Текст книги "Лето в Жемчужине"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

6. Зоя уезжает на юг

Прошло несколько дней.

Настала суббота, когда Зоя вместе с отцом и сестрой Надей уезжала на юг.

Суббота была жаркая и пыльная, а Зоин поезд уходил вечером, в десять часов.

Весь день Витя и Зоя провели вместе: укладывали вещи в желтый чемодан, ходили за покупками, были на городском пляже, купались и загорали.

Лежали на горячем песке и молчали. Чудно. И Витя, и Зоя неожиданно, без всякого повода, застеснялись друг друга, им было неловко. Витя совсем не хотел, чтобы Зоя уезжала, и в то же время думал: «Скорее бы наступил вечер, и она уехала», и все это было совсем непонятно.

Зоя казалась грустной и задумчивой. Она чертила что-то спичкой на песке. Витя посмотрел и вспыхнул: на песке круглыми буквами было написано: «Витя».

– Мы уже стали совсем взрослыми, правда? – спросила Зоя.

– Это как взрослыми? – не понял Витя.

– Ну, мне тринадцать лет, а тебе скоро четырнадцать, – тихо сказала Зоя и посмотрела на Витю внимательно и строго. – Ты мне будешь писать письма?

– Конечно, буду. А какой адрес?

– Вот адрес. – Зоя потянулась, взяла со скамейки свой сарафан и вынула из кармана бумажку. – На.

На бумажке было написано: «Гагры, Главпочтамт, до востребования. Чернышеву В. П. (для Зои)».

– В Гаграх море и горы? – спросил Витя.

– Море и горы. А что?

Витя подумал и спросил, глядя в зеленые с коричневыми крапинками глаза Зои:

– Твой отец много денег получает?

– Много! – сказала Зоя с вызовом. – И что дальше?

– Да ничего… Все-таки было бы лучше, если бы все люди одинаково получали, правда?

Зоя насмешливо прыснула.

– И уборщица, и какой-нибудь знаменитый академик? – спросила она, и Витя увидел, что щеки Зои покрылись розовыми пятнами.

Они сидели в кафе-мороженое и ели пломбир, когда Зоя неожиданно спросила:

– А зачем тебе знать, сколько получает мой папа?

И Витя сказал прямо:

– Скажи, мне очень важно знать: Владимир Петрович честный человек?

Зоя вскочила и крикнула в лицо Вите:

– Он честный! Он честнее всех! Понятно?

На Витю и Зою стали оглядываться за соседними столиками.

– Ты что? – тихо сказал Витя. – Я же тебе верю.

– Правда, веришь?

– Конечно!

Зоя сразу успокоилась, села и стала доедать свой пломбир.

– А Люська не верит, – сказала Зоя.

– Люська?

– Да.

– Но почему?

– Не знаю. – Зоя задумалась. – От них отец ушел. К другой. Понимаешь?

– Понимаю…

– Ничего ты не понимаешь! – почему-то разозлилась Зоя. – Люська – моя лучшая подруга была. А теперь… Знаешь что? Пошли в кино. В «Космосе» «Дождливое воскресенье» идет.

Вите стало легче – разговор получался тяжелым и томил его.

«И зачем начал расспросы?» – подумал он и сказал:

– Для взрослых кино. Не пустят.

– Там у меня знакомая билетерша, – сказала Зоя. – Соседка.

У кассы никого не было – дневной сеанс. Билетерша оказалась совсем не соседкой, но Витю и Зою пропустили без всяких разговоров.

В пустом зале сидело несколько парочек, а первые ряды занимали пенсионеры и ребята лет семи-восьми.

После журнала начался фильм «Дождливое воскресенье». И, если хотите знать, лучше бы этот фильм не начинался совсем. Витя и Зоя постоянно краснели, хорошо еще в темноте не видно. Дело в том, что фильм был про любовь и очень нудный. Все время ссорились и мирились парень и девушка и постоянно целовались. Еще была вторая девушка, блондинка с длинными стройными ногами (Витя о ней смущенно подумал: «Красивая») – она отбивала парня у первой девушки. В общем, волынка и сплошная скука. И чего пенсионеры развздыхались? Когда вышли из кинотеатра, начинался вечер: солнце спряталось за крыши домов, а по улице шли поливальные машины, после них пахло дождем и полем.

Зоя и Витя не смотрели друг на друга и молчали.

Чтобы хоть что-то сказать, Витя ляпнул:

– Все это – мура.

Зоя остановилась и строго посмотрела на Витю:

– Что мура?

– Ну, фильм.

Зоя всплеснула руками:

– Ты ничего не понимаешь в жизни! Это же картина о высоких чувствах. Как она его любила, если все прощала и прощала! – Зоя посмотрела на Витю с превосходством и насмешкой. – А вообще-то ты знаешь, что такое любовь?

Витя не очень знал, что такое любовь, и поэтому спросил, даже надменно:

– А ты-то знаешь?

– Я? – ахнула Зоя. И дальше не захотела разговаривать. Опять шли молча – до самого Зоиного дома.

«А что если она меня любит? – осенило Витю. – Ведь сказала: мы уже взрослые. Что же делать? Может быть, надо купить цветы вон у той тетечки? Так у меня же денег нет. Или… Надо теперь говорить с ней на «вы»?»

Они стояли у подъезда.

– Вам, Зоя, всегда нравятся скучные фильмы, – сказал Витя и внутренне похолодел.

– Ты что, очумел? – искренне удивилась Зоя. – На солнце перегрелся, бедняжка. Иди отдохни. И помни – ровно в девять. Вечно ты опаздываешь.

Зоя скрылась в темном подъезде – как растаяла.

А Витя думал: «Нет, я и правда, не знаю, что такое любовь. Только Зоя очень хорошая девочка. Может быть, когда мы вырастем, то станем мужем и женой».

Подумав так, Витя Сметанин начал неудержимо краснеть.

…На вокзал приехали, конечно, слишком рано – до поезда оставалось еще сорок пять минут. Поставили чемоданы и стали ждать. Витя незаметно присматривался к Владимиру Петровичу. Нет, не может он воровать! Лицо строгое, волевое, волосы седые. Весь он такой внушительный. И чтобы…

– Ты что это меня разглядываешь, рыцарь? – спросил вдруг Владимир Петрович.

– Я?..

– Ты, ты, – и в лице Владимира Петровича промелькнуло вдруг что-то нехорошее. Какая-то настороженность. Или это показалось Вите? Конечно, показалось.

– Нет, я ничего, – пролепетал Витя. Выручила Зоя:

– Папа, мы пойдем на мост, посмотрим, как поезда проходят. Можно?

– Идите. Только ненадолго. Даю вам десять минут. – И Владимир Петрович взглянул на часы.

А Надя, старшая сестра Зои, ничего не видела и не слышала – она сидела на чемодане и читала книгу.

Мост перекинулся через все железнодорожные пути. И в обе стороны разбежались зеленые, красные, фиолетовые, белые огни; двигались вагоны, покрикивали маневровые паровозики, внизу была шумная и суетливая жизнь, и далеко был виден сиреневый, уже ночной, горизонт, смутные громады домов. Стал нарастать грохот, и скоро показался электровоз в ярких огнях, он с трубным ревом пронесся под мостом, а за ним летели товарные вагоны, платформы с лесом, с новенькими белыми «москвичами», с какими-то машинами. Мост стал содрогаться в такт постукиванию колес на стыках. И было немного страшно.

Промчался товарный поезд. Только три красных огонька уносились в черноту летнего вечера, и Зоя сказала грустно:

– Вот и я сейчас уеду.

Витя промолчал. Немного защипало в груди и стало Вите, если уж говорить правду, очень тоскливо.

Зоя уедет, а он останется один в городе. Зоя увидит незнакомые города, моря, горы. А он будет отдыхать в какой-то деревне, в Жемчужине. И название-то, наверно, в насмешку дали.

– Зоя, Зоя! – Надя бежала к ним по ступенькам. – Ты что? У папы больное сердце! Уже посадку объявили.

«Вот. И сердце у него больное», – подумал Витя.

Дальше все получилось очень быстро. Подошел поезд, люди ринулись к нему, стали искать свои вагоны; равнодушный голос сказал, перекрыв гул перрона: «Стоянка четыре минуты», и вот уже Зоя выглядывает из-за плеча проводницы с желтым флажком трубочкой, машет Вите рукой, а вагон медленно уплывает, все быстрее, быстрее стучат колеса.

– Витя! – кричит Зоя. – Обязательно пиши!

Мелькают, мелькают вагоны. Лица, улыбки, голоса. И вот уже три красных огонька убегают от Вити в темноту, к далекому отступающему горизонту. Разошлись провожающие, опустел перрон.

Витя затосковал. И не хотелось уходить отсюда – где поезда, беспокойство, движение, дух странствий. Сесть бы в поезд и ехать долго-долго и через много дней оказаться в неизвестной стране и оттуда писать Зое письма. Например, так: «Зоя! Окна нашего отеля выходят на канал с зеленой застывшей водой».

Витя вздохнул и пошел к трамвайной остановке.

7. У Репы есть тайна

Пустел двор дома, в котором жил Витя Сметанин: ребята разъезжались на каникулы – кто в пионерский лагерь, кто в туристический поход, кто к морю. Только Репа никуда не уезжал.

– Мне и здесь хорошо, – сказал он Вите. – Купаться есть где? Есть. Загорать… Да у меня, если хочешь знать, личный пляж имеется. Загорай хоть целый день. И никуда ходить не надо. Хочешь, покажу?

– Конечно, хочу! – сказал Витя и подумал: «Вечно Репа что-нибудь придумает».

– Пошли!

Мальчики поднялись на седьмой этаж. На последней площадке Репа огляделся, прислушался.

– Вроде, никого? – шепотом спросил он.

– Никого… – ответил Витя, и ему стало немного жутко.

Репа полез по железной лесенке, которая вела на чердак, откинул деревянный щит люка и мгновенно исчез в нем. Потом в люке показалась его рыжая голова, и Репа зашипел сердито:

– Чего стоишь? Давай сюда! Витя быстро полез за товарищем.

На чердаке было жарко, пыльно. В узкие окна падали столбы солнечного света. Где-то ворковали голуби.

– Иди за мной осторожно. А то шаги услышат.

Прошли весь чердак и через разбитое окно вылезли на крышу. И сразу Витя зажмурился – столько солнца, света, голубого неба было кругом. И во все четыре стороны простирался город (Витя никогда не думал, что он такой огромный): крыши, крыши, крыши; зеленые пятна скверов; во все стороны разбегались улицы; и уже совсем далеко были зеленовато-дымные поля, сливающиеся с горизонтом.

– Вот здорово! – вырвалось у Вити. Репа снял сандалии, сказал:

– Скидай ботинки, босиком пойдем. Кожа скользит, упасть можно.

– Так ведь загородка.

– Загородка, – хмыкнул Репа. – На нее дунь, она и завалится.

Нагретое солнцем железо обжигало ступни.

– Ничего, не кривись. Сейчас привыкнешь, – сказал Репа, глядя, как Витя трет о штанины то одну ступню, то другую.

И правда – скоро ноги привыкли, и идти по горячей крыше стало даже приятно.

Мальчики подошли к краю крыши, осторожно встали у загородки, и Репа, заглянув вниз, сказал:

– Смотри.

Их большой дом соединялся с другим домом плоским перекрытием, наверно, этажа на два ниже. На это перекрытие спускалась железная лестница, которую сразу и не увидишь. Просто надо подойти к проему в загородке, ухватиться руками за два стержня с загнутыми краями и ногами нащупать первую перекладину лестницы.

Так и сделал Репа. Когда его голова оказалась на уровне крыши, он небрежно сказал Вите:

– Давай за мной.

Витя взялся за стержни, нашел дрожащей ногой перекладину.

Дальше уже не было страшно. Витя очутился рядом с Репой на плоском бетонном перекрытии. С двух сторон были глухие, без окон стены домов, со стороны двора поднимались кроны тополей, и по краю шла металлическая загородка, а от улицы перекрытие отгораживала стена, немного выше человеческого роста. Репа постучал по стене кулаком, и удары гулко отозвались в пустоте.

– Там трубы всякие проходят и кабель, – сказал Репа. – А под нами знаешь что? Ворота во двор. Ну, теперь представляешь, где мы?

– Представляю.

– Нравится?

– О чем ты спрашиваешь? Репа, а как ты нашел это место?

– Кто ищет, тот всегда найдет, – сказал Репа. – Ну, чем не пляж?

– Для пляжа река нужна.

Репа загадочно улыбнулся.

Итак, получался крохотный уголок, спрятанный со всех сторон от мира, весь отданный солнцу. Впрочем, была и тень: один угол Репиного пляжа накрывала густая ветка тополя. А за гулкой стеной с трубами и кабелем невнятно шумела улица.

Репа внимательно посмотрел на Витю, подумал о чем-то и сказал:

– Ладно. Отвернись и, пока я не скажу, не оглядывайся. Оглянешься – пощады не будет.

Витя послушно отвернулся. За его спиной загремели вроде бы камни, слышалось какое-то движение. Потом все смолкло. И молчание было долгим. Потом опять загремело, и Репа, наконец, сказал:

– Можно.

Витя повернулся и удивлению его не было предела: Репа, совершенно голый, лежал, подставив солнцу спину, на старом суконном одеяле. И, самое невероятное, тело его было мокрым, в каплях воды.

– Раздевайся, загорай, – сказал Репа. – И ни о чем не спрашивай.

Витя разделся, лег рядом с Репой и молчал, даже не знал, что подумать, что предположить.

– Репа, – сказал он после бесплодных раздумий, – я тоже хочу… ополоснуться водой.

Репа не ответил.

– Ты мне друг или нет? – обиделся Витя.

– Не могу, – вздохнул Репа.

– Ты мне не друг! – Витя вскочил и стал одеваться. Репа натянул трусы, и лицо его было совершенно растерянным.

– Пойми, Витек, – виновато сказал он, – это… это не только моя тайна.

Тайна! Нет, Витя Сметанин умрет вот здесь, на этом месте, под жаркими лучами солнца, но все узнает.

– Репа! Я же никому! Ни слова! Ну, хочешь, поклянусь самой страшной клятвой?

– Какая там клятва, – хмуро сказал Репа. – Просто проболтаешься, – и дружбе конец. Ясно?

– Ясно… – выдохнул Витя.

Репа подошел к углу площадки, где стена с трубами и кабелями примыкала к дому.

– Помогай. – И Репа стал вынимать кирпичи из стены и передавать их Вите.

«Как это я не заметил!» – удивился Витя.

Впрочем, заметить было трудно: кирпичи плотно прилегали друг к другу, и непосвященному могло просто показаться, что в углу обвалилась штукатурка.

Образовался довольно широкий лаз.

В нем исчез Репа, сказав:

– Не отставай.

Витя пролез за Репой.

Сразу стало прохладно. И было совершенно темно – хоть глаз выколи.

– Репа, где ты? – прошептал Витя.

Рядом вспыхнула спичка, и постепенно разгорелась свеча. Витя увидел нечто похожее на комнату. Трубы, замотанные в изоляцию, и кабель уходили в стену, рядом стоял топчан с каким-то тряпьем и цветастой подушкой («Очень знакомая подушка!» – подумал Витя); стол заменял ящик, на нем валялась пустая бутылка из-под водки, и в чайном блюдце горкой лежали окурки. Какие-то очень знакомые. Вернее, не сами окурки, а мундштуки, зажатые особым образом, немного скрученные. Где-то Витя уже видел такие окурки… Из-под топчана высовывался угол чемодана. Противоположную стену комнаты заменял картонный щит, сбитый из нескольких кусков – он отгораживал этот маленький куток от темного коридора, который образовывала полая стена с трубами и кабелем.

– Ты хотел ополоснуться! – шепотом сказал Репа. – Пожалуйста!

За топчаном стоял бочонок с водой, накрытый фанерой.

– Три ведра входит, – сказал Репа. – Только таскать трудно. Поэтому воду экономь.

Он протянул Вите алюминиевую кружку.

– Сам обольешься? А то давай я.

Вите уже совсем не хотелось обливаться, потому что в темном тайнике было холодно. Но ведь сам напросился. Он быстро плеснул из кружки на грудь, потом на живот. Кожа сразу покрылась мурашками.

– Пошли на солнце, – заспешил Витя. Ему, если признаться, было не только холодно, но и страшно.

Репа задул свечу, и сразу резко обозначился лаз с рваными краями. Было видно, как в его солнечном пространстве черными точками крутятся мушки.

Мальчики выбрались наружу, и сразу окутал их прогретый солнцем воздух.

Легли на горячее одеяло и молчали.

Непонятное беспокойство мучило Витю. Какая-то догадка вертелась в голове, и он никак не мог ухватить ее.

Да! Окурки. Такие же окурки, как в комнате Репы в то утро, когда они ездили на толчок. Такие же, как в комнате Репы в то утро, когда они ездили на толчок. Такие же, как…

– Репа, а кто здесь живет? – спросил Витя.

– Никто не живет, – неохотно ответил Репа. – Ну, бывает.

– Чего ты ко мне пристал? – вдруг вскочил Репа и зло, даже враждебно уставился на Витю.

– Можешь не говорить, – сказал Витя. – Я и сам знаю, кто здесь бывает.

– Кто? – испуганно опросил Репа.

– Пузырь! Вот кто! Скажешь, нет?

Репа лег на спину, крепко сжал глаза. Долго молчал. Наконец, спросил, вроде безразлично:

– Как ты узнал?

– А я на толчке видел, как он мундштуки папирос зажимает. Репа! – Теперь вскочил Витя. – Ты с ним дружишь!

– Нет, – глухо сказал Репа.

– Он что, бездомный? – наседал Витя.

– Отстань! Больше ни о чем не спрашивай. И так… Потом, помни: проболтаешься… Пузырь шутить не любит.

– Репа, скажи, – спросил Витя, – ты по карманам никогда не лазил?

– Да ты что, сдурел? – у Репы округлились глаза.

– Я так и знал, – с облегчением сказал Витя.

Мальчики позагорали еще немного, но уже не было ни весело, ни интересно. Что-то тяготило их.

Репа отнес в тайник одеяло. Вместе заложили лаз кирпичами.

Когда спустились с чердака, Витя спросил:

– А бизнес на толчке больше не будет?

– Нет, – сказал Репа. – Они что-то еще придумали. Не ходят на толчок. Я себе новый бизнес нашел – бутылки на пляже собираю. Хочешь, завтра вместе пойдем?

– Можно, – сказал Витя без энтузиазма. И мальчики разошлись по домам.

Весь остаток дня Витю томило беспокойство, было нехорошо, неуютно на душе.

Лучше бы не узнавал тайну Репы.

Вечером он написал большое письмо Зое. Конечно, в нем не было и намека на дневное приключение. Витя Сметанин, будьте покойны, умел хранить тайны.

8. Первое письмо Зои. Искушение

От Зои пришло письмо. Почтальон принес его вечером.

Витя лежал на кровати и читал. Зоя писала:

«Здравствуй, Витя!

В последнем письме ты сделал всего две ошибки. Молодец! Надя сказала, что в седьмом классе ты, наверно, станешь круглым отличником. Посмотрим.

Витя! Ты спрашиваешь о моей жизни на юге. Я тебе опишу все по порядку.

Живем мы у самого моря. Перебежишь через дорогу – и, пожалуйста: пляж, море плещется, кругом все загорают. Витя, море ужасно большое! Смотришь на него, смотришь и никакого края не видно, и кажется, что оно немного горбится на горизонте, там, где сливается с небом. И совсем оно не черное. Оно разное. Днем синее-синее. А вечером голубоватое и пепельное. Вот как будто голубой и пепельный цвета перемешали. Понимаешь?

А вчера мы смотрели на море закат солнца. Витя! Это невозможно описать, как красиво! Может быть, настанет время, и мне удастся нарисовать такой закат. Вот представь: на самом краю неба лежит огромный багровый шар, неяркий, на него даже смотреть можно, – это солнце, и бежит от него по морю огненная дорожка, она неровная, перепрыгивает с волны на волну, а между волнами ее нет. Просто живая дорожка получается. И кажется, что на каждой волне вспыхивают маленькие язычки пламени. Вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут.

Витя! Еще я очень обгорела и сплю теперь только на животе. Ужасно неудобно. А Гагры – симпатичный город, он растянулся по берегу моря. Горы совсем рядом, зеленые, высокие, и макушки их часто закрыты тучами.

Надя тоже обгорела и похожа на вареного рака. Она шлет тебе привет. В море, когда тихо, очень много медуз. Они плавают у берега, прозрачные, скользкие, противные. А у больших медуз в середине розовые звезды. Помнишь, в вашем дворе, кажется, на шестом этаже кто-то по вечерам все время заводил пластинку: «А я медузами питался, чтоб ей, циркачке, угодить». Не понимаю, как можно ими питаться? По-моему, сразу стошнит. И что от этого циркачке? Непонятно.

Ой, мысли ужасно путаются. Пишу тебе уже вечером, и глаза сами закрываются. Устала.

Я тебе, Витя, еще обо всем подробно напишу. Я тебе буду часто писать, а ты отвечай. Ладно?

Знаешь, Витя, вот мы ехали, ехали в поезде, и я поняла: какая же большая наша земля! И мы о ней почти ничего не знаем, почти нигде не были. Я решила: буду всю жизнь путешествовать. Я сказала об этом папе, а он засмеялся: «В тебе, говорит, поселился микроб странствий». Если такие микробы существуют, они очень хорошие. Правда?

Витя, на этом кончаю. Жди следующего письма!

Зоя».

«Скучное какое-то письмо», – подумал Витя и стал смотреть в потолок. А в комнате уже были сумерки, окно стало фиолетовым. У кровати лежал Альт и поскуливал от безделья.

…Витя и Зоя шли по широкому зеленому полю. Впереди, по тропинке, бежал Альт.

– У тебя нет ко мне никаких высоких чувств, – сказала Зоя.

– Ты для меня единственная, – Витя смело, даже с вызовом посмотрел Зое в глаза.

Зоя вспыхнула и опустила голову.

Впереди залаял Альт.

Они вышли к реке. На берегу было расстелено старое суконное одеяло, и на нем загорала блондинка с длинными стройными ногами. Альт заинтересованно лаял на блондинку, а она загадочно улыбалась и смотрела на Витю.

– Альт! Ко мне! – крикнул Витя.

Альт подбежал к Вите, Зоя прошла вперед, а блондинка прошептала:

– Я давно жду тебя, Виктор!

Она предложила Вите сесть рядом с собой.

– У меня есть яхта, – шептала блондинка, и тайник на чердаке дома, куда мы можем укрыться от всего мира. Я буду верна тебе до гробовой доски.

У Вити что-то заныло в груди, и он сказал:

– Мое сердце принадлежит другой.

Альт гавкнул и побежал вперед, к Зое, которой уже не было видно. Витя пошел за Альтом, а вслед ему летел шепот: «Вернись! Вернись! Я все равно буду ждать тебя!»

Зоя сидела на берегу и задумчиво смотрела в воду. У самого берега плавали прозрачные медузы с розовыми звездами внутри.

– Если ты меня любишь, – надменно сказала Зоя, – поймай и съешь медузу.

Витя стал раздеваться, чтобы выполнить волю той, которой навеки принадлежало его сердце.

Скрипнула дверь, в комнату вошла мама.

– Ты что в темноте лежишь? – удивленно сказала она. – И в одежде! Витя, это же распущенность. Завтра с утра не уходи – будешь помогать укладывать вещи.

Мама щелкнула выключателем. Витя зажмурился от яркого света.

– Раздевайся и ложись спать, – приказала мама, ничего не подозревая.

Альт пошел за ней на кухню клянчить какую-нибудь пищу, потому что Альт по натуре обжора.

Витя сел к столу, достал дневник, и написал в нем:

«5 июня. Глубокий вечер. Я самый несчастный человек на свете».

Почему он самый несчастный человек на свете, Витя объяснить не мог, и больше ничего писать не стал.