Текст книги "Зарево над предгорьями"

Автор книги: Игорь Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Игорь Гуров
Зарево над предгорьями

НА ПРИМОРСКОМ ШОССЕ

Вовка проснулся от какого-то далекого грохота. «Гром, – подумал он с тревогой. – Неужели дождь?» Несколько минут он лежал молча, прислушиваясь. Все было тихо. Но, чу, опять грохнуло.

– Измаил, – тихонько позвал он спящего рядом друга-адыгейца. – Зимка, а Зимка!

– Мм… – промычал тот.

– Тс… Тише ты, дежурный вожатый услышит.

– Ну чего тебе? – недовольно сквозь сон спросил Измаил.

– Гром.

Сна у Измаила как не бывало.

– Гром! Дождь! Он же соревнования сорвет!

– Пойдем посмотрим, – предложил Вовка.

– А вдруг Варя увидит? Она сегодня дежурит.

Варя была одной из самых строгих вожатых приморского лагеря, и попасться ей на глаза гуляющими среди ночи не предвещало ничего хорошего.

– Да… – в раздумье проговорил Вовка. – Давай через лаз.

– Давай!

Мальчики натянули рубашки и на цыпочках двинулись вглубь палатки. Низ туго натянутого полотна отгибался и образовывал довольно широкий лаз, неизвестный никому, кроме Вовки и Измаила. Они уже не раз пользовались этим секретным ходом для того, чтобы во время тихого часа удрать в горы или ночью пойти на рыбалку.

Друзья долго пробирались ползком. Лишь добравшись до зарослей орешника и кизила, они поднялись во весь рост: здесь их никто не мог увидеть.

– Чего ты сочиняешь? – ворчал Измаил. – Нет ни дождя, ни грома. Спали бы сейчас и спали. Чего бестолку ходить?

Вовка и сам был озадачен. Ярко светила большая луна, ни одно облачко не затемняло неба, и грому неоткуда было взяться.

– Бум, бум! – донеслись со стороны моря глухие удары.

– Это на море корабли стреляют! – крикнул Измаил. – Бежим посмотрим! – И кубарем покатился под откос к белеющей внизу ленте приморского шоссе. Вовка бросился вслед за ним.

Перебежав шоссе, они встали над обрывом. Далеко внизу чуть плескалось море. Освещенное луной, оно казалось необычным, сказочным. И это впечатление усиливали громады гор, из-за которых подымалась розовая утренняя заря, тополя, казавшиеся черными в предутренний час, россыпь белых островерхих палаток лагеря.

Друзья долго всматривались в гладь моря.

– Смотри, корабль! – крикнул Измаил.

Но Вовка уже сам заметил вылетевший из-за мыса эсминец.

– Это «Грозный»! Я видел его в порту!

С огромным буруном вспененной воды на носу несся невдалеке от берега эсминец. Как зачарованные смотрели мальчики на грозно ощетинившиеся орудийные башни, чуть скошенные назад трубы. И вдруг горячая струя воздуха, золотые клубы огня взметнулись к небу. Корабль затянуло дымом, раздался тяжелый двойной грохот. Гром носовых орудий слился с грохотом орудий на корме; через несколько мгновений этот грохот повторило эхо горных ущелий.

Один за другим над морем гремели залпы.

– Смотри, смотри! – воскликнул Измаил. – Они по самолету стреляют.

– Ну чего же особенного? – невозмутимо отозвался Вовка. – Маневры.

Отстреливаясь от наседавших на него двух самолетов, эсминец уходил все дальше от берега. Когда залпы орудий стали чуть слышны, мальчики тем же путем, никем не замеченные, возвратились к себе в палатку. Но уснуть под впечатлением только что виденного они не могли.

– Вовка, – зашептал Измаил. – А если бы война, ты что бы делал?

– Я?.. Я попросился бы к брату Юрке на заставу. Только ведь не позволят, – он вздохнул. – Что нам делать? Так бы и пришлось учиться, как учились.

– А если бы белые или фашисты сюда пришли, тогда что? – продолжал допытываться Измаил.

– Тогда бы я, Зимка, в партизаны пошел.

– А я бы в конницу, – быстро зашептал Измаил. – Вот я в ауле кино смотрел. Там один парнишка в конницу попал, на тачанке ездил и из пулемета строчил по белякам. Красота!

– Да, – согласился Вовка. – В коннице тоже здорово.

Через откинутый полог палатки проскользнул первый луч солнца. Наступило утро 22 июня 1941 года.

Ровно в девять часов запели горны, разнеслась по лагерю барабанная дробь. Замер строй отрядов. По высокой мачте пополз вверх флаг общелагерных стрелковых соревнований. По жребию Вовке досталось стрелять в последней группе. Это огорчило его: слишком велико было нетерпение, и он очень завидовал Измаилу, который стрелял одним из первых.

Самой трудной была стрельба по движущейся цели. Неожиданно из окопчика появлялся макет самолета; он быстро пролетал по фронту и скрывался. Затем вылетал второй, третий.

Измаил пришел с линии огня смущенный и расстроенный: ему удалось попасть лишь в один из трех самолетов.

– Ты понимаешь, что неправильно? – отведя друга в сторону, объяснял Вовка. – Не так нужно стрелять. Самолет вот здесь, а целиться надо на два корпуса вперед. Пока ты выстрелишь и пуля долетит, самолет будет как раз на том месте.

– Говорить-то просто, – огрызнулся Измаил. – Посмотрим, как еще ты будешь стрелять.

Выпущенные Вовкой пули ложились одна за другой в самый центр мишеней. В упражнении по движущейся цели он сбил все три самолета.

На зеленой площадке снова выстроились отряды. Начальник лагеря Борис Владимирович зачитал решение жюри. Первое место присуждалось Владимиру Кошубе. Тут же покрасневшему Вовке вручили приз – настоящий полевой бинокль в футляре из желтой скрипящей кожи. Подарки получили десять лучших стрелков. Среди них был и Измаил; ему достались компас и книга в красивом переплете.

Вручение подарков подходило к концу, когда у ворот лагеря остановилась легковая машина. Приехала Новикова – секретарь горкома комсомола близлежащего портового города. Она отозвала начальника лагеря в сторону и что-то взволнованно говорила ему. Менее чем через полчаса все уже знали о начавшейся войне.

В тот предрассветный час, когда Вовка и Измаил наблюдали за боем эсминца «Грозный» с фашистскими самолетами, командир казачьего корпуса генерал Тюриченко читал только что полученную из Москвы шифровку. Она была краткой: корпусу приказывалось в ближайшем порту грузиться на пароходы и идти под Одессу.

Через два часа первый полк начал грузиться на теплоход и прицепленные к нему две большие баржи.

Погрузка была в самом разгаре, когда из-за облака вынырнул раскрашенный под фазана самолет с крестами на крыльях и хвосте. Зенитная батарея, прикрывающая порт, еще не успела открыть огонь, как от самолета отделилось несколько черных бомбовых капель. Они разорвались в центре одного из эскадронов. Дико заржали раненые кони; уцелевшие, бешено храпя, обрывая чембура, бросились в разные стороны, топча раненых и убитых казаков и коней. Гитлеровский самолет ушел в море и скрылся за горизонтом.

Генерал Тюриченко последними словами клял «фазана». Представитель Ставки молча курил и не одергивал Тюриченко.

Кончилась радостная лагерная жизнь. Отправился с попутной машиной в аул Псекупс Измаил Имангулов, увезли ребят из младших отрядов. Старшие пионеры пытались добраться домой сами. Хотел было уехать самостоятельно и Вовка, но на полпути к железнодорожной станции его догнала строгая Варя и, не слушая никаких возражений, отвела обратно в лагерь.

– Поедешь со мной, – заявила она.

Вовка смирился: Варя была старшей пионервожатой в его школе, и ссора с ней могла привести к неприятному разговору на сборе отряда.

Впрочем, ему не пришлось жалеть о своем возвращении. Постройки лагеря, его палатки занимала часть береговой обороны. Конечно, из-за того, чтобы посмотреть, как матросы устанавливают пушки и огромные толстые трубы дальномеров, как монтируют радиостанцию, наконец просто походить за строем моряков, воображая себя таким же, как они, подтянутым, одетым в замечательную форму с синим воротником, – из-за этого стоило остаться. Когда Варя на следующее утро велела быстро собираться, Вовка был очень недоволен.

До железнодорожной станции нужно было идти пешком, так как машины уже сдали в одну из армейских частей. Человек пятьдесят детей, пионервожатая Варя и начальник лагеря Борис Владимирович бодро зашагали по белому, как будто посыпанному пудрой, приморскому шоссе.

Вовка время от времени подходил к обрыву, вынимал из футляра бинокль и всматривался в морской горизонт. Было очень приятно смотреть из своего собственного бинокля, полученного в награду за отличную стрельбу. Но в море не показывалось ни одного дымка, ни одного паруса, и Вовка с сожалением вкладывал бинокль обратно в футляр.

Шоссе взбиралось в гору. На ее вершине в тени кедров стояли два матроса.

«Наблюдатели», – определил Вовка.

Закинув за плечи винтовки без штыков, матросы попеременно смотрели на виднеющийся внизу портовый город в точно такой же, как у Вовки, бинокль. Вовка встал неподалеку от них и тоже вытащил бинокль. Высокий белокурый матрос в лихо сдвинутой на затылок бескозырке посмотрел на него и весело присвистнул. Наверное, он хотел что-то сказать, но из порта донеслись два глухих взрыва, и он поспешно повернулся в ту сторону.

– Что там? – спросил другой матрос.

– Прямое попадание в теплоход, – хмуро ответил белокурый.

– А вот еще в городе пожар, – вмешался Вовка.

– Где? – недоверчиво спросил белокурый и посмотрел на город. – Верно, пожар.

Один за другим поднялись на гору Вовкины товарищи. Бинокль пошел по рукам. Все хотели видеть, что делается в городе и порту. А там, внизу, неистовствовали зенитки. Сбитые с курса фашистские самолеты беспорядочно, куда попало сбрасывали бомбы и удирали в сторону моря.

– Так их, так их! – кричала Варя. – Эх, хоть бы подбили!..

– Это не так-то легко, девушка, – отозвался белокурый матрос. – Главное, с курса сбили, не дали бомбить то, что они хотели.

Взрослые и дети, не отрываясь, смотрели на город, отбивающийся от самолетов. Никто не видел, что сзади приближается еще один самолет, раскрашенный под оперение фазана. За грохотом зенитных разрывов никто не слышал гула его моторов.

Горячая волна воздуха вдруг подхватила Вовку и швырнула вперед. Не схватись мальчик в последнее мгновение за обнаженные корни кедра, его сбросило бы со страшной высоты на прибрежные камни.

Еще ничего не понимая, Вовка вскочил на ноги и… попятился. Перед ним лежала мертвая Варя, прижав к себе пятилетнюю дочку начальника лагеря Светланку, у девочки не было обеих ножек.

Закричав, Вовка бросился вниз по шоссе за бегущими с плачем, перепуганными детьми.

Навстречу нарастал гул мотора.

– Ложись! – дошел до Вовки громкий крик, и в тот же миг его и бегущую рядом девочку чья-то сильная рука бросила в придорожную канаву.

Вовка поднял голову и увидел впереди белокурого матроса. Обхватив сразу нескольких ребят, он так же, как только что Вовку, толкнул их в канаву.

Над шоссе медленно плыл пятнистый самолет с крестами на крыльях. Отто Курциус видел, по кому стреляет, и не опасался. По детям хлестали и хлестали свинцовые струи смерти.

Белокурый матрос сорвал с плеча винтовку и дослал в канал ствола патрон, но в этот момент пулеметная очередь прошила ему грудь. Белая форменка быстро набухла кровью, и он упал, роняя винтовку.

Рядом с ним, широко раскинув руки, ничком лежал другой матрос.

«Зачем он схватился за винтовку?» – пронеслось в голове мальчика. И вдруг ему вспомнились собственные слова, сказанные два дня назад Измаилу, и он уже не мог думать ни о чем другом: «На два корпуса вперед».

Вовка приподнялся. Он смотрел, где страшный размалеванный самолет.

Прострочив из пулеметов шоссе, фашист вдалеке разворачивался на новый заход. Вовка метнулся к валяющейся в пыли винтовке.

Впервые в руках мальчика была настоящая боевая винтовка. До сих пор ему приходилось стрелять только из мелкокалиберной. Винтовка показалась тяжелой и неудобной. Взглянув на приближавшийся самолет, Вовка перебежал в кусты орешника на обочине дороги и установил винтовку на ветке.

Все это было совершенно не похоже на тир. Там спокойствие, тишина, здесь леденящий душу страх, рев мотора, вопли детей. Да и самолет летел не по фронту, а прямо на него, и целился Вовка не в бок, как в тире, а в то место, где над корпусом машины возвышалась кабина летчика. Но губы его все шептали:

– На два корпуса вперед, на два корпуса вперед! И пусть подлетит поближе.

Рев самолета все нарастал и нарастал. Вовка нажал спусковой крючок. В плечо ударила отдача, но он не заметил этого. Второй раз он выстрелил, когда продолжающий стрелять самолет был почти над ним. Как-то неестественно, боком «фазан» взмыл кверху и вдруг оттуда ринулся вниз.

На гору въехало несколько машин. Генерал Тюриченко, представитель Ставки Верховного Командования и командиры бросились к распростертым на шоссе детским телам. Генерал схватил лежащую в машине бурку. Высокий, по-кавалерийски клещеногий, он бежал с необычайной для его лет быстротой.

С грохотом врезался самолет ярмарочной раскраски в землю, разбрызгивая во все стороны горящие струи бензина. Между Тюриченко и мальчиком встала завеса огня. Заслоняя голову буркой, Тюриченко прыгнул в придорожную канаву, обежал вокруг огромного костра и кинулся к Вовке.

Через несколько минут на дороге показался человек с обожженным лицом, опаленными волосами. В руках у него был большой сверток, укутанный в тлеющую бурку. Генерал сделал несколько шагов и упал со своей ношей. К нему подбежали.

– Мальчик жив? – с трудом разжимая запекшиеся губы, спросил генерал.

– Жив, жив, – ответил адъютант, склонившийся над Вовкой. – Жив, но обожжен сильно, и рука ранена.

– Реляцию, – приподнявшись, прохрипел генерал.

– Что? – не понял адъютант.

– Реляцию! Наградной лист пиши…

– Тебе сначала в госпиталь нужно, Алексей Константинович, – возразил представитель Ставки. – Потом напишем.

– Нет! – твердо произнес Тюриченко и так повел глазами из-под обгорелых бровей, что адъютант торопливо развернул планшет и заскрипел «вечной ручкой».

Тюриченко тяжело опустился на землю. Шоферы разбрасывали в стороны и засыпали землей обломки горящего самолета. Командиры штаба оказывали первую помощь пострадавшим детям, относили к чинаре тела убитых.

К генералу подошел один из шоферов и протянул обшитую серым шинельным сукном фляжку.

– У нас тут немного вина, – проговорил он. – Выпейте, товарищ генерал, вам легче станет.

Тюриченко взял фляжку и припал к ней обожженными губами. Терпкое освежающее вино взбодрило его. Меньше стали чувствоваться ожоги.

– Узнайте фамилию мальчика, – приказал он адъютанту.

Тот кинулся к сбившейся кучке детей.

– Владимир Кошуба, товарищ генерал, – доложил он, возвратившись.

– Кошуба, – задумчиво повторил генерал. – Был у меня в гражданскую один Кошуба… Реляцию написал?

– Так точно.

– Читай.

– «Во время передвижения частей корпуса огнем из винтовки вышеуказанный мальчик…»

– Что, что? – забывая о боли, крикнул генерал. – Отставить!

Адъютант испуганно замолчал.

– Ты что это – о подвиге пишешь или опись канцелярских дел? «Вышеуказанный»! «Во время передвижения»! Пиши, я продиктую… Сам ты нижеупоминающийся!

Одна за другой подошли санитарные машины. Начальник санитарной службы корпуса бросился было осматривать ожоги генерала, но Тюриченко отстранил его и, кивнув в сторону Вовки, приказал:

– Сначала его!

Врач осмотрел не приходящего в сознание мальчика.

– Его нужно срочно в госпиталь. Желательно в большой город, где есть все условия для лечения. Лучше всего в Краснодар: там поспокойней, чем в приморских городах.

– Что с ним? – спросил представитель Ставки.

– Ожоги и перелом левой руки. Опасности для жизни нет, но весьма болезненно.

– Что ж, Алексей Константинович, – обратился представитель Ставки к Тюриченко, – отдавай приказ, кто временно останется командовать корпусом, и ложись-ка с мальцом в один госпиталь.

– То-есть как – ложись? – проговорил Тюриченко. – Значит, корпус в бой, а у меня, видите ли, ручку обожгло? Я генерал, а не правофланговый первого эскадрона, мне клинок в руке держать не приходится, головой воюю, и пока она работает, в госпиталь не пойду.

Представитель Ставки испытующе посмотрел на него.

– Ну, как знаешь…

В здание педагогического института на одной из главных улиц Краснодара спешно свозились кровати, медицинская аппаратура, кухонная и столовая посуда. Здесь создавался первый в Краснодаре госпиталь.

Вечером начальнику госпиталя, старому профессору Григорьеву принесли радиограмму:

«Срочно приготовьте все к приему тяжело раненного и обожженного, отличившегося в боевых действиях». Дальше стояли две подписи: представителя Ставки Верховного Командования и командира казачьего корпуса.

Не доверяя больше литературным способностям адъютанта, Тюриченко составил радиограмму сам. Представитель Ставки сказал, что можно было бы написать не столь высокопарно, а попроще, но все же, к удовольствию Тюриченко, подписал радиограмму без исправлений.

Профессор Григорьев распорядился приготовить для первого раненого отдельную палату и сам проверил ее убранство.

– Принесите из моего кабинета мраморную пепельницу, – сказал он. – Раненый, конечно, курит. – Профессор с довольным видом осмотрел уютную палату и добавил: – Нужно уж встретить так встретить! Все-таки первый раненый, да к тому же отличившийся в боевых действиях.

Прорезая ночь узким лучом затемненной фары, въехала во двор машина. Ее тотчас же обступили врачи, сестры, санитары. Профессор наклонился над раненым.

– Что за наваждение, – развел он руками, – раненый, отличившийся в боях, – ребенок?.. Вовка! – испуганно произнес он, узнав сына своего друга.

Вовка застонал. Сразу взявший себя в руки, Григорьев распорядился:

– Немедленно в операционную. Да осторожнее! – прикрикнул он на санитарок, которые и без того бережно подняли мальчика. – Ребенок ведь! Мальчишка!

НАЧАЛО

В этот день доктор Александр Владимирович Кошуба проснулся, как всегда, на рассвете. Первое, что он услышал, была песенка о веселом ветре, которую распевала на кухне Галя. Кошуба удивился: почему так рано встала дочь, – быстро оделся и прошел к ней.

Лицо Гали раскраснелось от жара плиты, голые руки по самые локти были запудрены мукой.

– Папка, – закричала она, – не смей сюда ходить! Слышишь?! Я к тебе приду.

Доктор покорно прикрыл дверь кухни и отправился в столовую. В глаза ему бросился празднично накрытый стол. Центр занимал огромный торт с надписью, выведенной белым кремом: «Поздравляем с днем рождения». Поздравление относилось к доктору: 21 июня был день его рождения. Но праздничный стол, именинный торт, бутылка его любимого «Алиготе» – все это было сюрпризом, приготовленным дочерью.

Через несколько минут вошла она сама – уже без фартука, с наскоро вымытыми руками.

– Поздравляю вас, папа, – торжественно заговорила она, – с днем рождения. Прошу принять в память об этом дне маленький подарок.

И, сунув отцу в руки трубку вишневого дерева, Галя чмокнула его в щеку, закружила по комнате и скрылась в кухне, откуда донеслось какое-то угрожающее шипенье.

– Спасибо, Галка! – только и успел сказать доктор.

И все-таки ему было грустно. В такой день обычно собиралась вся его большая семья, а сейчас он остался вдвоем с дочерью.

Восемь месяцев назад умерла жена; брат переведен работать на Сахалин. На все лето уехал в пионерский лагерь беспокойный выдумщик Вовка. Старший сын служил на заставе и писал, что вряд ли приедет в отпуск в этом году.

Но сын приехал. Он явился, по своему обыкновению, неожиданно, открыв своим ключом входную дверь, и крепко, по-мужски, поцеловался с отцом.

– Прежде всего, дорогой именинник, позволь сделать тебе подарок. – Юрий вышел в коридор и вернулся, ведя на поводке большую собаку светло-серой с голубоватым отливом окраски.

– То, о чем ты мечтал. Щенок чистокровной овчарки, зовут – Верный. Прошу любить и жаловать. Надеюсь, в будущем оправдает свою кличку.

– Ну-ка, ну-ка, – доктор надел очки и присел перед псом на корточки.

Сморщив нос, Верный зарычал. На заставе, где он родился и вырос, ни у кого на лице не было стекол, а он не любил странные предметы. Доктор невольно отпрянул.

– Юрка, Юрка приехал! – закричала, вбегая, Галя.

Галин крик уже совершенно не понравился Верному. Колотя себя по бокам хвостом, он оглушительно залаял.

Юрий крепко держал поводок и смеялся переполоху, который наделал пес.

– Это твоя, Юрка? Да? Пограничная? – тормошила Галя брата.

Доктор важным тоном перебил ее:

– Это моя. Барышня, уйдите, пожалуйста: может укусить.

Сам он, косясь на клыки Верного, благоразумно отошел назад.

Такая прохладная встреча не помешала зародиться дружбе Гали и Верного. Пока брат умывался, она угощала собаку именинным тортом. Пес жмурился от удовольствия, глотая маленькие сладкие кусочки, и опасливо посматривал на дверь, за которой скрылся хозяин: Верного учили ничего не брать у посторонних, и он боялся, что ему попадет.

Вечером, когда разошлись гости и Галя пошла спать, она позвала Верного с собой, радостно повизгивая, пес улегся на коврике рядом с кроватью.

Отец с сыном еще долго сидели у распахнутого окна. Юрий рассказывал о жизни на границе, а отец – о городских новостях, о бесконечных шалостях Вовки.

– Знаешь, Юрий, я уже раскаиваюсь, что пустил его в прошлом году к тебе на заставу.

– Почему? – удивился сын.

– Сладу не стало. Сначала какие-то ракеты все мастерил, чуть было дом не спалил, а потом уговорил меня купить ему винтовку мелкокалиберную. Так теперь совсем в доме покоя нет.

– Пристает, чтобы стрелять учил?

– Ну, нет. Он, дорогой мой, не то что меня, – он и тебя стрелять научит. На городских соревнованиях первое место занял. Из ста возможных девяносто восемь выбил!

– Так чем же ты недоволен, отец?

– Вот ты поживи с ним, тогда узнаешь… Прочел он, на мое несчастье, у Пушкина, как один бездельник бил из пистолета мух ради тренировки в стрельбе. Ну и взялся мух истреблять.

– Из винтовки? – рассмеялся Юрий. – И что же, бьет?

– Конечно, бьет. Но мне, откровенно говоря, больше иные способы истребления нравятся.

– Да, – проговорил сквозь смех Юрий, – в наш род пошел. Казак… Про доктора Кошубу тоже слухи ходят, что в Первой Конной он занимался снайперской стрельбой. Злые языки говорят, будто за несвойственные врачу действия он не раз получал нагоняи от начальства, даже от самого Семена Михайловича Буденного.

– Но Семен Михайлович в то же время и хвалил, – доктор важно поднял палец, – за отменную стрельбу и отличную рубку.

– Ну, что же, – уже серьезно сказал Юрий, – пусть Вовка традиции семьи чтит и продолжает, но с оружием баловаться нельзя. Придется мне с ним об этом поговорить…

…Проснувшись, Верный долго лежал на своем ковре, ожидая, когда же встанут люди. Однако в квартире было по-прежнему тихо, и пес, громко зевнув, отправился гулять по комнатам. Он вышел в кухню, приветливо помахал хвостом черному коту Ваське, не сходившему с печи с того момента, как в квартире появился пес; найдя под столом закатившийся орех, поиграл им несколько минут. Но без людей играть было скучно, и Верный поплелся назад в комнату Гали.

Постояв некоторое время, он стал повизгивать, затем потянул зубами конец одеяла. Галя проснулась и потрепала пса по шее. Тот издал довольный рык.

Отец и дети сидели за завтраком, когда принесли телеграмму. Она была краткой: «Лейтенанту Кошубе немедленно вернуться в часть».

– Как же так, Юра? – помрачнел Александр Владимирович. – Только приехал и уезжать…

Юрий и сам не понимал, в чем дело. «Что произошло на заставе?» – с тревогой думал он.

Все трое молчали.

– Ну чего вы приуныли? – стараясь говорить весело, сказала Галя. – Что мы, на всю жизнь расстаемся? Зачем же проводы такими грустными делать? Давай лучше, Юрка, станцуем на прощанье, и папа повеселеет.

Она подбежала к приемнику, щелкнула выключателем.

– «…работают все радиостанции Советского Союза», – услышала она окончание фразы диктора. Отец и Юрий, осторожно ступая, подошли к приемнику.

Говорил Вячеслав Михайлович Молотов…

Затаив дыхание, слушали отец, сын и дочь Кошубы. Кончил речь Молотов, замолчал приемник, а они еще долго смотрели на затянутый легкой материей круг.

Отец вытащил со дна сундука старомодного покроя френч и прикрепил к нему орден Красного Знамени. Галя никогда не видела отца в этом френче.

«Чапаев такой носил, – подумала она, – и Ворошилов, когда был совсем молодым».

Поезд Юрия уходил в девять вечера, а в семь, когда уже собрались идти на вокзал, принесли повестку: «Доктору Кошубе немедленно явиться с вещами в военкомат для отправки в часть».

– Ну, слава богу, не придется рапорт писать да уговаривать, чтобы взяли, – сказал доктор.

Сначала сын и дочь проводили отца, потом сестра проводила брата.

Девушка пришла с вокзала растерянная. Впервые она осталась совсем одна. Ей становилось страшно при мысли, что одиночество может продлиться долго… Как жаль, что нет Вовки! Никогда не унывающий младший брат, может быть, и сейчас нашел бы что-нибудь утешительное, а главное – с ним нигде не было страшно.

Постояв на крыльце, Галя открыла замок и вошла в темный коридор. Навстречу ей с радостным визгом бросился Верный, о котором она совсем забыла. Галя опустилась около собаки на пол, уткнулась в ее большое ухо и впервые за этот тяжкий день заплакала.

Тоскливо жилось Гале в первые дни войны. Занятия в институте должны были начаться лишь через два месяца. Излюбленное рукоделие валилось из рук, книги казались неинтересными. Единственной отрадой был Верный, к которому она привязывалась все больше и больше.

Часто, вспомнив братьев и отца, Галя плакала. Пес подходил к хозяйке, клал ей на плечи большие мягкие лапы и глядел в лицо. Галя немного успокаивалась.

– Мой преданный, славный друг, ты все понимаешь, – гладя собаку, говорила девушка. – Вернулся бы домой наш Вовка, спокойнее было бы у меня на душе.

Она послала телеграмму в пионерлагерь. Ответил какой-то капитан-лейтенант: «Пионерлагерь эвакуирован». В краевом отделе народного образования седая женщина с заплаканными глазами ничего не сообщила ей. Женщина знала уже, что произошло на приморском шоссе, но у нее не хватило сил сказать Гале правду.

Галя была в смятении. Где искать Вовку? Что нужно делать? С кем советоваться?

Наконец она решила пойти в горком комсомола.

Секретарь горкома Качко был занят. Он разговаривал по телефону и одновременно пытался вести спор с двумя комсомолками, которые требовали немедленной отправки на фронт. Галя терпеливо ждала. Но девушек сменил секретарь комитета комсомола машиностроительного завода, потом пришел директор одной из школ, разговор поминутно прерывался телефонными звонками. Наконец Галя не выдержала:

– А со мной вы разговаривать будете? – обратилась она к секретарю.

Тот удивленно посмотрел на нее:

– Вы ко мне по делу? А я решил, что вы дежурная – все стоите и молчите. Слушаю вас.

– Я делать что-нибудь хочу! – Галя почувствовала, что фраза звучит неубедительно, и добавила: – Работать, словом.

– Это замечательно, что вы работать хотите! – воскликнул Качко, по привычке проводя ладонью от лба к затылку по гладко выбритой голове. – Люди нужны дозарезу, а тут вот приходят такие – на фронт и никаких. Как будто я не пошел бы на фронт… Расскажите о себе.

– Прежде всего нужно искать братишку, – выслушав Галю, сказал Качко. – По-моему, надо ехать в приморский лагерь. Собаку оставьте в питомнике… Согласны? Ну, желаю удачи! Как только вернетесь, осязательно зайдите ко мне.

Галя решила ехать на следующий же день.

Но оказалось, что это не так-то просто сделать: нужно было специальное разрешение военного коменданта.

С робостью Галя вошла в кабинет коменданта.

За письменным столом сидел молодой человек в темно-синей черкеске с алым башлыком.

Галя не сразу узнала в нем щеголеватого капитана Кабарду, своего соседа по дому. Лицо Кабарды посерело и осунулось до неузнаваемости. Только усы по-прежнему выглядели задорно и браво.

Он поднял на Галю тяжелые, покрасневшие от бессонницы веки.

– А, соседка, – устало улыбнулся он девушке. – Какими судьбами?

Галя рассказала, что у нее пропал братишка.

– Шо значит згинул? – заволновался капитан. – Не раз балакав с вашим Вовкой. Гарный хлопец! Не можно допустить, шоб згинул. Погоди трошки.

Капитан взял трубку одного из четырех телефонов и сказал:

– Старшего лейтенанта Галайду – ко мне.

Через несколько минут вошла молодая женщина с артиллерийскими петлицами на гимнастерке и, приложив руку к пилотке, доложила:

– Старший лейтенант Галайда.

Как ни расстроена была Галя, она с любопытством посмотрела на Галайду. Ей никогда не приходилось видеть женщин-командиров.

– Маша, подвези до города вот эту девушку, – попросил Кабарда. – Братишка у нее пропал. Треба помочь сыскать хлопца.

– Ну, конечно, Костя. – Галайда обняла Галю за плечи: – Пойдемте.

На легковой машине они доехали до приморского города за несколько часов.

– Не убивайтесь преждевременно, – сказала на прощанье Галайда. – Сходите раньше всего в горком комсомола к Новиковой. Я краем уха слышала, что двадцать второго июня она была в приморском лагере.

Галя разыскала секретаря горкома.

– Будьте готовы к самому худшему, девушка, – проговорила Новикова. – Рано или поздно вы должны узнать об этом.

Зажав рукой рот, чтобы не закричать, слушала Галя о трагедии на приморском шоссе.

– В лагере сейчас стоит часть береговой обороны. Они хоронили убитых… Поезжайте туда…

И вот Галя в лагере.

Седой капитан-лейтенант проводил ее к небольшому деревянному обелиску.

«Здесь покоятся, – прочла Галя, – дети-пионеры и их вожатая Варвара Перепелица, зверски расстрелянные фашистским летчиком в июне 1941 года».

Галя заставила себя читать дальше: «Мальчик лет 14 – фамилию установить не удалось, девочка 12–14 лет – фамилию установить не удалось. Девочка лет 6 – фамилию установить не удалось…»

Внизу обелиска шла надпись:

«Будет час, и мы отомстим тебе, Гитлер, за наших дорогих братишек и сестренок. Матросы и командиры Н-ской части береговой обороны Черного моря».

Капитан-лейтенант бережно повел Галю в палатку.

– Вы их… Убитых… всех видели? – спросила девушка.

Капитан-лейтенант кивнул головой. Он достал тоненькую тетрадку и начал медленно читать описание примет погибших детей.

– Не читайте дальше, – остановила его Галя, – это он… Вовка… Одежда, и рост, и волосы его…

Капитан-лейтенант принес большой ящик.

– Это мы собрали на шоссе, – сказал он. – Посмотрите.

Галя стала перебирать сложенные в ящике вещи.

Здесь были книжки, рисунки, свистульки, тетрадки дневников, коробки с цветными камешками и высушенными листьями – словом, все, что бывает у ребят, возвращающихся из пионерского лагеря.

В углу ящика стоял кожаный футляр от бинокля. Галя взяла его, открыла. «Пионеру Владимиру Кошубе – победителю в лагерных соревнованиях по стрельбе», – было написано на внутренней стенке крышки.

– Вот… Владимир Кошуба… Можно написать на памятнике.

…В Краснодар Галя вернулась рано утром. Она чувствовала, что не может идти домой, где каждая вещь, каждая половица напоминали о Вовке… Девушка долго бродила по пустынным улицам города, пока, наконец, не очутилась у здания горкома.