Текст книги "Все В Твоих Руках (СИ)"

Автор книги: Игорь, Горностаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

3

Всеволод внимательно разглядывал лиловую кляксу – чернильное пятно, сходное с маленьким солнцем, каким его изображают художники, стараясь сделать вид, что рисовал ребенок. Парню, выросшему в эпоху фломастеров и шариковых ручек, раньше видеть такие кляксы приходилось лишь в сборнике психологических тестов: 'что это вам напоминает?'.

Сидящий по левую руку человек, скользнул взглядом по той же кляксе, не меняя выражения лица, одними уголками губ выразил недоумение: мол, что происходит? Сева торопливо перевернул лист бумаги 'солнышком' вниз.

– Следующего...

Конвойный ввел в комнату, где заседала 'тройка', мужчину лет пятидесяти, в хорошо сшитом, но сильно помятом, покрытым пятнами белом парусиновом костюме. Ничего удивительного: обвиняемый не один день провел в камере предварительного заключения, пока с ним работал следователь. Всеволод, вернее заместитель прокурора Ленинградской области Виктор Петрович Нефедов, пододвинул к себе и раскрыл картонную папку с делом Я.И.Леонтовича, доцента кафедры структурной геологии Ленинградского Горного института.

'... был откомандирован в геологоразведочную партию, проводящую работы по изучению месторождения стратегически важного для оборонной промышленности СССР сырья...'. Боже, какой ужасный, казенный стиль. '...Леонтович признал, что осуществлял вредительскую деятельность, направленную на подрыв обороноспособности страны...'. Зампрокурора листал прошитое дело, вникая в обстоятельства. Кандидат наук. Доцент. Курировал разведку месторождения вольфрама в Казахстане. Выдвинул идею, что изучаемое рудное тело является частью останца геологического покрова – шарьяжа, следовательно, коренной блок, с основными залежами шеелита (вольфрамовой руды), находится в стороне, а именно в сорока-пятидесяти километрах юго-восточнее. Там и надо было ставить основные работы. Однако перенос оборудования дальше в горы требует существенных затрат... В общем, поступило анонимное письмо, в котором говорилось, что 'вредитель Леонтович, увлекшись буржуазными теориями, предлагает разбазаривать народные деньги, намерен сорвать график выполнения важного задания партии и правительства'. Колесо завертелось.

Следователь глубоко вник в суть проблемы – видать привлек знающих специалистов. Нефедов же сходу разобрался, что к чему. Он в свое время окончил геологический техникум, правда, по специальности почти не работал – вначале на срочную, а после службы в Красной армии партячейка дала рекомендацию и направление на юрфак.

Дело Леонтовича явилось отголоском борьбы двух направлений в науках о Земле: фиксизма и мобилизма. Фиксисты, адепты старой классической школы, в своих построениях основную роль отводили вертикальным движениям в земной коре, считая горизонтальные перемещения лишь частным их проявлением. Идеи о тектонических покровах они объявляли ересью, 'буржуазными штучками'. Мобилист Леонтович обвинялся в пристрастии к лженаучным теориям, что в свою очередь, якобы толкнуло его на путь вредительства и измены...

–... Вы пропагандировали вредные для рабочей науки идеи!

Это сидящий слева Голуб, невзрачный жидковолосый субъект, редкий болван: настроение председателя тройки понимал великолепно, а вот чем оно вызвано...

Нефедов-Всеволод поморщился, скосил глаз направо: энкавэдэшник по-прежнему сидел с непроницаемым лицом. Этот – не дурак... Плохи твои дела, геолог.

– ... в период с 1926 по 1935 годы четыре раза выезжал за границу: дважды в Германию, один раз в Австрию и один – во Францию, где был завербован иностранными разведками...

А за это уже полагается расстрел. И ничто не спасет. Но,.. обвинение в шпионаже шито белыми нитками – нет ни одного факта, лишь 'косвенные улики', да предположения.

Только это ли смутило Юрина-Нефедова? Еще десять минут назад в данной ситуации он бы, не колеблясь, принял окончательное решение. Виктор Петрович увидел нечто, что не дало ему отодвинуть дело в сторону.

Всеволод знал из популярной литературы о перемещениях плит в земной коре, не совсем, правда, понимая, какие такие вертикальные или горизонтальные движения имеются в виду. Стало быть, прав Леонтович, отстаивая идею с перемещением тектонического блока.

А Нефедова беспокоило совсем не то...

Конвоиры вывели Леонтовича из комнаты. 'Тройке' предстояло согласовать уже подготовленный приговор.

– Не вижу оснований для расстрела, – веско сказал Нефедов. – Следствие сработало небрежно, шпионская деятельность обвиняемого не доказана...

Вот в чем загвоздка! Донос-анонимка напечатан слишком качественно. Опечаток нет, шрифт ровный по цвету: по клавишам стучали с одинаковой силой, а главное, имеется одна маленькая ошибка: тектонический покров назван 'покрывалом'. Геолог не мог, черт дери, написать такое!

И что это значит? Да, на самом деле, то, что письмо настрочила какая-нибудь секретарша. Либо из ревности к Леонтовичу, либо в надежде, что место Леонтовича займет её начальник... Так что анонимке нет никакого доверия. Донос ложный.

'Ну и что? – сам себе удивился зампрокурора. – Мало ли ложных сигналов? Признания – вот они, подписанные, в деле'. И сам себе возразил: 'Разве новость для тебя, какими методами подчас выбиваются признания?! Да и, найдись хоть одна зацепка, следователь наверняка раскрыл бы всю 'шпионскую сеть'.

Высказавшись против расстрела, председатель тройки рисковал. Даже не тем, что 'встает на скользкий путь попустительства врагу народа', а потерей репутации безжалостного борца со скверной.

Голуб молчал, выжидал – он человек маленький, что решит начальство, под тем и подпишется. Теперь все зависело от неулыбчивого мужчины с кубиками на воротнике кителя. Тот чуть повернулся к Нефедову, встретился с ним глазами. Пристальный взгляд, от которого мурашки бегут по спине...

– В иностранных разведках не дураки сидят, чтобы давать нам прямые улики. А мы здесь поставлены изобличать их всеми средствами... Жаль, что не удалось добыть бесспорные доказательства деятельности Леонтовича в качестве шпиона...

Вот, как! Энкавэдешник, похоже, умыл руки: сам решай, какой приговор вынести геологу... Эх, запретить бы эти анонимки. Уже двадцать с лишним лет при советской власти живем! Чего бояться? Вот, вызвали бы сейчас автора, а он: 'я этого не писал'. И вопрос бы сам собой снялся. Или: 'полностью подтверждаю...'. Так ведь не скажет никто. А ему, Виктору Петровичу, решать. Эх, кабы английское судопроизводство: провозгласил 'не виновен', и стукнул молотком по столу. 'Освободить в зале суда!' Только нельзя, нельзя...

– ... Предлагаю снять с Леонтовича обвинение в шпионаже, и назначить ему наказание – 10 лет лишения свободы, за вредительскую деятельность. Кто против?

Решение приняли единогласно.

Тяжелым грузом лег приговор на душу зампрокурора. А вместе с ним – и Всеволода. Он осудил невиновного. То, что Леонтович избежал расстрела, было слабым утешением. О жизни в сталинских лагерях Сева, читавший Шаламова и Солженицына, знал куда больше работника прокуратуры...

4

– А ну раздайся!.. Дорогу князю!

Двое дюжих молодцов пинками и ударами нагаек расчистили дорогу сквозь толпу, плотно обступившую ворота перед 'приказом'. Всеволод... нет, теперь уже князь Владимир Одоевский скорым шагом прошествовал к приказной избе. 'Черные' людишки, узнавши князя, торопливо срывали шапки, кланялись в пояс. В светлице приказные повскакивали с лавок, били поклоны раболепно.

Посреди комнаты стояла, потупив голову, молодая женщина, простоволосая, босая, со связанными руками. При появлении князя она одна осталась неподвижна, ровно библейский столб соляной.

Князь подошел к женщине вплотную, приподнял ей за подбородок голову. 'Какие глаза у неё! Чудо, – подумалось Одоевскому-Всеволоду. – Какой редкостный бирюзовый цвет'.

– Как звать тебя?

– Дарья... Воронцова, – чуть слышно отвечала женщина.

– Мужняя жена?

– Вдовая.

– Какого звания?

– Дворянка, из захудалых...

Князь отступил, присел на лавку.

– Развязать...

Тотчас подлетел один из приказных:

– Княже, жонка сия – ведьма, уличена в чародействе...

– Увидим, – оборвал Одоевский.

Путы с женщины сняли. Вперед выступил невысокий мужчина с очень бледным лицом, на фоне которого двумя черными угольями сверкали глаза. Их сразу признал Всеволод – невозможно забыть взгляд этих страшных очей...

– Говори, – устало велел князь.

– Княже, дозволь осмотреть жонку, нет ли на ней отметины Сатаны!

Одоевский кивнул: любой колдун, или ведьма непременно должны быть помечены дьявольским знаком. Приказные подступили к женщине, намериваясь сорвать с нее одежду. Та остановила их, выпростав вперед руки:

– Не троньте!.. Я сама.

'Гордая, – мелькнуло в голове Одоевского-Всеволода. – Не желает, чтобы лапали её похотливые руки судейских. Только это она зря волнуется, для них она враг христиан, а не женщина'.

Князь любил иметь дела с благородными. Это мужик-лапотник хоть сто ударов плетью вытерпит: привычный. А изнеженному барчуку рукоятью трости в зубы ткни, он, как кровь из разбитых губ учует, так со страху всё и выложит.

Женщина через голову сняла и сарафан, и нижнюю рубашку, оставшись нагой. Стояла, прикрывшись, сколько возможно руками, но голову не опустила, глядела презрительно. К ней приблизился находящийся тут же дьякон и принялся внимательно осматривать – сверху донизу, вершок за вершком, тело женщины. Жиденькая его бороденка мелко дрожала, помаргивали маленькие подслеповатые глазки, узловатые скрюченные пальцы шарили по женскому стану.

'Ах, ты, сморчок, прыщ мерзкий!'.

Гневно сжал зубы князь. Зрелище красивого обнаженного тела вызвало стеснение в груди, хаос в мыслях. Он едва сдержался, чтобы не топнуть ногой, заорать, выгнать прочь свору судейских, чтобы остаться вдвоем со вдовицей...

Дьякон повернул женщину спиной, продолжал осмотр.

– Вот! – вскричал он, указав на родимое пятнышко между лопаток. – Печать Диавола!

В пятне, обладая известной долей фантазии, – подумалось Севе, – на самом деле можно было увидеть изображение рогатой головы. И этого довольно, чтобы осудить человека на мучительную смерть?!

– Какая вина на ней? – вопросил он грозно.

Судейский развернул свиток.

– ... сия Воронцова Дарья в нынешний год из под Рязани переехала на село Покровское... Жила уединенно, с соседями дружбы не водила...

Дальше шли обыкновенные обвинения: случился большой падеж скота, да пожар на селе (сгорели четыре избы) и, главное, сосед Воронцовой сельский староста Иннокентий приметил, как сия жонка, выходила ночью за село, на перекресток дорог, где волшбу творила... При обыске на дому Воронцовой нашлась книга немецкая, не иначе – бесовская. Предъявили книгу: сочинение римского поэта Овидия. Князь подивился:

– Неужто латынь знаешь?

Она кивнула.

– Батюшка, покойник... научил латинской грамоте.

Одоевский-Всеволод задумался. Оговорили ведь женщину. Змеиное отродье!

– Не усматриваю за ней худого. Потребно новое дознанье провести, а покуда, отпустить домой.

– Никак не можно, княже! – возразил судейский.

– Что!! Перечить князю... Пес! Кат !

Тот продолжал гнуть свое:

– В грамоте Патриарха Иоакима сказано: 'Чародеи без всякого милосердия да сожгутся'... Жонка с бесами дружбу водит! Сатанинское семя! Наводит порчу, волховством да чародейством промышляет.

– Волховство, говоришь?! Где этот староста Иннокентий, подать его сюда!!

Привели соседа Воронцовой. Он повторил, что третьего дня видел, мол, соседку, стоящую у перекрестка дорог, при полной луне, нагую, жгущую в руке пучок какой-то травы.

– Посередь ночи, говоришь? – строго спросил князь. – А что ты сам-то делал за селом в такую пору?

– Я... эта... корову искал – заблукала иродова скотина.

– Врешь! Какая корова ночью! Да и луна третьего дня не полная была, с неделю уж месяц на ущербе. Хотел напраслину возвести на соседку!? Чаял поживиться ея имуществом, как доносчик!?

Иннокентий бухнулся на колени.

– Княже, прости! Бес попутал. Спьяну мне должно быть пригрезилось. От кума я ночью брел, да за село попал...

– А-а! Так я и знал! Уберите эту собаку шелудивую с глаз долой, – приказал Одоевский, и, судейскому. – Ну, что теперь скажешь!?

– Истинно говорю: ведьма она! Видишь, – указал на шею женщины, – креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!

Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.

Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними – ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!

Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.

Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.

– В здравом ли ты рассудке? – спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. – Ведаешь ли, что тебя ожидает?

– Да, – отвечала Воронцова, устало. – Знать тому и быть.

– Как же так!?

Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.

– Не печалься князь, – прошептала Дарья. – Я хочу умереть... сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело...

Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.

– Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей... Только не помысли, будто я навела чары колдовские... Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.

5

– Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!

Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.

– Забыл, черт...

И, обращаясь к следователю:

– У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!

Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.

– Ваши?

– Мои.

– Возьмите.

Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:

– Не угодно ли?

Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.

– Я не курю, – процедил он сквозь зубы.

Бессонов поймал себя на мысли, что ему мучительно хочется встать и въехать Буничу в физиономию.

'А ведь неспроста он ведет себя вызывающе. Старается вывести меня из равновесия... Ничего у вас не выйдет, господин террорист'.

Бунич сидел непринужденно, закинув ногу на ногу, словно находился в питейном заведении, а не в следственной комнате Охранного отделения, курил, не спросив разрешения.

'Какого черта! Эти господа, так называемые революционеры, ведут себя вызывающе, по-хамски, а мы вынуждены чуть ли не расшаркиваться перед ними: 'соблаговолите', 'не угодно ли', 'прошу вас'. Тьфу!'.

Бессонов взял себя в руки, – нельзя давать волю эмоциям, – начал допрос:

– Ваше имя, фамилия?

– В паспорте все указано...

– Не советую вам вести себя подобным образом! Я спрашиваю не из праздного любопытства... Запираясь, вы усугубляете свою вину.

– Какую вину?

– Во-первых, ваш паспорт – фальшивый.

– Позвольте! – вскричал допрашиваемый.

– Не позволю! – отрезал Бессонов. – Мы проверим, разумеется, документ на подлинность, но это формальность... У меня глаз наметанный: фальшивку распознаю с одного взгляда. Пойдем дальше. Нам известны ваши подлинные имя и фамилия: Артур Штерн. Что скажете?

Лже-Бунич только усмехнулся.

– Смеетесь? Ничего – скоро будет не до веселья. Нам также известно, что вы являетесь участником террористической организации 'Народная воля'.

Ухмылка исчезла с лица допрашиваемого. Впрочем, внешне он оставался спокоен.

– У вас есть доказательства?

– Конечно. – Бессонов раскрыл лежащую на столе папку и достал оттуда фотографию. – Знаете этого человека?

Тот небрежно взял карточку, глянул, покачал головой.

– Впервые вижу.

– Ой, ли! Тогда почему же вы трижды за последний месяц встречались с этим господином – третьего, шестого и тринадцатого числа?.. Не помните? Я вам подскажу: в первый раз это было в биллиардном клубе на Гороховой, последующие два – в общественной бане, на Фонарном... Будете и дальше отпираться, господин Штерн?

Штерн-Бунич пожал плечами: мол, даже если и встречался, так и что?

– Если вы подзабыли – фамилия этого господина Соловьев. Активный участник террористического подполья. При этом – чрезвычайно неврастенический тип. Арестован по обвинению в двойном убийстве. Так вот. На допросе Соловьев показал, что является членом ячейки 'Народной воли', готовящей ряд покушений на видных государственных деятелей, и что вы, господин Штерн, состоите в означенной организации, а именно возглавляете так называемое 'боевое звено'. Желаете ознакомиться с его показаниями?

– Зачем? Читать заведомую ложь... Пусть подтвердит все на очной ставке!

Бессонов замялся. Соловьев уже никогда и ничего не подтвердит и не опровергнет – нынче ночью он покончил с собой в одиночной камере, вскрыв осколком стекла вены. Штерн, этого, конечно, знать не может. Хотя... В любом случае он, следователь, допустил промашку.

А Штерн почувствовал слабину.

– Заявляю: эти 'показания' сфабрикованы охранкой! Цена им – медный грош, ха-ха.

Он вел себя все более развязно. Следователь едва сдерживал нарастающее бешенство. 'И нас еще называют сатрапами, душителями свободы, палачами! Такие вот мерзавцы глумятся над правосудием. Во имя идей 'свободы и всеобщего равенства' они готовы устроить кровавую бойню со взрывами и стрельбой, и им плевать, что погибнут ни в чем не повинные люди, случайные прохожие, женщины, дети, – с горечью думал Всеволод-Бессонов. – Пройдоха адвокат, крючкотвор, в пух и прах разобьет на суде доводы обвинения, а двенадцать болванов-присяжных вынесут вердикт: 'Не виновен'. Штерн посмеется над нами и опять станет готовить покушения. Нельзя этого допустить'.

– Хорошо! Оставим, пока, в стороне вашу 'революционную' деятельность. Ответьте вот на какой вопрос: где были вы семнадцатого сего месяца от двадцати двух до половины первого ночи?

– Я... А в чем дело? Был у себя дома. И что?

– А то! Вас опять память подводит, господин Штерн. Вы находились не дома, а в 'номерах мадам Розэ', на шестой линии Васильевского острова. Тому есть многочисленные свидетели.

– Ну, был! Это никого не касается!

– Ошибаетесь, – покачал головой Бессонов.– Той ночью в заведении произошло убийство. Одну из девиц, некую Варвару Баранову, более известную под именем Лили, нашли под лестницей, задушенную. Как выяснилось, последней в живых ее видела горничная, которая показала, что вы господин Штерн, стояли на лестнице с мадемуазель Лили и вели беседу. И что вы, при этом, были очень возбуждены: размахивали руками, ругались...

– Послушайте! – вскричал допрашиваемый. – Горничная что-то напутала. Я, перед уходом, действительно повстречал на лестнице Лили и перебросился с ней парой фраз, но... Это была обычная, ни к чему не обязывающая шутливая беседа.

Видя волнение Штерна, следователь перешел в наступление.

– Нет. Горничная Варламова готова под присягой подтвердить, что слышала, как вы угрожали девице!

– Клевета! – Штерн сорвался на визг. – Эта стерва ненавидит меня! Она вам такого наговорит...

Бессонов подался вперед и бросил в лицо Штерну:

– Вы пойдете на каторгу, господин террорист! Не в качестве политического, а уголовного преступника! Уж я постараюсь вам это устроить.

Всеволод-Бессонов вызвал конвоира, и приказал увести арестованного.

Присутствующий при допросе секретарь, ведущий протокол, оставшись со следователем наедине, усмехнулся.

– Осмелюсь заметить, Викентий Васильевич, гнев, даже праведный, плохой советчик. Для нас, поставленных охранять правопорядок, эмоции не позволительны.

'Однако, далеко зашло у нас вольнодумство. Какой-то писаришка ничтожный дерзает критиковать старшего следователя'.

Бессонов собрался, было, укоротить нахала, да осекся, встретившись взглядом с секретарем. Глаза! Опять эти глаза...

– Впрочем, вы поступаете правильно, уважаемый Викентий Васильевич. Для борьбы с государственными преступниками хороши все средства. Отличная идея: повесить на Штерна обвинение в убийстве.

Всеволод лишь кивнул, соглашаясь.

XV. Воскресенья не будет

1

'Боже мой! Как плохо-то... О-о-о!'.

Сил нет глаза раскрыть. Одно желание – лечь и умереть. С самого дикого похмелья не бывает так хреново... А раскисать нельзя. Что-то надо делать...

Сева вновь обнаружил себя в рабочей комнате, сидящим на стуле у стены. Вокруг – тишина и порядок, все предметы на своих местах. За окном сумерки. На часах без четверти восемь. Скрип, послышавшейся со стороны двери, заставил повернуть голову. Сева вскрикнул от радости и удивления: в комнату вошел Егорыч.

– Миша! То есть... вы, Михаил Егорович!?

Шеф, ни слова не говоря, прошел к своему столу. Сел.

Это был не тот Михаил, из прошлого, а завлаб М.Е.Солнцев, каким его знал Сева до момента, когда к ним вломились бандиты, только одет странно: длинный плащ, шляпа, темные очки... В шпионов решил поиграть?

Очки начальник снял и положил перед собой. Некоторое время молчал, глядел куда-то в сторону. Севу словно и не замечал.

– Егорыч...

Они встретились глазами, и Сева поразился – чужие! Это не Егорыча глаза...

В облике начальника что-то неуловимо поменялось. Ехидная сила! Как он похож на судейского. Того, что зачитывал список обвинений Дарье Воронцовой... Нет – не он. Теперь Сева видел перед собой палача из каземата Петропавловской крепости, пытающего царевича Алексея... Опять не он! Это же энкавэдешник, член 'тройки', что судила геолога Леонтовича!

Наваждение какое-то, морок.

– О чем задумался, молодой человек?

Знакомый голос. Ба! Институтский вахтер Кордонов.

– Признал?

– Вы? – Сева не знал, что и сказать.

– А ты думал! Ха-ха-ха, – с мелким дребезжащим смешком ответил вахтер, и, уже серьезно. – Ну как, друг ситный, понравилось тебе роль вершителя судеб людских? Это еще что! Хочешь, сделаю тебя римским императором? Нероном или Калигулой, а? Тысячи людишек будут трепетать от одного твоего взгляда, страшась услышать: 'Содрать с него кожу, живьем!'. Или восточным владыкой. Только представь себе: неограниченная власть, одного твоего кивка достаточно, чтобы отправить на плаху любого, раболепствующие толпы, сотни наложниц, тысячи рабов! Что скажешь?

Сева молчал, пытаясь осмыслить произошедшее. Выходит, это вахтер манипулирует его сознанием!? Значит Кордонов тоже из Посвященных!?

– Кто вы такой?

Кордонов усмехнулся.

– Я-то? Слишком сложный вопрос, в двух словах на него не ответить. Да ты и не поймешь...

– Почему? – обиделся Сева. – Я что, такой тупой?

– Не в этом дело. Ты не умнее и не глупее любого другого парнишки твоих лет. Но! Будь ты хоть семи пядей во лбу, тебе не постичь Тайного! Для этого требуется особое Знание.

Севе не понравился пафос, которым отдавала речь вахтера.

'Распинается, как политик перед электоратом. Тоже мне, чародей! Копперфилд долбанный!'

– Для чего вы это делаете? Что вам от меня нужно?

– Для чего? Решил тебя испытать, проверить, как вы, молодежь, теперь выражаетесь, на вшивость.

Вот как! Его опять проверяют!! Или используют в качестве кролика подопытного?!

– Станете готовить меня к заброске в прошлое? В Древний Рим? К Александру Македонскому? К Ивану Грозному?.. Надоело!! Я вам не собачка, чтобы опыты ставить! Ненавижу вас всех...

– Замолчи! – прикрикнул вахтер.– Будешь тут еще сопли распускать! – и, уже спокойнее. – Во-первых, твое мнение меня не интересует. Надо будет – отправлю тебя в прошлое, будущее,.. к черту на рога. Во-вторых, какой из тебя агент? Кишка у тебя, паря, тонка. Но, и такой, можешь на что-нибудь сгодиться. Пойдешь ко мне в ученики.

Последняя фраза прозвучала не вопросом, скорее распоряжением.

– Нет, – вырвалось у Севы.

– Отчего так? Брезгуешь: мол, вахтер, мелкая сошка... Как же! Ты с докторами наук привык хороводы водить. Да я твоего Солнцева, чтобы знал, раскидал... не на атомы даже – на фотоны! Я их всех могу – в пыль!

Кордонова понесло. Видать, истосковался по слушателям. Всеволод на мгновение поддался гипнотическому действию его голоса; да и взгляд чародея завораживал, подавлял волю. Если б не клокочущая в нем злость, Сева, вполне возможно, не стал бы сопротивляться, позволил бы околдовать себя, сделать послушной марионеткой. Ярость придала ему сил. Вспомнил слова Егорыча, про какую-то 'сволочь', пустившую по его следу бандюганов. Теперь ясно, кто эта сволочь.

– Вы, Черный?

Колдун глянул презрительно, скривился в ухмылке.

– Черные, белые,.. серо-буро-малиновые, ха! Надумано это... Все одним миром мазаны, только некоторые называют вещи своими именами, а другие лицемерят, в благородство играют.

'Знакомая философия, – отметил про себя Всеволод, – мол, все люди в душе подлецы, лишь прикидываются честными. Удобная позиция для оправдания любых мерзостей'.

– Ты, Юрин, я заметил, тоже чистоплюйством маешься. Ручки боишься запачкать, – продолжал рассуждать Кордонов. – Невинных ему, видите ли, жалко! Таких, чтобы ты знал, вообще нет. За каждым – хорошо покопаться – что-нибудь, да отыщется. Но главное, чтобы управлять людским стадом, нужна сильная рука. Никакой жалости! Вот, возьми любую из мировых империй: они держались, пока у власти были сильные правители, а стоило попасться хлюпику какому, вроде российского Николашки, или Мишки Горбачева, всё тут же рушилось, державы разваливались, как карточные домики.

'Это мы тоже слыхали. Не раз. Сталинисты на митингах орут: 'Просрали великую страну!'.

– Вы, значит, считаете, что нам 'железная рука' требуется?

– Вам – да! Не мне. Я сам – власть. Верчу-кручу людишками, как мне нравится. Пойми, Юрин, или ты останешься быдлом, которым управляют сильные, или выйдешь из толпы, примкнешь к таким как я, могучим и независимым.

'Врешь, дядя. Хочешь меня шестеркой сделать. Прибрать к рукам, как опытный уголовник лопуха малолетнего, соблазнив рассказами о красивой жизни'.

– Скажите, а Велеречева тоже вы... убили?

– Кто ты такой, допрос мне устраивать!! – загремел Кордонов, и – кулаком по столу. Опять усмехнулся. – Только заблуждаешься, друг мой. Не я – ты его убил!

– Врете! – не выдержал Сева. – Я спал... Кроме того, Велеречива застрелили. Откуда у меня оружие!?

Кордонов отмахнулся:

– Для этого не обязательно иметь револьвер. Если бы ты прочитал акт экспертизы, то увидел бы, что там сказано: '...на пуле отсутствуют следы пороха и продуктов его горения'. Вывод?

– Духовое ружье?

– Соображаешь! Только ты не совсем прав. Мы, маги, можем и без технических приспособлений обойтись – силой своих легких.

– Но я-то не маг!

– А, как же ты смог с ребятами Меченого расправиться!? Не без магии ведь обошлось, верно?

Сева молчал.

– Представь себе, – продолжил Кордонов,– что так же, как ты получил биоэнергию от Солнцева, некто... – он сделал паузу, – передал тебе часть своих сил. Представил? А потом ты вылез из капсулы, выстрелил пулей в Велеречива, и преспокойно улегся обратно.

– Нет! Неправда!! Я не мог...

– Не мог?! Ты сам-то веришь в это?

'Неужели, я... Возможно ли вообще такое? Здесь, наверное, да. Что если проклятый колдун внушил мне, запрограммировал на убийство, подложил незаметно пулю в карман... Нет, и еще раз нет!'.

Не желал Сева смириться с мыслью, что стал, пусть и не по своей воле, убийцей. Разве можно жить с таким грузом на душе!?

– Эй, не раскисать! С непривычки это у тебя. Ничего, пройдет. На войне – как на войне. Главное – цель! Уничтожить во имя великой идеи даже миллион-другой людишек – не вопрос.

'Да он параноик! Явная мания величия: вообразил себя Наполеоном', – решил Всеволод, и спросил:

– Что это за цель, такая?

– Очень простая: порядок, – ответил Кордонов без тени усмешки. – В Мире идет постоянная борьба... Нет, не пресловутых Добра и Зла – это выдумка чистоплюев, слабаков, моральных кастратов. Борются Порядок и Хаос. Закон – против беспредела, государство – против анархии. Разумные существа не зря появились на Земле: их задача убрать первобытный бардак и навести, наконец, Порядок. Это и есть высшая Истина! Вереречев нашел способ превращать некоторые металлы в золото. Это могло разрушить все финансовые структуры, вызвать всемирный хаос. С ним необходимо было покончить.

'Во, как! Арнольда Адольфовича убили во имя Порядка!'

– Истина, говорите... А, вдруг ошибаетесь... Раскольников, скажем,.. тоже решил, что не 'тварь дрожащая' и 'имеет право'.

– Нашел, с кем меня сравнить! Твой Раскольников слюнтяй. Раз уж пошел на 'мокрое дело' – иди до конца. А он? За зря бабку грохнул – ни себе, ни людям, да чуть в штаны не наложил. Сопля. Раскололся и загремел на каторгу – поделом ему. Я, брат, из другого теста.

– Но, ведь никому не дано знать всю истину...

– А всем хочется. Ха!

Кордонов поднялся со стула, прошелся по комнате, подошел к окну.

– Вот ты, к примеру, зачем искал философский камень? Богатства захотел? Власти? Не-е-ет. Ты, может, сам того не сознавая, хотел приобщиться к мировой мудрости.

'Что-то такое я действительно говорил Велеречеву'.

Вахтер продолжил:

– Ты, дружок, пошел по неверному пути... В смысле поисков Камня. Обычная людская ошибка: смотрят за горизонт, не замечая того, что лежит под носом, ха-ха! Пойдем, я тебе его покажу.

2

Сева покорно отправился за Кордоновым. Прошли гулкими полутемными коридорами, спустились на два лестничных пролета, вышли 'черным входом' во двор, освещенный мощными фонарями.

Вахтер бодро шагал, не оглядываясь. Сева едва поспевал за ним.

– Вот, полюбуйся!

Кордонов остановился возле каменной глыбы, чернеющей посреди институтского двора.

– Это и есть Философский камень!

'Шутка, что ли?'

– Булыган?..

Вахтер любовно похлопал камень по шершавому боку.

– Сам ты булыган. Туго соображаешь, ха-ха-ха! Впрочем, не ты один привык поверхностно смотреть, не вникая в суть. Это институтские остряки прозвали камень Философским. Году в восемьдесят четвертом в дирекции решили установить перед входом в Институт памятник Гегелю. Заказали бюст философа ленинградскому скульптору... Фамилия из головы выскочила... Ну, неважно. А для постамента выбрали 'письменный гранит', по-другому – 'еврейский камень'. Недалеко от Соловейска есть карьер, где этот камень добывают. Он в качестве облицовочного материала идет. Так вот. Привезли глыбу, выгрузили во дворе, да так и оставили. В райкоме узнали, что философу-идеалисту собираются памятник соорудить, и директора – на ковер. Вы что, говорят, обалдели!? Никакого Гегеля! Будет Энгельс стоять перед Институтом, и баста! Ну, пока суд да дело, перестройка началась. В стране – бардак. Не до памятников стало. А камень до сей поры двор 'украшает'. Вот такая история с географией, ха-ха-ха!

– Не понял, – буркнул Сева. – Егорыч пошутил надо мной, когда велел отыскать философский камень?