Текст книги "Не хлебом единым"

Автор книги: Игорь Смолькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Алексей пристально вглядывался в гладкую, чуть красноватую, поверхность камня, словно пытаясь прочесть тайну его, Алексея, жизни. Видно задел Георгий какую-то молчащую доселе струну, и она тихо зазвучала, призывая обернуться и взглянуть внутрь самое себя. Рассмотреть, чем же наполнены его дни и ночи? Важно ли это? Существенно ли для себя и для мира, для этих деревьев и для спящих здесь вечным сном усопших? Как все это разгадать?

Георгий говорил что-то еще, но слова его были уже не слышны. Лишь струна после каждого нового щипка, рождала обертоны, похожие на знаки вопроса, и где-то брезжил свет, но до него было ох, как далеко.

– А вы спите спокойно, здесь тихо, – пробился наконец голос Георгия, – если что, бегите ко мне, у меня телефон.

– Да, да, спаси вас Бог.

Алексей побрел в часовенку устраивать свой первый ночлег на погосте.

Постель оказалась достаточно мягкой, хотя остывшая сентябрьская земля и сквозь подстилку тянула тепло из его жаждущего покоя тела. Он перекрестился и сразу уснул, но тут же, как ему показалось, проснулся.

– Алексей! – звал кто-то негромко снаружи. – Алексей!

Его прошиб озноб, но он успокоил себя: сторож, не иначе. Закряхтел, поднялся и осторожно отодвинул лист картона. В мягком лунном свете четко просматривались силуэты крестов и надгробных камней. Он повернул голову в сторону могилы архитектора и вдруг явственно разглядел там фигуру стоящего человека. Сердце остановилось, а потом выдало барабанную дробь, в ногах под коленками родилась неуправляемая слабость, и он вот-вот готов был рухнуть на землю.

– Алексей! – опять донеслось теперь уж точно со стороны незнакомца. – Алексей!

Тут будто кто-то потянул за веревочку, и он безвольно пошел прямо к красному камню, туда, где маячил жуткий силуэт.  Он пытался противиться, но безуспешно: ноги ему больше не подчинялись; и голос – губы напрасно растягивались в безмолвном крике. Вот уже совсем близко, и он увидел мертвое лицо незнакомца – пустые глазницы, черный провал рта, редкие клочья волос на голом черепе. Это архитектор –  совершенно точно – архитектор, который уже уйму лет лежит в могиле! Мертвец одной рукой держался за красный могильный камень, а другую протянул к нему.

– Нет! – закричал Алексей, на этот раз его голос прорвался наружу и расколол ночную тишину. – Не надо!

Но ледяная мертвая рука уже касалась его лица.

– Не надо! – еще раз крикнул Алесей, и тут лопнули невидимые путы.

Он понесся прочь, но упал, ударился головой о что-то твердое и провалился в небытие...

Очнувшись, он ощутил под собой знакомую подстилку. Вокруг было темно, он протянул руку, и наткнулся на шершавую оштукатуренную стену часовни. Сон, это был всего лишь сон! Но почему тогда так болит голова и откуда рана на лбу? Просто случайно ушибся во сне, успокоил он себя, случайно...

Но до утра Алексей больше не уснул. На рассвете он вышел наружу и курил, гуляя по дорожкам туда-сюда. Нет, думал, уйду куда угодно, в подвал, под елку в лес, только не здесь.  А в пять тридцать появился сторож Георгий, чтобы подмести где положено и убрать налетевшие листья.

– Давайте-ка мне, – потянулся к метле Алексей, – разомну косточки.

– Попробуйте, если есть охота, – не стал возражать Георгий и тут же спросил: – Вы ночью случайно ничего не слышали? Что-то Дон мой все безпокоился, не гавкал даже, а рычал.

– Н-нет! – помедлив мгновение ответил Алексей. – Нет, не слышал, спал крепко.

 Он задумался и ощупал свежую ссадину на лбу.

*  *  *

Однако, он не ушел. Прошла неделя и еще одна, и он обжился, привык к темным кладбищенским ночам с их непременными таинственными шорохами и звуками. Он не вскакивал больше с жутко стучащим сердцем, когда по сухой листве меж могил кто-то будто бы крался или тихо скребся снаружи в старые стены часовни. Он не всматривался более по вечерам в сторону могилы архитектора, чтобы разглядеть там виденный жуткий силуэт, уверяя себя, что ничего, кроме холодного красного камня, там нет и быть не может. Кажется, он вовсе перестал смотреть и на самое небо. Может быть, воображал, что и того более нет, а есть только грешная земля, которая может быть пухом не только мертвым, но и живым? Таким, как, например, он сам, у которого более и нет-то ничего, кроме возможности лечь ничком и вдохнуть ее древнюю материнскую силу, ощутить ее тепло или вообразить таковое, так как другого уже и не остается...  Иногда же он вдруг просыпался с мыслью, что вообще остался один, что это приютившее его кладбище – единственное существующее в целом мире. Он – и кладбище! Он пугался, вскакивал и куда-то бежал сквозь ночь, спотыкаясь о могильные камни, но потом вдруг опять просыпался и видел себя все так же лежащим на старом тряпье и чувствовал пронизывающий холод от осенней земли под ним. Нет, не грела она, скупа была земля для него на тепло, будто мало его таилось в ее необъятных недрах. И он судорожно кашлял, разрывая густую кладбищенскую тишину, долго-долго, так что просыпался и начинал хлопать дверью в строжке кладбищенский страж Георгий, и лениво брехал в темноту его престарелый пес...

Все-таки он был не прав! Было, было над ним небо, простирающееся в безконечность. Были те, кто извечно наполняли это небо, пронизывали его флюидами своих мыслей, а может быть, сами и являлись таковыми мыслями, то есть особой формой материи с иными гранями бытия. Когда это необходимо, небо само заявляет о себе, иногда даже тем, что падает на землю...

Сторож Георгий по вечерам приглашал его в сторожку на чай. Это были счастливые минутки. Тепло упоительно обволакивало каждую клеточку тела, хотелось закрыть глаза и остаться тут навечно. Но вскоре голос Георгия, пусть и извинительный, водворял его в реальность и все безжалостно рушилось:

– Простите, Алексей, я бы вас оставил здесь и ночевать, но начальство категорически не разрешает. А работу сейчас потерять – сами знаете, что означает.

– Понимаю, – кивал Алексей.

– Однако холодно, – продолжал сочувствовать Георгий, – да и бронхит верно у вас. Пора бы искать зимнюю квартиру.

– Пора, – опять кивал Алексей, потом, кряхтя, поднимался и отправлялся на холодный ночлег в часовню.

Однажды в сторожке на стене появилась большая цветная репродукция. Алексей долго разглядывал ее, не понимая в чем суть.

– Это икона Страшного суда. Батюшка подарил, – пояснил Георгий.

– Икона? – удивился Алексей. – Странная какая-то.

– Ну да. Обычно такие иконы помещаются на западную стену храма, потому что, по преданию, на западе и расположен ад. Вот здесь, в самом верху,  – Георгий указал пальцем, – два ангела сворачивают свиток и подпись: “Ангелы небеса свивают” – это символизирует конец времен и начало Страшного суда. Вот, – Георгий показал чуть ниже, – Ветхий Деньми в белых одеждах старца с благословляющей десницей – это исконновечный Бог. Вот, в правом углу, на престоле Савааоф и Христос с пальмовой ветвью и мечом, а ниже – двенадцать престолов с открытыми книгами. Отсюда же начинается огненная река, растекающаяся в направление ада и надпись: “Река огненна течет поядая всю землю”. Вот два ангела низвергают в нее демонов... А вот в центре композиции на престоле восседает Судия Христос в сиянии славы, в руках у Него открытая книга. К Нему припадают Богородица и Иоанн Предтеча, Адам и Ева, по сторонам сидят апостолы с раскрытыми книгами, а вокруг парят ангелы. Справа и слева подходят на суд праведные и грешные люди. Тут же написаны слова, обращаемые к тем и другим: праведникам – “Приидите благословенные отца моего, наследуйте уготованное вам царствие...”; грешникам – “Отойдите от меня проклятии в огнь вечный...”. Вот здесь изображены воздушные мытарства – все двадцать – через которые ангелы несут души людей. Бесы цепляются за каждую, желая ввергнуть ее в ад. А вот эти грешники уже достались диаволу и бесы влекут их в огонь неугасимый,  в спину их толкает трезубцем Ангел, ниже подпись: “Ангел Господень гонит грешных в муку вечную”. В самом низу изображены муки адские: огненное озеро, червь неусыпающий, тьма кромешная и так далее, смотри сам.

Алексей смотрел. Сейчас все это проникало в душу, поселяя там тревогу и страх. Раньше было не так, раньше все потусторонние страхи разбивались словно о каменные твердыни, не достигая внутренних глубин. А что же теперь? Вопрос... Алексей долго ворочался и не мог заснуть, перед глазами все плыла огненная строчка: “Ангел Господень гонит грешных в муку вечную...”

В начале ноября пришли крепкие морозы. Ночью температура опускалась на десять-пятнадцать градусов ниже нуля. Никакие ухищрения не помогали уже по-настоящему согреться, разве что бутылка водки, из которой Алексей прихлебывал, словно лекарство, когда особенно доставал мороз. В одну из таких ночей, сквозь сон, он явственно услышал голос: “Сейчас ты умрешь!” Он даже не успел испугаться, как вдруг оказался на какой-то пустынной дороге. Было жутковато. Он вроде бы понимал, что это ему снится, и все же не был в этом полностью уверен. К тому же, в ушах еще звучала давешняя угроза.  Может, и правда, того... умер? Неожиданно, неведомо как, рядом оказался юноша в белой одежде, почему-то смутно знакомый.

– Где я? – спросил у него Алексей.

– Ты в мире мертвых, как по неведению вы его называете. На самом деле это мир живых, где все мы живем и будем жить вечно, а ваш мир – лишь временное пристанище.

– Кто ты?

– Я твой Ангел хранитель и сейчас проведу тебя разными дорогами загробного мира.

Алексей внимательно взглянул на юношу и понял, где точно видел его – это был Ангел с той иконы в сторожке. Правда, тот более грозный с трезубцем, но все же – точно, тот. Растерявшись, спросил:

– Так значит, я умер?

– И да, и нет – ответить тебе более определенно не в моей власти.

Алексей вдруг вообразил, что неведомо как оказался внутри той самой иконы, но почему-то совсем не испугался: не было никаких чувств, должных будто бы явиться в подобной ситуации – он не бился в истерике, не хохотал и не плакал. Словно в некоем оцепенении он двинулся за своим спутником.

Они шли обычным шагом, но на удивление быстро. То, что мгновение назад было на горизонте, вдруг оказывалось рядом, потом исчезало позади. Впрочем, Алексей чувствовал, что пока все это маловажно – главное еще грядет. А вот, похоже, и началось...  Открылась вдруг темная лента реки. Дорога восходила на мост, по которому они перешли на другую сторону. Сверху вода казалась совершенно черной, испускающей несносный отвратительный запах и мглу. За рекой открылся зеленеющий луг, и  они попали в полосу благоухания полевого разнотравья. На некотором отдалении друг от друга тут стояли дома: некоторые совсем простенькие, некоторые же поосновательней и даже роскошной архитектуры. Кое-где у иных  домов ощущалось речное зловоние, а к другим смрад не проникал. Меж домов прогуливалось множество народа. Большинство было в красивых светлых одеждах, они собирали цветы и мирно беседовали, иные были одеты скромнее, но никто не грустил, все были веселы и всем довольны. Странно, что Алексей сразу все это разглядел и осмыслил. Когда же он обернулся назад, то понял еще кое-что. Оказывается, перейти реку было не так и просто. На его глазах некто, вступивший на мост, поскользнулся и одной ногой сорвался вниз, тут же из воды высунулись страшные существа и потянули его за собой. Чрез мгновение он скрылся в страшных глубинах. Затем подобное произошло еще с одним человеком.

– Это нечестивые люди, – пояснил его ангел-хранитель, – им никогда не перейти эту реку.

– А что это за река? – осмелился на вопрос Алексей.

– Ежедневно из вашего мира стекает в преисподнюю нечистота людских пороков. Суди сам, насколько зловонна и нечестива ваша жизнь. Даже многие праведные люди, сумевшие перейти сюда, причастны каким либо образом к этому нечестию – поэтому-то у их домов ощущается смрад. Ты же сумел перейти эту реку потому, что на это была воля нашего Владыки и Судии.

Между тем они оказались у какого-то белого храма. Из его открытых врат доносилось чудесное умилительное пение. Алексею такого слышать доселе не доводилось. Оно было настолько совершенно, что вызывало неописуемый трепет души и вселяло в сердце непередаваемую радость и блаженство. Хотелось остаться тут и слушать, слушать – безконечно! Но следовало идти дальше. Вдруг из храма вышел пожилой седобородый священник в золотой ризе и с золотым венцом на голове. Он молча посмотрел на Алексея и издали благословил его, и тот вдруг почувствовал, что откуда-то знает этого благообразного старца.

– Это твой прадед, – пояснил стоящий рядом спутник, – он достойно жил и принял мученическую кончину, за что сподоблен от Господа мученического золотого венца. По его молитвам Господь призвал тебя сюда, чтобы через лицезрение адских мучений ты исправил свою жизнь. Тебе нельзя сейчас с ним разговаривать, но, если ты изменишься , если очистишься покаянием, то еще увидишь его после.

Тут Алексей разом вспомнил давние рассказы отца о своем прадеде, протоиерее Илии, которого в двадцатые годы замучили большевики. Он потянулся к старцу, но спутник увлек его за собой, и они быстро переместились куда-то в иные места.   Небо вокруг затянуло серой пеленой. Как бы густые сумерки сгустились вокруг, а впереди появилось зарево, превратившееся скоро в целое море огня. Алексей ощутил нарастающий чудовищный жар, от которого вот-вот готова была закипеть в жилах кровь.

– Дальше нам нельзя, – сказал спутник, – к этой огненной реке и мы, ангелы, не смеем приближаться.

Они остановились, и Алексей услышал гул человеческих голосов, который перекрывал даже рычание огненной стихии. “Истинный Владыка, Царь Небесный, долго ли нам мучиться здесь?”, – слышалось жуткое стенание невидимых Алексею страждущих людей.

– Здесь блудники, – пояснил ангел-хранитель,– прелюбодеи, убийцы и самоубийцы, чародеи, колдуны и прочие грешники, которых ежедневно тысячами выносит сюда та первая черная река.

Вдруг из огненной пелены прямо к ним выскочили несколько отвратительных черных существ с пылающими глазами. Они тянули свои огромные когтистые лапы к Алексею, силясь его схватить.

– Наш! Наш! Отдай этого грешника нам, – кричали они громкими гнусавыми голосами.

Было в этом что-то нереальное, такого кошмара невозможно было даже вообразить. Дикий ужас обуял Алексея, его сердце, казалось, уже лопнуло, он не чувствовал ног и рук и только едва слышно шептал: “ Нет, нет, нет...”

–Уходите! – властно выкрикнул ангел-хранитель. – Сейчас вам нет власти над ним!

– Наш! Наш! Все равно будет наш! – прокричали напоследок бесы и с гнусным гомоном скрылись за стеной огня.

Последующие несколько минут Алексей был совершенно не в себе и поэтому не осознавал, куда и как они двигаются. Когда же наконец отошел, то огненного моря уже не увидел. Небо по-прежнему было сумеречным, и они стояли у какого-то огромного раскидистого дерева.  Алексей машинально поднял голову вверх и вдруг разглядел, что все ветки были сплошь увешаны крестиками, самыми различными: были тут дешевые, оловянные, были огромные золотые и серебряные на массивных золотых же и серебряных цепях, такие он видел только на толстых бандитских шеях. Трудно даже вообразить, сколько их тут находилось.

– Что это? – спросил он, обнаружив, что голос все-таки у него остался.

– Это кресты, – объяснил ангел-хранитель, – снятые с тех умерших, кто при жизни носил их только для украшения тела, без трепета и благоговения пред сей высочайшей святыней, кто не искал у крестной силы помощи и защиты от врагов видимых и невидимых, но гордился их красотой или дорогой стоимостью. Также это кресты, снятые с тех, кто при жизни их совсем не носил, но получил только во гробе после смерти. Для всех этих грешников втуне осталось их крестоношение, и даже иным послужит для еще большего осуждения из-за греха святотатства.

Они двинулись дальше и вскоре оказались перед входом в какую-то пещеру. Ангел-хранитель коснулся рукой двери, та тут же отворилась, и они попали наверное в самое сердце ада.  Это были картинки с давешней иконы, но обретшие вдруг реальность и переполненные всеобъемлющей мукой и страхом – человеческий язык безсилен, чтобы выразить это. Множество людей и множество мук: куда бы Алексей не переводил взгляд – всюду были стоны, зубовный скрежет, крики, безнадежные просьбы о помощи... Алексей почувствовал, что еще немного, и он сойдет с ума, лопнет, взорвется и растворится в этом ужасе, кошмаре, вместить которые человеческий разум не в состоянии. Он шагал за своим спутником, опасаясь одного – потерять его из виду или отстать хотя бы на шаг.  В одном месте он вдруг сделал неверный шаг и очутился в трясине. Медленно его ноги стали погружаться в черную зловонную жижу. “Помогите!” – прохрипел он и был тут же спасен Ангелом. Однако болотная грязь так прочно пристала к ногам, что не помогли никакие ухищрения очиститься, вдобавок она, как кислота, обжигала кожу.

– Эй, дед, дед, – услышал вдруг Алексей и обернулся.

Он увидел трех черных бесов, которые волочили куда-то толстого человека в пиджаке и даже при галстуке, но без брюк. Бесы то и дело лупили его по голому заду железными прутьями, а толстяк жалобно стенал:

– Бо-о-ольно! Дед, помоги, скажи им, чтобы отпустили.

– Кто-о-о? – закричал один из бесов. – Кто должен тебя отпустить? Мы? Но нас же нет! Ты сам так говорил...

Вдруг появился Ангел, подобный спутнику Алексея, и повелел:

– Оставьте его, по воле нашего Владыки ему следует вернуться на землю.

Бесы зашипели от безсильной злобы, и один из них сильно пнул ногой толстяка под зад, так что тот взвился в воздух и вмиг скрылся под темными сводами пещеры.

Алексей, увлекаемый своим спутником, последовал дальше. Едва ли мог когда он вообразить, что столь тяжки мучения грешников, что столь велика расплата за кратковременные земные удовольствия.

– Эти люди, – пояснил Ангел хранитель, – сами по своей воле пришли сюда. Господь желал им только спасения, только блаженства в раю. Он послал Своих учеников в мир, чтобы те донесли до людей волю Творца. Но эти люди не внимали правде и истине, они жили своей злой волей и упорно творили зло. Таким открыт путь только в эти адские глубины, ибо в Царство Небесное ничто нечистое войти не может. Алексей ужаснулся от этих слов.

Ведомый спутником, все дальше и дальше шел он сквозь этот страшный мир воздаяния и расплаты. Встречались знакомые лица умерших и еще живых, что удивило его, но ангел-хранитель пояснил:

– Господь всегда тот же: и вчера, и днесь, и во веки. Время – принадлежность вашего тленного мира, здесь же иные законы.

А в некоем месте встретил Алексей своего давнего обидчика Угрюмого. Встретил и сразу узнал, вернее угадал, потому как узнать его было невозможно – сейчас он являл собой совершенно черное, обугленное существо, все в смердящих язвах, точащихся зловонной черной кровью. Бесы только что баграми выволокли его из огня и оставили на краткое время, чтобы вскоре опять ввергнуть обратно в неугасимое пламя...

Да, это было сильнее того, что воображал когда-то себе Алексей, но никакой радости от свершившегося возмездия он не испытывал – не было тут места такому чувству. Он и сам сейчас трепетал всеми фибрами души, осознавая, что достоин великих мук за собственные нераскаянные грехи. Все они выстроились прямо перед ним, и не было возможности назвать их как-то иначе: слова, дела, неправды, клеветы, обманы, хитрости, уловки, хищения, жестокосердия, зависти, зложелательства, смердящие блудные и прелюбодейные – великое множество грехов, как целая груда больших и малых камней, грозящих обрушиться на него и придавить к самому дну ада. Да как же мы можем так жить? – в смятении думал он. – Ведь какой ужас нас ждет! Ангел хранитель, казалось, прочел его мысли и ответил:

– Да, как бы того ни хотели иные из людей, душа не уничтожается, а умирает только одно тело. Нечестивый же человек, где бы ни умер, попадает сюда, и это не зависит от желания самого человека – такова правда жизни и она известна всем, только принята немногими. Бог человеколюбив, Он и за малый труд принимает в Царствие Небесное для вечной радости, но и этого малого труда не желают понести многие из людей. Они попирают правду, живут по своим кривым законам во лжи, насилии, в безумном угождении плоти. Они становятся настолько скверными сосудами, что поставить их можно только на самое дно преисподней.  Итак, они сами творят  себе суд и сами воздают за собственные беззакония.

Наконец они достигли края страшной пещеры, и ангел коснулся рукой стены. Открылся проход, и они вышли наружу, на широкое поле. От дневного света глаза непроизвольно закрывались, но как здесь было хорошо и тихо! Алексей облегченно вздохнул, и слезы градом потекли из глаз.

– Сейчас ты отправишься обратно на землю, – сказал Ангел, – но помни, что после всего открытого, с тебя будет сугубый спрос, ибо ты видел многое.

Напоследок ангел предупредил, о чем из увиденного можно рассказать, а чего не следует знать никому, потом толкнул Алексея в спину и тот полетел куда-то, сквозь темный туннель к едва брезжащему свету в конце. Свет больно ударил по глазам, и он потерял сознание.

*  *  *

Сначала он разглядел белый потолок и сразу понял, что жив, и что в больнице – видел он много таких потолков с одинаковыми казенными светильниками. Повернув голову, понял, что лежит в большой многоместной палате, что сейчас раннее утро и все спят, потом почувствовал сильную слабость и провалился в сон...

В следующий раз, открыв глаза, он увидел у своей постели Семеновну. Старушка дремала, но, почувствовав его взгляд, встрепенулась и заквохтала, как курочка, размахивая руками:

– Ах, слава Богу! Слава Богу! Ляксей Петрович! Поправляешься, голубчик.

– Что со мной? – чуть слышно спросил Алексей.

Он возвращался в реальность, и вместе возвращались последние воспоминания. Нахлынуло все разом – и страх, и облегчение что здесь, а не там, и боль в каждой клеточке тела, но особенно в ногах – и, наверное, отразилось в глазах, потому что Семеновна вдруг замолчала и тихо спросила:

– Что, больно, родимый?

– Да нет, страшно!

– Чего ж страшно, не умираешь, чай?

Алексей не ответил. Он закрыл глаза, но Семеновна, зная, что не спит, попробовала утешать:

 – Господь помилует, поправишься. А болезни и скорби нам только на пользу. Кто у нас без болезней? Вон, Ольга Петровна, едва ходит, а чуть воскресенье или праздник какой, первая в храме. И ты, Ляксей Петрович, поднимешься, причастишься и как новый будешь! Время нынче не простое. Икона вон Знамение Богородицы плачет в Камновском храме. К скорбям это великим! Нонче без Церкви никак нельзя...

Семеновна говорила что-то еще, но Алексей лежал безучастный и молчал, а потом и впрямь уснул.

Вскоре он узнал, что привезли его в больницу на скорой, которую, обнаружив его в безпамятстве, вызвал сторож Георгий (брать разумеется не хотели, но тут помог на счастье оказавшийся рядом священник); что у него тяжелейшее двухстороннее воспаление легких, отморожены ноги, да и целый букет давних хронических заболеваний; что в больнице плохо с лекарствами и лучше бы покупать их самому. Лучше бы... лучше бы и вовсе не болеть, но Алексею сейчас все это было совершенно безразлично, он был занят чем-то сугубо тайным. Что-то там внутри него, незаметно для других, ворочалось, иногда лишь выдавая себя нервным дерганьем век и глухим стоном, выцеженном сквозь сжатые губы.

Через неделю он, собравшись с духом, рассказал свой сон Семеновне. Та слушала, закрыв ладошками лицо, и тихо ахала. Возможно, он ожидал, что она, услышав, вдруг тоже окажется ТАМ! вместе с ним, и тогда груз этого непосильного для него знания будет поделен на двоих, и станет легче нести.  Но она, отохав, поправила ему подушку и спросила о том, что давали на обед, и был ли аппетит? И он, замолчав, отвернулся к стене – как ребенок, самую важную тайну которого не восприняли всерьез взрослые. Больше он не возвращался к этой теме, хотя старушка и пыталась кое о чем выспросить...

Вскоре Алексей попросился на выписку, досрочно, под свою ответственность. Отпустили, и он переехал к Семеновне.

Из квартиры не выходил, – не было сил, больше сидел или лежал. Ступни ног чудовищно распухли и почернели, будто перепачканные болотной тиной; они болели так, словно их безпрерывно поливали кислотой, но все же безпокоило Алексея совсем не это...

Приходил батюшка: соборовал и причащал. А прежде, чтобы утешить и ободрить, стал рассказывать об Иове Многострадальном.

Говорил, что жил тот в двадцатом столетии до Рождества Христова, в Аравии и, по преданию, был племянником праотца Авраама. Удалялся Иов от всего злого не только в делах, но и в мыслях и был богобоязненным и благочестивым. Так в славе и богатстве и прожил семьдесят восемь лет, после чего Господь, чтобы посрамить диавола, послал праведнику тяжелейшие испытания, лишив его в одночасье практически всего. Многострадальный Иов перенес это с терпением и благодарением Богу. “Господь дал, Господь и взял; будет имя Господне благословенно”, – произнес он, когда ему сообщили о гибели всех детей и потере всего имущества. После этого он перенес жестокую болезнь в полном одиночестве, но перед Богом не согрешил ни в чем. После этого Господь благословил Иова: он родил еще десять детей, и богатство его вдвое против прежнего увеличилось; прожил же после того еще сто сорок лет.*

– А я, знаете, тоже рад, что мне Господь дал пострадать, – внимательно выслушав рассказ, сказал Алексей, – только не надо мне потом богатства и детей. Умереть бы спокойно и в ад не угодить.

Священник с удивлением посмотрел на Алексея и приступил к исповеди.

*  *  *

С первых дней декабря установились настоящие зимние морозы. Снега почти не было, поэтому холод донимал неимоверно. По неведомо чьему приказу в городе действовал режим экономии, и котельные топили в пол или четверть даже силы. Выстуженные городские квартиры были особенно неуютны в эту пору. Старики вспоминали войну, а она и шла где-то, пока еще на окраинах государства, но грозя вот-вот перекинуться сюда, к этим самым многоквартирным девяти– и пятиэтажкам. Поколениям, родившимся и выросшим без войны, верилось в это с трудом, но суровая проза настоящих дней напоминала о себе с экранов телевизоров, откуда слишком уж часто слышались слезы и стенания тех, у которых уже гремело и полыхало.

В один из таких деньков и собрался Алексей помирать. Он не сказал об этом прямо, он просто попросил у Семеновны прощения – за все, что было, или не было, так как напрочь забыто; потом умыл лицо, пригладил рукой волосы и аккуратно лег, сложив руки на груди. Семеновна смотрела на все это с некоторым испугом.

– Ты что, Ляксей, помирать собрался?

– Как Бог даст, Семеновна.

– Ты погодь, вот перезимуем, оправишься ты. В лес буду тебя возить...

– Нет, не видать мне, видно, весны здешней, я уж на ту буду любоваться. И лес там наверное хорош.

Говорил Алексей ровно, без всякого волнения, и Семеновна почувствовала, что правду он говорит, что действительно вот-вот и умрет. Она всплеснула руками и быстренько собралась за батюшкой.

Вскоре священник уже был в их квартире и потирал руки с мороза. Согревшись, надел епитрахиль и поручи, приготовил что следует и присел рядом с умирающим. Он читал молитвы к исповеди, и Семеновна, чтоб не мешать, вышла на кухню.

Она готовила чай и нет-нет вытирала слезу. “Что ж это, – думала, – Ляксей вот помрет, кому ж щи-то варить буду? Только-только попривыкла, что не одна в доме...” Батюшка вскоре зашел на кухню.

– Причастил, слава Богу, раба Божия Алексия.

Семеновна вопросительно кивнула в сторону комнаты.

– Спит, – сказал батюшка, – как Тайны принял, сразу и заснул. Ты почитай ему отходную, как я уйду.

– А может, ничего, выправится?

 – Едва ли, смерть у него в глазах. Ночью или к утру отойдет.

Семеновна, не сдерживаясь более, заплакала...

Алексей умер в три часа утра. В этот же миг Семеновна очнулась от краткого сонного забытья и, не услышав его дыхания, поняла, что все... Она подошла и посмотрела в приоткрытые глаза, в которых таилась некая невысказанная мысль, бывшая, возможно, просто тенью ушедшей жизни, коснулась теплого еще лба и опустила веки.  Лицо же его было гладко, оно расправилось и распрямилось, будто только теперь, после смерти, и ожило, отпущенное чем-то, крепко сжимавшим его доселе, и не дававшим вздохнуть...

А за окном вдруг густо закружил снег. Белой колышущейся массой он разом заполнил воздух над городом, сомкнув испуганную замерзшую землю с высоким предрассветным небом.

Сентябрь 1999 г., Псков

 

Не хлебом единым

Глава 1. Сестрицы

Носите бремена друг друга,

и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6, 4)

Ночью, в углу под полом начинали свою неугомонную возню мыши. Они скреблись, пищали, и что-то неутомимо грызли, не обещая спокойствия до утра. К этому Анна Петровна давно привыкла, как и ко многим другим неудобствиям жизни. Что ж, думала, пусть живут, тоже твари Божьи. Вот старость, с этим безпокойством бороться труднее, только терпеть – иного ничего не остается. Анна Петровна тяжело ворочалась, пытаясь устроиться поудобней, чтобы, наконец, уснуть, но, и так, и этак, телу было неловко, и каждая его частичка страдала и несла свое бремя боли. Анна Петровна медленно повернула голову и посмотрела в красный угол на образа, где всегда теплилась лампадка.  Ее слабенький, ровный огонек  на локоть вокруг себя сдерживал напор темноты, освещая лик Спасителя на старинной родительской иконе, денно и нощно благословляющего всех и вся. Анна Петровна с трудом перекрестилась и прошептала: “Господи, спаси и помилуй, Пресвятая Богородица, помоги, дай силы терпеть и не дай умереть без покаяния”. Страшеннее всего ей было вот так в ночи вдруг неожиданно умереть. Она пугалась и гнала прочь эту мысль. Виделись ей безобразные немилостивые мытари, которые хватают ее и с криками “Наша, наша!” тащат за собой. “Не готова, Господи, дай время на покаяние, прости мне согрешения моя” – молилась она каждую ночь и каждую же ночь боялась, что кончится Божие долготерпение, и прикажет Он ангелам вести ее, нерадивую и многогрешную, на суд. Нет, никак нельзя было ей сейчас покидать грешную землю. Никак! Как же без нее сестрица-то, Антонинушка? Вспомнив о ней, Анна Петровна безпокойно прислушалась, и слегка приподнялась над постелью. Но, слава Богу,  сквозь мышиное шеберстенье и громкое тиканье старинного, сталинского еще, будильника уловила она знакомый и родной до боли шепот дорогой сестрицы Антонинушки, неустанной молитвенницы, повторяющей из конца в конец, никогда не пресекаясь, слова Иисусовой молитвы: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную”.