Текст книги "Лето в Жемчужине"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

27. Эврика!

Шел пятый день сенокоса. Теперь собирали душистое, свежее сено в скирды – высокие, квадратные, с двухэтажный дом. Народу работало много, и работа была веселая, дружная.

Ребята – Вовка, Катя и Витя – тоже работали со всеми: граблями подгребали сено к скирдам.

Приближался полдень. И вот тогда это случилось.

– Смотрите! – крикнул кто-то. – Матвей Иваныч идет!

– Где?

– Как это идет? – заволновались кругом.

– Да вон, вон!

– Правда, Матвей Иваныч! – прошептала Катя и толкнула Витю в бок. – Смотри.

С бугра, от дороги, опираясь на палку, тяжело шагал к скирдам сена грузный человек, и в его фигуре Витя узнал Матвея Ивановича.

«Он же больной, – подумал Витя. – Ему нельзя ходить!» Мимо ребят, навстречу своему председателю, уже бежали люди. Бросив работу, бежали все: Федя, Илья, тетя Нина, повариха Емельяниха, прямо задыхаясь от своего огромного живота. Бежали другие мужчины и женщины. У всех были радостные, взволнованные лица. Что-то подхватило Витю, жаркие чувства – восторг, боль, счастье – наполнили его. Рядом бежали Вовка и Катя.

Матвея Ивановича обступили.

– Иваныч, ну, как ты, родной?

– Зачем пришел?

– Сердце-то, сердце как?

– Смотри, совсем здоровый наш Иваныч!

Люди шумели, улыбались друг другу, что-то говорили и – Витя видел – были счастливы…

Матвей Иванович сел на ворох сена, говорил тихо и, вроде бы, совсем некстати:

– Спасибо, спасибо…

И его больное лицо с синими кругами под глазами было счастливым. Нет, не все лицо – глаза. Молодые, зоркие, подернутые предательской влагой глаза были счастливыми. Витя ни у кого никогда не видел таких глаз – счастье просто заполняло их.

И Витя подумал, что он все может сделать для этого человека, даже умереть за него, если надо. Только бы жил он, только бы не болело его уставшее сердце, только бы всегда был он на этой земле, с этими людьми.

Наверно, и другие думали и чувствовали так же. Протолкалась, раньше никем не замеченная, медсестра в белом халате – Витя сразу узнал ее – и плачущим голосом завела:

– Убежал! Прямо из палаты убежал! Я только до кухни, а они… Прихожу – нету. И дед Антон одежду выдал! Вокруг заволновались, зашумели.

– Матвей Иваныч! Вам же нельзя двигаться! – продолжала сестра все тем же плачущим голосом. – У вас же постельный режим!

– Ничего, Таня, ничего, – слабо говорил Матвей Иванович. – Я здесь быстрее отдышусь. Ты смотри, какой простор кругом! И сеном пахнет. А у тебя там одни лекарства да склянки.

И опять вокруг заулыбались, закивали головами.

– Верно!

– Воздуха одного попьешь – и уже здоров!

– Да мы Иваныча нашего в один момент на ноги поставим, – сказала Емельяниха. – Сейчас я ему сливок да кашки гречневой с сальцем.

– Точно! Обед как раз!

– Ты с нами, Иваныч, пополудничай.

– Уж не обижай нас!

– А я что? Ведь голодный на их больничных харчах.

Илья и Федя подхватили Матвея Иваныча под руки и осторожно повели к полевому стану.

Емельяниха припустилась вперед, чтобы все приготовить. За двинувшейся толпой семенила медсестра, как белая курочка, и причитала.

Витя шел рядом с Матвеем Ивановичем и думал…

Вечером разразилась гроза. Хлестал тяжелый дождь, часто вспыхивали молнии, и тогда листья на деревьях за стеклами террасы казались белыми. И дорожка, которая вела к калитке, тоже была белой. Вспыхнет молния, и за деревьями, за забором виден далекий край неба. После молний все погружалось в темноту, и гром сотрясал землю.

Лампочка на столе горела неровно, мигала.

В комнате папа и мама укладывали вещи.

А Витя сидел за столом, прислушивался к грозе и писал в своем дневнике:

«4 июля.

Эврика! Я нашел! Теперь я знаю, что мне нужно, чтобы быть счастливым. Я хочу быть таким, как Матвей Иванович. Чтобы у меня была любимая работа и чтобы – и это самое главное! – меня любили и уважали люди. Как его. Я знаю: это очень трудно – чтобы так. Но я буду стараться. Всю жизнь. Потому что для счастья – это самое главное. Все остальное – потом. Завтра мы уезжаем из Жемчужины. Почему так тревожно? И непонятно как-то. Даже плакать хочется».

«Даже плакать хочется» Витя жирно зачеркнул и написал под конец:

«Кажется, я, в самом деле, стал совсем взрослым. Скоро мне исполнится четырнадцать лет».

28. До свидания, Жемчужина!

На следующий день Витя прощался с Жемчужиной. И получился этот день какой-то суетливый, пестрый, что-то надо было делать, укладывать, увязывать. И некогда было подумать обо всем.

О чем подумать? Витя и сам не мог понять, только было такое ощущение, что надо побыть одному, и подумать, подумать…

«Неужели прошел только месяц? – удивлялся Витя, укладывая свои вещи. – Кажется, прожита здесь большая-большая жизнь».

И что-то очень важное, принципиальное случилось с Витей в этой жизни.

Что?

Помогая маме связывать матрац, Витя подумал:

«Как быстро, просто мгновенно промелькнул этот месяц! Кажется – только вчера приехали».

Потом он побежал за сарай высыпать мусор и тут увидел, что день пасмурный, собирается дождь; пахнет крапивой; вдалеке видна Птаха, дальний зелено-дымный лес; куры переговариваются за бревнами; над самой землей – черные стремительные ласточки…

И сердце сжалось: «Я уеду, и все это будет здесь без меня».

В комнате Витя остановился перед зеркалом. Никого не было рядом, и Витя долго себя рассматривал.

Из зеркала на Витю смотрел загорелый мальчик – даже брови стали светлыми. Серьезный. И немного незнакомый. Что-то появилось в нем новое, в этом Вите Сметанине.

– Витька, – закричал на дворе Вовка. – Пошли на Птаху! Последний раз покупаешься.

Витя отскочил от зеркала и с тоской подумал: «Последний раз!»

– Здравствуй, Витя! – сказала Катя. Она пришла вместе с Вовкой.

И Витя увидел, что Катя грустная, тихая. И избегает Витиного взгляда.

«Она не хочет, чтобы я уезжал!» – с ужасом подумал Витя. И дальше не стал об этом думать – испугался.

– Скорее возвращайся! – крикнула им вслед мама. – В четыре часа Матвей Иваныч обещал машину прислать.

На Птахе было безлюдно, потому что испортилась погода, и вода похолоднела.

«Последний раз! Последний раз!» – повторялось само собой при каждом взмахе руки.

Потом пошли к дедушке Игнату – прощаться.

Дедушка Игнат угостил ребят жареной рыбой и крепким чаем, а Вите сказал:

– Есть в тебе серьезность к жизни. Молодец! Вот так, мил-человек, и живи: примечай все со вниманием, не торопись, но и лени волю не давай. Так и придешь к своему огоньку.

– К какому огоньку? – не понял Витя.

– Ну, к жизненному определению. К цели, если по-вашему. Нету, мил-друзья, жизни без цели. А это тебе подарок от меня. На память.

И дедушка Игнат протянул Вите крохотного козленка, вырезанного из дерева.

Очень потешный был этот козленок – веселый и глупенький.

– Спасибо! – прошептал Витя.

Попрощались за руку, и дедушка Игнат сказал:

– Приезжай к нам на следующее лето.

– А теперь куда? – спросил Вовка, когда уже шли к деревне.

– В церковь, – сказал Витя.

…Опять смотрели на ребят суровые, совсем живые лики. И особенно внимательно смотрел на Витю бог, как будто что-то спрашивал. Но теперь-то Витя знал смысл этих суровых вопрошающих и страждущих лиц.

Катя ходила по каменному полу на цыпочках и шептала:

– Как необычайно! Вот необычайно-то!

– А-а-а! – заорал Вовка. Никак он не может без этого орания.

Под куполом церкви появилась большая серая птица, переваливаясь с крыла на крыло, стала летать там и кричала тревожно и жалобно:

– Крл! Крл!

Возвращались мимо кладбища, и Катя сказала серьезно, даже требовательно:

– Ты не видел их могилу. Пойдем.

Могила была за аккуратной металлической оградой, стоял обелиск со звездочкой. На обелиске надпись: «Анна Петровна Турина – 1921–1943. Леночка Турина – 1939–1943». Около обелиска лежали цветы – ярко-красные георгины, совсем свежие, в капельках росы.

– Это он их сегодня принес, – тихо сказала Катя.

И Витя представил, как Матвей Иванович, совсем еще больной, приходил сюда с георгинами – к своей жене и к своей дочери.

«Буду, буду жить, как он!» – ожесточенно, даже яростно думал Витя.

«Буду, буду!..» – твердил он, как клятву, потому что понял, что жить так – трудно. Очень трудно. И в то же время прекрасно.

А дома уже ждал «газик». Витю стали ругать, потому что все сроки прошли. И проводы получились суетливые, поспешные.

Неожиданные осложнения возникли из-за Альта – он не хотел возвращаться в город, скулил, вырывался, начал рычать. Пришлось Альту надеть намордник, и только после этого его насильно втолкнули в машину – Альт отчаянно заскулил.

А во дворе скулила и визжала привязанная Сильва, вставала на дыбы, ошейник захлестывал ей горло. Собаки не хотели расставаться, и их было очень жалко.

Прощались с Федей, с Вовкой, с бабушкой Нюрой, с Катей.

Бабушка Нюра вдруг заплакала и сквозь всхлипывания говорила:

– Опять я одна. Опять мой дом пустой… Она поцеловала Витю в лоб и перекрестила. Витя ужасно смутился.

Катя протянула Вите руку лопаточкой и прошептала, зардевшись:

– Ты мне будешь писать?

– Буду, буду! – поспешно прошептал Витя и тоже покраснел.

Как стыдно! А, собственно, что случилось? Ничего не случилось, к вашему сведению.

Вовка спросил:

– Будем дружить всегда?

– Всегда! – сказал Витя.

– До свидания! До свидания! – радостно говорила мама и рассеянно улыбалась – она в мыслях была уже дома, в своей квартире.

Снова, в который раз, жали друг другу руки, что-то говорили. Отчаянно скулили собаки.

– Ждем на будущий год, – сказал Федя.

И, наконец, поехали. Через заднее маленькое оконце Витя видел, как они стоят все вместе – Федя, бабушка Нюра, Вовка и Катя. И машут руками.

Все дальше, дальше…

Катя в коротеньком платье, ветер треплет его о длинные ноги. Катя привстала на цыпочки и все машет, машет рукой.

«Газик» свернул за угол.

…На станцию Рожково приехали под вечер.

Скоро пришла совсем пустая электричка; за открытыми окнами летели поля, перелески, летние сумерки, начался дождь, и в вагон врывался ветер, весь в мелких брызгах: он пах сеном и простором, пах дымком и туманом, лесными тропами и деревенским жильем. И это – Витя теперь знал – был ветер его родины.

Витя смотрел в окно, на далекий смутный горизонт, который несло, качало назад, на первые огни деревень и думал…

Нет, не мог еще Витя Сметанин, теперь уже можно сказать четырнадцатилетний мальчик, определить словами то большое и мудрое, что пришло к нему.

А за этот летний месяц Витя постиг то, что постигает каждый человек, которому даны пытливый разум и доброе сердце. Постигает в свой срок. И это – чувство родины, России, которую в день рождения дарит нам судьба, и мы несем ее в себе по всем дорогам и через все события и грозы. Потому что нет прекрасней той земли, на которой ты впервые увидел солнце, синее небо, зеленое дерево и тревожные любящие глаза матери над твоей колыбелью.

И Витя, славный мальчик, понимал теперь, что на земле его родины еще много предстоит сделать. Ему и его сверстникам. И в самых простых делах – не в поединке на шпагах и даже не в полете на ракете – понадобятся мужество, упорство, отвага. Чтобы прожить жизнь, похожую на жизнь Матвея Ивановича. Чтобы однажды, когда ты найдешь любимое дело и, выполнив его, отдашь другим, грянул бы такой день – ты, усталый или очень больной, идешь к своим людям, и они бегут к тебе навстречу и счастьем светятся их лица.

Сложно, все очень сложно в жизни! И, наверно, еще не раз Витя будет ошибаться и не знать, как поступить. Вот сейчас. Он приедет домой и предстоит встреча с Зоей. Да, он написал ей письмо… Но уже все не может быть как раньше. И совсем не из-за отца Зои! Совсем не из-за него! А потому что… Потому, что есть Катя. Но разве это объяснишь Зое? И другим…

Витя прижался лбом к холодному стеклу.

Впереди и с боков надвигались россыпи огней.

– Подъезжаем! – сказал папа.

Ничего, Витя. У всех людей бывает так трудно. Это и есть жизнь. И ты проживешь ее по-настоящему. Ты обязательно увидишь счастливые лица людей, обращенные к тебе.

Будь и ты счастлив, мальчик!