Текст книги "Зарево над предгорьями"

Автор книги: Игорь Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСАЮТ

Добравшись до Сочи, Галя прежде всего пошла повидать Вовку и Шурика.

Ей открыл сам Бодалевский – давнишний товарищ отца, к кому она отправила мальчиков.

Он удивленно посмотрел на девушку, одетую в стеганку и кубанскую шапку с красной партизанской лентой. Здесь, в Сочи, стояла теплая осень, а лицо девушки было поморожено.

– Галя? Вы?.. Извините, не узнал вас. Проходите, пожалуйста. А где Вова и Шурик? Почему вы все-таки не прислали их ко мне?

Галя почувствовала, что у нее подкашиваются ноги…

Вместе с Бодалевским они поехали в эвакуационное бюро, потом в крайком партии.

Инструктор крайкома, полная немолодая женщина, расспросила, каким эшелоном ехали мальчики, перелистала папку с бумагами и сказала:

– Этот эшелон сильно бомбили, потом фашисты перерезали дорогу, и он вернулся обратно.

– Убитые были? – спросил Бодалевский.

– Да, семнадцать человек, но списка у нас нет. Эшелон вернулся в тот день, когда сдавали город и все учреждения уже эвакуировались.

Галя закрыла лицо руками и заплакала.

Госпиталь, в который направили девушку, был далеко за городом, но Бодалевский проводил ее туда и пообещал часто навещать.

В этот же день ей сделали операцию.

Бодалевский сдержал слово: дня через три он приехал вместе с капитаном-летчиком.

– Алексей Рокотов, – представился тот.

– Это сосед ваш, – сказал Бодалевский. – Тут рядом аэродром, они сюда и перелетели недавно. Сидят пока в резерве. От нечего делать составили оркестр, песенки разучивают. Так вот, Галочка, я взял дирижера и привез к вам. Пусть, думаю, познакомится и почаще приезжает вместе с оркестром. Чего же им только для себя играть?

Скоро в госпиталь приехал оркестр. В его составе были два дважды Героя и несколько Героев Советского Союза. Поблескивала недавно полученная Золотая Звезда и на кителе дирижера.

Выступление оркестра имело бурный успех.

– Но вы не обольщайтесь, – улыбнулся Бодалевский. – Это не вашей игре аплодируют. Играете вы, правду сказать, довольно плохо. Это совсем другому аплодируют.

– Плохо играем? – усомнился Рокотов. – Не может быть! А мне самому нравится.

Но Галя тоже сказала, что оркестр играет неслаженно.

После этого каждый день часа по два оркестр репетировал.

– Ничего, – говорили летчики. – Так рубанем, что Бодалевский ахнет!

Вторично оркестр нагрянул в госпиталь совершенно неожиданно. Начало концерта было задержано до тех пор, пока двое музыкантов не привезли Бодалевского.

После первой же вещи, когда раздались аплодисменты, Рокотов соскочил с эстрады, подошел к Гале и Бодалевскому и ревниво спросил:

– Ну как?

– Много лучше, но далеко до совершенства, – ответил Бодалевский.

Галя с ним не согласилась. Она принялась доказывать, что на этот раз играют очень хорошо, а Бодалевский излишне требователен.

Выступление пришлось прервать в самом разгаре: дирижера вызвал генерал – командир соединения.

Генерал прочел Рокотову шифровку, полученную из тыла врага: «Ранен командир партизанского отряда Герой Советского Союза товарищ Н., необходимо срочно вывезти».

На этом шифровка обрывалась: запеленговав радиостанцию, фашисты прервали передачу. Координат отряда не было, а в штабе фронта знали только район его действий.

– Санитарной авиации поблизости нет, – сказал генерал, – поэтому поручили нам. Пилот полетит на связном «У-2». Но найти в предгорьях отряд – дело нелегкое.

– Отыщу, – коротко ответил Рокотов. – Разрешите, товарищ генерал, лететь мне самому.

Генерал кивнул:

– Ни пуха ни пера.

Темная осенняя ночь, густые облака, плывущие с моря, мелкий, противный дождь не обещали приятного полета. Но Рокотов был всем этим доволен: в такую погоду не поднимались фашистские летчики.

Набрав высоту, капитан взял курс на горы, к линии фронта.

«Вот и передовая», – решил он, когда под крыльями самолета появились вспышки огня. Старательно маневрируя, он ускользал от возникающих то там, то тут светлячков – трассирующих пуль. Через несколько минут он уже снова был один в черном однообразии осенней ночи.

Подошло время искать нужный хутор, Рокотов долго ходил большими кругами над землей, спускаясь все ниже и ниже. Наконец внизу начали вырисовываться контуры каких-то зданий.

Выключив мотор, он высматривал место для посадки и думал: «Здесь или нет?» Снизу хлестнули две яркие линии трассирующих пуль.

Круто набрав высоту, самолет повернул обратно, бензин был на исходе, приходилось возвращаться на аэродром.

Через полчаса машина Рокотова снова ушла в воздух.

Летчик начал кружиться над другим хутором. Планируя над самыми деревьями, он перегнулся через борт кабины и что есть силы закричал:

– Партизаны! Партизаны!

Его снова обстреляли. Снова пришлось уйти ни с чем.

Четыре раза пересекал он линию фронта, четыре раза в хуторах и аулах вызывал на себя вражеский огонь.

Во время пятого полета Рокотов забрался далеко в горы и здесь увидел небольшой хуторок на краю поля.

Сколько ни раздавался над этим хутором рокот мотора, сколько ни кружил летчик, почти задевая колесами крыши, снизу никто не стрелял. Тогда он приземлился и, вытащив пистолет, пошел к видневшейся неподалеку хате.

– Стой! Кто идет? – окликнул его голос из темноты.

– Летчик! – ответил он.

Из темноты раздались радостные восклицания. Его ждали.

Завернутого в теплую бурку раненого внесли в самолет. Начинало светать, Рокотов, отдав и взяв почту, наскоро попрощавшись с партизанами, вылетел в обратный путь.

Когда самолет Рокотова приземлился на аэродроме, к нему рванулась санитарная машина. Вслед за «санитаркой» подкатил «виллис» командира соединения. Рокотов начал докладывать о полете, но удивленный возглас начальника санитарной службы перебил его.

– Товарищ генерал! Товарищ генерал! – кричал доктор. – Это же наш Селезнев!

Рокотов, генерал, воентехник Петя, перегоняя друг друга, бросились к санитарам. На носилках лежал Селезнев. Тот самый Селезнев, портрет которого в траурной рамке вот уже год висел на стене походного офицерского клуба.

После ухода летчиков начал собираться и Бодалевский.

– Значит, сегодня вы последний день в госпитале? – спросил он Галю.

– Да.

– Так вы помните: я и жена обидимся, если вы не поживете у нас.

– Спасибо, Иван Осипович. Я побуду у вас несколько дней.

– Почему же так мало?

– Ухожу в армию.

– Боевая у вас семья! – проговорил Бодалевский.

– Казаки! – гордо сказала Галя. – Советские казаки!

– Служить вы тоже идете в казачьи части? – спросил Бодалевский.

– Еще не знаю. Это ведь не от меня зависит.

Последнюю ночь в госпитале Галя спала беспокойно и поднялась очень рано.

Взяв у дежурной сестры пачку свежих газет, она устроилась поудобнее в кресле, раскрыла «Красную звезду»… и у нее потемнело в глазах.

Второй раз она узнавала о брате из газет!

Сомнений не было: с первой страницы на нее смотрел Вовка! Он стоял с целой группой людей. Многих из них Галя знала. Хитро посмеиваясь, глядел на Вовку Занин. Рядом стоял Качко, неподалеку – секретарь крайкома Лузняк и инженер с маргаринового комбината Петр Карпович, фамилии его Галя не помнила. В коренастом человеке с высоким лбом она узнала летчика Селезнева, с которым бежала из плена.

«На днях в тылу врага, – прочла Галя, – вручены ордена и медали большой группе награжденных организаторов и зачинателей партизанского движения на Кубани. На снимке группа награжденных».

Галя рассматривала фотографию и плакала.

Резко загудев, в ворота въехала санитарная машина. Из нее выскочили почему-то не санитары, а знакомые летчики, и стали бережно выносить раненого. Испуганная, не разбился ли кто-нибудь из ее друзей, Галя подбежала к носилкам.

На них лежал Селезнев.

– Степа! – вскрикнула она.

Селезнев узнал Галю и улыбнулся ей. Хотел что-то сказать, но снова потерял сознание.

Пока Галя получала документы, врачи уверили Рокотова, что жизнь майора вне опасности.

Летчики пошли проводить девушку.

По шоссе шли части. Новые ранцы и шинели, шапки, не закопченные дымом костров, говорили о том, что части эти еще не были в боях или возвращались на фронт после длительного отдыха.

– На перевалы, «царица полей»? – крикнул Рокотов.

Бородатый солдат посмотрел на его ордена, потом на Галину партизанскую ленту и только тогда ответил:

– На перевалы и дальше. На Кубань.

– А откуда вы? – спросила Галя.

Из строя ответило сразу несколько голосов:

– Земляков, что ли, ищешь, молодка? С Енисея! Из Сибири! Омичи! С Байкала!

Сибиряков сменили солдаты в ботинках с очень толстой подошвой, в похожих на спортивные шароварах. Все, как на подбор, рослые, смуглолицые, они шли необычайно легкой танцующей походкой.

– Гамарджос, Кубань! – раздавались из строя веселые приветствия.

– Грузины. Горнострелковые части, – объяснил Гале один из летчиков.

Окруженное почетным караулом автоматчиков, выплыло развернутое гвардейское знамя, которое нес морской офицер.

Приложив руки к фуражкам, застыли летчики.

Галя, не отрываясь, смотрела на тёмно-красное полотнище, которое напоминало о геройских атаках под Одессой, о грозных бастионах Севастополя, о многомесячных боях на перевалах Кавказа.

– Не одним сталинградцам наступать! Пошел и наш фронт! – с сияющим лицом сказала она.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

Обер-штурмбаннфюрер фон Гарденберг решил ликвидировать отряд Качко. О численности, вооружении и расположении его он получил полную информацию от Сенчука.

Облава эсесовцев не была для отряда Качко неожиданностью: после предательства Сенчука к ней готовились.

Чтобы не растрачивать попусту силы, Качко без боя сдал «Лагерь отважных» и отошел к пещере, за которой так и осталось название крепость «Севастополь».

Копылов и Измаил обрушили на головы наступающих лавину камней и побежали к землянкам.

– Скорей, Копылов! – крикнул Измаил.

Копылов неторопливо покопался над чем-то в землянке и пошел за Измаилом.

Эсесовцы вошли в «Лагерь отважных» только через час. Стреляя из автоматов, они бросились к землянкам и в избушку. Загрохотали взрывы – это рвались мины, заложенные Копыловым.

Перед пещерой в надежных укрытиях было установлено несколько пулеметов – трофейных и присланных штабом фронта. В глубокой яме засел расчет минометчиков, которыми руководил сам Качко. Далеко впереди лежали гранатометчики; на возвышенном месте замаскировались снайперы Вовка и Катя. Связной Измаил пошел в отряд «Бати».

Эсесовцы начали штурм пещеры с рассветом, но были отброшены пулеметным огнем. В полдень они стали подтягивать тяжелые минометы. Снайперы выбивали минометчиков.

Неожиданно стрельба стихла.

– Партизаны, – закричал кто-то срывающимся голосом, – слушайте меня, партизаны! Это я, лейтенант Сенчук. Вы окружены, сдавайтесь! Господин Гарденберг обещает вам жизнь. Слушайте меня, партизаны, я такой же русский, как и вы…

– Какой ты русский? – прервал его громкий и гневный возглас Кати. – Ты не русский и не немец, ты Иуда! Иуда!

– Партизаны! – снова закричал Сенчук. – Господин Гарденберг ждет ответа.

– Получай ответ, собака! – крикнула Катя и выстрелила. В просвете между валунами девушка на секунду увидела предателя, но эта секунда была последней в его жизни.

Каратели обнаружили снайперов и повели по ним сосредоточенный огонь. Качко приказал Кате и Вовке уйти с поста.

Отошли к пещере автоматчики. Эсесовцам удалось значительно продвинуться вперед.

Из подземной галереи пришла Валя. Она доложила Качко, что весь район горного озера занят эсесовцами.

Создавалась угроза того, что отряд будет вынужден перенести бои под землю и в конце концов его запрут в пещере.

Качко, оглядев поле боя, направился в крепость. Он прошел в самый дальний ее конец – «царство доктора Степанова».

Раненые, как по команде, повернули к нему головы. Безучастными остались лишь те, кто был без сознания.

– Командование отряда, глухо проговорил Качко, – вынуждено просить раненых партизан, способных носить оружие, вернуться в строй.

Один за другим, пошатываясь, спотыкаясь, а иногда и падая, раненые двинулись к выходу. Протерев очки, пошел за ними Степанов.

Раненный в грудь Стрельников продолжал руководить боем на площадке. С большим трудом удалось Тоне оттащить его в сторону, чтобы перевязать.

– Скорее, Тоня, скорее, – торопил капитан, – не до перевязок. Нужно поднять людей в атаку. Гармонь, Шурик!

Мальчик удивился, но принес гармонь.

– Садись за камень и играй, – сказал капитан, когда стрельба на минуту затихла. – Такое играй, чтобы душа горела!

Спрятавшись за камень, изо всей силы растягивая мехи, Шурик заиграл.

Торжественный и грозный мотив вплелся в грохот боя.

 
Вставай, проклятьем заклейменный, —
 

запел Стрельников и пошел вперед.

 
Весь мир голодных и рабов, —
 

рванул ворот Копылов и, высоко подняв над головой гранату, шагнул за ним.

 
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов, —
 

поддержало сразу много голосов.

Перебегая от камня к камню, от дерева к дереву, стреляя и бросая гранаты, партизаны пошли в атаку.

Шурик продолжал играть.

Эсесовцы снова откатились.

Ночью каратели пытались подкрасться к пещере, но поднял тревогу Верный, и партизаны опять завязали бой.

Однако силы были слишком неравны. Пядь за пядью партизаны отходили к пещере.

– Плохи дела, капитан, – сказал Качко Стрельникову. – Одна надежда на «Батю». Если не подоспеет, погибнем.

– Все же попробуем прорваться, – проговорил Стрельников.

На рассвете Качко отобрал группу партизан и подземным коридором повел ее в обход.

На противоположном берегу озера расположился большой отряд эсесовцев. Прячась в кустах, между камнями партизаны поползли в гору. Их заметили. Началась перестрелка. Эсесовцы бросились в погоню.

С большими потерями группе Качко удалось уйти. Через два часа они подходили с тыла к наступающим на пещеру гитлеровцам.

Партизаны еще не видели врага, но по шуму боя определили, что происходит около пещеры. Вот особенно громко загорланили фашисты – значит, пошли в атаку. С новой силой вспыхнула стрельба. И вдруг, заглушая ее, донеслись новые звуки.

– Ура-а-а! – подхватили партизаны Качко. – «Батя»! «Батя» пришел!

Они бросились в атаку.

К вечеру от эсесовского батальона остались разрозненные группы фашистов.

Прошлой ночью румынский батальон в полном составе и более сотни немецких солдат сдались в плен русским, расследовать это происшествие в Серный ключ приехал фон Гарденберг.

Направив в гестапо арестованного командира румынского батальона и собственноручно расстреляв трех солдат, пойманных при попытке перейти к русским, Гарденберг собрался уезжать. В одной из комнат районного гестапо он ждал, пока подадут машину.

На окраине поселка захлопали выстрелы.

– В чем там дело? – закричал кто-то в коридоре, и послышалась беготня.

«Старый тюфяк! – подумал Гарденберг о районном шефе гестапо. – У самого под носом происходит чёрт знает что, а он все устраивает никчемные облавы. Поймают какого-нибудь столетнего деда, а патронов перепортят столько, что хватило бы на двухчасовой бой».

Обер-штурмбаннфюрер подошел к окну – и остолбенел. В черных бурках, с развевающимися башлыками за спиной вдоль улицы летели казаки.

Резкий звонок телефона вывел Гарденберга из оцепенения.

«Телефон! Вызвать подкрепление», – пронеслось в голове, и, схватив трубку, он закричал:

– Окружной шеф гестапо слушает!

– Господин обер-штурмбаннфюрер, – услышал он заикающийся от волнения голос коменданта станицы Саратовской, – вышлите подкрепление. Матросы. Рус…

Голос оборвался, послышался треск. Гарденберг крутил ручку телефона.

– Гей, фриц! – хохотнул кто-то в трубку и добавил малопонятные Гарденбергу выражения из морского диалекта.

Обер-штурмбаннфюрер рысью миновал мгновенно опустевшие коридоры гестапо и выбежал во двор. Вдалеке вспыхнула ожесточенная перестрелка. Гарденберг, переживший в августе сорок первого года рейд генерала Доватора, не обольщался надеждой, что налет казаков будет легко отбит. Он помышлял лишь об одном: убежать как можно дальше от этого поселка, где по его приказу замучены, повешены и сожжены сотни русских.

Во дворе он наткнулся на труп какого-то ефрейтора. Гарденберг торопливо натянул снятый с мертвеца костюм и нахлобучил на голову пилотку. Костюм был мал, руки торчали из рукавов, брюки обтягивали тело, как трико, но обер-штурмбаннфюреру было не до щегольства.

Растрепанный и страшный, вбежал во двор денщик Карл.

– Господин обер-штурмбаннфюрер, – закричал он, – нашу машину захватили русские!

До сознания денщика быстро дошел смысл маскарада.

– А как же я? – залепетал он. – Я как же? – Он тоже начал стаскивать с себя черный мундир.

«Попадем в плен – выдаст», – подумал Гарденберг.

– Наблюдай, не покажутся ли русские, – приказал он. – Я достану тебе армейскую форму.

Лишь только Карл повернулся спиной, Гарденберг выстрелил ему в затылок, как сотни раз вместе с этим Карлом стрелял в пленных.

Перепрыгнув через его тело, он бросился к горам.

РОДНОЙ ГОРОД

Советские войска втягивались в прорыв, образовавшийся в фашистской обороне. Впереди простирались широкие кубанские степи.

Бросая оружие, обозы и раненых, гитлеровцы стремительно откатывались к Таманскому полуострову в надежде спастись за воздвигнутыми в устье Кубани укреплениями, которые они называли «Голубой линией».

…Уже много часов подряд шли через станицу советские войска, но старики, ребятишки и казачки, выбежавшие навстречу первым колоннам, так и стояли вдоль улицы.

– Смотри, смотри, сибиряки! Стрелки! – слышалось в толпе.

– Партизаны! – пронесся еще более громкий крик.

Станицу проходил отряд Качко. Впереди, верхами на разномастных лошадях, одетая в парадные черные черкески, шла особая снайперско-разведывательная группа. Сияли два ордена Боевого Красного Знамени на груди у Вовки, орден Красной Звезды у Кати, поблескивали медали у Шурика, Измаила и Тони.

– Ура «Старику»! – закричала какая-то женщина, и толпа подхватила этот крик.

Опасливо косясь на партизан, двигались навстречу пленные гитлеровцы. Особенно боязливо поглядывали они на рослого матроса Копылова в огромной папахе из овчины. «Очевидно, этот человек, – думали пленные, – и есть страшный «Старик», которого так и не поймало гестапо». Им и невдомек, что «Старик» – это не один какой-то человек, а целая группа партизан.

Пленный седой офицер с высоким лбом внимательно смотрел на партизан. Вовка вгляделся в него и спрыгнул с коня. Думая, что мальчик узнал какого-нибудь карателя, Копылов тоже спешился.

– Здравствуйте, товарищ, – неожиданно сказал Вовка и поднял над плечом руку, сжатую в кулак. – Рот фронт!

– Рот фронт! – ответил офицер. – Узнаю, мальшик.

– Кабарда! – раздалось в толпе.

– Ура! Кабарда! – подхватили партизаны, приветственно махая оружием.

На белом коне скакал впереди своих батарей гвардии полковник Кабарда.

– Слыхал о тебе, Вовка! – сказал он, увидев мальчика. – Помяни мое слово, носить тебе Золотую Звезду! Настоящий казак!

Он, усмехаясь, посмотрел на побелевшие при первых же криках «Кабарда» лица гитлеровцев.

– А это кто? – кивнул он на офицера, стоящего рядом с Вовкой.

Вовка рассказал, что это немец-антифашист, который помог ему уйти от эсесовцев.

– Так чего ж он будет шагать рядом с этой дрянью? – Кабарда презрительно взглянул на пленных эсесовцев. – Возьми его пока с собой, а потом сдашь в штаб армии и объяснишь, что за человек.

– Не приказано, товарищ полковник. Не могу выдать пленного, – сказал конвоир.

Невдалеке остановилась камуфлированная легковая машина и бронетранспортер с матросами. Вперед грозно выставлены были дула двух крупнокалиберных пулеметов.

Из машины вышли генерал Тюриченко и член Военного Совета фронта.

– Товарищ член Военного Совета, – доложил Кабарда, – тут немного необычный пленный…

– Подождите, полковник, – остановил его тот. – Здравствуй, Володя! – протянул он руку Вовке. – Рад видеть тебя живым, здоровым и поздравить со вторым орденом.

Пока Вовка здоровался с Тюриченко, член Военного Совета подошел к седому немецкому офицеру.

– Ошень неудашно, – услышал Вовка глуховатый голос немца. – У вас ошень легко дышится, но мой место сейчас в Германии.

– Это верно, – ответил член Военного Совета. – Германскому народу нужны люди, открывающие ему глаза. Еще больше понадобится таких людей после войны. Нужно будет строить новую, свободную, демократическую Германию.

– Зо, – убежденно сказал немец, – это есть истина!

– Садитесь в машину, – предложил член Военного Совета. – Решим в штабе фронта, как с вами быть.

Кабарда разговаривал с Катей.

– Добре, – он покрутил тонкий ус. – Кончай дела в партизанском отряде и возвращайся в часть. Скоро опять в рейд пойдем. – И, нагнувшись к ее уху, спросил: – А как разумеешь, Вовка до мене не пийдет? В разведвзвод?

Неожиданно послышался лай Верного. Привязанный к подводе, пес рвался в сторону.

– Чего это он? – удивился Кабарда.

Верный лаял на пленного солдата в коротком мундире и узких штанах.

– Гарденберг! – вскрикнула Катя.

Обер-штурмбаннфюрер рванулся к плавням.

– Стой! – закричал конвоир.

Вовка поспешно отвязывал Верного, но Гарденберг уже скрылся в камышах.

Найти след по воде Верный бессилен.

Катя и несколько казаков из полка Кабарды побежали в камыши. В глубине плавней раздались выстрелы.

Казаки генерала Тюриченко двинулись в степи – освобождать станицы и хутора. Сибиряки, матросы и партизаны, форсировав Кубань, вошли на рассвете в Краснодар.

Радость, ни с чем несравнимая радость переполняла Вовку. Едва копыта коня ступили с деревянного настила моста на землю, он взлетел в седло, дал шпоры и помчался к центру города.

Где-то в стороне раздавались пулеметные очереди и, как филин в лесу, ухал одинокий миномет. Но центр был уже свободен.

Низко пригнувшись к луке, Вовка все погонял и погонял коня. Еле поспевали за ним Шурик и Измаил. Остальные отстали.

Как разрушен город! Развалины института, где училась Галя, груды кирпича на месте архитектурного памятника – старинного атаманского дворца…

Пролетев мимо раздетого зимними ветрами парка, Вовка и его друзья выскочили на главную улицу.

Оборванные, изможденные женщины бросились к ним навстречу. Более суток назад одна за другой пробрались они сюда. Они знали, что подвергают себя смертельной опасности: стоит попасть на глаза фашисту – и прощай, жизнь. Но не было сил не пойти навстречу своим.

И вот перед ними три всадника, три солдата. Широкие красные ленты на кубанках, черные бурки, как огромные крылья, бьют по крупам лошадей; алые башлыки флагами полощутся за спиной.

– Наши! Казаки! Партизаны! – раздавались крики.

Вряд ли кто из женщин заметил, что перед ними всего лишь подростки. Для них это первые освободители.

Обнявшись с какой-то немолодой женщиной, плакал Вовка.

– Говори, сынок! Чего-нибудь говори! – сквозь слезы просила женщина.

Вовка увидел устремленные на него родные, счастливые глаза и долго не мог ничего сказать.

– В общем, – проговорил он наконец, – фашисты здесь больше не будут.

И срывающимся мальчишеским голосом крикнул:

– Да здравствует Советская родина!