Текст книги "Молитва Иисусова в духовном наследии Оптинских старцев"
Автор книги: Иеромонах Димитрий Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Преподобный Никон неоднократно слышал от старца: «Главнее всего и прежде всего – смиряйтесь и смиряйтесь!»310 Время суровых подвигов прошло311, и поскольку мы сущие банкроты перед Богом, то надеяться надо лишь на то, что Господь не отринет нас за наше смирение312.
О смирении в современной православной литературе говорится так часто, что упоминание о нем используют как дежурную фразу, как обязательный оборот речи, во многом не несущий отдельной смысловой нагрузки. Вопреки этому, когда оптинские старцы говорят о молитве со смирением, они внушают нам, что мы должны молиться с соответствующим чувством, с осознанием собственной немощи, собственного окаянства и греховности. Они указывают на необходимость подготовки к молитве.
Еще раз о ревности, противной смирению
Многие подходят к молитве с желанием, внутренним азартом и энергией. Они держат в уме стремление соединиться с Богом, очиститься, «достучаться» до Него. Они хотят молиться без помыслов и усиливаются молиться внимательно. Все эти благие желания не греховны, но в действительности они редко бывают своевременными. Напротив, в саму молитву они вносят заботу, изначальное несмирение; человек молится с напором, словно бы желает прорваться к Богу сквозь невидимую преграду, но невидимая преграда как раз и есть его несмиренное настроение, ощущение себя делателем и даже подвижником. На словах выступая за смирение и в повседневной жизни стараясь, хотя бы отчасти, следовать пути смирения, в молитве они отнюдь не смиренны. Хуже того – даже не осознают этого.
Если человек молится с покаянием и пламенной любовью к Богу – это одно. Но если он принуждает себя к чрезмерному напряжению в молитве от разума, потому что желает достичь быстрого преуспеяния в молитве, чистоты или внимания, а потом еще думает о себе, что хорошо помолился, такой не преуспеет. Ибо хотя и бывает к нему милость Божия, но по причине его неустойчивости и склонности к превозношению благодать оставляет его, и он оказывается расстроенным в своих чувствах, а иногда и в телесном здоровье. Поэтому настойчивый призыв старцев молиться со смирением – это не просто оборот речи, но вполне четкая инструкция. Кто пропускает ее как «дежурную», теряет возможность всякого преуспеяния.
Многие желающие быстрее «взойти на небо» усиливают подвиг, но, не получая дарований Божиих, оставляют свои усилия и по бесовскому действию впадают в различные немощи313. Другие мечтают о безмолвии, стремятся в уединение, но преждевременно, без призвания Божия, как говорится, «от ветра главы своея».
Даже преподобный Варсонофий Оптинский, придя в обитель, испрашивал у старца Анатолия благословения пожить поуединеннее, в затворе, на что старец спросил у него: «Что же, и в баню ходить не будете?» И, услышав утвердительный ответ, заметил: «Да, вот я про то и говорю, что в баню ходить не будете…» Тогда Павел Иванович (так звали будущего старца в миру) сообразил, что речь идет не о телесном мытье. – «Да, – сказал отец Анатолий. – Пустыня, затвор не очищают нас. Я в пустыне со своими страстями могу жить и не грешить по видимому. Нам нельзя там познать всю немощь свою, свои пороки: раздражение, осуждение, злобу и другое. А здесь нас чистят… Как начнут шпиговать, только держись… Мы и будем познавать свои немощи и смиряться. Здесь без вашей просьбы начнут вас чистить»314.
Спустя двадцать лет, когда преподобный Варсонофий был уже игуменом и скитоначальником, этот помысел снова донимал его. Старец признавался Николаю Беляеву, что все бросил и ушел бы, но некого спросить, а самому уйти страшно: «Боюсь, как боится часовой уйти с поста, – расстреляют»315.
Всякое истинное призвание на особый подвиг предваряется Божиим благословением, которое подается через духовных отцов или устраивается по особому Промыслу Божию. Преподобный Амвросий писал одной сестре: «На безмолвие и уединение поступают по особому Промыслу Божию, как, например, сказано было Арсению Великому: молчи, бегай – и спасешься. А ты такого призвания свыше не получала, а думаешь это сделать по своему только желанию, и притом, с примесью вражеского искушения, и, наконец, с ослушанием. А ослушание и непослушание такой грех, который и мученичеством не заглаждается»316.
Молитва – дело хорошее, но это добродетель частная, а вот любовь – добродетель всеобщая, и кто служит братии или сестрам в монастыре, тот полагает душу свою за них, что и есть признак любви317. «Послушание паче поста и молитвы», – замечал старец Амвросий. Богу приятнее человек безыскусный, простой и смиренный, чем талантливый, умный, но горделивый.
Если человек преуспевает в каком-то делании, пусть даже и в молитве, но при этом под угрозой оказывается его смирение, Господь скорее отнимет молитву, чем позволит человеку преуспеть, а потом пасть за превозношение.
Преподобный Лев учил одну молитвенницу: «Вы, вкусив по милосердию Божию сладость и утешение от молитвы, теперь не обретая сего в себе, смущаетесь, унываете, считаете себя виновницею сей потери и ваше нерадение, – это истинная правда. Но я нахожу здесь Промысел Божий, отъявший от вас сие утешение. Не победив страстей, можно ли сохранить это богатство без вреда? И не дается ли оно вам к пользе вашей, дабы не впали в прелесть? Вы живете посреди мира и суеты, не можете смириться, а смирение – от сего хранилище»318.
Дарования в молитве даются только смиренным
Только тому, кто через длительный подвиг молитвы, через собственное непреуспеяние пришел в смиренное настроение, даются дары Божии. И то не всегда, а по особому Промыслу Божию. Показательна в этом отношении история, которую преподобный Варсонофий рассказывал об одном иноке из оптинского скита. Тот двадцать два года совершал молитву Иисусову и не видел от нее никаких плодов. Об этом он пришел жаловаться старцу Льву, а тот среди прочего сказал ему: «Если ребенка потянет к огню, и даже будет плакать, чтоб его ему дали, – позволит ли мать обжечься ребенку ради его слез? Конечно, нет; она его унесет от огня… Так и Господь поступает, чадо мое. Он благ и милостив, и мог бы, конечно, дать человеку какие угодно дары, – но если это не делает, то для нашей же пользы. Покаянное чувство всегда полезно, а великие дары в руках человека неопытного могут не только принести вред, но и окончательно погубить его. Человек может возгордиться, а гордость хуже всякого порока: Бог гордым противится319. Всяк дар надо выстрадать, а потом уж владеть им»320.
Инок сей имел истинное покаяние и искренне чувствовал себя последним грешником. Это было действием молитвы, хотя она и оставалась у него устной. Но через несколько дней после беседы со старцем Львом все изменилось, и монаха посетила благодать.
Когда он дежурил в трапезной и поставил миску щей на стол со словами: «Приимите, братия, послушание от меня убогого», – он почувствовал в своем сердце что-то особенное, точно какой-то благодатный огонь вдруг опалил его, – от восторга и трепета инок изменился в лице и пошатнулся». С тех пор в сердце его не прекращалась молитва321.
Двадцать два года инок трудился в покаянной молитве, надеясь, что однажды его молитва изменится. Но последним, самым значительным его достижением было то, что он признал себя сущим банкротом и смирился. Много лет ожидая какого-нибудь Божественного ответа, считая в глубине души, что заслужил «гостинчик» от Бога, он услышал от старца, что Господь промыслительно не дает ему никаких дарований. А услышав это, смирился до конца. И то, что Господь затем призрел на него, случилось не по причине его трудов и покаяния, а только за его смирение, как и сказано у апостола: Бог гордым противится, смиренным же дает благодать322. Причем награждает преимущественно тех, кому дарования уже не могут повредить. Всем же прочим искать Божиих даров небезопасно. Хотя апостол и разрешает ревновать о больших дарах323, но без смирения такое искание может привести к несвоевременным поступкам, смущению духа и расстройству телесных сил. Поэтому старцы советовали искать «правильных» дарований.
Преподобный Амвросий пишет: «Тебе враг внушает искать высоких дарований. Ты прими это внушение по-своему, т. е. с полезною мыслью, по свидетельству Священного Писания, из которого видно, что нет выше дарования, как дарование смирения, как и Сам Господь говорит: смиряяй себе вознесется. Этого дарования ищи, к этому дарованию стремись»324. В другом месте советует: «Дарований никаких не ищи, а лучше старайся усвоить матерь дарований – смирение, – это прочнее»325.
О том, на какую высоту возводит смирение своих любителей, показывает сон, бывший известному купцу Немытову, ученику старцев Льва и Макария. Преподобный Амвросий говорил, что сей купец был изрядным подвижником умного делания. По всей видимости, и схиархимандрит Агапит, составитель жизнеописания оптинских старцев, испытывал к нему доверие и поместил описание его сна в житие старца Макария.
«Снилось мне, – говорил Немытов, – что будто нахожусь в саду необычайной красоты. Все деревья и листья на них блистали, как бы серебряные. Тут видны были два дома. Из них один, стоявший на правой стороне, был величественный и красоты неописуемой, и из него слышался такой чудный звон, что я содрогался всеми членами и говорил сам себе: “О, если бы кто сказал мне: чьи это палаты, откуда исходит этот звон!” Тут я увидел, что из сего чудного дома вышел батюшка отец Макарий в необыкновенной славе. Я очень обрадовался ему, поклонился в ножки и просил: “Батюшка! Простите моему дерзновению, удовлетворите мое любопытство. Мне желательно знать, чей это великолепный дом?” Батюшка со свойственным ему смирением отвечал: “Божий, Божий”. Я опять поклонился ему и, указывая на другой дом, который много уступал первому в великолепии, спросил: “А этот, другой дом, кому принадлежит?” Батюшка ответил: “Поди, спроси самого хозяина”.
Оглянувшись, я увидел, что из этого дома вышел покойный батюшка отец Лев. Я подошел к нему, поклонился до земли и спросил: “Желательно мне, батюшка, знать, почему этот дом менее славен и величествен того дома?” Батюшка отец Лев ответил мне: “Смирение батюшки отца Макария превзошло труды мои”. Тут я уже узнал, что первый дом – батюшки Макария; и, еще раз поклонившись ему, сказал: “Вот теперь-то я известился, что дом этот принадлежит Вам”. Но батюшка Макарий опять смиренно отвечал: “Богу, Богу так угодно!” Тем сновидение мое и кончилось»326.
Третий совет старцев: молитесь с покаянием
Один из способов обретения смирения заключается в том, чтобы постоянно помнить о своих грехах и немощах, исповедовать их, постоянно укорять себя во всякой немощи и даже в незначительном преступлении заповедей Божиих. О связи покаяния с молитвой очень обстоятельно говорит старец Амвросий. «Покаяние не совершается (не оканчивается) до гроба, – замечает он, – и имеет три свойства или части: очищение помыслов, терпение находящих скорбей и молитву, т. е. призывание Божией помощи против злых прилогов вражиих. Три эти вещи одна без другой не совершаются. Если одна часть где прерывается, то и другие две части там нетверды бывают»327.
В действительности все эти добродетели, к которым надо присовокупить еще и смирение, взаимно усиливают друг друга и друг от друга происходят. Человеческий ум мыслит аналитически, разделяя явление или предмет по частям, но в нашем случае полезно произвести синтез. Такие добродетели, как смирение, простота, покаяние, терпение и молитва, в действительности есть одно, некое невыразимое качество, которое имеет все эти частные добродетели как свои свойства. И мы иногда говорим об этих частностях, как о чем-то отдельном и обособленном. На самом деле не бывает истинного покаяния без смирения и терпения, а настоящая молитва не бывает без покаянных чувств. Потому и связаны они между собой неразрывной цепью и часто встречаются у оптинских отцов вместе.
Преподобный Амвросий учил бояться самомнения, возношения и самонадеянности, приводя в пример святого Симеона Нового Богослова, который и после высоких откровений всегда оплакивал свои преступления, совершенные не только делом, но и мыслью. А преподобный Исаия Отшельник объяснял, что «если человек подвергался когда-либо какому-либо греху, то он до самой смерти не может быть без попечения относительно сего греха, хотя бы и мертвых воскрешал»328.
Монахиня Магдалина, казначея Иакова Рождество-Богородицкого монастыря, в одном из писем спрашивала старца Иосифа, правильно ли она молится, когда приводит себе на память грехи и оплакивает их. И старец отвечал: «Так и надо молиться»329.
Преподобный Анатолий (Зерцалов) писал: «...во время молитвы окаявай себя как недостойную произносить имя, непрестанно славословимое на небеси и на земли, ангелами и человеками»330.
Преподобный Макарий, находясь долгое время в переписке с одной монахиней, увещевал ее: «Не ищи высоких, а смиренномудрствуй, считая себя последнейшею всех, не словами токмо и краем уст, но внутренним залогом сердца. Посмотри же на себя, сколько ты в день перейдешь многоразличных и многообразных случаев, судя и пересуждая, укоряя, досаждая и бия и прочее. Тут потребно на всяк день покаяние» и молитва не продолжительная, но с «сердцем болезненным и сокрушенным о своих деяниях»331. В другом письме он объяснял, что молитва непременно должна быть по образу мытаревой: «Нам надобно прежде молитвою очистить страсти, восстающие на нас и крамолящиеся с нами, и паки приносить оную покаянно и смиренно, подобно мытарю»332.
Преподобный Амвросий напоминал чадам слова преподобных Марка Подвижника и Исаака Сирина, что «покаяние до смерти потребно не только грешным, но и праведным; потому что и праведник седмижды в день падает; и что самое совершенство совершенных несовершенно. По этой причине и все святые всегда смирялись и имели себя под всею тварью, потому и пребывали непадательны»333.
Преподобный Варсонофий на одной из бесед говорил, что бывали случаи, когда некоторые сходили с ума от неправильной молитвы, и объяснял, что это случалось по причине их самочинства и отсутствия у них благословения. В молитве же надо «считать себя стоящим ниже всех и стремиться получить от Господа те дары, которые несомненно несет с собой Иисусова молитва, – это покаянное чувство, терпение и смирение»334.
Преподобный Никон отмечал, что «единственное правильное настроение при молитве Иисусовой – это покаяние и сокрушение о грехах, чуждое всякого осуждения и внимания к жизни других людей»335.
Замечательный случай находим в житии самого старца Амвросия. Одна из его чад, долгое время находившаяся в окормлении у старца, в числе прочего вспоминает случай, как однажды проявила хладность и небрежность к исповеди. Дело было в хибарке старца, и в ответ на ее невразумительное покаяние преподобный встал с постели и оказался на середине келлии. «Я невольно на коленях повернулась за ним, – рассказывает она. – Старец выпрямился во весь свой рост, поднял головку и воздел руки свои кверху как бы в молитвенном положении. Мне представилось в это время, что стопы его отделились от пола. Я смотрела на освещенную его головку и на личико. Помню, что потолка в келлии как будто не было, – он разошелся, а головка старца как бы ушла вверх. Это мне ясно представлялось. Через минуту батюшка наклонился надо мной, изумленной виденным, и, перекрестив меня, сказал следующие слова: “Помни, вот до чего может довести покаяние. Ступай!”»336.
Обратим внимание на то, что старец не сказал: смотри, к чему может привести усердная или умная молитва, но сказал: «помни, до чего может довести покаяние». Этим он показал, что душой молитвы явлется покаяние.
С темой покаяния связана заповедь старцев молиться полной молитвой – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Вообще, святые отцы допускают многообразие в умном делании. Святитель Игнатий пишет, что лучше сразу приучиться к восьмисловной молитве, но иногда, по снисхождению к немощи новоначальных, ее можно разделять. Утром произносить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», а после обеда – «Сыне Божий, помилуй мя»337. Святитель Феофан Затворник считает этот вопрос непринципиальным и приучает в первую очередь иметь соответствующие чувства в молитве, а порядок слов допускает различный. Он позволяет молиться и пятью, и шестью338, и семью словами339, и разделять молитву по надобности340.
Любопытна точка зрения одного современного афонского старца. Он недоумевает, почему русские так держатся за восьмисловную молитву. Греки обычно пользуются пятисловной молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Афонский подвижник объясняет, что в слове «помилуй» уже заключена мысль о греховности. И, следовательно, добавка «грешного» совсем не нужна, она избыточна.
Оптинские старцы демонстрируют более строгий подход.
«Я хотел после этого уходить, – пишет в дневнике ученик старца Варсонофия послушник Николай, – но потом спросил про Иисусову молитву: нельзя ли читать ее сокращенно? Батюшка не позволил, говоря, что так всю ее целиком заповедали читать наши старцы, и ударение делать на последнем слове, “грешного”: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного”. Я говорю:
– У меня так не выходит.
– Потом научитесь, – сказал Батюшка»341.
Преподобный Никон говорил позже своим чадам, что делать прибавление – «молитвами Богородицы», как учил преподобный Серафим Саровский, не возбраняется. И тут же добавлял: «...но наши старцы не советовали этого, были сторонники произношения полной молитвы Иисусовой без прибавления»342.
Преподобный Амвросий отвечал одной сестре: «Пишешь ты, что в молитве Иисусовой есть у тебя какое-то запинание на словах “помилуй мя грешную”. Это показывает, что прежде эта молитва совершалась тобою без должного смирения, без которого неприятна Богу и молитва наша. Поэтому принудь себя ударять на слово “грешную” с должным понятием»343.
Ударение на слове «грешную», как пишет об этом старец Амвросий, помогает сохранить смирение, сохранить покаянный настрой. Конечно, тому, у кого покаяние впечаталось в сердце, как бы вросло в него, уже не нужны слова, чтобы чувствовать собственную греховность. Такой может молиться любой молитвой и пребыть в покаянии.
Но с новоначальным иначе, он еще не имеет плача в сердце, а потому акцент на словах молитвы, на осознании себя грешным способствует укоренению покаянного настроя.
Старцы настаивали на восьмисловной молитве и не дерзали менять правил, преподанных им предыдущими отцами. И в то время как молитва у них всегда связана с покаянием и смирением, само покаяние обязано быть простым. Всякое высокомудрое, «аналитическое» покаяние прогоняет покаянные чувства. Преподобный Анатолий писал: «Еще ты открываешь мне что-то новое. Пишешь: “Не могу так каяться, чтобы раскаяние могло дойти до Бога”. Ишь ты, хитрая какая! Узнала секрет, когда раскаяние ее доходит до Господа, а когда нет! А я вот около тридцати лет твержу духовную азбуку и доселе не могу узнать, когда мое раскаяние доходит и когда нет. В случае – открой секрет. А я и доднесь считал, что один Сердцеведец знает цену покаяния. Иначе как сказано: елико отстоят востоцы от запад, толико совети Мои от советов ваших, и путие Мои от путей ваших»344.
Здесь мы имеем явный пример высокоумного отношения к покаянию. Налицо стремление каяться так, чтобы это было наверняка, чтобы раскаяние доходило до Бога. То есть к покаянию предъявляется требование эффективности, от которого рождается стремление научиться «правильному» способу покаяния, открыть его секрет, «механизм». Хотя это стремление может иметь своим началом желание успокоить совесть, познать, как должно приносить покаяние, подобная пытливость не приветствуется, потому что мир совести дается не знанию, а вере.
Попытка опираться на знание, на «технологию» и «технику» в покаянии приводит к искажениям в духовной жизни. В наше время мы испытываем на себе сильное влияние современной культуры, которая среди всего прочего несет на себе идейный отпечаток учения о психоанализе во всех его многочисленных проявлениях. В основе психоанализа лежит убежденность, что травмирующие обстоятельства прошлого влияют на наше настоящее, но если осознать и понять их, то можно избавиться от их влияния.
Вот и некоторые христиане каются зачастую очень подробно. Они полагают, что суть покаяния заключается в подробном перечислении всех совершенных ими грехов. Они находят взаимосвязи между грехами и событиями прошлого, анализируют причины и сопутствующие греху обстоятельства, – словом, превращаются в психоаналитиков.
Но такой самоанализ отделяет человека от его греха. Христианин на исповеди превращается в исследователя, который взирает на свои грехи, как энтомолог взирает на коллекцию засушенных бабочек, – с холодным сердцем и пытливым умом. В таком покаянии нет покаянного чувства. А без него человек не способен избавиться от греха, потому что не способен его возненавидеть.
Чтобы каяться, нельзя взирать на грех как бы со стороны, надо зреть его в себе. Недостаточно перечислить грехи и выявить причины, ведь и бухгалтер, хотя умеет хорошо считать, не может любить цифры, как и ненавидеть их. Человек, который каждый раз равнодушно пересказывает свои грехи, превращается в бухгалтера.
Но есть и другая крайность. Усвоив мысль, что при покаянии должны быть соответствующие чувства, некоторые пытаются изобразить их, выдавить из себя. Такое упражнение, даже если оно выполняется с искренним убеждением в его необходимости, превращается в актерство. Такой искатель покаяния руководствуется зачастую правильным основанием – он знает, что, по глубокой и таинственной взаимосвязи между душой и телом, все, что касается тела, касается и души. Даже то, как мы стоим на правиле – вразвалочку или собранно, с легким телесным напряжением или ленивой расслабленностью, влияет на качество молитвы.
Как пишет святитель Игнатий: «Давай при молитве самое благоговейное положение телу. Стой, как осужденный, с поникшею главою, не смея воззреть на небо, с опущенными вниз руками или сложив их сзади, как бы от связания веревками, как обыкновенно бывают связаны схваченные на месте преступления преступники. Звук голоса твоего да будет жалостным звуком плача, стоном уязвленного смертоносным орудием или терзаемого лютою болезнию»345.
Может казаться, что стоит принудить себя к проявлению внешних покаянных чувств – и по сродству души с телом они передадутся душе. И тогда покаяние, начавшись извне, погрузится внутрь сердца. Хотя и не стоит отрицать такого способа покаяния, но все же он недостаточен и, по-видимому, действен только для простецов, а для современного образованного человека все равно обратится в актерство.
Пожалуй, лучшее, что мы можем сделать в этом отношении – это утеснять тело, не давать ему вдоволь есть и спать. Через это злострадание и душа невольно смиряется. Но все же и этот путь несовершенен – можно быть великим постником и не иметь милости к людям, испытывать раздражительность и гнев.
Что же делать? Как вернуться к простоте покаяния? Как возбудить в себе реальные покаянные чувства?
Для этого надо понимать, что истинное покаяние – это образ мыслей и настроение чувств, в которых нельзя очутиться по желанию, но к ним надо прийти. Иными словами, покаяние есть определенное состояние души, к которому есть своя дорога и свой путь. Путь включает в себя не только регулярную исповедь у священника, но и повседневное делание за пределами чина исповеди. Деланием покаяния являются ежедневное самоукорение, кое для иноков дополняется откровением помыслов, хотя и мирянам сие не возбраняется.
