355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Гуров » Зарево над предгорьями » Текст книги (страница 3)
Зарево над предгорьями
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:40

Текст книги "Зарево над предгорьями"


Автор книги: Игорь Гуров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

ПОЕЗД ИДЕТ НА ЮГ

Тысячами разгневанных голосов заливалась вьюга. Она швыряла в окна вагонов снег, наметала на рельсы высокие сугробы, сквозь которые едва пробивался идущий впереди состава снегоочиститель. Поезд двигался медленно, подолгу стоял на полустанках, а то и просто в степи, ожидая, когда снегоочиститель отвоюет у бури еще несколько сот метров железнодорожного полотна.

Так продолжалось третьи сутки.

Начальник санитарного поезда Александр Владимирович Кошуба в одиннадцать часов ночи выслушивал доклады подчиненных. Жадно куря папиросу за папиросой, он неожиданно прерывал фельдшера или сестру резкими, порой совершенно несправедливыми замечаниями, фельдшера выходили из купе начальника ошеломленные. Они работали с Кошубой с первых дней войны и никогда не видели скромного, выдержанного доктора в таком состоянии.

Фельдшер Юра Леонидов выскочил из купе, чуть не сбив с ног медсестру Тоню. Переступая порог, она слышала, что Юра шепотом, в котором не было ни обиды, ни жалобы – ничего, кроме недоумения, – сообщил:

– Он на меня даже ногами топал.

Не успела Тоня захлопнуть дверь, как начальник поезда зло спросил ее:

– А что у вас, тоже холодно в вагоне?

Девушка опешила: обычно начальник требовал подробного отчета о состоянии раненых. Она замешкалась с ответом, и доктор еще более зло повторил:

– Тоже холодно?

– Да нет, у нас нормально.

– Нормально? Что-то не верится. А чем топите?

Девушка замялась:

– Да всем, товарищ начальник…

– То-есть? Что вы мнетесь? – закричал Кошуба.

Тоня чувствовала, что в ней закипает обида, а с языка вот-вот сорвется какая-нибудь дерзость. Она подняла глаза на начальника… и дерзкий ответ застрял в горле.

Девушка увидела огромные черные круги под лихорадочно блестевшими глазами Кошубы, бледное лицо. Неожиданно для себя она сделала шаг вперед.

– Александр Владимирович…

Он удивленно вскинул голову. Так его не смел называть никто из подчиненных.

– Александр Владимирович, – повторила Тоня, – зачем вы нервничаете?

– Садитесь, – сказал Кошуба. Нервный подъем, который не давал спать вот уже третью ночь, заставлял кричать на подчиненных, беспрестанно курить, как-то сразу стал спадать.

Тоня присела на уголок дивана и заговорила тем мягким, ласковым голосом, каким она успокаивала тяжело раненных:

– Что же можно исправить? Метель, стихия…

Кошуба тяжело вздохнул.

– Все, что нужно, делаем, – продолжала она. – Зачем же так изводиться?

– Сегодня опять умерли пятеро, – глухо сказал доктор. – А если бы ехали нормально, довезли бы до госпиталя. А довезли, значит спасли. Народ молодой, в госпитале выжили бы…

Кошуба снова потянулся к портсигару, но на его руку опустилась ладонь девушки, и он не отвел ее.

– Что же делать? – грустно проговорила Тоня. – К утру будет шестеро.

– Кто? – вздрогнул Кошуба.

– Мальчик, которого принесли в поезд последним, Шура Леонтьев.

Кошуба высвободил руку, встал и взял свой неизменный саквояж с инструментами.

– Пойдемте! – бросил он Тоне.

Поезд медленно, как бы ощупью, тронулся вперед. Несколько минут колеса мерно постукивали на стыках рельсов – и снова остановка.

Доктор проходил через вагоны быстро, не останавливаясь, не отвечая на приветствия дежурных сестер. Тоня едва поспевала за ним.

«Несчастный рейс, – думал он. – Нужно оперировать, а Зуева нет». Доктор Зуев, ассистент Кошубы при операциях, был тяжело ранен во время последней бомбежки.

Шура Леонтьев лежал в отдельном «боксе».

– Свет! – приказал Кошуба. Тоня принесла и включила переносную лампу. – Приподнимите!

Гибкие, подвижные пальцы доктора быстро сняли повязку с груди лежащего без памяти мальчика.

Раненый застонал, но не очнулся.

– Опустите его.

Кошуба был слишком опытным доктором, чтобы не понять, что ребенок приговорен к смерти, но он не мог мириться с этим приговором. «Какая, в сущности, несправедливость», – думал он. Мальчик, который годится ему во внуки, умирает, а он, старик, будет жить и, может быть, еще долго… Нужна операция – немедленная и здесь же, на месте. Нести через три вагона в поездную операционную – бессмыслица. Его не донести.

Кошуба взглянул на Тоню. Большие серые глаза смотрели на него не отрываясь. И он прочел в них именно то, чего ему не хватало: уверенность в успехе, в его силах.

– Ну что ж, давайте оперировать, – проговорил он почти весело. – Здесь, на месте… И только вдвоем.

Подсознательно он боялся, что появись еще кто-либо – исчезнет тот творческий подъем, в котором он находился.

– Пошлите санитара к машинисту. Пусть передаст, что я запретил трогаться с места без моего приказания.

Тоня вышла и быстро вернулась.

Кошуба разбирал инструменты.

– На чем будем стерилизовать?

– Горит печь, – ответила девушка.

На какое-то мгновение в голову снова проникла мысль: «Чем же они все-таки отапливают вагон?» Но он прогнал ее: сейчас все внимание нужно сосредоточить на операции.

Когда все было готово, Кошуба выглянул в коридор и поманил пальцем санитара:

– Никого в вагон не пускать.

С этого момента внешний мир перестал существовать для него. Он видел лишь то, что находилось в луче яркой переносной лампы, мог говорить только языком лаконичных приказаний:

– Камфору! Маску! Как пульс?

Две головы в одинаковых больничных шапочках и стерильных масках склонились над телом мальчика. Доктор сделал надрез и начал операцию. Тоня ассистировала.

Страшного напряжения нервов стоили ей эти несколько минут. Когда она увидела, вернее почувствовала, что операция окончена благополучно, она в изнеможении прислонилась к стене. Взгляни на нее Кошуба в эту минуту, он вряд ли определил бы, кто бледнее: раненый или девушка, которая, не имея ни подготовки, ни практики, была ассистентом при сложной операции.

– Теперь нужны пенициллин и кровь, – сказал Кошуба.

Тоня встрепенулась.

– Значит, есть надежда?

Кошуба с сомнением покачал головой:

– Пенициллина у нас нет. Откладывается до госпиталя. А кровь…

– Кровь я могу дать, – быстро сказала Тоня.

– Вы?

– Ну да, у меня подходящая группа.

«Не хватит ли на сегодня испытаний этой девушке?» – подумал Кошуба. А она уже готовила все требующееся для переливания крови. И ему ничего не оставалось, как согласиться.

По мере того как кровь поступала в сосуды, по лицу мальчика разливался румянец, чаще бился пульс.

На ночь дежурить около Шуры Леонтьева начальник поезда оставил сестру Капнидзе. Тоню он отослал спать, но она, как только ушел доктор, вернулась в маленький «бокс», где лежал ленинградский мальчик.

Несколько раз за ночь Шурику было совсем плохо. Щупая холодное запястье мальчика, Тоня не находила пульса. Вместе с Капнидзе они массировали область сердца, клали холодные компрессы, впрыскивали камфору и кофеин.

Перед утром Шурику стало лучше. Капнидзе ушла, но Тоня не могла и подумать о сне.

…Мальчик бредит. Он слышит мягкий шелест черноморского прибоя, видит себя вместе с отцом на геленджикском пляже, и вдруг сразу – Ленинград, грохот авиабомб, лай зениток. А потом убитая мать, тупая боль в голове, чей-то крик, снова бешеная стрельба зениток, и в этот хаос звуков вплетается еще один: мягкий, убаюкивающий – мерное постукивание вагонных колес. И вот уже нет Ленинграда, а встает перед глазами плетень на окраине Геленджика, цветущая ветка яблони, морской прибой…

Стук вагонных колес все громче и громче. Шурик открывает глаза и видит лицо склонившейся над ним девушки. Оно то уплывает куда-то, то снова появляется. Пшеничная прядка волос, внимательный взгляд больших серых глаз. Мальчик хочет спросить, где он и что с ним, но язык не слушается. Изо рта вылетает лишь чуть слышный стон. Пытается пошевелить рукой – резкая боль, и он опять теряет сознание.

И так всю ночь. И когда бы ни очнулся, мальчик видит перед собой девушку в белой косынке.

К утру метель стихла. Поезд вырвался из плена заносов и быстро побежал к югу.

Шурику Леонтьеву утром стало намного лучше. Когда Кошуба, бодрый, освеженный глубоким сном, зашел в «бокс», мальчик был в сознании.

– Ну что, орел? – спросил доктор.

Шурик с трудом ответил:

– Дышать тяжело.

– Ишь ты! – усмехнулся Кошуба. – Еще бы тебе легко дышалось! Главное, друг милый, спокойно лежи. А чтобы скучно не было, сестра что-нибудь рассказывать будет или почитает.

– Ладно, буду лежать… А куда этот поезд идет?

– На юг, друг милый. На юг поезд идет.

– В Геленджик? – прошептал мальчик, и на его измученном лице появилась чуть приметная улыбка.

– Ну почему же обязательно в Геленджик? – рассмеялся Кошуба. – На Кубань, а там кто его знает. Может, и в Геленджик.

На лицо мальчика набежала тень, глаза наполнились слезами.

– А маму… маму бомбой… Насмерть… – Он снова впал в забытье.

– Камфору, – бросил Кошуба и открыто, не стесняясь Тони, вытер платком глаза.

Поезд шел на юг…


На Кубани буйно цвели сады. Пышная розовая пена абрикосового и яблоневого цвета затопила хутора и станицы, окутала города. Чуть приметный горьковатый запах был разлит в теплом воздухе.

Лечение Шурика было окончено.

Вместе с сержантом-сибиряком Харичевым, тоже выписавшимся из госпиталя, мальчик шагал по улице небольшого городка к вокзалу.

– Что за штуковина такая? – спросил Харичев. – Вьется вроде как хмель, а лист не похож.

– Это ж виноград!

– Эх, красота какая! – вздохнул сибиряк. – Отвоюемся, у себя такой заведем. Есть небось северный сорт. – Он замолчал, думая о чем-то своем, потом тихо проговорил: – Когда-то еще отвоюемся… Плоховато опять на фронте, снова лезет немец…

– Ничего, – сказал Шурик, – зимой под Москвой и под Ростовом фашистов здорово лупили. И в других местах разобьем!

– Сиди уж, вояка, – улыбнулся сержант. – Разобьем! Без тебя обойдемся. А ты, знай, езжай побыстрей домой.

Лицо мальчика погрустнело.

– Ты чего, малец? – спросил Харичев.

– Дома нет… Маму бомбой убило… Папа воюет, не знаю где.

– Вон как… А знаешь что, малец, поезжай-ка ты к нам в колхоз. Будешь у моего батька жить. У нас в Сибири хорошо! Поезжай.

– Спасибо, не знаю… Мне много куда ехать предлагали. Ребята из детдома приходили, к себе звали. И доктор, который меня в госпиталь привез, начальник санпоезда…

– Это какой? Седой, с орденом?

– Да. Он недавно со своим поездом приезжал, раненых привозил. Он говорит, в детских домах сейчас и так детей много. Надо, чтобы государству сами граждане помогали растить ребят – ну, вот таких, как я.

– А я что говорю? И я то же говорю. Поезжай ко мне в Сибирь.

– Так доктор меня к себе домой посылает. Это здесь недалеко, у него там дочка, уже большая, и сын Вовка.

– Недалеко, говоришь? – с сомнением спросил сержант. – Это плохо, фронт рядом. А если фашисты еще чуток продвинутся, тогда что?

– Тогда, доктор говорит, мы с Вовкой поедем на Сахалин к дяде.

– А чего ж дочь его за тобой не приехала, раз это недалеко? Или сам бы тебя отвез.

– Дочь занята очень. А он как же отвезет, если через три часа санпоезд уходит? А что я, маленький, что ли? Сам доеду. Я даже не хотел, чтоб меня Тоня провожала.

– Какая это Тоня?

– Тоня Карелина. Сестра из нашего отделения.

– А, знаю, знаю! Беленькая такая, большеглазая, росточка маленького.

– Ага, – оживился мальчик. – Она мне операцию помогала делать. Доктор ей за это все свои инструменты для операции подарил. Она мне показывала. В красивом таком чемодане. Говорят, этот чемодан из кожи настоящего крокодила. А что, может быть! Поймали крокодила…

Крокодил мало интересовал сержанта, и он перебил:

– Видишь, какая боевая дивчина! А посмотришь – ничего особенного: малышка и малышка.

– Как ничего особенного? Да если хотите знать, доктор Александр Владимирович говорит, что у нее… ну этот, как его… талант медицинский.

По горячему тону Шурика сержант догадался, что мальчик очень привязан к этой маленькой белокурой сестре.

– Так я ж и говорю, боевая! – в устах Харичева это прозвучало высшей похвалой, и Шурик успокоился.

– Конечно, – подтвердил он. – Тоня меня здесь, в госпитале, выходила. День и ночь от меня не отходила. Она когда… Тс-с, вон идет…

Из дверей вокзала выходила Тоня.

Вместо темно-синей юбки и гимнастерки на ней было легкое крепдешиновое платье и короткий жакетик; пышные густые волосы, обычно забранные под тугую косынку, свободно рассыпались по плечам.

– Ой, какая ты сегодня красивая! – воскликнул Шурик.

Тоня покраснела.

– Здравия желаю, товарищ военфельдшер, – козырнул сержант.

– Здравствуйте, Харичев. Куда вы теперь?

– В Ростов.

– Значит, вам вместе с Шуриком. Идемте, я помогу вам взять билет в тот же вагон, куда взяла Шурику.

– А у вас что, знакомства на вокзале?

– Конечно, я ведь здешняя.

Тоня взяла документы сержанта и отправилась к военному коменданту вокзала. Через пять минут она возвратилась с билетом. Договорившись с Харичевым о встрече вечером, Тоня и Шурик ушли.

Они побывали на Кубани, пообедали у Тони дома и на вокзал пришли перед самым отходом поезда. Харичев ждал их около вагона.

Звонок, у Шурика похолодело внутри. Тоня, не стесняясь окружающих, непрерывно вытирала глаза, и он чувствовал, что сам сейчас расплачется.

Положение спас паровозный гудок. Топя наскоро поцеловала Шурика и толкнула его к подножке вагона.

– Пиши, братик! – крикнула она.

Шурик долго смотрел на удаляющуюся маленькую фигурку. Предательские слезы все-таки вырвались наружу.

Но, войдя в вагон, он сразу повеселел. Купе было заполнено людьми, одетыми в знакомую и любимую с детства синюю форму.

– А, так вот для кого сержант место берег! Ну, проходи, проходи, орел, – приветливо встретили Шурика моряки. – Откуда и куда путь держим?

Шурик ответил.

– Наш, питерский! – воскликнули моряки. – Рассказывай, орел, о Ленинграде!

Спутники Шурика – балтийцы. Перед самой войной их перевели на Черное море. Они дрались в морской пехоте под Одессой, а сейчас ехали на новое формирование в Ростов.

Гордый общим вниманием, Шурик рассказывал балтийцам о налетах фашистов на город, о начавшемся голоде.

Молча слушали моряки. Все это они уже знали от приезжавших товарищей, читали в газетах. Но то, что об этом говорил мальчик, раненный бомбой в каких-нибудь ста метрах от Медного всадника, придавало всему иную окраску.

Шурик видел перед собой суровые лица моряков и впервые не плакал, рассказывая о смерти матери.

Долго стояло молчание в купе.

– А отец где? – спросил старший из моряков, седой капитан первого ранга.

– Он тоже моряк.

– Ну, значит, ты совсем наш, моряцкий, – улыбнулся капитан первого ранга.

– Может, вы его знаете? – с надеждой спросил Шурик. – Леонтьев.

– Командир «Азарта»! Василь Василич! Капитан второго ранга! – раздались возгласы.

– Да! Знаете? А где он сейчас?

Сразу стало тихо.

– Кто не знает на Балтике твоего батю, хлопчик? – проговорил капитан первого ранга. – Нет таких. Все друзья его. А вот где он… – Моряк беспомощно развел руками.

На большой узловой станции сержанту Харичеву и балтийцам надо было сходить.

На прощанье моряки дали мальчику огромный сверток с пачками сахара, конфетами, салом, консервами.

– Это тебе на дорогу, – сказал капитан первого ранга. – А вот здесь, – он протянул мальчику небольшой блокнот, – записаны фамилии наши и адреса: домашние и служебные. Если плохо будет тебе или грустно станет, напиши, всегда поддержим.

После ухода моряков в вагоне стало пустынно и тихо. Шурик слушал перестук колес и думал о том, как много в Советском Союзе хороших людей, которые совсем непонятно почему, за что очень добры к нему, беспокоятся о его судьбе. Мальчик вспомнил солдат, подобравших его раненного, вспомнил доктора Кошубу, Тоню, других врачей и сестер. Как заботливо ухаживали они за ним!.. Сержант Харичев уговаривал ехать к нему в Сибирь… А эти моряки, которых он впервые увидел несколько часов назад и которые стали близкими и родными! А раненые в госпитале! Сейчас Шурик уже не сомневался, что и Галя и Вовка Кошуба окажутся такими же простыми, сердечными.

Незаметно для себя он заснул.

Во сне он стонал и ворочался. Старый проводник, отказавшийся от пенсии и возвратившийся на транспорт как только началась война, несколько раз подходил к нему и поправлял одеяло.

ТЫ ДОМА!

Поезд пришел в город рано утром. На вокзале Шурика никто не встретил. Мальчик растерянно огляделся. Может быть, дети Кошубы недовольны, что он к ним едет, и лучше было пойти в детдом или остаться у Тони? Но раздумывать было уже поздно. Шурик медленно побрел к воротам с надписью «Выход в город».

На вокзальной площади он остановился, чтобы спросить у кого-нибудь, как найти улицу Шаумяна. Из-за угла здания выбежал мальчик. Шурик изумленно посмотрел на него. Мальчишка был одет в военную казачью форму! Позванивали шпоры, на боку висела настоящая шашка. Но самым удивительным было не это: на груди у него сверкал орден!

Мальчик и огромный серебристый пес, бежавший рядом с ним, помчались на перрон.


Письмо отца о том, что приедет Шура Леонтьев, было получено около месяца назад. И брат и сестра, особенно общительный Вовка, очень обрадовались. Обоим было приятно сознавать, что они могут помочь мальчику из города-героя.

В комнате отца, которой полностью завладел Вовка, они поставили еще одну кровать. Галя договорилась, что Шурик будет заниматься в Вовкиной школе, приготовила ему учебники, тетради. Но сколько брат и сестра ни ломали головы, они так и не смогли придумать, что еще можно заранее сделать для Шурика. Они стали терпеливо ждать его приезда. Однако Шурик почему-то задерживался.

Вечером в субботу Галя ушла дежурить в госпиталь, а Вовка засиделся за книгой, лег уже под утро и крепко уснул.

За окном начал сереть ранний апрельский рассвет, когда его разбудил стук в дверь. Принесли телеграмму. Вовка развернул сложенный вчетверо листок. Какая-то медсестра Тоня просила встретить Шурика сегодня утром.

Вовка заметался по квартире. Так детально продуманный план встречи рушился. Не были приготовлены праздничные пироги, да и встречать приходилось одному, а не с сестрой.

Он поспешно оделся в свой праздничный костюм.

У двери, смотря на хозяина просящими глазами, повизгивал Верный.

– За мной! – скомандовал Вовка.

До прихода поезда оставалось десять минут.

Мальчик бежал что есть силы и все же опоздал. Перрон был пуст. Вовка вышел обратно на привокзальную площадь.

Неподалеку стоял худенький мальчик с бледным лицом. На нем была теплая тужурка, видимо переделанная из шинели, и армейская шапка, у ног лежал чемоданчик с грудой каких-то свертков.

Несколько мгновений Вовка рассматривал мальчика, потом неуверенно спросил:

– Шурик?

– Шурик! – радостно отозвался тот.

Лицо Вовки расплылось в улыбке. Она была настолько приветливой, что у Шурика навсегда пропали опасения, что в семье Кошубы он может прийтись не ко двору.

Через полчаса они, оживленно разговаривая, вошли в квартиру. Навстречу выбежала только что пришедшая из госпиталя Галя. Она сразу поняла, кто перед ней, и повела себя с Шуриком так, словно это ее любимый, уезжавший куда-то братишка.

После завтрака, который вышел на славу, хотя к нему и не успели приготовиться, Галя пошла поспать.

– Она у нас в госпитале ночью дежурила, – пояснил Вовка.

Косясь на Шурика – не осмеет ли он его? – Вовка начал мыть посуду. Оказалось наоборот, Шурик взялся помогать и делал все более умело, чем Вовка.

– Я у отца на корабле научился, – сказал он. – Моряки все сами делают.

Вдвоем они управились с хозяйственными делами быстро и весело, и Вовка предложил пойти на Кубань.

Широкая в весеннем разливе река гордо несла свои серые воды.

– Красиво, – проговорил Шурик. – Не хуже нашей Невы. Только вода очень грязная.

– Это сейчас, – объяснил Вовка. – А вот посмотри летом – как стекло, каждый камешек видно.

За лентой реки в утреннем мареве сияли горы.

– Может, туда, в горы, тоже сходим? – предложил Шурик.

Вовка засмеялся:

– Это только кажется, что близко, а на самом деле и за день не дойдешь.

Они перешли мост, по которому катили машины, вышагивали неторопливые волы, запряженные в огромные мажары, двигались пешеходы, скакали всадники, и побрели вдоль берега. Шум города становился все тише и тише и, наконец, стих совсем.

Мальчики сели на берегу.

Еле слышно шуршал под ветерком прошлогодний чекан. Казалось, он шептал что-то злобное, несправедливое, и, споря с ним, весело и басовито бурлила волна в прибрежных камнях.

– Как живые, разговаривают, – промолвил Шурик и, помолчав, спросил: – Вова, а за что тебя орденом наградили?

Вовка тяжело вздохнул – ему уже не раз приходилось об этом говорить, – но все же начал рассказывать. Глаза Шурика загорелись восторгом.

– Знаешь что? – предложил он, когда Вовка кончил. – Давай сделаем альбом, будем туда вклеивать все статьи о казаках и еще о моряках.

Вовке предложение понравилось.

– Давай сделаем лучше три или четыре альбома: о казаках, о моряках, о партизанах. И о летчиках тоже.

На пороге дома мальчиков встретила Галя:

– Куда это вы запропастились?

Они принялись наперебой рассказывать о своей затее. Галя порылась у себя в столе и достала два больших альбома в красивых переплетах.

– Завтра купим еще два, – сказала она. – Только надпись неподходящая. – На красном переплете золотой вязью выведено было: «Альбом для рисования».

Шурик осторожно взял из ее рук альбом.

– Дома у меня масляные краски были. Я бы надпись мог другую сделать.

– А сумеешь? – с сомнением спросил Вовка. – Краски я могу у соседского Юрки достать.

– Неси! – распорядилась Галя.

Через несколько минут Вовка возвратился с целым ящиком, наполненным тюбиками красок и кистями.

Шурик принялся за дело. Вскоре на месте надписи появилась бронзовая плита, привинченная к красной стене массивными болтами. Большими буквами Шурик вывел на плите: «Казаки в боях за родину». На другом альбоме он нарисовал раскрытую книгу с заголовком: «Подвиги народных мстителей».

В разгар работы пришел Качко. Он уже знал от Гали о приезде Шурика.

Качко, как и Галя, одобрил затею мальчиков и пообещал завтра же дать им несколько интересных статей и фотографий из газеты Черноморского флота.

– А у меня есть о папе, – проговорил Шурик. – Можно эту заметку тоже в альбом?

Он принес свою полевую сумку и достал вырезанную из «Красной звезды» заметку о том, что экипаж балтийского эскадренного миноносца «Азарт», повторив подвиг «Варяга», самоотверженно сражался с десятком фашистских кораблей, предпочитая погибнуть, но не сдаться. Подоспевшие корабли Балтфлота, отогнав фашистов, успели спасти семнадцать матросов и командира корабля капитана второго ранга Леонтьева.

– Еще бы такую заметку да не поместить в альбом! – сказал Качко. – Отважный у тебя отец, Шурик.

Когда Шурик доставал газетную вырезку, из его сумки выпала бумажка. Верный заметил это. Он взял бумажку в зубы, подошел к Вовке и поскреб его лапой. Но Вовка, занятый чтением, только отмахнулся, даже не взглянув на него. Тогда Верный отправился к Гале, ткнул ее в ногу носом. Девушка взяла бумажку, потрепала пса по шее и снова нагнулась над газетной вырезкой. Вконец разобиженный Верный ушел в другую комнату, свернулся на своем коврике и заснул.

Когда заметку прочли, Галя вспомнила о зажатой в руке бумажке. Она развернула ее. Крупным детским почерком было написано: «Песня морского отряда» – и дальше шли стихи.

– Мальчики, мальчики! – воскликнула она. – Слушайте, новая песня. – И она прочитала вслух. – Вова, откуда у нас эта песня?

– Это моя, – застенчиво признался Шурик. – Я написал…

– Сам?

– Да. И музыку к ней подобрал.

– Ты и музыку пишешь? – удивилась Галя. – А на чем ты можешь играть?

– На рояле. И на баяне немножко.

Шурик сел к пианино и заиграл маршевый мотив.

Все вместе спели «Песню о морском отряде».

– Сыграй нам еще что-нибудь свое, – попросил Качко.

Мальчик кивнул головой:

– Только это без слов.

Шурик заиграл тихо, спокойно. Слушателям его представлялась гладь реки, тихие всплески весел, далекий перебор гармоники, песня, от которой легко на сердце…

Но вдруг в мелодию вплелись тревожные звуки. Гудит сирена, одна за другой ухают бомбы. Чей-то крик заглушает их разрывы. Плачет ребенок.

Потом – твердая поступь шагов, нарастающий гул моторов. И вот трубы поют о радости победы. Стучат молотки, выходят в поле тракторы. Снова звучит песня о мирной жизни.

Шурик поднял голову и увидел взволнованных Вовку и Галю, Качко с таким же суровым, как будто отлитым из бронзы, лицом, какие были у моряков, когда Шурик рассказывал им о себе.

Значит, они поняли, что он играл о прошлом, настоящем и будущем Ленинграда!

– Учиться тебе надо, Шурик, обязательно учиться, – сказал Качко.

Галя прижала к себе голову мальчика.

– Ничего, Шурик, отольются Гитлеру твои слезы! И за гибель твоей мамы он поплатится… И не сомневайся: ты дома!

И Вовка повторил:

– Ты дома!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю