающиеся специальными вопросами и ни в одно отделение не входящие. Лаборатория Нострадамуса, например. В лучшие годы в Институте работало около шести тысяч сотрудников. А теперь... Большинство из оставшихся в административных отпусках числятся...

Солнцев рассказывал, а Сева уже почти не слушал. Мысли переключились на произошедшую прямо у него на глазах трансформацию: собеседник теперь не выглядел ни пожилым, ни могучим. Перед Севой сидел вальяжного вида господин, скорее похожий на театрального режиссера, недавно вернувшегося из заграничного турне, нежели на сотрудника захолустного научного института. И пиджак Солнцева из черного сделался вдруг дымчато-серым с серебристым отливом. Опять фокусы?..

– ... зачислим вас на должность мага-стажера. Согласны?

Кто бы осудил молодого специалиста, за то, что он сразу согласился стать магом?

2

Самым приятным в деятельности начинающего мага оказалась сама работа. Выяснилось, что в чародействе, с точки зрения науки, пыталась разобраться только одна лаборатория, возглавляемая 'Егорычем' – М.Е.Солнцевым. Лаборатория входила структурно в отдел доктора физ-мат наук Инхандека, по совместительству – заместителя директора. Учитывая, что начальник больше внимания уделял всему Институту, чем одному из своих структурных подразделений, то над проблемой работали всего двое: Егорыч и Сева.

В Институте занимались решительно всем. Тут Егорыч не соврал. Но занимались как-то... неконкретно. Со стороны могло показаться – дурака валяют. В теннис настольный играют. В рабочее время! А в одном отделе и вовсе пристрастились в 'ноус' резаться, называемый еще 'морским бильярдом'. В этой игре вместо шаров используются деревянные шайбочки, и стол раза в четыре меньше стандартного бильярдного. Но игра от этого не стала менее увлекательной. Сева, увидев как-то раз ученых мужей, азартно гоняющих киями шайбочки по натертому борной кислотой (для лучшего скольжения) столу, заинтересовался и захотел поучаствовать. Куда там! Очередь из желающих 'сгонять партийку' была больше чем в институтской столовой в обед.

Те же, кто игнорировал 'интеллектуальные игры' (или просто боялся получить от начальства нагоняй) большей частью просиживали штаны, и занимались банальной писаниной (в перерывах между чаепитиями).

Впрочем, какая-то работа в Институте, все-таки велась. Севе точно было известно: их учреждение регулярно получает заказы от сторонних организаций и непосредственно от правительства РФ, и выполняет их, используя 'нетрадиционные методы', в обиходе именуемые волшебством. Только как это происходит, Сева не знал. Но надеялся, когда-нибудь, узнать.

Егорыч предложил Юрину, для начала, ознакомиться с Институтом, так сказать, напрямую. На левом лацкане пиджака молодого специалиста теперь висела пластиковая карточка с цветной фоткой владельца, фамилией и должностью. Нигде, кроме как у себя Сева таких больше не видел. Егорыч, не вдаваясь в подробности, сказал: 'Нужно'.

С этой карточкой Юрин мог ходить везде и расспрашивать, кто чем занимается. И с ним действительно беседовали. Причина такого отношения была Всеволоду не совсем понятна. То ли Инхандек издал распоряжение, то ли некто, а конкретно Егорыч, пустил слух, что молодой человек – ревизор.

Как бы там ни было, но за две недели кое-что Сева разузнал. Только что из этого знания могло бы принести пользу?

Вот, например, в Институте отсутствовала такая достопримечательность, как 'вечная лужа'. Таковая обычно организуется на российском предприятии около гаража или свалки, отравляя жизнь заму по хозяйственной части посредством жалоб сотрудников (шоферов) и замечаний разнокалиберных комиссий. Так вот. В Институте луж не было. Была стена.

Стена была старой. Видимо, очень нужная, раз ее не сносили, а с завидным упорством чинили. После ремонта стена держалась год-полтора на честном слове начальника ОКСа, но так как он был не особо сильным чародеем (иначе работал бы в другом месте), то стена принималась за свое любимое занятие – осыпаться. Раз в полтора года ее ремонтировали. Потом все повторялось. Снова и снова.

Лужа – часть природы. Стена – рукотворная штука. Значит, в нее изначально вложена магия.

Еще одна достопримечательность: камень, здоровенный, в полтора человеческих роста (если поставить стоймя) и с сорокаведерную бочку в обхвате булыган, валяющийся в центре институтского двора. Такая каменюка, только чуть поменьше, была бы уместна в саду японца (любят они украшать свои участки дикими глыбами) или перед входом в геологическое учреждение. Ибо был камень, судя по всему, какой-то редкой 'породы', но как попал он сюда – оставалось только гадать. Наполовину камень врос уже в землю, видать не год, не два лежал без движения. Сколько времени пролежит еще – не ведомо никому...

Сотрудники Института были с молодым специалистом любезны, но отказывались демонстрировать свои способности.

'Понимаете, Всеволод Кириллович, – доступно растолковывал один из магов, – Все это должен был бы вам объяснить Солнцев. Мы же тут с формулами и погрешностями больше работаем. Экспериментальная часть давно-давно пройдена. Узкие мы специалисты. Два одинаковых станка, одна и та же технология. И получаются разные результаты. Мы даем рекомендации. И продукция идет качественной там, и там. Для этого нужен цикл мероприятий. А получить продукцию без станка – это гораздо энергозатратнее'.

Сева пытался найти ответ в книгах, которые порекомендовали ему в библиотеке. Но не находил ответа. Как если бы дали ни аза не смыслящему в радиотехнике человеку неисправный приемник: догадайся, мол, как он работает и почини. А может быть наоборот, Сева читал 'ученик по ремонту', но без 'матчасти' не мог осознать: что и для чего нужно.

Словосочетание 'маг-стажер', поначалу так понравившееся молодому специалисту, начинало приедаться. Сколько еще он будет ходить в стажерах? Ну, это ладно, все с этого начинают, вот первая составляющая... Какой он, к шутам, маг! Сева знал: чтобы стать МАГОМ, нужно пройти Посвящение. Только как, и, главное, когда его 'посвятят'? На вопросы Всеволода Егорыч отвечал уклончиво, мол, проявишь себя с лучшей стороны, тогда... А как показать свои способности, если тебе, толком, ничего не поручают...

– Вот что Всеволод Кириллович. Подумал я, подумал, и понял – Вам нужна ПРОБЛЕМА! Такая, для решения которой потребуется проявить мыслительные способности.

Сева был не на шутку встревожен: Егорыч обращался к нему на 'вы', да еще по имени-отчеству! Обычно это означало: шеф сердит. Очень сердит. Егорыч, однако, продолжил спокойно, даже как-то безразлично:

– Вам поручается отыскать философский камень.

Найти средство против СПИДа, доказать теорему Ферма, жениться на английской принцессе – поручи шеф ему что-нибудь из этого списка – и то меньше поразился бы молодой специалист. Изумление, смятение, недоверие – все отразилось на его лице.

– Что-то не так? Я не достаточно ясно выразился? – Егорыч в упор смотрел в глаза стажера.

Сева замотал головой.

– Ясно. Только... как же... я его отыщу?

– А это уже – решать вам! Скажу лишь: проблема очень сложная, посему – не бросайтесь очертя голову. И не спешите рыться в манускриптах. Продумайте, как следует, варианты, а уж потом приступайте. И еще. Философским камнем вам придется заниматься параллельно с текущей работой, за вас делать ее никто не станет. Информации вами получено достаточно, укладываться в голове она будет еще долго, так что пока будем использовать вас на общетехническом направлении. Вот вам научно-технический отчет, вот – новые экспериментальные данные. Готовьте новый отчет по образу и подобию.

Перед молодым специалистом легли папка и брошюра в картонной обложке.

– Как готовить? – тупо переспросил Сева.

– Как курсовые и дипломную работу, – ехидно сообщил шеф.

'Оказывается, правильное у нас обучение в высшей школе', – подумалось Севе.

3

В институте, как вскоре уяснил Сева, работало немало симпатичных девушек, можно сказать, сверх меры. Множество приятных, милых и сексапильных девушек, или незамужних женщин. Причина такого положения не совсем понятна, но факт: если в стране действительно существует проблема нехватки мужей, то здесь она проявилась со всей очевидностью. Три к двум – таково было соотношение слабого пола к сильному. Что же касается свободных, не обременённых 'кандалами Гименея' и не достигших пенсионного возраста мужчин, так их и вовсе – раз, два и обчелся. Да что там, всего трое: Володя с ВЦ, Жора-связист, и Николай из отдела 'Б'.

Девушки в институте мало что красивые, к тому же сплошь умные да образованные. Так что ребята из гаража и мехмастерской им не подходили. Извечный женский вопрос усугублялся условиями маленького городка, в котором остро чувствовалась нехватка рабочих мест и высших учебных заведений. Все парни старались уехать: кто за длинным рублем, кто за запахом тайги.

В общем, неудивительно, что появление нового сотрудника, – молодого, неженатого, высокого и, в общем-то, симпатичного, к тому же из северной столицы, – вызвало в рядах соискательниц звания 'замужняя дама' легкий переполох.

'Надолго сюда?', 'Как его зовут?', 'Сколько-сколько лет?' – эти вопросы волновали барышень на выданье и на выданье по второму разу в первую очередь. А поскольку в отделе кадров работали тоже не старухи, информация растеклась достаточно быстро.

Взгляды, которые бросали на Севу девицы, имели самое разнообразное толкование. 'Молоденький, какой!', 'А гонору, то!', 'Ну посмотри же на меня!', 'Фу, грубиян!'. Так как Юрин совершенно не умел читать женские взгляды, то поначалу институтские дамочки сочли нового сотрудника букой и гордецом.

Природную застенчивость Всеволод старался скрывать нарочитой холодностью, граничащей с высокомерием. Такую маску он носил не специально, как-то само собой получалось. Его считали нелюдимым, заносчивым черствым эгоистом; лишь близкие знали, что под личиной себялюбца прячется душа человека впечатлительного и уязвимого. В свои двадцать два года Сева не нажил, толком, ни друзей, ни подруг. Знакомые ребята были, конечно, а вот с девчонками...

В школе в него по уши втюрилась соседка-одноклассница Людочка Мякенькая. Нескладная, вся из острых углов, девчонка, вразрез с фамилией, обладала кремневой твердости характером. Она, похоже, решила, во что бы то ни стало заполучить Севу, и несколько лет кряду отравляла ему существование беспардонным сованием носа во все его дела. Положение усугублялось тем, что жили они в одном подъезде, к счастью, на разных этажах: Всеволод на втором, а Мила Мякенькая на четвертом. Каждое утро обожательница выстаивала на площадке перед дверью Юриных и, не спрашивая согласия Севы, сопровождала до школы, игнорируя насмешки знакомых. Любой завыл бы от такой настырности! Сева долго терпел. Потом, когда терпение кончилось, начал грубить, пробовал уговорить, пытался не замечать – тщетно. Мякенькая моргала огромными ресницами, проглатывала обиду и ... преследовала его с прежней энергией. Не известно, чем бы все это кончилось, но Мякенькие-родители поменяли квартиру на большую, и семья переехала в другой район города, избавив Севу от не в меру рьяной поклонницы. Первой в его жизни.

В университете Всеволод на свою беду серьезно увлекся 'примой' параллельного курса Мариной. Барышней столь же пустой и самовлюбленной, сколь и эффектной внешне. Вначале 'прима' игнорировала, а может, просто делала вид, что не замечает Севу. Затем милостиво включила в свиту обожателей, позволив оказывать знаки внимания и надеяться на близкие отношения. Этот псевдороман продолжался более трех лет. Марина держала несчастного влюбленного на коротком поводке, не дозволяя лишнего и не отпуская далеко. Иногда она разрешала обнять себя и подставляла для поцелуя щеку, а порой и тонкие холодные губы, но не более. Еще Марина имела дурную привычку рассказывать Всеволоду о своих поклонниках и обсуждать с ним их достоинства и недостатки, что вызывало в ухажере приступы тихого бешенства. Не единожды порывался он закончить не успевшую начаться связь, но всякий раз лукавая обольстительница притворно раскаивалась, обращала все в шутку, давала туманные обещания... Всё продолжалось снова и снова. Сева подозревал, что Марина поступает точно так же со всеми своими кавалерами. Но оказалось, что нет. Закончилось история банально и пошло: Марина забеременела и женила на себе выпускника юрфака, подающего надежды молодого адвоката, обладателя собственной(!) шикарной квартиры на углу Невского и Лиговки, доставшейся в наследство от бабушки, которая нашла себе старичка в Германии и укатила жить в Европу. И все это горе-ухажеру приходилось обсуждать с нравящейся ему девушкой.

Обжегшись с первым большим чувством, Всеволод решил впредь проявлять осмотрительность. Следующая его избранница, однокурсница Жанна, которую в группе звали, почему-то, Красулей, ничем среди подруг не выделялась. Ее прозвище носило явно иронический оттенок: ни фигурой, ни лицом, никак не тянула Жанна на фотомодель, разве что на обложке журнала 'Крестьянка' пришлась бы к месту. Но он ей нравится, – в этом Сева не сомневался, – и, значит, Жанна могла стать спутницей жизни. Их отношения носили, скорее, платонический характер, в том смысле, что походили на роман барышни и кавалера из мелкопоместных дворян времен Пушкина, когда влюбленные до свадьбы не смели и подумать о поцелуе, не говоря уже о том, чтобы лечь в постель.

При прощании перед отъездом в Соловейск Сева полушутя-полусерьезно назвал Жанну своей невестой. Она ответила, что будет ждать.

Не на войну, конечно, провожала своего 'суженого' девушка, но все-таки... Сева вырос в своих глазах – его любят и ждут!

Однако, совсем игнорировать женщин Сева не мог. Даже если б захотел. Парень 'с нормальной ориентацией', двадцати двух лет, и вдруг станет дичиться, избегать общения с прекрасным полом – это, по меньшей мере, странно.

С Ларисой Сева познакомился спустя месяц от начала трудовой деятельности. В Институте сотрудников постоянно откомандировывали из отдела в отдел – сказывалась нехватка персонала, руководству приходилось маневрировать, 'латать дыры' на манер Тришкиного кафтана. Где требовались рабочие руки – туда бросали малоквалифицированных сотрудников. Миниатюрную девушку, похожую на светловолосую украинку, прислали из отдела Главного конструктора, помочь в подготовке рисунков.

– Привет, мальчики! Я – Лариса.

На звонкий голос повернули голову оба 'мальчика'. Михаил Егорович, который скрывал свой возраст (злые языки утверждали, что ему предлагали уйти на пенсию еще до мировой войны четырнадцатого года), уставился на девушку поверх очков, видимо раздумывая: расценить фразу как хамство, или комплимент.

– Всеволод, – назвался другой мальчик, и чуть привстав, отвесил излишне глубокий поклон.

И тут же взял инициативу в свои руки:

– Кажется, вы поступаете в мое распоряжение.

Лариса улыбнулась, оценив шутку.

Севе девушка понравилась сразу. Бесхитростная, открытая, не броская, но очень женственная. Не 'тургеневская девушка', ни в коем случае. Скорее героиня Куприна.

Шеф перестал сверлить присланную рабочую силу глазами и занялся своими расчетами, отдав вновь прибывшую на откуп сотруднику. Такой прыти от Всеволода он не ожидал. Да Сева и сам не понимал, откуда взялись слова и наглость объявить себя начальником.

С Ларисой дела пошли значительно лучше. То, на что у Севы уходило по часу, и получались ужасно коряво, под ловкими пальчиками Ларисы приобретало эстетическую ценность буквально за пятнадцать минут. Да и чертила она не в пример быстрее. Сева не уставал нахвалить помощницу шефу. Но тот лишь пожимал плечами, мол, а чего ж мы ее призвали?

Приходилось Севе в благодарность оказывать даме знаки внимания, развлекать светской беседой. Однажды разговор зашел о 'малой родине' Севы.

– Ты из Питера, да? Как я люблю этот город!...

Ну, да, разумеется. Северную столицу у нас любят все. Даже те, кто ни разу там не был. Кажется, кроме москвичей и одесситов. Тем, пока они не увидят все своими глазами, ничего не нравится.

– ... правда, я ни разу там не была...

Сева нарочито басовито хохотнул.

– Нет, ты не смейся. Я действительно не бывала в Ленинграде, но, наверное, знаю об этом городе все! Нева, разводные мосты, белые ночи, атланты на ступенях Эрмитажа... Мне кажется, что все это я видела не один раз. – Лариса вдруг смутилась. – Ты, надеюсь, не примешь меня за восторженную дуру.

– Нет, что ты! – Севе очень импонировала ее открытость. – Я тебя понимаю. Знаешь, живя в Питере, не обращаешь на все это внимания. Ну,.. как бы тебе объяснить... Чуть не с детского сада тебя водят на экскурсии в Летний сад, Эрмитаж, Русский музей... Все это становится таким обыденным, надоедает, как ... уроки литературы в школе. То есть, хочу сказать, что приезжие часто знают Петербург лучше нас.

Севе вдруг вспомнился родной город. Не открыточно-выставочный Ленинград-Петербург, а замусоренный, неухоженный, раздираемый противоречиями, уже завоевавший сомнительную славу 'криминальной столицы'; средоточие политических интриганов – 'радетелей за Россию'; намалеванные на стенах, поверх старых надписей типа 'Зенит-чемпион' и 'Виктор Цой, мы тебя не забудем', черной краской воззвания: 'Бей жидов!'... Нет, не мог он сейчас гордиться своим городом. Хотя тот все равно был самым лучшим на всей Земле.

Как-то само собой получилось, что Сева начал провожать Ларису домой. Ну, в общаге все равно ведь делать нечего. Просто шли, болтали, так, без задней мысли. Расставались возле подъезда. И все. Сева топал к себе.

Как второклассники, какие.

А если у Севы и возникала мысль: надо бы пригласить ее куда-нибудь, в ресторан, скажем, то сразу вставал вопрос. Даже два. Удобно ли это? И главное, на какие шиши? Зарплата у молодого специалиста... да что там говорить – бывает и хуже. Хотя, куда уж хуже. Так, ведь, и ту задерживают. Единственное развлечение, которое Сева мог себе позволить – раз-другой в неделю посидеть в пивбаре на углу Энгельса и Сосновой. А Ларису туда не поведешь, уж больно публика там... плохо воспитанная, скажем так – из десяти слов семь, примерно, матерных произносят. Люди грубого физического труда – где им было галантным манерам выучиться.

Лариса намеков не делала, не кривила губ: что, мол, за кавалер такой. Но Сева чувствовал: девушке их 'школьных' прогулок мало. Нужно делать следующий шаг. Или отвалить. В общем, или-или.

Вопрос решился сам собой.

Отчет закончили, и Лариса в один прекрасный день вернулась в бюро Главного конструктора.

Всеволод почувствовал себя беспородным щенком, с которым поиграли во дворе, да и оставили.

VII. Знал бы прикуп – жил бы в Сочи

1

Всеволод застал те счастливые времена, когда студентов в обязательном порядке вывозили на осенние сельхозработы, 'на картошку'. Нужно сказать честно: это были не самые худшие дни в его жизни, как и в жизни любого другого студента. Хоть и нелегко бывало: ветер, дождь, грязь, под конец по утрам лед на лужах, ворочать приходилось ужасно тяжелые мешки, а вспоминались, из институтской жизни, в первую очередь, именно те моменты.

Вечером костерок, гитара, бутылка портвейна по кругу, анекдоты, смех.

И карты. Не 'дурак', 'козел' или 'ап энд даун', что в перерывах, а иной раз и во время лекций, пользуют студенты, а преферанс – король карточных игр. Солидное занятие. Одно приготовление к игре чего стоит: расчерчивание листка бумаги 'под пулю', обязательный договор – 'ленинградка' или 'сочинка', стоимость виста, время последней сдачи. А непременные прибаутки: 'первые висты – как первая любовь', 'два паса – в прикупе чудеса', 'нет повести печальней в мире, чем козыри четыре на четыре'. И пусть уже тысячу раз слышал, и еще тысячу раз услышишь – без них, все равно, что на свадьбе без 'горько'. И кругозор расширяют. Многие знали б, скажем, что существует такой город – Жмеринка, если бы не начальник тамошней железнодорожной станции, который, согласно фольклору преферансистов 'был большая сволочь – пасовал при трех тузах'?