Текст книги "Лето в Жемчужине"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

23. Тайное да будет явным

«Газик» вырвался на шоссе и полетел к городу.

Да, Витя Сметанин рассказал о тайнике Репы и Пузыря. Он не мог объяснить, почему, но у Вити была полная уверенность, что сейчас Пузырь скрывается там.

– Тайник, тайник… – бормотал Петр Семенович, о чем-то напряженно думая. А дядя Коля сказал:

– Тайное да будет явным.

И тут Витя вспомнил Репу, его слова о том, что от Пузыря пощады не жди.

«Нет, нет, не в Пузыре дело, – смятенно думал Витя. – Я выдал тайну Репы! Выдал… Но ведь Пузырь – бандит. Они ограбили магазин, чуть не убили сторожа. Если бы я промолчал… Нельзя было молчать!»

Но все равно – на душе у Вити было неспокойно.

– А мне, сын, ты напрасно о своих знакомствах не рассказываешь, – вдруг сказал папа. Витя промолчал.

– Если б они вовремя все рассказывали! – вздохнул Петр Семенович.

Витино настроение поднялось. Потому что новые мысли пришли к нему. Так и раньше бывало. Вот Витя хорошо начал день: сделал зарядку, быстро позавтракал, надел свежую рубашку, бодро идет по улице, все у него спорится, – и Витя представляет, что его видят знакомые, видят, какой он отличный парень, как все у него здорово получается, и, посмотрите, какая решительная походка!

Сейчас Витя представлял: его видят все ребята из их класса. Он в машине опергруппы, едет задерживать опасного преступника, он – только он один – знает, где скрывается Пузырь! А если бы они видели, что совсем недавно происходило на берегу Птахи! Станешь рассказывать, ведь не поверят. Эх!..

– Около поста ГАИ останови, – сказал шоферу Петр Семенович. – Там Сорокин дежурит.

У голубой будки на перекрестке дорог «газик» резко затормозил.

К машине подбежал пожилой милиционер.

– Докладывает старшина Сорокин! – рявкнул он. – Никаких нарушений, товарищ капитан. Проехали… – Старшина Сорокин стал листать блокнот красной обветренной рукой.

– Ты погоди, – перебил его Петр Семенович. – «Москвич» проходил? Старой марки, стального цвета.

– Так точно, проходил! – бодро сказал милиционер. – Вот у меня записано: три часа десять минут. Все у них в порядке – права, багажник пустой.

– Сколько их было? – быстро спросил дядя Коля.

– Двое!

– Может, пьяные? – спросил Петр Семенович, и голос его был сердитым.

– Никак нет! – старшина Сорокин кашлянул, вежливо, в кулак. – То есть шофер, за рулем, трезвый, как стеклышко. А второй – пассажир, верно, немного выпимши. Так ведь, товарищ капитан, пассажирам ничего, положено.

– Положено… – проворчал Петр Семенович.

– Между прочим, – словоохотливо продолжал милиционер. – Очень веселый гражданин оказался. Все шутками. И песню пел. Забавную такую.

Витя высунулся из «газика» и пропел: «В городе Николаеве фарфоровый завод!»?

– Точно! – изумился старшина Сорокин. Петр Семенович тронул за плечо шофера:

– Быстро!

Стрелка спидометра перескочила цифру «100», мелко дрожала. На часах, которые светились голубым, было без пятнадцати пять. Свистел ветер. Уже совсем рассвело, хотя солнце еще не встало.

Показалась городская окраина; стали быстро надвигаться многоэтажные дома; на кольце стояли два пустых троллейбуса с опущенными усами.

«Газик» мчался к центру, к дому, в котором живет Витя Сметанин.

Никогда Витя не видел свой город таким пустым и чистым. Только дворники мели тротуары, да милиционеры стояли на перекрестках. Проехала поливальная машина, раскинув прозрачный веер воды, – и в «газике» запахло дождем; проехал хлебный фургон – и вкусно запахло теплой поджаристой коркой.

Тихо, спокойно. Но где-то близко прячется преступник. Даже убийца!.. Ведь он хотел убить их… Как все это возможно?.. И опять – в который раз! – Вите стало казаться нереальным все происходящее, и непривычный пустынный город и то, что было совсем недавно, и то, что он сейчас поведет этих людей ловить бандита…

Впереди показался их дом.

– Въедем в ворота, – сказал Петр Семенович. – И там остановимся.

…Машина останавливается под сумрачной аркой ворот.

– Только я бы просил… – начинает папа.

– Я вам гарантирую, – говорит Петр Семенович, – мальчик не подвергнется никакому риску.

– Нет, я с вами, – говорит папа.

И уже – подъезд. Витя поднимается вверх, через ступеньку. Сердце опять стучит в голове.

Железная лестница, деревянная крышка люка. Где-то внизу хлопает дверь. Голоса.

– Тише, тише, – говорит сзади дядя Коля. На чердаке сумрачно, пахнет кошками.

– Витя, дай руку, – шепчет папа.

Крыша, влажная от росы, тускло блестит.

Необъятный город со всех сторон; город, окутанный зыбкой утренней дымкой. Город похож на декорации из какого-то спектакля. Над далеким-далеким полем висит оранжевый шар солнца, и его прямой четкой линией пересекла тучка.

– А, черт, – шепчет папа. – Ботинки скользят.

По загородке ходит, покачивается голубь. На стержнях с загнутыми краями крупные капли росы.

– Здесь лестница, – шепчет Витя, – а лаз в углу, кирпичами заложен. Надо спуститься.

Витя заглядывает вниз, на «пляж» Репы. Лаз аккуратно заложен кирпичами.

«А вдруг его там нет?» – с ужасом думает Витя и слышит, как мелко стучат его зубы. Только этого не хватало!

Папа крепко держит Витю за руку.

– Оставайтесь здесь, – шепчет Петр Семенович. Первой исчезает в проеме голова дяди Коли. Пропуск в сознании – что-то не увидел, не услышал. Был или не был выстрел?

– Папа, стреляли?

– Стреляли.

Движение, грохот кирпичей.

Сорвался голубь с загородки, шумно захлопал крыльями.

Фу, ты! Напугал…

Появляется голова дяди Коли. Он вылезает на крышу, тяжело дышит, приседает на корточки – ждет.

«Кого он ждет?» – думает Витя.

Появляется голова Пузыря. Совсем отвисла нижняя губа, глаза – шальные, ничего не видят, не понимают.

«Лучше бы он на меня не смотрел…»

Раз! Два! – щелкают наручники.

Пузырь стоит согнувшись, широко расставив ноги. Жалкий Пузырь. Ничтожный. Дышит со свистом. Он похож на загнанного зверя.

Нет, не запоет он больше:

 
В городе Николаеве фарфоровый заво-од…
 

Вылезает на крышу Петр Семенович.

– Пошли…

Взглянул на Витю Петр Семенович, что-то хотел сказать и передумал.

– Пошли!

Потом они спускаются по лестнице. Во всех дверях – люди. Заспанные, удивленные, испуганные. Откуда узнали?..

– Посторонитесь, граждане! Прошу, посторонитесь!

Потом…

Во дворе уже солнце. И прохладные тени.

Репа… Откуда он возник?

Репа бросается к Вите.

– Предатель! Предатель! – рыжая челка упала на лоб. Глаз нет. Вместо глаз – ярость, ненависть, недоумение.

– Предатель!.. – Репу за руки держат незнакомые люди.

– Предатель…

– Репа! Репа!.. Я не предатель. Ведь он…

Происходит что-то неладное. Мелькает испуганное лицо папы. Освещенная солнцем стена дома сдвинулась и плывет мимо.

Быстрее, быстрее, быстрее! Рябит в глазах.

Кровь в висках – частыми толчками.

Кровь в висках: «Предатель, предатель, предатель…»

И Витя уже у себя в комнате. Папа укладывает его в кровать. Витя послушно раздевается.

– Папа, я не предатель… – шепчет он.

– Нет, сынок, нет… Поспи.

Витя закрывает глаза. Холодно. Немного знобит. Витя подтягивает одеяло к самым глазам. И летит в черную бездну. Бездна встречает его шепотом: «Предатель, предатель…»

А потом становится спокойно и тихо. И ничего не видно.

…Приснился сарай бабушки Нюры и Зорька.

Бабушка Нюра доила корову, молоко пенилось в подойнике. И Витя увидел то, что не замечал раньше; на стене висели хомут и дуга, выкрашенные в красное, а сбоку, в углу, лепилось гнездо ласточки.

«Странно, – подумал во сне Витя. – Наяву не видел, а во сне, – пожалуйста».

Потом ничего не снилось; потом пришел доктор, тот самый, что увез в больницу Катю. Резко запахло лекарствами. Витя почувствовал укол и ноющую боль в левой руке.

– Как, доктор? – спросила мама.

«Откуда она взялась?» – удивился во сне Витя.

– Ничего страшного, – сказал доктор. – Сильное нервное потрясение. Выспится и будет здоров.

– Пошли, Лида, – сказал папа. – Пусть спит.

Витя увидел острый нос «Альбатроса», который плавно погружался в темноту пещеры Летучих мышей.

Витя проснулся и почувствовал, что ему хорошо, что он здоров, что очень хочется есть.

Был день. Солнце просвечивало через спущенную штору.

Кто-то сидел рядом. Витя повернулся.

На него испуганно смотрел Репа.

– Репа!.. – прошептал Витя и все вспомнил. И мир потемнел вокруг.

– Витек, ты на меня не сердись, – заспешил Репа. – Ты прости меня, Витек. Ты правильно сделал. Я бы то же…

– Я не предатель? – спросил Витя, чувствуя, как тяжесть рушится вниз, и легкость, легкость наполняет его.

– Что ты! – замахал руками Репа. – Что ты… – И он стал смотреть в пол. – Это и для мамы хорошо…

– Почему? – прошептал Витя.

– Она его… Ну… любила… – еле слышно сказал Репа.

– Пузыря?..

– Да. Ничего я не мог сделать. Любила – и все.

«Славкина мать любила Пузыря… – потрясенно подумал Витя. – Да как же это так? Нет, совсем я не знаю, что такое любовь».

– Как же так, Репа?

– Ничего. Все к лучшему. Другого найдет. – Репа стал веселым. – Мама у меня еще молодая и красивая. Правда?

– Правда, Репа.

– Я ей уже платье подарил! – торжествующе сказал Репа.

– Вот молодец! Я своей маме на день рождения тоже что-нибудь подарю.

– Витек! А знаешь, сколько ты проспал?

– Сколько?

– Шестнадцать часов!

И мальчики стали хохотать. Им стало просто замечательно жить. Очень хороший друг у Вити Сметанина – Репа. Вот познакомить бы его с Вовкой и Катей. Только как это сделать?..

«Как там Катя? И как там все?» – вдруг подумал Витя.

Обедали все вместе, аппетит у Вити был отменный, даже Репа не мог с ним тягаться.

За обедом мама сказала (она приехала вчера с первой электричкой):

– Витя, может быть, ты хочешь остаться в городе? Витя чуть не захлебнулся компотом.

– Мам, да ты что! – только и мог вымолвить он. Папа удивленно посмотрел на маму. Папа – это же совершенно ясно! – все понимает.

После обеда снова стали собираться в дорогу.

24. Что значит быть человеком?

А в Жемчужине их ждали невероятные новости.

Приехали вечером, и сразу же примчался Вовка, потащил Витю на двор, на старые трухлявые бревна, где они обычно совещались и обсуждали свои дела.

– Витя! Без моего разрешения никуда не ходить! – крикнула вслед мама.

– Ну! – начал Вовка, тяжело дыша от нетерпения. – Катя в больнице, в Дедлово, туда ее отвезли, А Матвей Иванович в нашей больнице, в поселковой.

– Как в больнице? – ахнул Витя.

– А так! Сегодня утром сердце чуть не разорвалось. Этот, как его?.. Ну…

– Сердечный приступ, – сказал с террасы папа.

– Да! – Вовка перевел дух. – Хотели перевозить в Дедлово – нельзя. Шевелиться ему нельзя, понимаешь? Доктор приехал, специалист.

– Совсем ему плохо? – спросил Витя, чувствуя, как что-то твердое подкатывается к горлу.

– Плохо. Но доктор сказал, кризис прошел. Теперь нужен только покой. А народу к нему – весь день! Это он из-за нас перенервничал. Из-за всей этой истории. А больше всего – из-за Ильи.

– Какого Ильи? – не сразу понял Витя.

– Да ты что? – Вовка вытаращил глаза. – Из-за брата моего.

«Это же Гвоздь!» – подумал Витя.

– А почему из-за него? – спросил он.

– Ведь как было? Матвей Иваныч письмо от Илюшки получил. Простите, мол, злобы до вас не имею. Только опасайтесь – не своей волей живу. А Матвей Иваныч по штампу узнал – письмо в Кудиярово на почте бросили. Соседняя деревня. Тайком от дружков Илья его написал. Вот и понял наш председатель, что в шайке он, которая магазины грабит.

– Зачем же Гвоздь именно сюда, домой, приехал? – недоуменно спросил Витя.

– Не знаю… – Вовка задумался. – Может, этот пузатый заставил? Ну и молодец ты, Витька! Какого бандюгу поймать помог.

Вовка позавидовал еще немного и продолжал дальше:

– И что Матвей Иваныч сделал! С Ильей долго разговаривал, потом звонил везде. И отдали Илью колхозу на поруки – до суда.

– Его судить будут?

– Конечно. – Вовка погрустнел. – Все равно мамка радуется!

– Чего ж радоваться? – удивился Витя. – Ведь суд будет.

– Чудак! Теперь уж он обязательно домой вернется, у нас в колхозе будет работать. – И лицо Вовки было счастливым и даже гордым. – Все выхлопотал Матвей Иваныч, и – случилось… Вошли к нему в кабинет, а он поперек стола лежит и сказать ничего не мажет. Ну, сразу «скорую помощь».

– Вовка! Пойдем его проведаем.

– Пойдем! Только не поздно ли?

– Не поздно, – сказал с террасы папа. Он, оказывается, слышал весь разговор. – Десять часов всего. Бегите. Ребята вскочили с бревен. Шли мимо сарая, где бабушка Нюра доила Зорьку.

– Подожди, я сейчас, – сказал Витя и заглянул в сарай.

В сарае горела тусклая лампочка, и из-за широкой спины коровы Витя увидел ласточкино гнездо, которое лепилось в углу; рядом висел хомут и дуга, покрашенные потускневшей красной краской.

«Чудеса да и только», – подумал Витя.

– Ты что? – спросил его Вовка, когда Витя вышел из сарая.

– Да так… Побежали.

И мальчики помчались к поселковой больнице, которая стояла на краю Жемчужины, за прудом.

Вечер был теплый, безветренный. По улице шло стадо; коровы призывно мычали, тяжело покачивались их полные бока; навстречу коровам спешили хозяйки, и голоса их были ласковыми и зазывными; пахло молоком, навозом, деревенским жильем!

– А еще что! – рассказывал на бегу Вовка. – Звонил Петр Семенович. Того, в темных очках, шофера, тоже арестовали. Прямо в гараже и накрыли. И еще Петр Семенович сказал, что всем нам – тебе, мне и Кате, – будет вынесена благодарность и, может быть, вручат ценные подарки. Во! Только, сказал, нужно документы оформить. Здорово?

– Здорово, – сказал Витя, но почему-то последняя новость особого впечатления на него не произвела.

Ведь если подумать, что такое особенное они совершили? Уж если кого награждать, так это Альта и Сильву.

В больнице, одноэтажном белом доме, были ярко освещены несколько окон.

– Нет, нет и нет! – сказала ребятам дежурная сестра, очень высокая, худая, со строгим лицом. – Да что же это за наказание такое! Целый день идут! Ему же покой нужен. – И было видно, что сестра и довольна, и взволнована тем, что к Матвею Ивановичу приходят много людей, однако, правила соблюдать надо. А также предписание лечащего врача. – И посетитель у него сейчас, – строго добавила она.

– А как его здоровье? – спросил Витя.

– Лучше. Стало лучше, понимаете, хлопчики? – И теперь у сестры лицо стало добрым. И она смягчилась. – Пустить не могу. Но вы идите к окошку, второе с краю. Только осторожно. А доктор вас увидит – я ничего не знаю. Понятно?

Но последних слов мальчики не слышали – их уже не было в приемной.

Тихо прошли вдоль белой стены, мимо первого окна и вот – второе. Осторожно заглянули.

Матвей Иванович лежал на широкой кровати, с железными никелированными спинками, и лица его не было видно, потому что кровать стояла изголовьем к окну, только большие уставшие руки лежали поверх одеяла, а на подушке голова с густыми седыми волосами.

Горела лампа под зеленым абажуром на белой тумбочке, освещала лекарства, пузырьки, вазочку с тремя гвоздиками – одна красная, а две розовых, тарелку с едой, накрытую марлей.

Рядом с кроватью на белом табурете сидел… Гвоздь! Сидел Илья Зубков, брат Вовки.

И опять Витя не узнал его. Это был не тот Гвоздь, который делал бизнес на толчке. Это был не тот Гвоздь, который лежал в безразличной позе на лужайке с тоской в глазах.

На табурете сидел деревенский парень, понурый, кряжистый, с длинными сильными руками, понурость была во всей его позе, а лицо казалось заинтересованным, даже радостным, а в глазах не было ни тоски, ни страха. Только большой синяк под глазом и ссадина на щеке говорили о недавних событиях.

– Не послушал ты меня, Илья, – тихо, с перерывами говорил Матвей Иванович. – Ты ж для земли родился, для работ крестьянских… В город, в город… – Матвей Иванович слабо пошевелил рукой. – Вот и результат: шесть лет, как дым в трубу. И Аню упустил… Ты на нее зло не имей. Она ждала. Четыре года ждала. А ты – хоть бы письмо одно…

– Чего там! – отчаянно сказал Илья. – Не надо, Матвей Иваныч. Знаю. Сам я все… – И голос его прервался.

– А мне? – сердито, взволнованно сказал Матвей Иванович. – Три письма тебе в колонию послал… Ни ответа, ни привета.

Илья опустил голову и молчал.

– Да, нелегко, Илья, быть настоящим человеком! – Матвей Иванович помолчал, подумал. А, может быть, ему было трудно говорить. – И чтобы счастье пришло. Конечно, семья… Но еще… Кто знает? Что главное? Чтоб дело любимое в руках. Тебе от него радость. И людям – тоже радость. Твое дело здесь, в земле, в хлебах. Ты ж для этого рожден, Илюша…

– Да знаю! Знаю! – вдруг перебил Илья с отчаянием. – Я и приехал… Я ж их подбил: мол, места сызмальства знакомые, все ведомо – что да как. А сам хотел на дом свой поглядеть, на речку. Уж забыл, как сеном с чебрецом пахнет, как чибисы в болоте кричат. Верите, ночами снилось. В ту ночь-то… К избе своей подошел. Темно, тихо, родным пахнет. Думаю: рядом же мать спят, и братан… И, верите, дышать не могу, прямо сердце разрывается.

Вовка сильно, до боли сжал Витину руку. Матвей Иванович повернулся на бок, сказал:

– Получишь свое, отсидишь… Ох, Илья, не бегай. Домой возвращайся.

– Вернусь, – глухо сказал Илья. – Вернусь! Хотите, клятву дам?

– Я же тебе верю, чудак…

– Пятерку влепят, – хмуро сказал Илья. – А, может, трояк?

– Будем надеяться на лучшее. Адвоката сам тебе найду. А сейчас – работай. Завтра иди к Кудинову Николаю Спиридоновичу. Заместитель мой. Был сегодня у меня. Он тебя устроит.

– Да, Матвей Иваныч! – с жаром сказал Илья. – Любую работу. Вот! Именно! Работу! Чтоб в руках ее подержать.

– Эх, Илья, Илья… Ты вот что. Ты с матерью поласковей. Вовка потянул Витю за рукав. Присели – и уже нельзя было разобрать, о чем говорят в больничной палате.

– Пошли, – прошептал Вовка. – В другой раз придем.

Больница стояла на пригорке, и мальчики видели всю деревню, сейчас неясную, поглощенную сумерками. На Птахе, у дебаркадера, покачивался ярко освещенный катер, и от него долетала, заглушенная расстоянием, веселая музыка.

Медленно шли по пыльной теплой дороге.

– Хороший у меня брат! – с вызовом сказал Вовка.

– Хороший, – сказал Витя. – А кто такая Аня?

– Невестой Ильи была, – Вовка нахмурился. – Вышла за Юрку Захарина. Ну, тракторист. Ничего парень. Только Илья его – одной ручкой. А Анька… Могла бы и еще два года подождать.

Витя не знал, что на это ответить.

Дома Витю ждали папа и мама с подозрительно напряженными лицами. Папа нервно напевал, мама хмурилась.

– Ну, как здоровье Матвея Ивановича? – спросил папа.

– Лучше, – сказал Витя. – Кризис прошел. Разговаривает.

Мама сердито – показалось Вите – поставила на стол сковородку с макаронами и мясом.

Ужин проходил в молчании.

– Совсем ты уже стал взрослым, – сказал папа. – И столько всяких событий…

Мама отодвинула тарелку, и щеки ее порозовели.

– Есть еще одна новость, не очень радостная, – продолжал папа. – Скажи, ты давно получил последнее письмо от Зои?

– Давно, – сказал Витя, и сердце его прыгнуло. – Что с ней случилось?

– С ней ничего не случилось, – почему-то раздраженно сказала мама.

– Понимаешь, Витя… – Папа прямо посмотрел в Витины глаза, и взгляд его был суровым. – Арестовали отца Зои, Владимира Петровича.

– Арестовали? За что? – и Витя подумал: «Вот почему так давно не было ничего от Зои». И мгновенно вспомнил день рождения Зои, зануду Люську, ее слова о том, что Зоин отец ворует. – За что?..

– Еще ничего не известно. Что-то нашла ревизия в его фирме. Владимира Петровича вызвали с юга, а Зоя там осталась с сестрой.

– Она знает? – спросил Витя.

– Наверно. И, представляешь, каково ей сейчас? – Надо, сын, написать ей письмо, дружеское, ободряющее. Ведь она-то, как ты понимаешь, ни в чем не виновата.

– Я не понимаю, – раздраженно сказала мама. – Зачем такая спешка? Им сейчас не до писем.

– Ты еще поймешь, Лида, – очень тихо и очень спокойно сказал папа, и Витя понял, что у них уже был разговор обо всем этом.

«Мама не хочет, чтобы я писал письмо Зое? Но почему?»

– Папа! Я… я не понимаю. Владимир Петрович, как ты, был солдатом, воевал с фашистами.

– Нелегкое это дело, сын, быть настоящим человеком. – Папа задумался. – Это, знаешь, как экзамен. Экзамен на звание человека. И длится он всю жизнь. Легко сорваться, разменять свою честь на пустяки, на побрякушки. А за счастье, за его предел, принять холодильник и «Москвич» последней марки. Подумай, Витя, разве, например, Матвей Иванович о таком счастье думает?

Витя увидел белую палату, большие, натруженные руки поверх одеяла.

– Нет, папа…

– Конечно, нет! – и папа внимательно взглянул на маму, мама мыла посуду, стараясь не греметь, и ни на кого не смотрела. – Слов нет, – опять заговорил папа. – Хорошо иметь холодильник… ну «Юрезань», а «Москвич» – так совсем здорово. Только к ним еще для счастья надо что-то прибавить, самое главное.

– Что прибавить? – спросил Витя и даже подался вперед.

– Вот ты об этом и думай. Сам. А поймешь, что еще надо, скажи себе – «Эврика!», что, как тебе известно, означает по-латыни «Нашел!» Да! – Папа азартно потер руки. – Через несколько дней в нашем колхозе начинается сенокос. Звали желающих на помощь. Людей у них не хватает. Я думаю, мы всей дружной семьей, а? И трудодни заработаем.

– С какой стати? – громко сказала мама, и по ее красивому лицу пошли розовые пятна. – Я приехала сюда отдыхать, а не… – В голосе ее послышались слезы. – И вообще… вообще… мне надоели твои причуды!

И мама, прижав фартук к глазам, ушла с террасы в комнату.

– Лида! Лида! Ну что ты, ей-богу!.. – Папа пошел за мамой, и показался Вите каким-то суетливым и виноватым.

Витя ничего не понял. А папа и мама больше так и не вышли из своей комнаты. Только их тихие голоса слышались за дверью.

«Надо все записать в дневник», – решил Витя.

Но ничего не записывалось. Витя не мог сосредоточиться, собраться с мыслями. Получалась полная неразбериха.

«27 июня.

Я хочу быть настоящим человеком».

И мысли смешались.

Вот Гвоздь. Ведь был бандит! Но он оказался хорошим человеком! Витя представил Илью на белом табурете. А Зоин отец? Бывший солдат, всегда такой вежливый и представительный – и его арестовали! А мама? Мама… Витя весь сжался. Чем она недовольна? Почему боится… Да, да! – Боится, что Витя напишет письмо Зое? И не хочет работать на сенокосе. Но раз надо! Даже не только потому, что коровам необходимо сено, а то они умрут с голода. Хотя бы для того, чтобы было молоко. Для всех. И для мамы – тоже… А она не хочет. И злится чего-то… Но ведь у Вити замечательная мама!

«А мама Репы любила Пузыря, – подумал Витя. – Да как его можно любить?»

Еще совсем немного написал в этот вечер Витя Сметанин в своем дневнике. А именно:

«В жизни все перепутано и ничего не поймешь. Завтра напишу Зое письмо».

Утром он писал письмо. Долго ничего не получалось. Вначале Витя описал путешествие по Птахе. Подробно – о столкновении с бандитами. Но, написав все это, понял, что Зое сейчас все неинтересно, что она, конечно же, ни о чем не может думать, кроме своего отца. И письмо получилось коротким.

«Зоя!

Я хочу тебе сказать, что считаю тебя очень хорошим другом. Можешь на меня рассчитывать всегда. И когда у тебя радость. И когда беда. Я знаю о несчастье, которое у вас случилось. Не унывай! Уверен, что твой папа ни в чем не виноват. А самое главное, ни в чем не виновата ты.

Скоро увидимся. Я тебе о многом расскажу.

Твой друг Витя».

Он опустил письмо в почтовый ящик и сейчас же почувствовал, что написал совсем не то, что следовало, но он не знал, что надо написать, не нашлись какие-то единственные, самые нужные слова. И он не мог понять, почему они не нашлись.

Витя окончательно запутался в своих мыслях.