Текст книги "Не хлебом единым"
Автор книги: Игорь Смолькин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Причастившись, батюшка вышел на амвон и начал воскресную проповедь: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...” Говорил он с закрытыми глазами. Кого-то это смущало, но сам он объяснял это просто желанием сосредоточиться, не отвлекаться, сказать все, что задумано, что следует сегодня сказать для духовной пользы. Он сам признавался, что иногда приходит вдруг мысль сказать то или иное, о чем заранее говорить не собирался. Подробно об этом батюшка не распространялся, но можно было догадаться, что это и была, та чудесная батюшкина способность попадать всегда в точку, говорить всегда на потребу. Многие называли это прозорливостью. Батюшка запрещал. Однажды, когда кто-то из паломников спросил: “Где же этот прозорливый батюшка?”, он услышал и ответил: “Да не прозорливый, вам неверно сказали – прожорливый!” Он крайне не любил, когда его возвышали. Но наверное поэтому и тянулся к нему так православный люд?
– В книге Деяний и посланий Святых апостолов, – говорил батюшка, – мы читаем: “Поминайте наставников ваших, молитесь, подражайте их жизни”. Какие же сейчас у нас наставники? Можно ли всем им подражать? Нет. Не все, называемые словом “учитель”, действительно способны научить нас.
Добрым наставником был праведный Иоанн Кронштадтский, который проповедовал, писал, много трудился, но, главное, жил благочестиво, чем больше всего угодил Богу. Таковыми же наставниками являются преподобный Амвросий Оптинский, Святитель Феофан Затворник и многие другие. И в те времена они спасали людей, и сегодня научают нас духовной жизни. Их письма люди переписывали от руки – такая была в них великая польза. В этих письмах правильное, неискаженное православие. Святитель Игнатий Брянчанинов собрал наставления святых отцов в книге “Отечник”. Они жили так, что жизнью своей угодили Богу и заслужили высшие награды человеческие: венцы в Царствие Небесном. Это истинные наши учителя, нужно стараться подражать им. Нужно, как и они, всегда думать о Боге, о Его святости, благости, милосердии, любви, о Его делах, страдании, терпении, кротости, смирении, о том, как нам угодить Богу…
А закончил батюшка словами:
– Учителя смирения – вот какие нам нужны наставники. Потому что смирение – самый короткий путь ко спасению! Аминь!
– Спаси, вас, Господи! – зазвучало со всех сторон.
Батюшка скрылся в алтаре и тут же, отворив Царские врата, появился со Святой Чашей:
– Со страхом Божиим и верою приступите! – возгласил батюшка и стал читать молитву: – Верую, Господи, и исповедую...
И толи от золотой Чаши, толи от самого батюшки разлился по храму необыкновенный свет: будто солнце, привлеченное необыкновенным таинственным действом, опустилось с неба, раздвинуло массу вековых древ и заглянуло в церковное оконце. И заблистало от его огненного взгляда все вокруг: батюшкина риза, оклады икон, подсвечники, паникадило. И сами свечи вдруг будто воспрянули и засветили ярче и веселей…
А причастники, положив земной поклон, неспешно подходили к Святой Чаше.
– Тело Христово приимите, – пели на клиросе, – Источника Безсмертнаго вкусите...
Подошла и Анна Петровна, кто-то поддерживал ее сбоку под руку. Поклониться земно она не могла, но сделала это мысленно, и так это получилось ясно – будто на самом деле. По щекам катились слезинки – от радости, что свершилось, от того, что слышит она батюшкины слова:
– Причащается раба Божия Анна Честнаго и Святаго Тела и Крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во оставление грехов своих и в жизнь вечную.
Как же, действительно, близко! Шаг – и вот она благая вечность с Богом! Господи, слава Тебе!
Она запивала и все плакала от сугубой радости, кому-то, может быть, непонятной и странной. И одно лишь было сейчас на уме: слава Тебе Господи, слава Тебе!
После отпуста все хором запели тридцать третий псалом “Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих...” и потянулись целовать крест. Каждый уже норовил задать батюшке свой вопросик, но тот пока отвечал односложно. У кого что-то важное, подойдут позже...
Так всегда и было. Батюшка становился на солею у южных (если в Георгиевском храме) диаконских дверей, терпеливо выслушивал всех, кто к нему подходил и отвечал, что сделать и как поступить с пользой для спасения души. И не только отвечал, но – поразительно! – каждого батюшка чем-то еще и наделял: кого-то пузырьком со святым маслицем, кого-то тряпочкой-святынькой, кому-то давал пачку чая, соль и почти всем брошюрки со святоотеческими наставлениями. Еще пару лет назад, когда цены на книги были не столь высоки, он раздавал их в одни руки десятками – даже самые толстые и дорогие. Не было больше в городе ни одного храма, где бы делали что-то подобное! Требы стоили у него так дешево, что попавшие сюда первый раз просто не верили глазам и переспрашивали. “Так ведь это на автобусе два раза проехать – а здесь за эту же цену повенчаться можно!” Все заказные службы, молебны, годовые, срокоусты – все, чего остальные храмы получали главный доход и поэтому держали высокие цены – здесь стоило сущие копейки. Действительно, что толку говорить о нестяжательности, о милосердии – и показывать пример в обратном? Батюшка говорил, для того чтобы наши слова возымели должную силу, необходимо подкрепить их самым делом, то есть самому прежде выполнять все, о чем говоришь, а иначе ты будешь лишь искушать ближних. Поэтому так сильны были его слова и его молитва – в этом и был его главный секрет – он прежде, чем призывать к подвигу других, сам в полной мере все исполнял. Он во всем преуспел и был безупречен: в посте, в нестяжательности, в доброте и милосердие, в прощение обид и оскорблений, в неустанной молитве, в настойчивости и усердие в изучении слова Божия и творений святых отцов. Так думала Анна Петровна и едва ли кто мог бы ее в этом поколебать!
Как же ей хотелось сейчас поговорить с батюшкой! Тем более что так редко теперь удавалось приезжать. Но ее оттеснили... Какая-то дама громко выясняла, что ей делать с ее молитвой, которая вдруг стала скудной, что трудно ей подолгу сосредоточенно стоять перед иконами, ведь так много дел. Звучало это в ее устах совершенно неестественно, наигранно, но батюшка серьезно отвечал:
– Можно молиться, не стоя на молитве. Всякое возношение ума и сердца к Богу есть молитва настоящая. Например, про апостолов сказано, что они непрестанно молились. Но когда же тогда, спросите, они делали все свои многочисленные дела? Оказывается, одно другому не мешает: они при всех своих делах о Боге помышляли и жили в непрестанной преданности Богу – это настроение духа было их непрестанной молитвой. Это подтверждает святитель Феофан Затворник. Он объясняет, что просто делать свои дела с хорошим расположением духа уже есть угождение Богу. Один старец, когда к нему принесли от кого-то нечто съестное сказал: “как дурно пахнет”, хотя принесенное было по содержанию очень хорошее. Когда спросили его: “как так?”, он разъяснил, что прислано оно было с нехорошими чувствами. Так всякое дело намащается теми чувствами, с какими совершается. Выходит, что как от хороших цветов исходит хороший запах, так и от дел с хорошим расположением делаемых, исходит свое благовоние, и восходит горе, как фимиам из кадила. Вот вам и молитва.
Подожду, решила Анна Петровна, попозже подойду. Тем более, что Андрей предупредил, что они сходят на источник...
Находился источник внизу на берегу правого притока Каменки и, как и храм, носил имя святого Георгия Победоносца. Еще недавно имел он вид обыкновенного маленького ручейка и вытекал себе из известняковой скалы. Особого внимания никто на него и не обращал, но со временем батюшка заметил, что некоторые прихожане хвалят воду из этого ключа и даже указывают на ее целебные свойства. И вот ручеек расчистили, обложили камнем, огородили, выстроили купальню и получился, как выяснилось, настоящий целебный источник. Скоро в Крещение здесь освятили Иордан. И тогда воистину вода стала святая. Помогала целебная водичка от различных болезней суставов, ног, от сердечных хворей и многого прочего. Ее пили, ей обливались и просто умывали лицо, бидонами и канистрами набирали для пищевых надобностей.
Вот так батюшка помогал людям строить свою жизнь в Боге и с Богом: со всех сторон окружая себя Божьим – молитвой, постом, духовным советом и чтением святоотеческих книг, общением с людьми верующими, употреблением освященных продуктов и цельбоносной воды для соблюдения духовной гигиены...
Анна Петровна присела на скамейку рядом с интеллигентного вида мужчиной средних лет. Повернувшись к ней, он вдруг кивнул в сторону батюшки:
– Вы только посмотрите, какая духовная мощь! Нет, поверьте, я в столице проповедников слышал много, очень много: талантливых, образованнейших, умниц, но ученость их человеческая, порой и не всем доступная обычным людям. Да и сила духовная не та. Нет, не та! Поверьте, я уж знаю!
– А вы приезжий? – спросила Анна Петровна.
– Кирилл Сергеевич, – представился мужчина. – Я из Москвы, работаю в православном издательстве, а к батюшке за духовным советом приезжаю, и, знаете ли, достаточно часто это делаю.
– И как в Москве, – поинтересовалась Анна Петровна, – что про нашего батюшку думают?
– Вы знаете, – Кирилл Сергеевич поправил пальцем дужку очков, – я думаю так: если бы хотел батюшка, чтобы его знали в Москве – знали бы! И не только там, и дальше – на краю света! Но он удивительной скромности человек. Ведь столько книг подготовил к изданию и ни слова о себе – ни-ни. Не благословляет. Так и выходят без указания автора: “Советы батюшки”, “Ответы на разные вопросы духовной жизни”, “Рассказы сельского священника” и так далее. Поэтому мало кто знает, только свои, но ведь зачитываются! Вот ведь как! А знающие люди называют его цензором всего северо-западного региона. Вот так – духовный цензор! Вы бы знали, сколько вкравшихся в новые издания ошибок удалось исправить по его указаниям. А ведь многие ошибки совершенно погибельные, несущие колоссальный духовный вред! Я так думаю, время придет, и поедут к нему за советом профессора и преподаватели духовных школ и академий. Думаю так и будет!
Но тут Анна Петровна почувствовала, как будто подуло на нее ласковым ветерком, как будто лучик солнца прорвался сквозь тучу и угостил нежным драгоценным теплом – это батюшка смотрел на нее и улыбался.
– Чего же ты не подходишь, голубка наша? – услышала она слова, которые стоили для нее самого дорогого. – Анна Петровна, миленькая наша, подойди!
– Сейчас батюшка! Сейчас! – она поднялась и заспешила, а Кирилл Сергеевич шел рядом и поддерживал под руку, но теперь она и так бы не упала – батюшкина улыбка и ласковый взгляд поддерживали ее пуще самых надежных помощников и костылей. Батюшка!
Батюшка благословил ее и легко погладил по голове. А она заплакала и так со слезами выложила о самом наболевшем: про страхи свои и про дорогую сестрицу, про скорби ее и болезни.
– Болезни сии примите, как Богом посланные во спасение вам. – тихо прошептал ей батюшка, – И будет, что терпя благодушно свои скорби, вы пойдете прямым путем в рай... Путь туда и тесен и прискорбен. Смотрите не пропустите, или проще, не проглядите спасения. Переселитесь умом и сердцем в другую жизнь, и не спускайтесь оттуда на землю, в суету здешнего пребывания. Видя врата смерти всегда перед собой, питайте христианскую надежду и ею отгоняйте ужас смерти, радуйтесь, как вступающий в царские палаты...
Потом батюшка заговорил уже громче, так чтобы слышно было всем, находящимся в храме:
– И Господь близ нас, и Богоматерь, и небо со скорыми помощниками, а болезнь, как говорит святитель Феофан, все же не отступает. Случайно ли это? Или они не видят? И видят, и состраждут, и готовы помочь, и все же оставляют нас томиться. Почему? То же бывает между пирогом, жареным в печи, и хозяйкой. Дайте пирогу чувства, мысль и язык... Что бы он сказал хозяйке?! Матушка! Засадила ты меня сюда и жарюсь... Ни одной крупинки у меня не осталось необожженной, все горит, до нестерпимости... Что я тебе сделал? За что такая неприязнь? Что бы ответила хозяйка, если бы понимала его речь?.. Какая ж тут неприязнь? Я, напротив, о тебе только и радею. Потерпи еще немного... и увидишь какой ты у меня выйдешь красавец! Все наглядеться на тебя не наглядятся!.. А какой аромат от тебя пойдет по всему дому?.. Это диво – дивное! Так и вы: положите себя в руки Божии и ждите. Течение жизни сокрыто от нас, и случайности ее бывают так непонятны, что нам ничего не остается, как взывать: Буди воля Твоя, Господи! Но знайте – что от Господа, то всегда одно добро... Передай сестрице своей мое благословение и маслице святое.
Батюшка протянул маленький пузыречек, и Анна Петровна благоговейно приняла, поцеловав его руку. А он, мягко улыбнувшись на последок, уже переключился на кого-то другого, также нуждающегося в его участии.
Было жаль, что так мало удалось поговорить, но Анна Петровна прогнала эту мысль. Как же мало? И слово сказал, и маслицем святым наделил. Куда же больше? Иные и такого не сподобились. Слава Тебе Боже, что благословил эту мою встречу с батюшкой! – шептала Анна Петровна. Пора было идти к машине. Андрей стоял рядом и вопросительно смотрел на нее. Понятно: дети устали, надо домой. И ей домой, к сестрице, то-то утешится она рассказом...
Серой бездушной массой надвигался город. Промелькнул телецентр, сплошной стеной потянулись блочные девятиэтажки. И спешили мимо люди: просто мимо, или не просто, потому как мимо самого главного, мимо той малозаметной полевой дорожки к старинному Георгиевскому храму, да и не только к нему – к любому православному храму, где службы и молитвы, где открываются самые что ни на есть настоящие райские двери, за которыми благая вечность для всех, кто ее ищет и подвизается за нее...
А вот уже и родная пятиэтажка, окошки на втором этаже, за которыми дорогая сестрица. Как-то там она? Выйдя из машины, Анна Петровна долго благодарила Андрея, а тот смущался и мотал головой...
Таков был этот день – чудесный, необыкновенно насыщенный духовной радостью и надеждой. Слава Богу за все!
Глава 3. В последний путь
Блаженны мертвые, умирающие
в Господе… они успокоятся
от трудов своих,
и дела их идут вслед за ними
(Откр. 14, 13)
Незаметно пролетел Рождественский пост. Время будто заторопилось и, хотя ночи были такие же длинные и безсонные, листики с отрывного календаря шелестели все быстрее и быстрее и исчезали, уносимые в прошлое неведомыми ветрами. Умчалось Рождество, завершились Святки и теперь приспело время думать о Великом посте. Жизнь за окном кипела, и все в ней раз от разу менялось – и наверху и внизу: парламенты, президенты, банки, проценты по вкладам – но, Милосердный Боже, как все это было далеко от их, пусть и неухоженной, но такой умиротворяюще тихой квартиры. У них все также теплилась лампада в Красном углу, все также громко тикал бравый сталинский будильник, и Антонинушка все также не пресекаясь шептала чудесные слова молитвы, только вот делала это как будто тише. Или это лишь казалось Анне Петровне, вечно обезпокоенной здоровьем дорогой сестрицы? Может быть и так, может быть были это пустые страхи, но душу все равно мучили нехорошие предчувствия, и сердце от того наполнялось тревогой и болело, болело...
Еще в начале поста принесли письмо от батюшки Валентина со словами утешения и отеческой любви. Это было ответное на ее, Анны Петровны, послание, в котором задавала она батюшке некоторые насущные вопросы. Спрашивала, например, как быть с мерой строгости поста: порой ведь сил нет совсем, и врач рекомендует хотя бы от рыбы не отказываться. Она не рассчитывала на такой быстрый ответ и, получив, перечитывала много раз. Немногочисленные душеспасительные строчки запомнила буквально дословно, и все равно время от времени опять брала письмо в руки...
И сегодня вот тоже, присела у стола и читала:
“... Кушайте рыбу, когда немощны. Тут нет греха, когда делается по необходимости, а не по прихоти. А когда станете говеть, тогда воздержитесь, если будете крепки; а если нет, то воздержитесь день другой перед самим причастием; и даже без этого можно, когда совсем немощь одолеет. Это не благословение, это совет. Почему так, объясню: не имеет священник власти благословлять нарушения Устава церковного и нарушение поста, а вот грех разрешить имеет право. Руководствуйтесь здравым духовным размышлением – Господь лишнего с нас не спросит, за то в чем не виновны не осудит...
То, что за сестрицей своей ходите, то Господь и к Себе отнесет, как в Евангелии сказано. И награду положит на будущий век...
Не забывайте за все благодарить Бога; и за нездоровье благодарите.
Мужества же себе к благодушному терпению, в минуты отяжеления страданий, ищите в воспоминании терпения всех святых, и особенно мучеников. Сколько и как они терпели! И вообразить трудно. Да и всем нам многими скорбями подобает внити в Царствие Божие. Туда дорога одна – крест, произвольный или непроизвольный...
А пост тем и хорош, что устраняет заботы души, прекращает угнетающую ум дремоту, обращает все помыслы к самой душе…
Прекрасен труд поста, потому что он облегчает душу от тяжестей грехов и легким делает бремя заповедей Христовых.
Пусть послужат вам в назидание и утешение, – писал в заключение батюшка, – эти святоотеческие духовные блестки. Спаси вас Господи и Сестрицу вашу. Помню и молюсь...”
“И легким делает бремя заповедей Христовых...”, – прошептала Анна Петровна и отложила письмо.
Ближе к вечеру зашла Серафима. Была она вся в заботах и делах. И совсем это было ей не на пользу. Она дергалась и не могла усидеть на месте, обрывала сама себя, махала руками и все кого-то осуждала, все судила да рядила о мирском. О духовном же – ни слова. Что говорить, тяготилась Анна Петровна таким общением, но не решалась делать замечаний, зная взрывной характер Серафимы. Они как всегда сидели в крохотной, заставленной банками, пакетами и невесть еще чем, кухне, ожидая пока заварится чаек. Увы, не было у Анны Петровны сил наводить здесь порядки, да и присмотрелись свои глаза, не замечали этого бедлама. Серафима же с некоторой брезгливостью поглядывала на густо усаженные пятнами стены, покрытую бурым налетом посуду, заскорузлые кастрюли. Она и к запаху доходящего уже чая принюхивалась с некоторой опаской: мол, кто его знает, что намешала туда старуха? Но аромат как аромат – витал себе в воздухе и щекотал раздутые ноздри Серафимы. А Анна Петровна пыталась меж тем перевести разговор на что-то душеспасительное. Только тщетно: Серафима неизбежно возвращалась к близкому для себя – сиюминутному, мирскому.
– Акафист-то кто читал в соборе? – спросила Анна Петровна, зная что Серафима теперь там убирает по вечерам.
– Акафист-то? Да молодой священник, их теперь Владыка как блины печет. Слушай, я тут деньги вложила осенью в “Скорпион”, это что-то на вроде банка – фонд называется, вложила немного – пенсию одну, ну сначала шли большие проценты, очень много выходило, а теперь – представляешь? – все сгорело. Лопнули эти жулики и деньги наши присвоили. За границу утекли, будь они не ладны. Представляешь? Хотела для внуков приданное – и на тебе... Обокрали ироды!
– Да грех это все, – не сдержалась Анна Петровна, – лихва и процент – грех. В Святом Писании Господь обличил лихоимство. Как же это – не трудилась и деньги получаешь?
– Да ну тебя! – махнула рукой Серафима. – Все у тебя грех. Я же не воровала и не на пьянку копила, а внукам. Им что же – жить не надо?
– Да надо им жить, надо, Серафимушка, – мягко продолжала Анна Петровна, замечая, что лицо Серафимы вдруг покраснело от негодования, – но ведь зарабатывать надо в поте лица своего. Ты не сердись на меня старую, это ведь не я придумала. Сейчас прочитаю тебе, что отцы святые говорят.
Анна Петровна принесла из комнаты старую тетрадочку подарочек от батюшки Валентина, но прежде на минутку подошла к сестрице. Антонинушка сидела на своей кроватке: под упрятанными в валенки ножками – старый деревянный чемоданчик, а губки все двигались, все творили чудесную молитву. Анна Петровна поправила сестрице платочек и молча кивнула в сторону кухни. Антонинушка в ту же сторону перекрестила комнату и покачала головкой...
Да, совсем сестрица ослабела, совсем легонькая, как голубка небесная! Проявлю настойчивость, решила Анна Петровна, буду кормить, как полагается, а то иду у нее на поводу. Не дело!
Серафима уже вовсю хозяйничала. Она старательно обтерла полотенцем две высокие чашки – с игрушечным домиком и веселым корабликом – и наполнила их чаем. Себе она поставила коричневый домик с треугольной, лихо закрученной на краях крышей, а к Анне Петровне приплыл кораблик с озорным дымком из пузатой трубы. Но прежде она открыла тетрадь и, пока Серафима шумно прихлебывала, начала читать:
– Хотя многие лихвы и процента за грех не почитают, учит святитель Тихон Задонский, однако это есть вымысел сребролюбивых сердец. Они не внимают святому Божиему слову, Лихва вошла у них в обычай, который так ослепляет душевные глаза, что человек греха своего и пагубы своей не видит. Святое Божие слово запрещает лихву брать. “Взаймы давайте, не ожидая ничего”, – глаголет Христос. Значит, лихва есть ложь! От чужих трудов, без своего труда, пользы себе искать есть грех. Лихву приемлющие без всякого своего труда от чужих трудов хотят пользоваться и обогащаться. Значит грешат!
– Ну, правильно говорят святые отцы, – перебила Серафима. – Я что – против? Но причем тут я, какая же я лихва и процент? Тоже мне! Если в чем согрешу – покаюсь! Бог простит!
– Бог-то простит, – тихо-тихо сказала Анна Петровна, только так вот самонадеянно уповать на милосердие Божие, как говорят святые отцы, есть хула на Духа Святого.
– Ну ладно хватит, – сердито оборвала Серафима, – я к тебе не каяться хожу. Хочу как лучше, поговорить, отвлечь вас, а ты, Анна Петровна, вечно...
Серафима махнула рукой и поднялась.
– Постой, – придержала Анна Петровна и спросила: – Скажи Серафимушка, а на что тебе богатство?
– Да не мне – детям, внукам. Им!
– А им-то зачем? Сумеют ли верно распорядиться? Старцы хотя и говорят, что богатство само по себе не губит, как и бедность не спасает, но, однако, трудно богатому войти в рай.
– Хочется, чтобы хоть дети в достатке пожили. Да и какие это богатства? Так, слезы куриные.
Злость отпустила Серафиму и, вспомнив о чем-то, она пригорюнилась, присела обратно на стул и продолжила:
– Ты-то знаешь, Анна Петровна, как мы жили после войны. Хлеба не хватало, что говорить об угощениях каких-то? А одевались как? Пусть хоть мои-то внуки модно оденутся, пусть поедят вдосталь, пусть порадуются жизни.
– Порадуются здесь, хорошо, а дальше? – спросила Анна Петровна, – Не боишься, что такая забота твоя им в будущем веке радости не прибавит? О Господе надо радоваться, и тогда все, что окружает тебя, тоже в радость будет. А иначе неизбежно грех ко греху пойдут. Вот Антонинушка, они ведь с Семеном своим ужас как бедно жили, но Господь духовную радость им подавал. Знаешь, после войны сразу, они по взаимному согласию стали жить как брат и сестра. А ведь им тогда и по сорок лет не было. Вот какая ревность! Семена Господь скоро прибрал, и Антонинушка с той поры честной вдовицей жила. Одна и с детьми и с хозяйством управлялась. Вот такая у нее была в жизни радость. Но если в Царствие Небесное открыта ей дорога, а я не сомневаюсь в этом, то Господь возместит все скорби, за все, что ради Бога делалось, с лихвой воздаст.
Серафима притихла и так молча посидела минутку другую, потом прихлопнула по коленкам руками и сказала
– Права ты во всем, Анна Петровна, во всем права. Но нет у нас сил жить по такой твоей правоте. Пойми, как я заставлю детей горести и скорби любить? Они и постятся-то лишь в Пятницу Страстную перед Пасхой. Причаститься дочку еле-еле согнала в последний раз. А внучка вообще не желает идти в храм. Зачем, говорит, пережитки, мол. Прости Господи... – неожиданно Серафима заплакала.
– Молись, Серафимущка, Господь управит, – утешала Анна Петровна, но помнила она, что и у них с Антонинушкой в роду много таких же, которые в затмении веру считают пережитком. Действительно, прости им Господи!
Поздно вечером, когда остались они вдвоем с сестрицей, Антонинушка вдруг обратилась с неожиданной просьбой:
– Будут меня хоронить, если пост будет, пусть стол поминальный постным делают и водки не надо. Это обязательно!
– А что это ты об этом, Антонинушка? – растерялась Анна Петровна, когда это тебя хоронить? Что еще выдумала? – говорила, а сама не верила – ведь и вправду – не сегодня завтра.
– Тебе что же сон какой приснился? – пыталась было доискаться, но сестрица не стала ничего объяснять, а еще раз напомнила:
– Так не забудь, Аннушка, если в пост!
Ночью Анна Петровна все прислушивалась со страхом: а вдруг сегодня? Но, слава Богу, ничего не произошло. Спокойно прошли и последующие несколько дней…
Четырнадцатого марта начался Великий пост. А ночью остановился их старый сталинский будильник. Анну Петровну буквально вытолкнуло из сна острое предчувствие беды. Что-то случилось! Она встрепенулась и решила, было, что умерла сестрица.
– Антонина! – закричала она в голос, но тут же услышала:
– Здесь я сестрица, здесь.
Что же это такое? Господи, помилуй. И тут она поняла, что не слышит тиканья будильника. Много-много лет она аккуратно его заводила каждый вечер, и накануне тоже, и он не подводил, без устали, как какой-нибудь былинный богатырь, стучал себе и стучал, но вот... все-таки остановился. Не к добру это. К беде... Значит скоро? Действительно скоро? Господи, не забирай ее, – взмолилась она, – как же я одна?
Протянулись первая, вторая и третья недели поста. Сестрица почти что не ела. Она выпивала раз в день теплой водички, а иногда и от этого отказывалась. Кушала лишь в субботу и воскресенье – по одному разу. В Благовещение ее причастил батюшка из Мироносицкого храма. Антонинушка воспрянула и посвежела лицом, но через пару дней уже не смогла подняться с кровати и лежала теперь, вышептывая непресекающуюся молитовку. На это давал ей Господь еще сил.
Анна Петровна уже не плакала, она смирилась и подолгу сидела рядом с сестрицей, словно желая напоследок на нее насмотреться. А за окном все дышало весной. Снег совсем сошел, и деревья набухали жизнью. Природа лишь готовилась, а люди уже ожили: детвора играла в футбол, и покрикивали выпивающие за доминошным столом мужички. Такова жизнь: совсем незаметно перетекает она из нынешнего века в будущий и те, которые остаются не замечают этого, предаваясь привычной суете. Самая великая тайна всех времен – тайна смерти – остается вне этого круга повседневной суеты. Увы!
В субботу, перед цветоносной неделей, Антонинушку соборовали и еще раз причастили. Сделал это все тот же безотказный мироносицкий батюшка, спаси его Господи. Ах, если бы мог приехать батюшка Валентин! Но у него столько страждущих чад, столько неотложных обязанностей и дел, что оторваться от прихода невозможно никак. Даже на епархиальные собрания давным-давно не ездил батюшка, что всегда обрушивало на его голову недовольство церковного начальства. И отпусков никаких не было – уже много-много лет. Но, слава Богу, думала Анна Петровна, не осталась сестрица без напутствия. Слава Богу!
Так с Божией помощью дожили до Пасхи. Словно в ладошках, бережно несла Анна Петровна Благую весть о Воскресении и с порога комнаты возвестила сестрице:
– Христос Воскресе!
– Воистину Воскресе! – тихо отозвалась Антонинушка.
Анна Петровна подошла к сестрице и они похристосовались.
– Возьми сестричка дорогая! – протянула Анна Петровна красное пасхальное яичко.
Антонинушка приняла и чуть заметная улыбка тронула ее безцветные, без кровинушки губы:
– Помнишь, Аннушка, сон я видела про яичко?
– Про яичко? Ах да! – не сразу вспомнила Анна Петровна.
Года два назад увидела сестрица такой сон. Кто-то стучит ей будто в окошко. Она открывает раму и видит юношу в светлых одеждах. Тот протягивает ей красное пасхальное яичко и говорит: “Это тебе за среду и пятницу!” Такой был сон. Понятно, что постница Антонинушка была великая, среду и пятницу сызмальства неукоснительно блюла, но почему такой подарок, да еще летом, когда Пасха давно миновала? Так и остался сон неразгаданным...
– Вот и дожили мы с тобой до Воскресения Христова, – по плечику погладила Анна Петровна сестричку, – теперь, с Божией помощью, до Троицы будем жить.
Антонинушка смотрела с радостью, но было в ее глазах и нечто непонятное для Анны Петровны – некое знание о грядущем, о котором сестрица помалкивала. Что-то будет? Что-то подаст Господь?
Во вторник на Светлой седмице кто-то негромко постучал в дверь. Анна Петровна удивляясь, – отчего не звонят? – пошла открывать. На пороге стояла женщина будто бы и знакомая, но столь смутно, что узнать сразу не удалось
– Я из Печор, Галина, помните? В Камно мы видались пару раз.
– Галина? Помню, помню, проходите, – и вправду теперь вспомнила Анна Петровна.
Женщина замялась и спросила:
– Сестрица-то ваша жива?
Отчего-то вдруг похолодело внутри у Анны Петровны, отчего-то зашлось острой болью сердце.
– Жива, – тихо ответила она и с силой прижала руку к груди.
– Слава Богу, – перекрестилась Галина, – а меня батюшка прислал, помните отца Иоаана Максимова?
Анна Петровна молча кивнула, а Галина продолжала:
– Ему сон на Пасху был, пришла певчая Анна, старая подруга вашей сестрицы, покойная как лет тридцать. Пришла и говорит: “Антонину похороните рядом со мной!” Батюшка это и велел вам передать. Только он думал, что умерла уже Антонина...
Анна Петровна прижалась к стене, чувствуя, что в ногах совсем нет сил. Она, конечно же, помнила Анну, умершую примерно в шестьдесят пятом. Вместе с Антониной они пели на клиросе в Камно в бытность там отца Иоанна. Его духовной дочерью собственно и была Антонинушка, и окормлялась у него долгие годы. И вот теперь такое ему видение!
– А сколько уж батюшке лет? – собравшись с силами, спросила она Галину.
– Точно не знаю, но думаю под сто, он ведь слепой теперь совсем.
– Передайте ему, что жива Антонинушка и поблагодарите за заботу, пусть помолится за нас. И вас спаси Господи!
Галина, извинившись, откланялась, а Анна Петровна присела на кухне, чтобы не выказать сестрице своего волнения. Помнила она – как же не помнить? Певчая Анна, сестрицына подружка, похоронена рядом с Георгиевском храмом в Камно. И место пустое рядом действительно есть, хотя и лежит там каменная плита. Староста как-то об этом сказала, пояснив: “Для своих бережем”. Пустая соседняя могила – для тебя Антонинушка Господь ее приберег! Вот теперь и она, значит, стала обладательницей тайного сестрициного знания...
