Текст книги "Все В Твоих Руках (СИ)"

Автор книги: Игорь, Горностаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

В преферанс играют на деньги. В любую другую игру можно играть на 'спички', 'шелобаны' или 'просто так'. В преф – только на деньги. Но деньги здесь не самоцель, это вам не обдираловка какая, не 'очко', 'бура' или 'три листика'. Там – спринт: рванул, урвал; тут – марафонский забег.

Вновь приобщиться к студенческим радостям Всеволоду привелось уже на второй месяц по завершении учебы. Вышел приказ замдиректора направить группу сотрудников Института в ведомственный пионерлагерь для расконсервации и подготовки оного к летнему сезону. Не приказ, формально, а так, устное распоряжение. Уже потом Сева узнал, что администрация заботилась отнюдь не о детях сотрудников: помещения предполагалось сдать в аренду; бойкие ребята вознамерились устроить там что-то вроде загородного клуба. Послали в первую очередь самых молодых и, по возможности, одиноких сотрудников. Вероятно, таковых оказалось недостаточно, потому были и люди солидного возраста. Женщин тоже поехало изрядно: им и отгулы нужны, да и мыть полы со стенами парням поручать бессмысленно.

Выехали в субботу в лучших традициях советских выездных мероприятий, с песнями и 'дозаправкой' в ближайшем магазине. Тон сначала задавал Жора-связист, единственный из всей компании, сносно владеющий гитарой. Настроение у него с утра было, видать, лирически-меланхолическое, и начал он с 'Миленький ты мой, возьми меня с собой' и 'По Муромской дорожке'. Институтские дамы, коих в тесном автобусе было явное большинство, дружно подхватывали. Но уже после третьего стакана 'Кавказа' настроение у Жорика поднялось столь резко, что он, без перехода, запел похабные частушки: 'Выезжали мы на БАМ, с чемоданом кожаным...'. Барышни зашикали, замахали руками и, в конце концов, отобрали у охальника гитару. Затянули любимую: 'По Дону гуляет казак молодой'. Цыганка в ней, как водится, опять нагадала деве смерть в 'быстрой реке', вызвав приступ неподдельной грусти исполнительниц.

Сева пока только приглядывался к новому коллективу. Ухо следовало держать востро: всё, поди, сплошь ведьмы да колдуны кругом. Кроме, кажется, Жорика – невозможно представить человека с магическими способностями, вдрызг пьяного от бутылки 'бормотухи'. Вот та, блондинка, Симочкой, вроде бы, зовется – колдунья, чистой воды: голос, взгляд, повадки все,.. точно – ведьма. Хотя они, наверное, должны быть брюнетками? Ну, тогда, Ирма – глазищами-то как стреляет, и улыбается плотоядно. Что у нее на уме?

Опасения Севы, как будто, не подтверждались. Работа по благоустройству лагеря оказалась достаточно рутинной: мытье полов и окон, выгребание куч мусора, собирание и сожжение прошлогодних листьев... Никакой магии здесь не требовалось. Женщины исполняли обязанности уборщиц, мужчины – разнорабочих: поднеси, унеси, поставь, убери, прибей, отдери. Колдуньи, с грязными тряпками в руках? Маги, кряхтящие под тяжестью перетаскиваемых железных кроватей с панцирными сетками? Смех, да и только!

Ночевать остались на месте, с тем, чтобы с утра пораньше продолжить работу, и успеть доделать все за день. Ужин с выпивкой плавно перешел в расписывание пульки.

Сева, хлебнув основательно, расхрабрился и сел четвертым за 'стол зеленого сукна', представленный, собственно, ящиком, сверху прикрытым газетой. Его партнерами были: Ирма, та, на которую он подумал – ведьма, Алевтина, тоже с повадками бесовки дамочка и Николай – серьезный мужик, явно себе на уме. Играли классику, с 'распасами в темную' и 'бомбами', по пять рублей за вист (полкопейки на советские деньги).

'Карта не лошадь – к утру повезет', – сдавая, бормотал под нос Николай.

Оказалось, что другой дежурной фразой у него была: 'Битому неймется', когда партнер после подсада начинал опять торговаться. Иногда, шутки ради, заменял 'неймется' на 'не мнется'. Он осторожничал, на прикуп не надеялся – брал игру только будучи уверенным на все сто.

Дамочки явно подыгрывали друг другу. Они не перемигивались, нет, и никаких тайных знаков, вроде бы, не применяли, но играли так, будто каждая видела карты партнерши. Когда они вистовали вдвоем против Севы, тому приходилось туго, а на распасах – и говорить нечего. Гора у Севы росла и росла, а карта все не шла. 'Карта не лошадь...', – утешал Николай, сдавая.

– Девять пик, – объявила игру Ирма.

– Вист,– отозвался вчерашний студент.

Ход был 'хозяйский'. Ирма зашла с козыря. Сева и Алевтина 'легли'.

– Только попы и студенты вистуют на девятерной, не имея взяток в трех мастях!– процитировала Ирма, раскрывая карты. У нее получалось десять взяток – 'заложилась' на третью даму в бубях, а у Севы дама была 'дурой' – одна.

Партнерши рассмеялись злым, как показалось Севе, и ехидным смешком.

У-у, ведьмы! Объегорили мальчонку. Впрочем, если честно, сам виноват – зачем полез вистовать!?

У Севы гора достигла размеров Эвереста. И хоть не корову, как говориться, продувал, а обидно. Ни кто, ясное дело, проигрывать не любит, но для мужчины просто оскорбительно, когда обыгрывает его женщина.

'Прорвусь, – решил для себя Сева.– Не может быть, чтобы, хоть раз, не пришла хорошая карта'.

У него была серия несыгранных бомб, а времени оставалось в обрез. Желая быстрее добраться до тройной, Всеволод 'спалил' одинарную и двойную бомбы 'шестериками' и ждал, теперь, 'момента истины'. Дамочки все чаще поглядывали на часы: был договор, что в двенадцать пойдет последний круг.

– Лови удачу – последние сдачи!– объявил Николай. Приемник в соседней комнате пропиликал полночь.

Николай сдавал первым, с него и начался 'круг почета'. У Севы мизерилось: две масти 'чистые', в трефах девятка, и нет, совсем, червей. Эх, кабы знать, что в прикупе! Сева колебался, прикидывая и так и эдак. Опасно, тем более на 'тройной': можно на 'паровоз' нарваться, тогда – финансовая катастрофа; с другой стороны, шанса отыграться больше не будет. Как там говорится? 'Отец сына лупил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался'...

– Эй! Больше часа не думать!– поторопила Алевтина.

– Да, подождите вы! – Сева никак не мог решиться.

– Давай, уже, рожай ежа,– усмехнулся Николай.– Не боись! Бог не выдаст – свинья не съест.

– Мизер, – объявил Всеволод. Как со скалы прыгнул.

– Ну, наконец-то! – Николай открыл прикуп. – Годится?

Сева едва не заматерился: пришли две старших червы! Положение стало аховым, почти безнадежным. Оставалось лишь уповать на то, что партнерши не угадают его снос; очень слабая, надо сказать, надежда. Снести обе червы, оставив девятку, было самоочевидным решением. Сева так и хотел поступить, но в последний миг передумал – вместе с дамой червей сбросил девятку треф.

– Ну, Севочка, – с явным злорадством произнесла Алевтина, раскрывая карты.

– Ты попал!– поддержала ее Ирма.

Всеволод изобразил на лице какую-то идиотскую ухмылку: так ему легче было контролировать свои эмоции. Да разве их проведешь, ведьм этих!? Все карты насквозь видят, не иначе. И зачем только связался с ними!?

Партнерши быстренько разыграли 'не ловленную' карту, на руках осталось по пяти штук. Наступил кульминационный момент. Сева продолжал улыбаться, но внутри сжался в комок: пан или пропал.

– Ну, что, трефу ловим? – спросила Алевтина Ирму.

– Это слишком просто... А Севочка у нас хи-и-трый, верно?– хохотнула ведьмочка.

Убить ее готов был Всеволод.

– Да-а!?.. М-м. Тогда все может быть... Значит он оставил черву.

Невероятным усилием воли Сева не дал ухмылке сойти с лица.

Алевтина взяла двумя пальчиками свою семерку червей, повернулась к Ирме:

– Так?

Ирма вдруг качнула, отрицательно, головой.

– Нет?.. Как знаешь.– Алевтина положила карту на место. Зашла с треф.

Сева шумно выдохнул и мысленно перекрестился. Пронесло! Раскрыл карты.

– Ну, вы даете! – буркнул Николай.– Сто процентов – 'ловленный' был мизер!

Дамочки не выглядели расстроенными, наоборот, похоже, остались довольны, что все так мирно разрешилось. Сева списал, не скрывая радости, восемьсот очков с горы и сразу вышел в плюс. Пулю закончили, практически, по нулям.

– Повезло тебе, Сева! – проворковала Ирма, складывая карты.

– Значит – в любви не повезет, – хохотнул Всеволод.

– Не везет в картах – в любовь и не суйся, – выдала свою формулу известной поговорки Алевтина, и так посмотрела на молодого человека, что у него перехватило дыхание. Гремучей смесью откровенного вожделения и соблазнительной фривольности был наполнен ее взгляд; так смотрят, наверное, самки на своих избранников во время брачных игр.

Сева вышел на крыльцо, закурил. Эмоции переполняли парня. Алкоголь еще не выветрился из головы, но сильнее водки пьянила неожиданно удачная концовка игры и, главное, взгляд, которым одарила его Алевтина.

Ночь была ясной и по-северному прохладной. Сева пожалел, что не накинул куртку. Сделав три-четыре затяжки, он отшвырнул сигарету, собрался, было, войти в дом, но столкнулся в дверях с Алевтиной. Сева посторонился, пропустил женщину, да так и остался снаружи. Алевтина обернулась, блеснула обворожительной улыбкой.

Они шагнули друг другу навстречу. Сева неумело обнял женщину, не рассчитал силы, сделал ей больно. 'Медведь', – прошептала Алевтина, прижимаясь губами к его рту.

Закачалась, закружилась ночь, подхватила и понесла парня в диком хороводе. Мир раскололся, рассыпался в прах. Не было на свете ничего, что могло бы сравниться с необыкновенной сладостью колдовского поцелуя...

– Мам, ты где? – раздался вдруг голос Николая.

Иногда бывает так, что видишь молоденькую девушку, почти девчонку, и вдруг замечаешь рядом с ней сына-школьника. Иногда видишь женщину, и не знаешь, это молодая мама с дочкой, или молодящаяся бабушка с внучкой. В таких случаях бывает некоторое недоумение, которое улетучивается через секунду. Но когда лысоватый мужик сорока с лишним лет называет ту, с кем ты обнимаешься мамой – тут слетают любые колдовские чары.

Севу будто током шарахнуло. Так, видимо, чувствовал себя пушкинский кудесник, добившийся любви Наины. Морок тут же разлетелся, словно его и не было вовсе, оставив лишь вкус поцелуя на губах.

Алевтина отстранила парня и отозвалась:

– Я здесь, Коля, подышать вышла.

'Да ведь ей за шестьдесят', – озарило Севу. Целовался со старухой! Чувства стыда и досады овладели им, внесли в душу смятение, хаос в мысли.

На крыльцо вышел партнер по преферансу.

– А, вот вы где... Сева, пойдём, поговорим.

'Ну, вот. Сейчас он еще за мамину честь вступится. Неужели видел? Или догадался?'.

Когда отошли достаточно далеко, Николай сказал:

– Ты Сева, на Алевтину не обижайся. Ведьма, она ведьма и есть. Я по молодости переживал сильно, а сейчас отношусь к её выходкам поспокойней. Ведь будь она мужчиной, никто бы и внимания не обратил: подумаешь, шестьдесят пять – 'седина в бороду, бес в ребро'. А к женщине другое отношение.

Сева молчал, сочтя это самым лучшим в данной ситуации.

А Николай продолжил:

– Обычно она чары не сильные наводит, так что за здоровье не беспокойся. Но я на всякий случай попрошу Ирму, что бы она проверила и зачистила, если что. А ты, это... Не рассказывай никому, лады?

2

Обратно с 'субботника' возвращались смурными. Клевали носами, сопели, кто-то даже похрапывал: не выспались, да и малость перебрали, накануне. Но были и такие, кому все нипочем.

Трое мужиков 'в возрасте', как ни в чем не бывало, извлекли из сумок заначки. Разлили. Предложили и Всеволоду: тот все переживал, заново, вчерашнее приключение с Алевтиной. Сева пить не стал, однако поддержал беседу, постоянную спутницу всякого российского застолья, пусть даже оно происходит где-нибудь у заднего крыльца продмага, среди пустых ящиков, или, как сейчас, в поездке.

– Вы у Солнцева трудитесь?

– Да.

– Всеволод Кириллович?

– Да... А откуда вы меня знаете?

– Ну, батенька, у нас институт маленький... Все всё знают. Кстати: Арнольд Адольфович.

– Очень приятно.

Назвались и двое других. В лицо Сева, конечно, знал всех, или почти всех, институтских, но по-настоящему только начинал знакомиться.

Мужики, выпив и закусив остатками колбасы, предались воспоминаниям, благо свежий человек подвернулся. Сева не стал лишать 'старичков' удовольствия почесать языки, да и самому было интересно: собеседники-то попались не совсем обычные.

Арнольд Адольфович, маленький, кругленький живчик, рассказывал:

– ... Еще перед войной было дело: покупали наши что-то там у американцев. Что-то для самолетов. Денег, естественно, в стране нет, утварь церковную и картины стоящие уже продали, золота жалко – что делать? А тут штатовцы сами проявляют инициативу: а хотим, говорят, на обмен, русский драгоценный камень. А, именно – александрит. Но тот камень не то что редкий, а очень редкий. Если говорить о ювелирно пригодных образцах. Интересен он тем, что при дневном свете зеленый, а при свете свечи, допустим, малиновый. Вот, к нам и приезжает представитель ГПУ или НКВД, не помню, как они тогда обзывались. Идет к директору. Тот перепихивает на руководителя подразделения новых форм. Ванадий Павлович тогда был у них руководителем. И что придумал Ванадий? Взять простой искусственный корунд, красный, и заставить его терять цвет под солнечным светом. Как? Элементарно: добавить примесь ванадия! Вот такой у него вышел, хе-хе, каламбур.

– И что, получилось? – удивился Всеволод.

– А то! Американцы уже потом, спустя время, сами наладили производство таких, с позволения сказать, александритов, даже запатентовали придумку нашего Ванадия, как собственное изобретение! Хе-хе.

Сева был немного разочарован: думал, расскажут о колдовстве каком-нибудь, о магии, а тут... технический трюк просто.

– Далась вам эта магия, – сказал, посмеиваясь, Доктор (так называли сверстники второго участника 'застолья'). – Думаю, что всякий истинный ученый немного волшебник... или, по крайней мере, иллюзионист. Литераторы привыкли изображать нас рассеянными чудаками, беспомощными в повседневной жизни, такими, знаете, 'не от мира сего'. Заблуждаются! Вот, в качестве примера, малоизвестный факт из биографии известного итальянского ученого, жившего в Пизе. Он подрабатывал на жизнь тем, что спорил с заезжими туристами на деньги: что быстрее упадет с башни, ядро железное или бумажное ядро в деревянном ящике, трехфунтовое или двенадцатифунтовое? И достижения фундаментальной науки приносили ему немалый доход!

Посмеялись. Сева, напустив на себя умный вид, добавил:

– Наверное, ядро в ящике будет дольше падать: сопротивление воздуха больше. Только разница во времени ничтожная, и ею можно пренебречь.

Молчавший до сих пор Савич, долговязый мужик в очках с толстенными стеклами, усмехнулся:

– Пренебречь, говорите... Как сказать. Помню случай: человек за воздух, как за соломинку ухватился... Я тогда у 'естественников' работал, и ездил в командировки с геологическими партиями. На приполярном Урале было. Вертолет вез домой с вахты бригаду проходчиков. Мужики, как обычно, выпивали. Одному закурить захотелось, что в вертолете запрещено категорически – в салоне емкости с горючим находятся. А тому – море по колено. Сидит, дымит. Заглядывает к ним ботмеханник, и на мужика: 'Ты чего делаешь! А ну, бросай курить здесь!'. Проходчик, спьяну, понял приказ в буквальном смысле. Прежде чем бортмех успел ему помешать, открыл входной люк, окурок выбросить. Ну и, вслед за охнарем, сам вывалился. С высоты нескольких сотен метров падал. Комментарии, как говориться, излишни. Но! Мужик в свое время в ВДВ служил. И, постарался, как его учили, погасить, на сколько возможно, скорость. Раскрылился в тулупе своем. Перед ударом сгруппировался. Спасло его, в первую очередь, конечно, то, что упал на заснеженный склон. Но и грамотное поведение не последнюю роль сыграло. Отделался переломом конечности. Только ведь удача, она дама капризная: сегодня так повернется, а завтра – другим местом. Вот и проходчик не избежал-таки печального итога. Он так усердно обмывал свое чудесное спасение, что однажды уснул, пьяный, на улице, и замерз насмерть. В этот раз не помог и тулуп.

Помолчали. Разлили по второй. Выпили.

– Савич,– обратился к долговязому Арнольд Адольфович, хрумкая огурчиком, – расскажи, как у вас проходчик лошадь напугал.

– Да, – с готовностью откликнулся Савич, – был такой случай. Один проходчик, Вася, здоровый жлоб, придумал, как, не вылезая из спального мешка, выходить по нужде. Прорезал дырки и, как приспичит, сунет ноги в сапоги и прямо в спальнике идет за палатку. Раз после смены работяги отсыпались до обеда: у них выходной был. Васе забожалось выйти. Он, как обычно – ноги в сапоги и на улицу. А тут начальство подъезжает к лагерю на лошади. Ну, лошадь видит, спальный мешок идет навстречу, напугалась, бедная, как заржет и в сторону от этого приведения! Начальство – кубарем с лошади. Досталось потом Васе за рационализацию.

– Не оскудела земля русская талантами! – воскликнул Доктор. – Изобретатели-самородки. Ломоносовы!.. Кстати, о Михайло Васильевиче. Он, как известно, утверждал: 'Если где-то убавится, то в другом месте, обязательно столько же прибавится'. Почему-то принято считать, что Ломоносов пришел к такому умозаключению, проводя химические опыты. На самом же деле эта взаимосвязь касается в первую очередь экономики, и была выявлена будущим академиком еще в Холмогорах, когда юный Миша торговал рыбой.

Подвыпившие кудесники-ученые дружно рассмеялись. Доктор, как в дальнейшем узнал Сева, любил сочинять байки и анекдоты о знаменитых людях, по-своему интерпретируя знакомые всем факты.

Разговор катился, перескакивая с пятого на десятое. Известное дело: обо всем на свете успевает поговорить русский человек за чаркой вина.

– Кстати, об экономике, – открыл новую тему Арнольд Адольфович. – Помню, был я в Ленинграде в командировке. Году в сорок седьмом, пожалуй. И надо же, порвался ботинок, стала подошва отходить, просить каши. Я – к мужичку, что в будке сидит, и ботинки с сапогами починяет. Снял ботинок, сижу, жду... Он его прошивает и у меня спрашивает: 'А сам-то, кто по профессии?'. Что ответить? Колдун? Волшебник?

Компания понимающе захихикала.

– ... Ну, я и говорю чистую правду, как в трудовой книжке и командировочном удостоверении записано: 'Старший научный сотрудник'. Молчит сапожник. Переваривает услышанное. А после и выдает: 'Плохо в наше время без специальности'.

– Дак, это завсегда так было... Кто руками умеет работать – с голоду не помрет... Один знакомый слесарь говорил: 'Меня цена на водку не колышет. Пусть себе повышают. Видишь эту деталь?! Она как стоила бутылку, так и будет стоить!'. Ха-ха-ха.

– Вот! Умеют люди... А мой-то, лоботряс, пока учился в университете, все письма слал: вышлите, мол, денег... Мы, в свое время, стеснялись у родителей просить. Вагоны разгружали ночами... Да, о чем это я? А, так вот. Письма сынуля перестал писать – телеграммы в ход пошли. Под конец прислал такую: 'Пятьдесят. Миша'. Я ему тоже послал: 'Не шикуй зпт не подписывайся тчк Я и так знаю что ты Миша тчк'... До сих пор сидит, фактически, у меня на шее. Хоть у самого взрослые, уже, дети...

– А в каких годах ваш сын учился? – спросил Сева.

– В конце пятидесятых.

'Вот это да! – удивился Сева, про себя. – Сколько же лет ему?! А, ведь не скажешь по виду'. Выглядел Арнольд Адольфович лет на шестьдесят, максимум. И вообще, Сева убедился: бесполезно пытаться определить возраст человека, особенно если тот работает в их Институте.

Не обошли вниманием и прекрасный пол – вечную тему, наряду с футболом и политикой.

–... Я заметил, что у женщин слабо развито абстрактное мышление. Они привыкли думать конкретно. Вот один пример. Рассказываю знакомой анекдот: 'В бар заходит голая женщина и спрашивает коньяку. Бармен таращит на нее глаза. Женщина: 'Ты что, голых баб не видел?'. Бармен: 'Видеть то я видел. Мне интересно, откуда ты станешь деньги доставать'. Знакомая задумалась, а потом заявила: 'Так она же натурой расплатится'. Ха-ха-ха!

– Это бы ей много коньяка досталось...

– Фи! Еще старина Мюллер говаривал: 'Предпочитаю водку. От коньяка я совею'.

– Не скажи. Если хороший коньяк...

– Дубильные вещества в нем. Водка – чистый продукт. Вот у нас, на восьмом стенде Иванов работает, Федор Степаныч. Подсчитал, что выпил уже цистерну. Три с половиной тонны. Смог бы он столько коньяка выдуть? Никогда в жизни!

– Ты, Сева не верь им! Не водку пил товарищ Иванов, а разбавленный спирт. И не бери, бога ради, с него пример. Наш Степаныч – бывший бортмеханик. Еще в войну летал. После уволили его из армии за пьянство. Он в гражданскую авиацию пошел, на родину – в Красноярск. Летал на новых, тогда, 'Ил-14'. Пить хотел бросить, да на его беду в самолетах в качестве противообледенителя применялся этиловый спирт. Разве тут бросишь?! Иванову чуть-чуть оставалось летать до пенсии, когда турнули его с работы. Опять за пьянку. Куда с пятном в трудовой податься? В края суровые только. Перебрался на северо-восток, в Якутск. Приняли. Летал. Опять начал куролесить. Выгнали. Подался еще севернее. И, в конце концов, очутился на краю земли, в Певеке. Дальше только Северный полюс. Оставалось налетать буквально десяток часов, но Степаныч опять запил. Выгнали. Пригорюнился наш Степаныч – накрылась пенсия! Тут один приятель посоветовал ему пойти в парашютный десант (тушение лесных пожаров). Туда, мол, всех берут, и прыжки приравниваются к летным часам. Деваться некуда, пошел. Оказалось, правда: десантники, сплошь уволенные за пьянку летуны.

Объяснили им, что к чему. Пришло время прыгать. Посадили в самолет, летят. Иванов и так был еле живой с похмелюги, а глянул в люк – вовсе муторно стало. Но как подумал, что пенсии не будет, закрыл глаза, и – вперед! Вывалился наружу, будто мешок с натуральным коровьим удобрением.

Два месяца прослужил Степаныч в десантниках, заработал пенсию. А под конец в наши края попал: у нас сильно в тот год леса горели. Тут и познакомился Степаныч с кем-то из институтских. Позвали его к нам работать. Тридцать лет уже...

Автобус катил по улицам Соловейска. Спящих растолкали, пустую тару и мусор убрали. Сева, вдруг вспомнил историю, рассказанную Арнольдом Адольфовичем в самом начале беседы. Он подсел к шустрому старику.

– Арнольд Адольфович, вы про камень говорили, про александрит, и я подумал... В общем, меня проблема философского камня интересует.

– Да?! – 'мужичок с ноготок' умудрился глянуть на Севу сверху вниз. – С каких же, разрешите полюбопытствовать, позиций интересует вас данная проблема?

– Ну... – замялся Всеволод, – с разных. Откуда взялась идея философского камня? В каких направлениях велись поиски?..

– Вам, должно быть, Солнцев дал поручение отыскать камень, а? Верно? Ну, что ж. Заходите ко мне, в 47 кабинет. Потолкуем.

VIII. Ведьмочка

1

Дверь отворилась резко: было слышно, как ее толкнули, как дрогнули в раме стекла...

Юрин не обернулся. Он сразу догадался, кто вошел: вместе с потоком воздуха в комнату ворвалось душистое облако. Эти духи спутать невозможно ни с чьими другими. Парфюм, попадая на нежную женскую кожу, обязательно несколько меняет свой аромат. Даже если две девушки пользуются одинаковыми духами – всегда можно с закрытыми глазами понять, кто перед тобой. А запах, вызывающий странные ассоциации, – с огнем и снегом одновременно, – мог принадлежать только ей.

– Я так и знала, что это ты здесь сидишь. Задерживаться после работы способны или старые маразматики, которым не хочется идти домой к женам-стервам, или молодые карьеристы, желающие заработать у начальства дополнительные баллы...

Ирма, не дожидаясь приглашения, пододвинула стул и уселась где-то за правым плечом Севы. Он нарочно не отрывался от текста, делая вид, что поглощен работой.

– Кто же я, по-твоему? Маразматик или карьерист?

Сева включился в игру, не задумываясь о возможных последствиях. Обычная осмотрительность изменила ему. А ведь предупреждали, предостерегали: ни в коем случае не отвечай на заигрывания ведьм.

– Ты? Карьерист конечно. Честолюбивый, как всякий молодой специалист. К тому же не растерял еще иллюзий – веришь, что способен оставить след в науке. Тем более в такой мало исследованной области, как паранормальные явления.

Сева усмехнулся: все-то вы про нас, мужчин знаете... Считаете что все. Ну, да, конечно, честолюбив. Но не наука же загнала его на широту между Архангельском и Мурманском. Откуда Ирме знать, что у него не было выхода: или в армию офицером-двухгодичником, или сюда, где 'даже летом холодно в пальто'. Спасибо, хоть Восточная Европа, а не Западная Чукотка. Там ведь тоже есть филиал отделения РАН. А что торчит, когда все уже сидят у телевизоров, так не от желания выслужится. Наоборот, из-за собственной нерадивости: дотянул до последнего, а шеф требует: вынь да положи ему отчет к запланированному сроку. Кроме того, выбор-то невелик: или в общаге маяться со скуки, либо тут вечер скоротать.

– Ну, хорошо. Я – карьерист. А сама что здесь делаешь?

Поняв, что изображать трудягу нелепо, Сева чуть повернулся на своем крутящемся стуле и оказался почти напротив женщины.

Молодой специалист, когда еще только знакомился с сотрудниками института, начал было обращаться к Ирме на 'вы', – как-никак старше его на тринадцать лет, – но она воспротивилась, шутливо заявив, мол, 'выкать' – значит видеть в ней старуху. А она вполне еще молода, даже просто – юная.

Вот и сейчас она будто студентка-первокурсница звонко и охотно рассмеялась, закинув головку и демонстрируя жемчужные зубы и тонкие ноздри.

– Я? Люблю работать в одиночестве. Дома никто не ждет, а дел накопилось – вагон и маленькая тележка.

Сева сам не заметил, как с готовностью побежал по приготовленной для него дорожке:

– Значит мы – товарищи по несчастью!

Ирма кивнула. Пристально посмотрела на молодого человека и улыбнулась, еще раз блеснув действительно красивыми зубками: берегись Сева, попадешься мне в сети, не вырвешься. Он как будто только теперь разглядел насколько хороша чертовка: густые темно-каштановые волосы, великолепная, без признаков морщин кожа, замечательная фигура...Эх, если бы не возраст. Впрочем, Сева слышал от видавших виды мужиков, что женщины и в пятьдесят бывают невероятно сексуальными и охочими до молоденьких парнишек. Яркая тому иллюстрация – случай с Алевтиной. Он вдруг густо покраснел: не разучился еще стесняться мыслей 'про это', и, кроме того, вспомнил об оставшейся в Питере Жанне, которую считал невестой. А главное, Ирма была профессиональной ведьмой, (Сева узнал от Егорыча), в буквальном смысле этого слова; хотя по ведомости она, наверное, проходила каким-нибудь старшим лаборантом-экспериментатором. Ведьма, разумеется, не в средневековом понимании, а в том контексте, который возник в конце двадцатого века: человек, наделенный экстрасенсорными способностями, сильнейшей биоэнергетикой.

Ирма пододвинула стул к столу. Севины колени чуть не уткнулись ей в бедро, да и лицо оказалось в опасной близости от темных чувственных губ.

– Дай руку! Предскажу судьбу. Что было, что будет...

Щеки коснулось горячее дыхание собеседницы. Сева ощутил сильное стеснение в груди. Ирма сжала его запястье ладонями. Какие они сухие у нее. И сильные. Да, кажется, влип...

Ирма провела по его ладони пальчиком с наманикюренным ногтем.

– Ты романтическая натура, Всеволод! Эмоциональный... увлекающийся, но... застенчивый. А это что... ай-яй! У тебя еще не было интимных связей с женщинами!

Сева грубо вырвал руку. Какого черта! Лезет, беспардонно, в его личную жизнь. У любого лица мужского пола обвинения в девственности вызывают неприятные эмоции...

– Извини. Я не хотела тебя обидеть. Ничего тут такого – все еще будет! В будущем у тебя...

– Не надо! Я не хочу знать про будущее.

Ирма улыбнулась открытой, располагающей улыбкой.

– Боишься судьбы? Зря. Карму нужно принимать, как есть: без страха и сожалений! Кроме того – у тебя все будет хорошо.

Она встала, зашла с другой стороны стола, села там.

– Чего ты боишься? Дай левую руку.

Сева нехотя выполнил просьбу. Теперь, когда между ними оказалась заваленная бумагами столешница, он почувствовал себя гораздо комфортней.

– Раз, два..., три, четыре. Четыре женщины будут любить тебя! Двух будешь любить ты. Но женишься... ай-яй, на нелюбимой...

– Как? Нет, не верю! Я ее...

Сева осекся. Любит ли он Жанну? Ну, да, наверное... Конечно! А вот, женится ли он на ней, как договорились? Дождется ли она?

Спросить у Ирмы? Соврет, конечно. Тоже мне, гадалка нашлась, хотя... Эти чертовы ведьмы, как утверждают, действительно обладают кое-какими способностями. Не зря с ней опыты ставили. А потом уже придумали ей же поручить результаты тех опытов обрабатывать.

Ирма нажимала на ладонь как-то по-особому, там появлялись новые линии, которые гадалка разглядывала под разными углами, крутя Севину руку как врач.

– Про твою невесту Жанну я тебе не скажу, – усмехнулась Ирма. – Ты мне не веришь, зачем зря тебя волновать?

2

Лампа дневного света под потолком неожиданно замигала и погасла. Остались две глубокого розового цвета полосы. С вечерними сумерками остался один на один настольный светильник старой конструкции с большим цилиндрическим абажуром.

На лицо женщины легла неровная тень, лишь глаза, – ведьмовские, колдовские очи, – горели, прожигая Севу насквозь. От нее пробежал по руке ток, какой-то биоэлектрический разряд, кольнувший парня прямо в сердце, растекшись, затем, по всему телу, заставив затрепетать в чувственном угаре. Она переплела свои пальцы с его, гладя другой рукой запястье. У Севы не осталось ни сил, ни желания, остановить ее. Женщина оплела руками его шею. Теперь они пребывали в очень неудобной позе, разделенные столом.

Ирма с элегантной легкостью села на полированную крышку, перекинула ноги на его сторону, попутно смахнув на пол подолом юбки несколько листов. Не слезая со стола и не отпуская парня, она прижала его голову к своей груди. Он неуклюже обнял женщину за талию, задыхаясь в жарких объятиях, беспомощный, словно муха в паутине. Ирма взъерошила волосы парня и чуть оттолкнула его от себя, явно играя, как кошка с мышкой.

Да она просто решила посмеяться! Послать ведьму ко всем чертям... А это еще что!?

Ирма так и сидела на столе, чуть откинувшись назад, опираясь прямыми руками. На ней была узкая юбка и черный облегающий свитер. И вдруг – одежда стала просвечивать, будто тонкий капрон. Сева отчетливо видел ее соски на аккуратных грудках, плоский живот с продолговатым пупком, узкую полоску кружевных трусиков...

Горло сдавило спазмом, окончательно нечем стало дышать; удары сердца слышны, должно быть, в коридоре. Сева с минуту любовался полуобнаженным телом, пока не застыдился, – нельзя так откровенно пялиться, – отвел глаза. А когда вновь посмотрел на женщину, то увидел на ней те же, обычные, свитер и юбку.