Текст книги "Зарево над предгорьями"

Автор книги: Игорь Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Вдали машины! – крикнула Катя, которой было поручено наблюдать за дорогой.

– Пошли! – скомандовал Селезнев.

Сгибаясь под тяжестью, они бежали в гору. Сзади раздалась стрельба. Селезнев и ребята видели, как у подножья горы вспыхивало множество огоньков.

– Ну, брат «Старик», – довольно сказал Селезнев Вовке, – наделали мы шуму… Не меньше роты преследует.

Огоньки выстрелов ползли все выше.

– Ай, дураки, ай, дураки! – почему-то очень радостно повторял на разные лады Измаил.

– Устанавливайте пулеметы, – приказал Селезнев и вынул из сумки гранаты.

– Зачем пулеметы? – возразил Измаил. – Фашисты дураки – в горы пришли, а ничего не знают. Обвал на голову сделаем, никто не уйдет. Брось вон под ту скалу гранату.

Каменная глыба величиной с одноэтажный дом вздрогнула и медленно поползла вниз. Потом вдруг, как будто сорвавшись, помчалась, сокрушая на пути деревья. Сотни тонн больших и маленьких камней устремились следом. За грохотом лавины партизаны не слышали воплей своих преследователей.

Исходило солнце, когда партизаны пришли в пещеру.

– Вот что, командир особой снайперско-разведывательной группы, – сказал майор. – Надевай-ка свою парадную черкеску, орден, наградное оружие, я тоже, как смогу, приведу себя в порядок и пойдем вниз.

Изнуренные голодом и пытками люди несли четырех тяжело раненных и двоих детей.

– Товарищ военфельдшер, – обратился к Тоне старшина Павлов, – нужно привал сделать: люди из сил выбились.

– Спустимся вон в ту лощину и у родника остановимся, – ответила девушка.

На привале Тоня осмотрела раненых, насколько это было возможно при лунном свете, сделала перевязки. Старику и десятилетней девочке пришлось дать морфий.

– Куда мы идем? – спросил лейтенант Сенчук, про которого говорили, что он недавно попал в плен. – И почему нас никто не охраняет?

Тоню очень удивил этот резкий, как бы осуждающий тон.

– Вас отбили и охраняют, рискуя жизнью! – ответила она. – А идем мы в партизанский отряд. Отныне вы все будете его бойцами.

– Эх, сестричка, – проговорил матрос, неотступно следующий за Павловым. – Радость-то для нас какая!

– Прежде всего нам нужно подумать о том, как искупить свою вину перед родиной, – сказал капитан, раненный в голову.

– То-есть… о чем вы говорите? – заносчиво спросил лейтенант.

– Я говорю о плене, в который вы попали совершенно здоровым.

– Да, но нас окружили, – забормотал лейтенант. – Не было другого выхода…

– Сейчас не первый день войны, чтобы бояться слова «окружение». Целые корпуса специально прорываются в тыл врага и громят его. Но даже если положение безвыходное, биться нужно до последнего, – произнес капитан и отвернулся от лейтенанта.

Сидевшие в тюрьме гестапо знали, что капитана фашисты вытащили из пылающего танка и в сознание он пришел лишь через три дня, уже в камере. Лейтенант пожал плечами и счел за благо отойти в сторону.

В пути один из тяжело раненных умер. Тело его все же донесли до «Лагеря отважных» и положили под кустом, накрыв шинелью.

Шурик, как приказывал Селезнев, отправился на пост к руслу потока. Несколько человек начали ломать ветки для постелей раненым. Ни ножей, ни тем более топоров не было, и ветки ломали руками.

К рассвету лагерь спал. Лишь Тоня, раненный в голову капитан Стрельников и двое матросов – Павлов и Копылов – сидели около родника и вели неторопливую беседу. Каждый рассказывал о себе.

Как бы по уговору, никто не спрашивал Тоню об отряде. Не выдержал только порывистый Павлов.

– А что это у вас за крепость «Севастополь», товарищ военфельдшер? – обратился он к Тоне.

Но Копылов толкнул его в бок и насмешливо сказал:

– Ты что это? На флоте сколько лет прослужил, должен понимать: скажут, когда надо.

Павлов смутился.

Люди один за другим начали подниматься. Тоня пошла в избушку и занялась осмотром раненых.

– Товарищ военфельдшер, – доложил Павлов, – с гор спускаются какие-то люди.

Тоня вышла на крыльцо.

– Вот и наши! – сказала она и испуганно замерла: среди идущих не было Вовки.

– Вовка! – закричала она, с плачем бросаясь к Селезневу.

– Ты чего? – удивился майор. – Вовка в крепости. Чего ты, глупенькая?

– Правда? – недоверчиво спросила Тоня. – Он не… не ранен?

– Здоров!

– А вы как себя чувствуете? – рука Селезнева была перевязана.

– Ничего. Рассказывай, что у тебя.

Особенно заинтересовал Селезнева разговор с лейтенантом. Он подробно расспрашивал, что говорили лейтенант и раненый капитан, как отнеслись к этому остальные.

Майор объяснил ребятам, как нужно вести себя. Никому из освобожденных пока нельзя говорить ни о пещере, ни о том, сколько в отряде, людей и оружия, ни о том, что у них нет связи с другими партизанскими отрядами.

Шурик с интересом рассматривал костюм Селезнева. На нем была какая-то странная куртка. Только вглядевшись, мальчик понял, что это немецкая шинель, захваченная когда-то им с Вовкой, у шинели отрезали полы, и она стала похожей на китель. Через плечо майора висел пистолет в кобуре. Голова была непокрыта: на весь отряд имелся один-единственный головной убор – Вовкина кубанка.

Селезнев подошел к освобожденным. Его мгновенно окружили, посыпались вопросы.

Майор улыбнулся:

– Я человек военный, к такому базару не привык. – И подал команду: – В две шеренги становись!

Измаил, Катя и Шурик стали сзади Селезнева лицом к строю. К ним присоединился спустившийся, наконец, с горы Вовка в парадном костюме.

По лицу мальчика было заметно, что он очень волнуется. Многие посматривали на него с нескрываемым любопытством. Уже разнесся слух, что этот мальчик с орденом и есть «Старик», за которым охотится гестапо.

– Дорогие товарищи, – громко сказал майор, – поздравляю вас с освобождением из фашистского плена!

– Ура! – закричал капитан, раненный в голову.

Крик дружно подхватили.

– Качать освободителей!

Селезнев показал на свою забинтованную руку, и его оставили в покое. Остальные же долго взлетали вверх.

– Становись! – снова скомандовал Селезнев.

– Вы попали в партизанский отряд, где действуют советские законы и устав Красной Армии, – продолжал он. – Сейчас вам доставят завтрак, а пока я, командир отряда майор Селезнев, и мои товарищи познакомимся с каждым из вас.

– В отряде хотим остаться! – крикнул кто-то из строя.

– Решим, – сказал Селезнев. – Старшина второй статьи Павлов! – вызвал он.

Моряк подошел к нему.

– За проявленную сегодня ночью дисциплинированность и помощь в боевой операции командование отряда награждает вас личным оружием.

Вовка снял с себя парабеллум и протянул матросу.

– Служу Советскому Союзу! – громко произнес Павлов.

Селезнев представил своих товарищей.

– Ну, а теперь отдыхайте, набирайтесь сил.

– Разрешите сказать, товарищ майор, – обратился капитан Стрельников. – Отдыхать хотелось бы поменьше.

– Понимаю вас, – улыбнулся Селезнев, – самому не терпелось действовать. Тем, кто чувствует себя лучше, работа найдется сегодня же. – Вспомнив, как Тоня заставляла его в первые дни лежать, Селезнев спохватился: – Но только с разрешения начсанслужбы. Сейчас прошу остаться в строю тех, кто служил в Красной Армии или был в партизанских отрядах. Остальным разойтись.

В строю, кроме мужчин, остались две женщины. Одна – молодая, высокая, в гимнастерке, очевидно военнослужащая; другая – пожилая казачка, которую все называли Митревной.

– Вы что, мамаша, – спросил Селезнев, – в армии служили?

– Да нет, сынок, – призналась Митревна. – Но хочу врагов бить.

– Будешь, мать, обязательно будешь!

Майор стал беседовать с оставшимися в строю.

Шурик и Измаил принесли из пещеры копченых уток, лепешки и котелок меда.

Пока шел завтрак, Тоня перевязала руку Селезнева.

– Очень больно? – спросила она.

– Ничего… Как твои раненые?

– Девочка умерла… Если б был врач, выжила бы… И другие раненые сложные. Гипс нужен.

– Придется кого-нибудь послать к доктору Степанову. Вовка и Измаил уйдут сейчас в аул Псекупс – нам нужно продовольствие, лопаты, топоры, нужна хоть какая-нибудь одежда и обувь. Ты останешься здесь. Пошлю к доктору Валю.

Измаил осторожно, опасаясь встречи с помощником Дархока, пробирался к дому старой Нефисет.

Не доходя до ее крыльца, он натолкнулся на одного из наиболее уважаемых в ауле стариков – седобородого Халяхо. Старик первым, как равного, приветствовал его. Мальчик оторопел от такой чести.

Халяхо увел Измаила в свою саклю. Дочь старика внесла маленький столик, приготовила на нем чай и вышла, так и не произнеся ни слова.

Усадив после долгих препирательств Измаила, который, по обычаю, не хотел садиться, старик пил с ним чай и вел, как требовало приличие, разговор о погоде, о здоровье родственников и знакомых. Но попробуйте спрашивать о здоровье родственников, когда отец и мать одного собеседника – по ту сторону фронта, а сыновья другого с первого дня войны в адыгейском добровольческом полку! Нельзя говорить о наступлении холодов и не вспомнить, что тем, кто дерется сейчас на перевалах с солдатами дуче и фюрера, придется очень тяжело.

Старик понял, что вести традиционный разговор невозможно, и перешел к другой теме.

– Ты стал настоящим мужчиной, Измаил, – с одобрением проговорил он. – Вместе с отважным человеком ты отомстил старому волку Дархоку за смерть Шумафа и Айшей, а твои товарищи добили шакала Мхамеда.

Лицо мальчика пылало от этих похвал; опустив глаза, он слушал старика, не понимая, правда, о каких товарищах тот говорит.

– Ни один полицай не соглашается теперь жить в нашем ауле, – продолжал старик, – а немцы и итальянцы, если приезжают, оглядываются по сторонам и торопятся уехать, фашисты ищут «Старика». Нефисет следила за тобой, когда ты пошел к Дархоку с русским мужчиной. Она слышала, как вы сказали, что пришли от «Старика». Скажи мне, Измаил, кто этот «Старик»? Откуда пришел к нам этот храбрый человек, которого боятся волчьи и шакальи стаи?

Измаил стал говорить о Вовке. Старик вначале слушал недоверчиво, но мальчик так красочно рассказывал обо всех делах Вовки, что не поверить ему было нельзя.

– Приходи со своим другом, Измаил, – произнес Халяхо. – Мудростью и храбростью он заслужил, чтобы его уважали как старика.

Измаил побежал за Вовкой, которого он оставил в кустах возле аула.

В небольшой сакле Халяхо собрались такие же, как и хозяин, седобородые старики. Это были самые уважаемые люди аула Псекупс. Они уже знали о «Старике» и разговаривали с Вовкой, как с почетным гостем.

Несколько раз Вовка пытался сказать о цели своего прихода, но Халяхо ловко переводил разговор на малозначительные темы, очень далекие от войны и партизанских действий, – этого требовали неписаные древние законы приличия.

Вовка приуныл. Старик, наверное, просто боится помочь партизанам. Измаил же видел, что все идет как нельзя лучше. Если с таким почетом старики встречают гостя, значит они ему ни в чем не откажут. Но он не мог объяснить этого Вовке: пока говорят старшие, молодые молча слушают.

Халяхо снял со стены челнокообразный музыкальный инструмент с двумя струнами и что-то по-адыгейски сказал собравшимся. Старик с рыжей бородой взял в руки какую-то круглую палку.

Наклонившись к Вовке, Измаил объяснил:

– У Халяхо в руках шичепшин, а у другого старика камоль – это как русская флейта.

Похожим на серп смычком Халяхо провел по струнам шичепшина и запел чистым высоким голосом. Рыжебородый приложил к губам камоль. Вступил хор.

Это была мужская песня – «оред».

– О тебе поют, – с уважением сказал Измаил.

– Чего? – изумился Вовка. – Как это обо мне?

– Вот слушай. – Измаил начал переводить импровизацию старика:

 
Черный коршун пришел издалека.
Он хотел, Адыгея, счастье твое отобрать,
Сделать адыгов рабочим скотом.
Русский брат победит злого коршуна.
Твои сыновья, Адыгея, вместе с русским
народом
Черные крылья ломают ему.
 

Мелодия песни сделалась более минорной. Старик пел очень тихо, а хор тянул одно, как объяснил Измаил, ничего не обозначающее слово: «ворира, ворира, ворира».

 
Черный коршун в аулах, станицах летает,
Свое черное дело творит перед смертью.
 

Мелодия стала радостной и быстрой. Старик, посверкивая глазами, пел:

 
Много славных орлов, Адыгея,
В твои горы пришло,
Чтобы коршуна бить.
Среди этих орлов молодой да удалый
Орленок летит.
Коршун злой «Стариком» называет его,
Потому что орленок и мудр и храбр,
Потому что он сердце имеет орла.
 

Вовка был очень смущен.

 
В свое черное логово
Слуги коршуна злого людей повезли.
Орел-герой и орленок
Дорогою горной летят,
Злому делу свершиться не дали.
 

– Уже знают! – удивился Вовка.

И как бы отвечая ему, старик пропел:

 
Быстро летают орлы,
Но быстрее вперед по Кавказу
Слава несется
О смелом орле и орленке.
 

– Ворира! Ворира! Ворира! – теперь уже мощно и торжественно гремел хор.

На следующее утро по дороге двигался обоз груженых подвод.

Его обогнал танк с крестом на борту. Из башни высунулся офицер.

– Кто есть? – спросил он. – Куда едешь?

Сидящий на передней бричке старик спокойно ответил:

– На базар. Немного торговать. – И протянул две бумажки.

С трудом разбирая русские слова, офицер читал справку о том, что крестьянам адыгейского аула Псекупс разрешен выезд на базар.

Второй бумажкой была листовка, в которой немецкое командование призывало «казачество и горцев Кавказа проявлять здоровую частную инициативу – открывать торговлю».

Офицер, вспомнив пустынное уныние городских базаров, довольно посмотрел на подводы и нырнул обратно в башню. Обоз продолжал свой путь.

Примерно в километре от сухого русла, по которому можно было попасть в «Лагерь отважных», обоз свернул в сторону. «Горцы Кавказа» проявили «здоровую частную инициативу». Они начали выгружать подводы, как будто именно здесь решили «открывать торговлю». На землю сняли живых овец, тяжелые мешки и кадушки. Под ними оказались бурки и одеяла, пиджаки, брюки и рубашки, лопаты, топоры и множество других разнообразных вещей.

Разгрузившись, обоз тронулся обратно. В кустах остались только караульные.

Всю ночь партизаны переносили товары в «Лагерь отважных».

…Вернувшись из аула, Вовка встретил Валю.

– Все в порядке! – радостно сообщила она. – Доктор уже делает операцию. А лекарств сколько! Вдвоем еле дотащили!

Селезнев, хотя у него очень болела рука, успел побеседовать с каждым освобожденным. Некоторым он выдал оружие, других решил проверить, прежде чем пускать на боевые операции. Самовольный выход из лагеря он категорически запретил.

«ТЕПЕРЬ У НАС НАСТОЯЩИЙ ОТРЯД»

Рядом с избушкой выстроили две просторные землянки: женскую и мужскую. Немного в стороне – маленькую, для штаба. В избушке решено было оставить госпиталь.

Матросы по собственной инициативе начали рыть еще одну землянку.

– Снимем где-нибудь кабель, наберем лампочек и дадим в землянки свет, – говорил Павлов. – Так что строим электростанцию.

Капитан Стрельников быстро разобрался в портативной рации, взятой когда-то у Ганса Мюллера. Передавать по ней было нельзя – для этого нужно знать длину волны того, кому передаешь, но зато Стрельников слушал и записывал сводки Совинформбюро. Батареи, питающие рацию, были очень слабы, и он успевал записать лишь первую, общую часть сводки. Но он надеялся разыскать в подбитых партизанами машинах подходящие аккумуляторы и обещал, что радио будут слушать все партизаны.

– Можно еще мины делать, – говорил Селезневу матрос Копылов. – Я на флоте был минным специалистом. Нужно разыскать неразорвавшиеся бомбы и взять оттуда взрывчатку, а вместо взрывателей использовать гранаты.

Капитан Стрельников, назначенный комендантом лагеря, обошел вместе с Измаилом окрестности и выставил дополнительные посты на горных тропах. На обрыве у сухого русла установили пулемет. Теперь здесь день и ночь дежурили два человека: часовой и подчасок.

Как не похожа была сейчас крепость «Севастополь» на ту темную пещеру, которую полгода назад нашел Измаил! Аккуратные пирамиды с оружием, таблички с надписями «Командир отряда», «Начальник штаба», «Отдел боевого питания», «Интендант» на плащ-палатках, закрывающих входы в ниши. Пещера напоминала теперь подземный штаб мощной крепости.

– Давайте, капитан, начинать диверсии, – предложил Селезнев Стрельникову. – Разобьем отряд на две части. Я доберусь до железной дороги. Взрывчатки у нас мало, взорвать полотно или пустить под откос эшелон мы не сможем, но чем сумеем – навредим. А вы садитесь в засаду между Серным ключом и Саратовской. Поснимайте мотоциклистов, а удастся, так и машину разгромите. Обязательно возьмите Вовку. Он отличный стрелок и в засаде незаменим.

Известие о том, что в ночь назначен выход на боевые операции, горячо одобрили партизаны. В штаб началось паломничество тех, кого решено было пока не брать. Селезнев терпеливо успокаивал их и объяснял, что операций будет много и дела хватит всем.

Стрелки во главе с капитаном, меняя места засад, перебили около двух десятков гитлеровцев. В лагерь они принесли много оружия, документов, приволокли исправный мотоцикл. Группе Селезнева удалось уничтожить охрану небольшого разъезда, разбить все его стрелки и сигнализацию и на обратном пути снять около километра проводов связи.

Двое партизан были убиты.

– Ну, берегитесь, гады, – сурово говорил Вовка. – Теперь у нас настоящий отряд. Отомстим вам как следует, по-партизански…

Отряд Качко выступил затемно. По лесной тропе шли гуськом.

Чуть шумят столетние кедры и дубы. То и дело горные козы пересекают дорогу, рука невольно тянется к оружию: редкому охотнику удается подстрелить такую дичь, поневоле соблазнишься. Но стрелять нельзя.

Для партизан эти вековые леса, веселые рощи диких яблонь и груш стали верными союзниками, надежными помощниками. Вот и сейчас под прикрытием леса они в полной безопасности подошли к железной дороге, ведущей из Краснодара в портовый город.

Лес остался позади. Перед ними – кустарник, речка, а дальше высокая железнодорожная насыпь.

Козлов пошел в сторону речки. Отряд двинулся вслед за комиссаром. Никто не проронил ни слова: операция готовилась тщательно и долго; каждый знал, что он должен делать.

К Качко подошел высоченный крепыш Шматов. Где на четвереньках, где ползком, сквозь густой тальник Качко и Шматов направились вверх по течению к мосту.

Шматова колотила противная мелкая дрожь. Он едва поспевал за Качко.

– Тяжело? – шепотом спросил Василий.

– Идем, идем, – так же тихо отозвался Шматов.

Вблизи моста весь кустарник был вырублен. Они поползли по берегу.

Из конца в конец моста, зябко поеживаясь, ходил одетый в полушубок часовой. Он похлопывал рукой об руку, тер уши, нос.

«Замерз сильно, – подумал Качко. – Значит, скоро смена, нужно торопиться. Но где второй? Разведчики донесли, что мост охраняют двое».

Как бы в ответ на это часовой, перегнувшись через перила, закричал:

– Васюха, погрелся, что ль? Поди сюда. Дай я погреюсь.

«Русский. Гад!» – с ненавистью подумал Качко.

– Погодь! – откликнулся из-под моста невидимый Васюха. – Похлебка закипает.

Партизаны проползли еще несколько метров и увидели второго полицая. Он сидел у костра, помешивая в котелке.

– Обезоружить того, что у костра, – прошептал Качко.

Шматов скользнул вперед.

Качко подполз вплотную к будке часового и замер. Полицай был широкоплеч и высок – до горла вряд ли достанешь, а стрелять нельзя. Но Качко повезло: в двух шагах от него полицай перегнулся через перила и закричал:

– Ну, скоро, что ль, ты?

Качко прыгнул ему на спину и вместе с ним покатился по настилу моста.

Василий был ловким и проворным. Полицай не пришел еще в себя от неожиданности, как его руки были крепко связаны ремнем, а к груди приставлен его же автомат.

– Быстро и без брехни. Когда пройдет поезд?

– Не знаю, господин партизан. Вот истинный крест, не знаю! Да разве нам говорят?

Качко в упор смотрел в глаза предателя. От этого взгляда полицай сразу как-то обмяк и без стыда заплакал, колотясь головой о настил моста.

– Быстро: когда смена караула?

– Помилуйте, пан партизан! Смена минут через пятнадцать. Помилуйте. Я ж всей душой…

– Тихо! – прикрикнул Василий.

Подошел Шматов, подталкивая второго предателя.

– Тащи обоих под мост да свяжи покрепче, а тулупы и шапки сними, – распорядился Качко.

Через несколько минут крепко связанные, с заткнутыми ртами полицаи лежали под мостом, а Качко и Шматов, одетые в их полушубки и шапки, поджидали смену караула.

Невдалеке в кустах завыл и сразу же смолк волк. Это Козлов подавал сигнал, что все заняли свои места.

Пришедшие на пост часовые изрядно хватили «шнапсу», и справиться с ними было нетрудно.

Засунув два пальца в рот, Качко пронзительно свистнул. Сейчас же из кустов появились двое партизан с тяжелым ящиком взрывчатки. Шматов заложил тол под ферму моста. Качко вставил электрический взрыватель и, на ходу разматывая провод, побежал к кустам, где был скрыт отряд. Туда же спешили Шматов и партизаны. Впереди себя они гнали четырех захваченных полицаев.

– Теперь все в порядке, – отдуваясь, проговорил Качко.

Прошел час. Другой. Третий. Вокруг было безмолвно.

– А может, наши в городе перепутали и эшелона сегодня вообще не будет? – предположил Козлов.

– Нет, «Батя» сам проверял, – отозвался Качко. – Как только мы взорвем эшелон, «Батя» начнет штурм Ильского лагеря для военнопленных…

Предупреждающий жест Козлова прервал его. Весь подобравшись, Качко прислушался.

Издалека донесся стук колес. Он приближался. Вынырнувший из-за поворота паровоз влетел на мост. Василий повернул ручку индуктора – и грохот словно разорвал надвое небо и землю. Стена густого дыма встала над рекой. На месте моста повисли перекореженные обрывки балок.

Из последних вагонов прыгали солдаты в черных шинелях и бежали обратно к станции. Но в километре от моста их ждала пулеметная засада, высланная туда еще несколько часов назад.

Вскоре с противоположной стороны подошел другой эшелон. Это прибыли каратели на поиски партизан.

– Ну, хлопцы, время, – скомандовал Качко. – Пошли!

Быстро перебежав мелколесье, партизаны начали подниматься в гору. Далеко к северу от того места, где они взорвали эшелон, встали столбы дыма; донеслись глухие разрывы.

– Удачи тебе, «Батя», удачи! – прошептал Качко.