Текст книги "Не хлебом единым"
Автор книги: Игорь Смолькин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Перед чтением канона какой-то благообразный пожилой священник сказал проповедь, которая сразу влекла Анну Петровну, и она слушала, затаив дыхание.
– Вслушайтесь внимательно, дорогие мои, – говорил батюшка, – в слова святого пророка Божия Исаии, вслушайтесь и вдумайтесь в откровение этого ветхозаветного богослова. Не о нас ли, не о нашем ли времени говорит пророк, живший за семьсот пятьдесят девять лет до Рождества Христова? Земля опустошена вконец и совершенно разграблена... Сетует, уныла земля; поникла вселенная... Земля сокрушается, земля распадается, земля сильно потрясена; шатается земля, как пьяный, и качается... и беззаконие ее тяготеет на ней; она упадет и уже не встанет* * (Ис. 24, 3-6, 16, 19-20). Да, эти слова – о нас! Это мы преступили закон Божий! Это мы нарушили Его завет! Это мы забыли Бога! И наша матушка-кормилица земля уже рождает одни терния и волчцы от злобы живущих на ней. И небо, когда-то дарившее людям светлый дождь жизни и плодоносную росу, сеет на наши головы химическую отравляющую влагу, и радиация Чернобыля обжигает мир своим смертоносным дыханием. И разгул зла, лукавства и вражды идет по земле. И нет молитвы, чтобы залить этот пожар зла, нет духовной силы, чтобы предотвратить грядущую гибель. Неужели все это сотворил человек?! Нет, дорогие мои, возможности человека ограничены, и срок жизни его – семьдесят, от силы восемьдесят лет. Иногда он не успевает даже и осознать своего назначения на земле, как уже сходит в могилу. Нет у него ни времени, ни могущества, ни воображения посеять столько бед и зла, чтобы хватило на все человечество. Все то малое зло, которое успеваем натворить мы, грешные люди, приводит в совокупность великий дирижер – сатана, тот, кто сеет в нас малое. Он сеет малое и выращивает малое в большое. И это называется “тайной беззакония”. И тайна беззакония восходит от силы в силу именно потому, что вконец ослабело наше сопротивление ей, оскудело наше понятие о ней. Мы в своем обольщении забываем Бога, забываем небо, забываем вечность. На этой почве полного погружения людей в плотскую жизнь разрастается всепоглощающий разврат. Младенцы, зачатые в беззаконии, появляются в мир больными, от рождения одержимыми духом злобы, часто они лукавством превосходят взрослых. Отроки, не зная детского простодушия, играют во взрослых, в одуряющих химических веществах они ищут особых видений и ощущений, зачастую находя в них смерть. Юноши и девушки, не зная самого понятия невинности и чистоты, погружаются в болото такой грязи, о которой помыслить страшно и срамно глаголати. Наркотический угар для многих становится единственно реальной жизнью. А грохот бесовского шума, ворвавшийся в дома наши с телевизионных экранов, оглушил, одурил всех от малого до большого, вовлек всех в водоворот адского кружения, поработив души насилием...
Анна Петровна согласно кивала головой и, не сумев сдержаться, поделилась с сидящей рядом пожилой женщиной:
– Вот уж воистину, все слово в слово так! Верно батюшка говорит.
– Помоги ему, Господи, – поддакнула старушка.
Служба окончилась, и если кто-то ожидал этого с нетерпением, то Анна Петровна лишь сожалела о таком скором ее завершении: с последним “аминь” возвращались к ней все ее стариковские беды и заботы. Но что тут поделаешь? Остается лишь терпеть: за терпенье, как говорят, дает Бог спасенье.
Выходила Анна Петровна в числе последних: пока подавала поминания на сорокоуст и на литургию, пока беседовала с церковницами, все разошлись, и она побрела одинешенька, постукивая по булыжникам соборной площади колесами своей коляски-выручалочки. Смеркалось, и идти одной меж крепостных стен, где каждый шаг отдавался гулким эхом было страшновато. Через ворота Детинца она вышла в Довмонтов Город и дошла уже до середины, когда навстречу к ней выскочил огромный черный пес. Он присел на задние лапы, оскалился и злобно зарычал. Анна Петровна в испуге замерла, осознавая полную свою безпомощность. Раньше таких собак в городе и не видывали – мощных гладкошерстных, свирепого вида и злобного нрава, походивших на каких-то безжалостных адских тварей – появились они лишь теперь, вкупе со всеми прочими пагубными новшествами, будто вытянутые за куцые обрубленные хвосты из самой геенны для пущего устрашения христиан. Этот пес был именно из таковых. Всем своим видом он источал ненависть, желание убить, разорвать на части. Хозяина поблизости не было видно. И как это такого злобного кобеля пустили одного, – промелькнула у Анны Петровны мысль. Она хотела перекреститься и перекрестить пса, но силы совсем ее оставили, и она чувствовала, что вот-вот упадет. От страха даже не вспоминались слова молитвы. “Господи, Господи” – только и шептала она... В голове промелькнул длинный ряд каких-то сумбурных мыслей, но вдруг на мгновение сознание прояснилось, и Анна Петровна четко увидела лицо сестрицы Антонинушки, будто высвеченное во мраке молнией – ее строгие сейчас глаза, губы, творящие молитву и сухонькая ее ручка, знаменующая перед собой крестом. Это меня она крестит, почему-то сразу подумала Анна Петровна и вдруг ощутила необыкновенный прилив сил. “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную”, – зашептали ее губы. Она двинула коляску на собаку и крикнула: “Иди прочь! Пошла!”. Собака тут же отскочила, рыкнула на последок и скрылась в спускающихся к берегу Псковы руинах...
Анна Петровна медленно приходила в себя, она еще до конца не поверила, что опасность миновала, что она действительно спасена и все продолжала всматриваться в темноту.
– Матушка, что вы тут стоите? – привел ее в чувство чей-то вопрос – это догнали ее идущие домой работницы собора.
– Простите, замешкалась, собаки испугалась, – коротко объяснила Анна Петровна, ничего более не добавив. Да и как опишешь такой страх? Как передашь, что и с самой жизнью чуть не простилась? Да и надо ли это делать?
– Помогите до автобуса добраться, что-то неможется, – только и попросила она...
Лишь дома, опустившись на стул, она поняла, насколько устала. Сестрице ни слова не скажу, решила она твердо, довольно того, что и мне досталось. Она присела подле Антонинушки, взяла по обычаю ее за ручку и коротко рассказала, как прошла служба, о порадовавшей ее духовной проповеди, о поручениях, которые, слава Богу, все выполнила. Тут взглянула она на сестрицу, встретилась с ней глазами, и будто невидимая молния проскочила между ними: вдруг совершено ясно она поняла, что не нуждается сестрица в ее откровениях, что сама все до точки знает. Так это действительно ее молитва спасла меня! – пришло вдруг прозрение.
– Голубушка моя! – Анна Петровна сползла на пол и прижалась к худеньким острым коленкам сестрицы. – Родная моя!
Она заплакала и ощутила, что легонькая сестрицына ручка успокоительно гладит ее по голове...
* * *
Иногда Анна Петровна сидела во дворе на скамеечке под липами, в уютном для отдохновения местечке. Больше сидела одна, так как дворовым сударушкам давно было известно ее полное нежелание слушать сплетни и пересуды. “Удаляйтесь людей негодных и суетных, больше думайте о божественном и вечности”, – учил батюшка Валентин, и она размышляла, не упуская, впрочем, возможности сказать что-то полезное на спасение души. Если кто-то и подсаживался к ней, так наверняка с каким-то вопросом касательно церковной жизни. Ведь все мы члены Церкви, размышляла Анна Петровна, все имеем одни обязанности, но почему-то большинство считают себя непричастными к отеческим церковным уложениям, благочестие считают делом монахов и свихнувшихся старух. Но ведь это общая норма, для всех? Грехи любезны, доводят до бездны; что запасешь, то и с собой понесешь – так сказала бы она каждому, но только кто бы ее стал слушать? Ее спрашивали, но более о внешнем, не имеющим отношения к главному – спасению души. “Кому и как поставить свечу? Можно ли снять порчу в церкви? Какой молитвой вылечиться от болезни? Как избавить мужа от пьянства?..”
Да, можно поставить свечу, можно молиться за мужа пьяницу... Но нет лекарства от скорбей, ибо скорби сами и есть лекарство. Вот только чтобы это понять, нужно... Что? Что для этого нужно? Анна Петровна, конечно же, знала – надо, например, бывать по воскресеньям на обедне у батюшки Валентина и слышать из его уст: “Бог друзей Своих врачует напастями, дабы ими от грехов очистились... Благодарить в скорбях и бедах – заслуга большая, чем давать милостыню...” или еще не менее важное: “Господа ничего так не умилостивляет, как исповедание грехов...”. В общем, надо быть членом Церкви и выполнять все, что положено выполнять, не выбирая что больше по нраву. Все – от корки до корки. Иначе получится как с ее соседкой Анфисой из квартиры напротив...
Анфиса как-то подсела на эту самую скамейку и, помолчав чуть-чуть, спросила:
– Болею, Анна Петровна, как на пенсию вышла, так и полезли у меня хвори – одна к одной. Как быть? Может свечек поставить куда? Анна Петровна, вы ведь должны знать?
– Куда ж нам без болезней? – вздохнула Анна Петровна, – Давно в храме-то были?
Анфиса неопределенно пожала плечами:
– Не помню, на Пасху может?
– Вот-вот! А надо каждую неделю, как в заповеди четвертой сказано: седьмой день Господу Богу твоему. Нарушаем заповеди, вот и болеем. Причаститься вам следует, покаяться прежде, а потом причаститься.
– Надо наверное. Это когда можно сделать?
Анна Петровна подробно объяснила соседке как следует готовиться, как поститься, и особенно предостерегала от того, чего делать никак нельзя:
– С вечера, после двенадцати, нельзя ни есть, ни пить – это важно!
В субботу Анфиса действительно пошла в храм, исповедалась, а на утро причастилась. После зашла к Анне Петровне.
– Знаете, – сказала с раздражением, – дурацкие эти правила “ни есть, ни пить”. Зачем? Почему? Я вот чая утром попила, и ничего – причастилась. Устарели эти правила, менять пора.
– Да что ж вы наделали? – всплеснула руками Анна Петровна.
Но Анфиса и слушать не стала, повернулась и ушла. А на следующий день она сломала ногу. Садилась в автобус, но водитель раньше времени закрыл дверь и тронулся: ее, с защемленной в дверях ногой, протащило по асфальту. Перелом был очень сложный и несколько месяцев несчастная Анфиса мыкалась между домом и больницей... Поняла ли она, осознала? Может быть, только Анны Петровны стала она с тех пор сторониться и разговоров с ней избегала – будто боялась чего.
Но что бы ни случилось – на все воля Божья и никогда не следует ее скрывать! В этом Анна Петровна была уверена непоколебимо. Не следует прятать правду от ближних, пусть и не примут они ее по озлоблению сердца своего, по затемнению разума. Пусть осудят, пусть рассмеются в лицо, но кривить душой никак нельзя. И вообще, странно было Анне Петровне: чем же это так заняты люди, что совсем у них не остается времени, минутки даже, чтобы задуматься о духовном, о вечном, невзирая на то, что ежедневно, ежечасно хоть что-нибудь, малость какая, но, по милости Божией, побуждает их к этому?..
Старушка, Лидия Григорьевна, немногим-то и младше, подошла как-то и поинтересовалась:
– Анна, чевой-то все муж покойный во сне приходит и просит картошки вареной ему принести. Я уж и носила раза два на кладбище, а он опять пришел и просит?
– Да не нужна ему твоя картошка! – без затруднения разгадала сон Анна Петровна. – Усопшим едино от нас надо – молитва и милостыня! Подай сорокоуст в храм, в монастырь Снетогорский, милостыню раздай. Увидишь, спасибо тебе скажет.
Через какое-то время опять подошла Лидия Григорьевна и поблагодарила:
– Спасибо, Анна, тебе. Картошки мешок отвезли мы в Снетогорский монастырь и на молитву мово Георгия там записали. Представляешь, давеча во сне его видела: сидит и ест картошку вареную и на меня так радостно смотрит.
Ее спрашивали, почему не уезжают они, почему мыкают горе, две безпомощные старухи, полагаясь на свою сомнительную самостоятельность? Почему? Действительно, почему? Ведь можно уехать к сыну, к Антонинушкиной дочери Зое, к внукам? Можно, конечно... если перечеркнуть всю предыдущую свою жизнь, все, во что верили, что исповедовали. С юности им, живущим церковной жизнью, говорили про скорби, про болезни, про терпение и смирение. И они повторяли о том же другим. Теперь приспело время самым делом исполнить все эти слова. Это самое трудное в жизни нашей – чтобы слова не рознились с делами. Самое, верно, главное и спасительное! Было еще и другое... В пятьдесят девятом году, кажется, или, наверное, уже в шестидесятом, она в последний раз видела архимандрита Симеона – замечательного Псково-Печерского старца, великого подвижника. Сейчас, по прошествии стольких лет, он стал уже легендой, как и Оптинские старцы, сейчас ему пишут записки и оставляют на его гробе в Богомзданных пещерах... А тогда, тогда он был доступным каждому и можно было прикоснуться к нему, поцеловать его невесомую благословляющую руку, спросить его о чем-то и услышать ответ. Можно было даже с ним не согласиться, возразить, можно было пройти мимо него, лишь равнодушно скользнув взглядом. В тот раз все, вроде бы, так и было. Старец, бережно поддерживаемый келейником под руку, спускался по каменным ступеням от Успенского храма. Мимо проходили экскурсанты и с некоторой долей любопытства, как на очередной экспонат (а по сути – равнодушно), смотрели на седовласого схимника. А ведь одно лишь его слово, одно благословение могло, без преувеличения, перевернуть жизнь человека, направить ее по иному руслу. Она ожидала внизу и робко подступила к своему духовному наставнику, сложив руки для благословения. Старец, хорошо ее знавший, благословил и сказал:
– Живи для других, Аннушка, и сама спасешься! Больше уединяйся, уединение способствует спасению. Помни это, особенно, когда годы подойдут. Тогда это особенно будет важно! Ибо сказал Господь: “В чем застану, в том и судить буду!” Как доживешь до моих лет, припомни эти мои слова: живи для других, уединяйся и причащайся Святых Тайн еженедельно!
– Доживу ли, батюшка? – с сомнением спросила она. – Здоровье-то и сейчас не то.
– Доживешь, доживешь, матушка, – махнул рукой старец, – и еще переживешь.
Удивительна его прозорливость! Она и вправду сомневалась, что долго проживет: еще в войну серьезно подорвала здоровье. Поздней осенью сорок второго их, жен комсостава, отправили на строительство оборонительных сооружений: они делали фашины, набивая песком дерюжные мешки. Песок приходилось доставать из реки, стоя по пояс в ледяной воде. Вот тогда получила она первые серьезные болезни, к которым ежегодно добавлялось что-то еще, как знак времени и места: голода, холода, непосильного труда, семейных неурядиц и прочего.
И еще говорил ей старец, может быть и не в тот раз, может быть ранее, но она хорошо помнила эти его слова: “Если увидишь разумного, опытного в духовной жизни, ходи к нему с раннего утра и пусть нога твоя истирает пороги дверей его”. Вот поэтому-то нашла и прилепилась она, с Божией помощью, к батюшке Валентину. А отец Симеон вскоре почил о Господе и был похоронен в Богомзданных пещерах...
Она, как и было сказано, дожила и пережила. Помнила она его слова, каждое, до самого малюсенького словца, и теперь, как драгоценный бисер мысленно их перебирала: “Живи для других, уединяйся и причащайся Святых Тайн еженедельно”. Удивительное дело, ведь все так и выходило! Жить надо и для сестрицы Аннушки, и, еще более, для Блиновых, для Анфисы, для других соседей, ближних и дальних, оторванных от Бога, от церкви, от возможности спасения. Кто еще им скажет спасительное слово правды? Кто?..
“Милостыней купи себе помилование от Бога, – наставлял приснопамятный отец Симеон, – смирением – вечную славу, чистотою и целомудрием – венец, кротостью – в рай вхождение, молитвой – с ангелами житие. Купи себе трудом покой, молитвенным бдением – общение с Богом, постом и жаждою – наслаждение вечными благами. Имей рассуждение духовное, возноси ум твой к Богу, но низводи и долу, размышляя, что рано или поздно все в землю возвратимся. Внимай чтению книг Божественных, сокрушайся о грехах, говори одну правду, уста чаще открывай для молитвы, руки отверзай на подаяние нуждающимся, сердце удержи от гнева, в теле сохрани чистоту, в пище – воздержание, колена преклоняй на поклонение Богу. Если сохранишь сие, то будешь чадом света и сыном Царствия Небесного; спасешь душу свою”...
Глава 2. Батюшка
Повинуйтесь наставникам вашим
и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся
о душах ваших, как обязанные дать отчет (Евр. 13, 17)
Дает Господь потерпеть, но и утешения посылает – и еще какие...
Послезавтра поеду в Камно к батюшке Валентину! Эта мысль целый день не давала покоя Анне Петровне. Началось все с того, что заехал знакомец Андрей, прихожанин Мироносицкого храма, молодой человек лет тридцати, по обычаю навестить и побеседовать. Любил он с ней побеседовать, потому как, считал, было о чем. “Повезло вам, матушка, – говорил, – всех-то блаженных и старцев последних лет вам удалось повидать. Вы прямо духовная шкатулка!” А она отвечала всегда одно: “Это Господь Милосердный, это Он даровал мне недостойной грешнице столько счастливых встреч” И еще часто добавляла: “Дорожите каждой встречей. Не случайно дает их Господь. Все ко спасению!” Однажды Андрей спросил: “Как же это – дорожить каждой встречей? Сегодня обсчитали меня на рынке, а после и нахамили. Чем же в такой встрече дорожить? Или, бывает, в автобусе, в магазине облают – это как, тоже дорожить? Понятно, когда к старцу приехал, а он принял, сказал чего-нибудь полезное или наперед предсказал.” – “Иногда просто потерпеть надо – вот и польза. Иногда же и сказать человеку, как правильно поступить для спасения души. Ты от старца научился, а другой и вовсе ничего не знает, так скажи ему при встрече – вот и польза обоим”. – “Так что угодно можно объяснить”, – засомневался Андрей. “А ты спроси у опытного священника, у отца Валентина, например”, – предложила Анна Петровна. Так состоялась его первая поездка к батюшке. Это случилось около года назад. С тех пор ездил он часто вместе с семьей – благо, был автомобиль – и иногда брал с собой Анну Петровну. Она не расспрашивала, что и как разъяснил ему батюшка – это личное, если захочет, – скажет. Но и так было понятно, что Камно Андрею пришлось по сердцу. Да и как иначе? Значит, послезавтра в Камно...
Она знала историю этого местечка. Как-то один из прихожан Александро-Невского храма, Семен Семенович, заштатный экскурсовод, провожая ее до дома, довольно подробно рассказал и о древнем городище, и о храме...
Происходило это название, по всей вероятности, от слова камень, из-за большого количества разбросанных здесь повсюду камней-валунов. И река здешняя по той же причине прозывалась Каменкой. У ее-то истоков и выстроено было в давние времена городище, аккурат между двух русел, как бы на полуострове, образованном широкими и глубокими оврагами этой реки, высота склонов которых достигала более десяти метров. Самой природой это городище было очень хорошо защищено от нападений врагов. Современные археологи установили, что в конце первого тысячелетия жизнь здесь буквально “била ключом”, пока не вырос и не окреп город Псков, который превратил окрестные поселения в свои пригороды, перетянув, как водится, на себя все живительные соки.
В 1238 году произошло в здешних местах большое сражение, о котором в летописи говорится, что псковичи “избиша Литву на Камне”. А в 1271 году горожане, действуя под началом благоверного князя Довмонта-Тимофея, разбили тут крупную рать немцев. Упоминается в летописи и о сражениях на Камне в 1341 и 1407 годах. Здесь в начале семнадцатого века встречали первый Крестный ход из Псково-Печерского монастыря, установленный в память избавления Пскова от нашествия Батория. В пятнадцатом веке на погосте Камно возвели церковь в честь святого великомученика и Победоносца Георгия. Сложили ее, как водится на Псковщине, из местного камня-известняка. В древней церкви камновского погоста, как сказано в летописи, хранилась величайшая святыня – напрестольный деревянный крест 1600 года, покрытый латунью со следующей надписью: “Божиею милостию и помощию Живоначальныя Троицы совершися крест сей во храме святаго страстотерпца Христова Георгия на камне... при державе Царя и Государя Великого князя Бориса Феодоровича всея Руси, при епископе Псковском Геннадии, при старосте церковном Анании Сидорове”. До ныне стоит сия церковь. В тридцатые годы закрывалась, правда, но ненадолго: во время войны опять, с Божией помощью, открылись для верующих ее двери...
А места, места тут были просто чудесные – природа будто дышала древностью. С холма открывался небывалый простор: сплошное море камышей, деревья и домики на горизонте и, где-то в далеком далеко, скорее угадывалось, чем виделось Псковское озеро. Оно было километрах в шести, но дыхание его почему-то явственно слышалось уже здесь. По правую руку, на той стороне реки обозревался, обнажающий отвесную известняковую стену, обрыв и темный вход в какую-то пещеру. Над обрывом еще недавно по здешним меркам – в начале нынешнего века – стоял двухэтажный дом помещиков Яхонтовых – красивый и величавый, как и сами Яхонтовы, люди интересных судеб, среди которых были герои Отечественной войны 1812 года, поэты, государственные деятели – люди старого времени, люди России. Ежедневно, на рассвете, дом, расположенный от погоста прямо на восток, изумительно раскрашивался первыми лучами восходящего солнца, над крышей вырастала чудесная золотая корона, стены дышали жизнью и обитатели дома, вместе с холодным утренним воздухом, вдыхали эту жизнь и переполнялись ею... Увы, теперь на этом месте бельмом выставилась какая-то нелепая МТС, упрятанная за жуткий серый забор из бетонных плит. Увы... Но внизу по прежнему шумела обмелевшая вода Каменки, пенистыми бурунчиками огибающая позеленевшие от возраста камни. А на левом ручье доживала свой век старая, давно бездействующая водяная мельница, сложенная из местного дикого камня. Это и было последнее свидетельство об ушедшей России. Об остальном можно лишь догадываться... А последние Яхонтовы, как и все их предки, нашли упокоение на здешнем погосте в родовом захоронение у северной стены Георгиевской церкви. Все оканчивается церковью и погостом и, впрочем, все ими же начинается. По крайней мере, здесь...
Как только сворачиваешь с шоссе в сторону городища, сразу открывается купол храма, возвышающийся над буйным морем могучих старых древ. Реки и оврагов еще не видно, они появляются внезапно, уже у самого погоста, а пока – видно лишь поле и в нем зеленый остров с церковной главкой и крестом...
Таков был погост Камно – без всякой новомодной фальши, настоящий, русский, притягивающий к себе еще и еще, если однажды тут побывал. А может быть виной этому был здешний батюшка, протоиерей Валентин – такой же настоящий русский священник, без малейшей фальши.
О батюшке Анна Петровна готова была думать безконечно. Казалось ей, что знакомы они всю жизнь. Нынче, на закате ее лет, он олицетворял для нее все самое-самое лучшее, в нем как бы слились все ее духовные отцы и наставники, бывшие ей добрыми учителями с самых юных лет, и все прочитанные духовные книги с наставлениями и жизнеописаниями святых подвижников. Батюшка говорил, что бывают люди, наполненные мудростью как духовные книги – он имел ввиду старцев, к примеру – Оптинских. Но он и сам стал такой книгой – доброй и спасительной, мудрой и чуткой к каждому биению человеческого сердца. Батюшка... Анна Петровна знала его давно. С начала пятидесятых годов он, будучи семинаристом, также, как и она, окормлялся у отца Симеона и часто приезжал в Псково-Печерский монастырь. Бывал он и у отца Иоанна Максимова, служившего тогда в здешнем Георгиевском храме погоста Камно. Этот-то замечательный батюшка и благословил его брак. “Выбирай себе невесту”, – сказал отец Иоанн, указав на певчих со своего клироса. И тут случилось нечто удивительное: отец Валентин медленным взглядом обвел притихших девиц и указал на одну из них: “Выбираю вот эту”. Таковым было их знакомство с будущей матушкой. “Венчается раб Божий Валентин рабе Божией Александре...” Матушка его была уроженкой здешних мест. Странная, почти мистическая связь с местом: здесь родилась его жена, здесь упокоился позже их безвременно ушедший сын, здесь предстояло ему служить последние годы, здесь же, как думается – умереть и быть погребенным...
В пятьдесят третьем стал отец Валентин священником. Кто-то из святых сказал, что не всякий может приблизиться к Богу, но только тот, кто подобно Моисею, способен вместить славу Божию.* Батюшка смог бы. Анна Петровна была в этом уверена более, чем в том, что земля круглая. В нем великая власть, дарованной Богом каждому священнику, приобрела подлинную свою силу, возмогшую превзойти человеческую природу и освободиться от страстей. Анна Петровна всегда высоко почитала своих духовных отцов. Но это был ее последний – на нем для нее завершалось все земное и открывалось все небесное. Батюшка... В шестидесятые, когда служил он в Порхове, они ездили к нему с сестрицей, пели на клиросе и выполняли послушания. Времена были темные и колючие для всех православных. Опять тюрьмы стали наполняться людьми духовного звания, опять закрывались и разграблялись храмы. Многие священники попритихли и не казали носа за церковную ограду: крестили с опаской, молились больше со старухами, да стариками, их же исповедовали, причащали, а потом и отпевали. Не было икон для мирян, не было молитвословов, что уж говорить о Священном Писании или духовных книгах? А как же все это было нужно! И болело сердце молодого священника. По его благословению ездили порученцы-послушницы в Киев, Москву и другие города и веси за маленькими самодельными иконками, отпечатанными фотоспособом молитвами и краткими духовными поучениями, переписывали каноны, акафисты, целые духовные книги. С тех далеких лет погрузился батюшка в необозримый мир святоотеческих творений. Ночами он делал выписки, заполняя десятки и десятки общих тетрадей. Он собирал, как скажет позднее, сливки – самое важное, самое нужное, самое спасительное. Двадцать лет он возрастал здесь из силы в силу, наполнялся молитвой и мудростью – не высокоумной, но понятной простецам, пригодной и исполнимой в их приземленной, безыскусной жизни. Потянулся к нему народ: за молитвой, за советом. Это порождало и некоторую зависть от собратьев и, безусловно, ненависть со стороны безбожных властей. Пошли в епархию донос за доносом. Частенько вызывали к уполномоченному для “серьезных” разговоров – просили, чтобы был как все, жил тихо – служба, дом – и ни каких паломников! Владыка Псковский Иоанн очень любил и батюшку, и всю его семью, он многократно бывал в Порхове на его приходе, много чаще, чем у других, даже самых маститых, священников. И само это тоже рождало недоброжелательство. “Большой трезвенник... примерный, трудолюбивый... Богослужения совершает неопустительно с назиданием словом Божиим своих пасомых” – вот так писал о нем покойный ныне Владыка. Да, Владыка его любил, но давление со стороны властей оказалось слишком сильным. Пришлось, скрипя сердцем, его, ни в чем, кроме горячей пастырской ревности, не повинного, перемесить на другой приход. А и тогда уже таких пастырей, как отец Валентин, было поискать... Потом был Старый Изборск: некоторое время пустовавшей до него храм Рождества Пресвятой Богородицы и маленький приход. Но, оказывается, там его ждали. И не просто ждали, а писали прошения архиерею: “Всеусерднейше просим Ваше Высокопреосвященство перевести в нашу церковь на постоянное служение настоятеля из Порховской церкви протоиерея Валентина, который постоянно будет у нас проживать. Тогда мы можем внести в фонд мира тысячу рублей... Не откажите в нашей просьбе. Староста... помощник старосты... казначей...” Вот такая маленькая хитрость, чтобы ублажить жестоковыйные власти в лице уполномоченного. А что такое тысяча рублей в 1983 году? Большие деньги, тем более для крохотного прихода. Но что же произошло после назначения батюшки? А то, что и должно было... Опять потянулся народ, стали приезжать паломники из других городов. Батюшка молился и учил молитве своих духовных чад. После службы оставались в храме и читали акафисты, молитвы из батюшкиных тетрадей за болящих и страждущих. Здесь же батюшка стал использовать целительную силу святых источников. Появились исцеленные, и это еще прибавило ему известности и прихожан. Среди нецерковных местных жителей поползли слухи, что священник занимается колдовством... Опять последовал вызов к уполномоченному, жалобы архиерею, угрозы и подписки не делать этого и того. Его штрафовали за небывшие нарушения, угрожали посадить. И опять Владыка был вынужден переместить священника подальше от глаз мирских начальников, в самую Тмутаракань. Хотя и там были люди, и там кто-то обрел мудрого духовного отца и наставника... Но Господь благословил иначе: в восемьдесят шестом году последовало назначение быть настоятелем Георгиевского храма на погосте Камно. И вот батюшка здесь. Батюшка... Здесь он подвизался уже более десяти лет. Здесь раскрылся, как небывалой величины духовный цветок, благоухание от которого разлилось далеко за пределы Псковской земли. И ехали автобус за автобусом из Питера, из Молдавии, из Белоруссии. И все еще было впереди...
* * *
Наступило долгожданное утро. Около семи заехал Андрей. Анна Петровна уже поджидала его. Все необходимое было приготовлено и уложено в сумочку с вечера: поминальные записочки от Антонинушки, ее собственные, пирожок для батюшки, гостинцы для церковниц, хлеб и конфеты на канун и даже хлебные крошки для птичек.
– Помолись преподобному Никандру и преподобной матери Фекле, – напутствовала Антонинушка, – и к Мишеньке на могилку зайди поклонись.
Мишенька – это сыночек батюшки, владычнин иподиакон и общий любимец. Он давненько уже погиб, еще в Порхове. Забрал его Господь. Случилось несчастье в праздник святых апостолов Петра и Павла. После литургии пошел Мишенька искупаться, жара была несусветная. Нырнул... и больше уже не показалась на поверхности его головушка. Мишенька только что причастился Святых Христовых Тайн и было ему отроду шестнадцать лет... А как он пел? Слава Богу, сохранились магнитные пленки и иногда, когда заводили старенький магнитофон, Анна Петровна со слезами слушала его такой знакомый голос:
Пусть ноги устали, болит твоя грудь,
И спину ты можешь едва разогнуть,
И пусть бы хотелось тебе отдохнуть,
Работы так много еще впереди,
