Текст книги "Пуговицы (СИ)"
Автор книги: Ида Мартин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 5
Я отдала Ольге Олеговне ключ и даже отсидела последний урок, чтобы потом пойти к Бэзилу.
Лиза на занятия не пришла, и Липа долго допытывался, куда она делась, но я ответила, что ничего не знаю, в глубине души надеясь, что ей хоть немного стыдно.
– Чё хмурая такая? – как только мы попрощались с Филом, Бэзил широким замахом закинул руку мне на плечо.
– С Лизой поссорилась.
– Расскажешь?
– Нет.
Он скорчил кислую мину и до его дома шли в обнимку, но молча. Каждый под своим капюшоном. Дождь казался бесконечным. За его блёклой пеленой мир стёрся. Всё остальное тоже было блёклым, предсказуемым и безрадостным.
Бэзил грел, но тепла от него не шло никакого. Или просто я успела слишком сильно промёрзнуть, чтобы это почувствовать.
У семьи Бэзила была большая квартира в новостройке, а у него своя собственная комната. Просторная, с огромной лоджией и маленьким диванчиком на ней, где он совершенно открыто курил, и его мама делала вид, что ничего не замечает.
Она была дома, но работала и встречать нас не вышла. Прошли прямиком в комнату. Бэзил мимоходом ткнул ноут. Тот тихонько зашелестел и вынырнул из сна громким: «Не плачь, прошу. Я тоже не вывожу».
Широко расставив руки, я свалилась на кровать и замерла.
Постоянная усталость не проходила, как и простуда. Но у Бэзила было хорошо. Воздух чистый и всё чистое. По полу босиком ходить можно. А кровать широкая и мягкая. На такой кровати я бы тысячу лет проспала, может, выспалась, наконец.
Бэзил, по-прежнему молча, стал переодеваться в домашнее. Успел скинуть пиджак на спинку стула и снять штаны, когда ему кто-то позвонил. Так что ещё минут семь, пока он, рассекая туда-сюда по комнате в трусах и расстёгнутой рубашке, перекрикивал музыку, болтая о своих футбольных тренировках, я, глядя в потолок, отлёживалась тюленем и представляла, как будто это моя комната.
Мы друг друга не стеснялись. Привыкли обходиться без этого.
Когда-то Бэзил нравился мне как парень. Он вообще многим нравился. Это делало его наглым и самоуверенным, а может, наоборот наглость и самоуверенность делали его привлекательным, трудно сказать. У нас с ним даже были недели две нервной, сумасшедшей влюблённости. Такой, когда не понимаешь, то ли хорошо тебе, то ли ужасно плохо, круглосуточно переписываешься и никак не можешь отлипнуть друг от друга. Но потом начались ссоры. Ему казалось, что я на него давлю, а мне, что он не считается с моим мнением.
В общем, после разодранного в клочья учебника химии и разбитого телефона мы очень быстро разлюбили друг друга и вышли на «новый уровень отношений». Который оказался намного комфортнее. Больше никто никого не прессовал и ничего не требовал. Стало спокойно и просто. Даже лучше, чем прежде.
А уже немного позже появилась договорённость о том, чтобы делать вид, будто мы вместе. Начал это Бэзил, когда к нему докопалась Лёвина, и он, чтобы избавиться от неё, наплёл, будто всё ещё встречается со мной, и если я вдруг узнаю, что он с ней мутит, то прибью обоих. Сначала меня это разозлило, но потом самой понадобилась его помощь. Жирный Жора с приятелями повадились поджидать нас с Лизой после уроков и доматываться с тупыми шутками и приставаниями. А Бэзил, хоть и говнюк, но не трус.
На следующий день он действительно подошёл к Жоре, отозвал его в сторону, и они в рекреации у подоконника что-то долго выясняли, а все остальные парни с интересом за этим наблюдали. Но никто не подрался, разошлись мирно, и Жора отвял. Вот и получилось так, что мы оба нужны друг другу.
Закончив разговор, Бэзил остановился напротив кровати.
Тело у него было – сплошные высушенные мышцы. Как у легкоатлетов. На мой вкус, слишком жилистое и худое. Но сам себе он нравился. Да и моё мнение в этом вопросе особо не требовалось.
Я села.
Бэзил навёл на меня телефон, сфотографировал и показал фотку.
Взъерошенные волосы, цвет лица в тон скандинавскому блонду, на верхней губе зрела лихорадка, а глаза такие, словно я под кайфом.
– Устала, наверное, – оправдываясь, сказала я.
– В последнее время ты мне вообще не нравишься.
– Ну, извини, – я откинулась обратно на кровать. – Сейчас ещё немного полежу и уйду.
– Лежи, – милостиво позволил он.
Постоял немного надо мной, потом сел рядом.
– Что всё-таки происходит?
– Сложно сказать… Такое чувство, как будто я выброшенная и никому не нужная. Ещё немного и меня вообще смоет этим дождём к чёртовой матери.
– Это из-за бабки?
– С ней было ужасно, но хотя бы понятно.
– Скучаешь по выносу мозга и скандалам?
– Нет, конечно, но я к этому привыкла и почти не замечала.
– Ага, не замечала. Поэтому после школы сидела до упора в ТЦ?
– Всё равно с ней был хоть какой-то порядок. А ещё еда и свет иногда горел. Сейчас только и экономим на всём. Кощей под дверью ванной стоит, слушает, сколько я воды потратила. Не орёт, как Яга, но пилит постоянно. В грязных ботинках по квартире ходит, вещи не стирает, посуду за собой не моет… Нудит, что мы всё потратили на похороны Яги, и теперь вся его зарплата на коммуналку и жратву уходит. Если бы она хоть была, эта жратва.
– И что делать?
– Без понятия. Если только школу бросить и работать пойти, но до ЕГЭ всего ничего осталось.
– Может, тебе продать что-нибудь?
– У меня ничего нет. Если только душу, но кому она сейчас нужна?
– Да… С телом как-то попроще будет.
– Это не мой вариант.
Он, наконец, натянул красные клетчатые штаны.
– Хочешь, вместе что-нибудь замутим?
– Что замутим?
– Пока не придумал.
В комнату вошла мама Бэзила. Привычки стучаться у неё не было, она, вероятно, единственная, кто не сомневался в наших истинно-дружеских отношениях, даже если бы застала его в трусах.
За ней рыжим пушистым шариком вкатился карликовый шпиц Мося и тут же запрыгнул мне на колени.
– Ребята, хотите чаю? – крикнула мама, думая, что из-за музыки мы её не слышим.
Она была точной копией Бэзила, только с волосами.
– Давай, тащи, – одобрительно махнул рукой он. – И еды какой-нибудь для Микки.
– Спасибо, не надо, – из вежливости попыталась отказаться я.
– Дают – бери. Пора бы усвоить, – поучительно произнёс он.
– Могу предложить зефир в шоколаде и ванильные пряники.
– Пойдёт, – одобрил Бэзил. – Только этого хорька забери.
Он схватил уютно устроившегося у меня Мосю и кинул на пол.
– А что там про Сорокину слышно что-нибудь? – мама задержалась в дверях с таким откровенным любопытством, что стало ясно, чай она предложила нам лишь для того, чтобы об этом спросить. – Нашли убийцу?
– Мам, – Бэзил строго посмотрел на неё исподлобья. – Мы же договорились не обсуждать эту тему.
– Я и не обсуждаю, просто интересно, есть ли новости.
– Нет никаких новостей, – раздражённо фыркнул Бэзил.
– Но Маша ведь дружит с Тамарой Андреевной. Она ничего не рассказывает?
– Завтра похороны, – сказала я. – Их организует школа, потому что у Надежды Эдуардовны родственников не было.
– Серьёзно? – мама Бэзила удивлённо скривилась, но перед тем, как закрыть за собой дверь, добавила. – Так этой стерве и надо.
Когда звук её шагов стих, я вопросительно повернулась к Бэзилу.
– Не-не, – замахал он на меня руками. – Давай лучше про Лизу, Кощея, про деньги, а про Надю не хочу. Надоело.
– Слушай, Вась, – не вставая, я поймала его за руку и усадила рядом. – А хочешь, я тебе про Лизу свою тайну расскажу, а ты мне про Надю? Про Лизу очень интересная тайна. Правда. Она тебе понравится. Кстати, физручки она тоже касается. И меня касается. И Лизы.
Бэзил придвинулся и обнял за плечи.
– Знаешь, за что я тебя люблю? За то, что с тобой никогда не бывает скучно. Такое чувство, что у тебя постоянно где-то свербит. Но, поверь, эта тема гнилая. Даже если ты и узнаешь чего-то, то никому от этого лучше не будет. По крайней мере, Надя твоя уже не воскреснет.
– Она не моя.
– Ну, вот и всё. Гадина она была. За то и поплатилась.
– Рассказывай уже, – я ущипнула его за ногу. – Рано или поздно всё равно всплывёт. Пойду вот сейчас к твоей маме, и она мне просто так всё расскажет, без всяких сделок.
– Смотрю, тебе резко полегчало, – Бэзил принялся энергично лохматить мне волосы обеими руками.
Я его отпихнула, и мы немного повозились. Музыка продолжала играть. После чего он вскочил, открыл дверь в лоджию и, стоя там в дверном проёме, закурил.
– И какие же у меня гарантии, что твой секрет стоит моего?
– Честного слова недостаточно?
– На самом деле, ничего такого. Ты же про Антона знаешь? Ну, что он пять лет в колонии просидел. Так вот, это Надя на него заяву накатала, что он типа её изнасиловал. Но это был гон. Она сама до него целый год доматывалась. Письма писала, преследовала… – начал Бэзил спокойно, но постепенно стал заводиться. – А потом вот так отомстила. Мама, когда узнала, что она к нам в школу заявилась, вообще в осадок выпала, пошла Тамару просить, чтобы её убрали. Но Тамара упёрлась и ни в какую. Видите ли, ей жалко Наденьку, а Антона, блин, не жалко?
– Вот это да! А чего ты раньше не рассказал?
– Это не лучшие подробности биографии.
– Не твоей же.
– Слушай, мне Антон, как брат и отец вместе взятые. Всё, что касается его, касается меня. Ясно? Я за него любому горло перегрызу, виноват он или нет. Я её вообще видеть не мог. На кой ещё перетирать то, чего не было? Оно мне надо, чтобы по всей школе трепали?
– Я бы никому не сказала.
– Короче, чего сейчас-то? Проехали. У Антона даже её записки остались. Он их в суде показывал, но на них никто не смотрел. Смотрели только на бедную Наденьку… Тварь конченую. Мать её тоже ненавидит.
– Давно это было?
– Ну, считай три года назад Антон вышел. И там пять. Получается восемь лет, – Бэзил вернулся в комнату. – Давай свой секрет выкладывай. Посмотрим, наколола ты меня или нет.
– Короче, – я попыталась сделать равнодушное лицо. – У меня есть запись, где Надя целуется с Томашем. Я показала её Лизе, а Лиза стала шантажировать этим Надю.
– Ого! – наклонившись над ноутом, Бэзил вытаращился и замер. Музыка резко вырубилась. – И чего? Удачно?
– Нет. Лиза подкинула ей флэшку в сумку, а Надя сделала вид, что ничего не находила.
– Флэшку? – Бэзил поморщился. – Чё, реально ими кто-то пользуется? Почему она не отправила по почте или в соцсеть?
– Потому что отправить и не запалиться сложнее, чем не запалиться с флэшкой. А если бы Надя пошла в полицию, и они отследили, откуда отправлено сообщение?
– Вообще-то для таких вещей существует VPN.
– Можешь меня не перебивать? Я даже не знаю, каким образом Лиза собиралась деньги получить, не в этом суть. Суть в том, что она это сделала. Я её просила не делать, но она всё равно сделала. Понимаешь?
– Бли…и…ин, – Бэзил раздосадованно потёр бритую голову. – Ну, почему я не знал? Организовали бы всё в лучшем виде. Я бы к Наде напрямую пошёл. Сказал бы: «Вот, тварь, либо мстить тебе за дядьку буду, либо денег давай». Она бы точно повелась. Отвечаю. Надя знала, как я к ней относился, и точно повелась бы….
– Я же объясняю, что не хотела этого. Ты меня не слышишь, что ли?!
– Как же жалко, что всё сорвалось! – продолжал сокрушаться Бэзил.
– Кажется, следующим будет твоё признание в том, что это ты запихнул её в колодец.
– Прежде, чем ещё что-либо скажешь, – он погрозил пальцем. – Сначала подумай.
– Вообще-то я надеялась на поддержку, – я встала.
– Хочешь пива? – Бэзил полез под кровать.
– Какое ещё пиво? Холод дикий. Пойду домой. Спать хочется.
– Мать чай с зефиром обещала.
– Я расхотела. В следующий раз.
Всю ночь меня дико знобило и пробирало леденящей дрожью. Кощей тоже кашлял. Из-за подгоревшей вермишели на кухне осталось приоткрытым окно, а заставить себя встать и закрыть его сил не было.
Мысли то и дело перескакивали с живой Нади, красотки с ледяными глазами, на мертвую: спутанную мочалку волос и неестественно искривлённую кисть руки. С Нади, игриво мурлыкающей на уроках физкультуры, на безумную, злобную фурию в учительском туалете.
Если бы не та последняя сцена, если бы не сон, я бы, наверное, и не думала столько об этом. Не цеплялась за какие-то объяснения. Однако чувство, будто я имею к её смерти какое-то отношение, засело неприятным навязчивым мотивом.
Флэшка – шантаж – Лиза, похороны – дохлый хомяк – Пуговицы, Томаш – растяжка – звонок из зазеркалья, зефир с пивом – Бэзил – дождь, дождь, дождь.
Мне было плохо. Болезненно плохо. Сработал будильник, но я лежала и лежала, не в состоянии подняться, а когда заставила себя разлепить глаза, на улице было уже светло. Это означало, что я всё же уснула, хотя совсем не чувствовала, что спала, и даже не слышала, как ушёл Кащей.
Встала, попила тёплой воды из чайника, обложилась бумажными платками и снова завалилась в постель, а проснулась – наступил вечер и в соседней комнате работал телевизор. Из всех пришедших сообщений ответила лишь Бэзилу, что болею, выпила таблетку аспирина и в следующий раз проснулась только с новым будильником.
На первом уроке должна была быть важная контроша по математике, поэтому пришлось идти.
Ботинки просохнуть так и не успели. Из-за чашки сладкого утреннего чая с куском белого хлеба желудок чувствовал себя отвратительно. Но температура как будто бы спала, и во всем теле ощущалась слабость.
Я тащилась по тёмной сырой улице и думала о том, что, когда стану самостоятельной и независимой, обязательно найду себе такую работу, где не нужно рано вставать. Или лучше сделаюсь начальником и прикажу поставить в своём личном кабинете большой мягкий диван.
Приходя на работу, буду запирать кабинет и спать на этом диване. А ещё заведу своего водителя. И поселюсь где-нибудь в центре Москвы, там, где нет стройки, кранов и всякого дерьма под ногами, и пока он везёт меня на работу, буду досыпать в машине.
С одной стороны нашего дома прошлой осенью сломали пятиэтажку и обнесли деревянным забором с зелёной тканевой сеткой, а на месте прежней заасфальтированной дорожки сбили узкий, вечно утопающий в грязи деревянный настил. Всю зиму там работали краны, но выше забора ничего и не выстроили, а весной кто-то проломил в нём большущую дыру, так что ходить приходилось с риском кувырнуться в яму с трубами и торчащими острыми железяками.
В школу можно было попасть и в обход, но потратив лишние семь минут. С утра – вообще не вариант.
Там-то меня и догнал Липа. Шли по настилу один за другим.
– Привет. Подготовилась к контроше?
– Неа.
– Хочешь опять свалить?
– Хочу. Но не буду. Всё равно идти некуда в такую рань. Дома дед, а от холода я скоро сдохну.
– Лиза говорила, что вы ходили к Наде убираться.
– Да? – я обернулась. – И чего?
– Осторожно! – Липа предупреждающе вскинул руку.
Мы как раз проходили мимо дыры.
– И чего? – повторила я.
– Нет, просто любопытно. Рассказала про дохлого хомяка.
– Что ещё она рассказала?
– Только про хомяка. Печальная история. Жалко его. У меня же тоже хомяк.
Дошли до конца забора и поравнялись. Липа был мелкий, чуть выше меня, глазастый и суетливый.
– А Надю тебе не жалко?
Шумно пыхтя от ходьбы, он задумался.
– Не знаю. Но я рад, что пришёл новый физрук.
– Ты же терпеть её не мог.
– Подумала, что я бы мог её убить? – рассмеялся он.
– Кто знает? Обычно вот такие тихие ботаники, как ты, и оказываются в итоге преступниками.
Закатив глаза, Липа тяжело и протяжно вздохнул.
– Если я кого и мечтал убить, после каждого её урока, так это себя.
Контрольная была сложная, но меня занимало совершенно другое.
Взгляд настырно упирался в спину на второй парте.
За кого Надя держала Томаша? За маленького питомца или он всё же имел право голоса? Насколько она вообще была с ним откровенна? Рассказывала ли о флэшке? Ведь если ему известно о записи, объяснять ничего не потребуется.
Я должна была набраться смелости и поговорить с ним насчёт растяжки.
Но почему за эти дни ничего не выдало его особенного расстройства? А выражение лица оставалось таким же ровным и невозмутимым, как всегда?
Томаш не был замкнутым, нелюдимым или мрачным. Он охотно общался со всеми, кто проявлял к нему интерес, разговаривал, смеялся и рассказывал истории. Держался доброжелательно, но на расстоянии, ничего про себя не поясняя и не спрашивая. А когда заканчивались уроки, домой шёл всегда один. За полтора года учёбы у нас он так ни с кем не подружился.
Всё, что мы знали о нем, это то, что ездил он на автобусе, и что у него была младшая сестра, которая училась в четвертом или пятом классе.
Я была уверена, что самомнение Томаша зашкаливает. Типа он такой умный, красивый, хороший и правильный, а мы – низкопробная районная шушера. И не только из-за того, что он так нелепо и обидно меня послал, скорее из-за ситуации, случившейся чуть позже, в декабре.
Было холодно и шёл снег. На ступенях школы под козырьком стояла девочка. Расклешённая юбочка, два хвостика, за спиной массивный портфель. Она жалась, стараясь увернуться от радостно вылетающих из школы девятиклашек.
Я узнала в ней сестру Томаша и притормозила.
– Отошла бы, а то затопчут.
Девочка послушно сделала шаг назад, но не ушла.
– Ты к брату?
Она кивнула.
Какой-то придурок, закидывая рюкзак на плечо, чуть не заехал ей по лицу, и я едва успела отдёрнуть её в сторону.
– Идём внутрь. Там безопаснее и теплее, – я отвела её к столику охранника.
– Стой здесь.
– Спасибо, – прошептала девочка и по её щекам потекли слёзы. – Я телефон потеряла. Его украли. Положила рядом с собой, когда переобувалась, а потом смотрю – пропал.
– Хороший телефон?
– Конечно, хороший. Он же мой.
Она дрожала, как осиновый лист, и я накинула на её плечи свою куртку.
– Не расстраивайся. С телефонами так часто бывает. Они ломаются, разбиваются, пропадают. К этому нужно привыкнуть.
– Что ты тут делаешь? – раздался за спиной голос.
Я выпрямилась. Сзади стоял Томаш.
– У меня телефон украли, – повторила девочка.
– Понятно, – брат снял с неё портфель.
– Если локация была включена, – сказала я. – Можно попробовать его найти. Мы один раз так вернули телефон.
– Спасибо, – на меня он даже не взглянул. – Сами разберемся.
Я протянула руку:
– Куртку можно забрать?
– А, да, конечно, – он снял мою куртку с сестры и передал мне.
Когда же я отошла в сторону и остановилась, чтобы одеться, то услышала, как он сказал сестре:
– Я тебя предупреждал с незнакомыми не разговаривать?
– Но это же Микки из твоего класса.
– Откуда ты знаешь, что она Микки?
– Все её так называют. Она же популярная и крутая.
– Какая глупость, – недовольно проворчал он. – Это плохая популярность. В следующий раз не разговаривай ни с ней, ни с другими «крутыми». А с телефоном сейчас решим.
Томаш поднял голову, и мы встретились взглядом. Он понял, что я всё слышала, но ничуть не смутился.
После жестокости я больше всего ненавидела в людях самодовольство и снобизм. Наверняка их семья, судя по фамилии, переехала из какой-нибудь Польши или Чехии, где у него была насыщенная, благополучная жизнь, и где он кинул не одну девушку.
Не решив ни одной задачи, я сдала пустой листок.
– Я кое-что придумал, – загадочно сообщил Бэзил, когда на биологии, поменявшись местами с Филом, я пересела от Лизы к нему.
Но рассказать он ничего не успел, потому что в класс заглянула Ольга Олеговна и громогласно выкрикнув: «Иванова! Выйди», скрылась за дверью.
– Сходите с Лизой Ткаченко, уберитесь, – протягивая тот самый ключ от Надиной квартиры, приказным тоном велела она. – Вчера поминки были. Остался бардак. Мне сейчас некогда кого-то ещё искать.
– Я сама схожу, без Ткаченко.
– Тогда возьми кого-нибудь мальчиков. Пришлось стол у соседей просить и шкаф двигать. Кого тебе отпросить Стёпина? Краснова?
– Томаша, – неожиданно выдала я, отчётливо осознавая, что «час икс» настал.
Глава 6
Половину пути до Надиного дома мы почти не разговаривали. Просто шли быстрым шагом, не глядя друг на друга. В одной руке Томаш нёс большой чёрный зонт, другую прятал в кармане.
Среди туманной серости осеннего утра из-под расстёгнутой нараспашку куртки его рубашка светилась неестественно нежным пятном. В отличие от меня, ему было жарко, и этот жар ощущался даже на расстоянии. Однако от соседства под зонтом я отказалась, а свой не носила.
– Почему ты позвала меня? – всё-таки спросил он, когда уже почти пришли.
Вероятно, всю дорогу об этом думал. Но у меня был заготовлен ответ.
– Ольга Олеговна сказала тебя взять.
– Из-за стола, наверное.
Надо мной навис зонт.
– В смысле?
– Я вчера у соседей стол просил. Нужно вернуть.
– Ты ходил на похороны? – опешила я.
– Только на поминки.
У Томаша были широкие густые брови и длинные ресницы, а глаза какие-то светлые, но из-за тяжёлого, пасмурного взгляда, они казались тёмными. Стрижка ровная, манекенская, всегда одной длинны, как будто он никогда не обрастал.
Впрочем, его спину я изучила намного лучше, чем лицо.
– Вы же с Надей вроде как… дружили?
– Да.
– Но расстроенным не выглядишь.
– Много времени прошло.
Я продолжала сверлить его взглядом.
– Ты должен был заволноваться, когда она исчезла.
– Думал, что переехала.
– Вот так в один момент? Ушла, не попрощавшись, поздним вечером посреди репетиции и переехала?
– Причём тут репетиция? – Томаш насторожено посмотрел прямо на меня.
– Ты видел Надю после того вечера перед юбилеем школы?
Он медленно, но без малейшего удивления покачал головой, в его глазах не отразилось ничего, кроме меня самой. Однако для разоблачительного разговора было рано.
Перед большой лужей я выскочила из-под зонта, обогнала его и пошла вперёд одна.
В квартире стоял запах заветрившейся еды, алкоголя и парфюма.
Разувшись, Томаш первым делом отправился мыть руки. Затем снял синий школьный пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, поправил на комоде траурную фотографию Нади и, закатав рукава рубашки, присел, чтобы разобрать занимающий полкомнаты стол.
Мама Томаша, наверное, очень гордилась своим воспитанием. Все мамы хотят иметь таких образцовых правильных сыновей: красивых, умных и рассудительных. Умеющих разобрать стол, предлагающих зонт и пахнущих альпийскими лугами. Вот только догадывалась ли она о Наде?
Я ещё немного постояла, наблюдая, как он складывает столешницу, и пошла на кухню.
Грязные тарелки были навалены в раковине, стеклянные миски с остатками салатов одна на другую напиханы в холодильник. Мусорка забита бумагой, салфетками и пакетами из-под сока. Но бутылок от спиртного не было. Это, пожалуй, единственное, что они потрудились убрать.
Я отмотала из рулона чёрный пластиковый пакет для мусора и переложила все тарелки из раковины в него. Зачем мыть? Всё здесь, что когда-то имело значение, превратилось в бессмыслицу.
Если у меня когда-нибудь будет своя квартира или дом, я ничего не стану собирать или тратить деньги на вещи. Столовые сервизы, дизайнерские шторы, брендовые спортивные костюмы. У меня будут только сухие ботинки и огромная удобная кровать, которую я завещаю кремировать вместе со мной.
Хлопнула входная дверь. Томаш понёс стол соседям. Интересно, как часто он бывал в этой квартире?
В холодильнике нашлась колбасная нарезка, оливки, солёные огурцы и селёдка. Сначала я хотела их выкинуть, но потом решила, что Кощей обрадуется такому разнообразию, и пока Томаш не вернулся, собрав всё в непрозрачный белый пакет с ручками, спрятала за дверью.
Он неслышно вошёл, когда я подметала пол и остановился на пороге.
– Я всё. Помощь нужна? Могу выкинуть мусор.
– Похороны – это такая формальность, – в тот момент я как раз думала об этом. – Люди приходят на них ради самих себя, чтобы совершить хороший поступок и потом спать спокойно. Или просто порадоваться, что умерли не они.
– Вообще-то приходят, чтобы выразить любовь и уважение к умершему, – в его голосе прозвучало осуждение.
Я выпрямилась.
– Выражать любовь нужно живым, а мёртвым она уже не нужна.
Несколько секунд мы смотрели прямо друг на друга, после чего он кивнул с таким видом, будто я сказала какую-то гадость, но это было ожидаемо и ничуть его не удивило.
– Что мне ещё сделать?
– А ты любил Надю?
– Что? – он поморщился, словно не расслышал, но я готова была поклясться, что по его лицу пробежала тень.
– Ну, вы же общались и всё такое… – я сделала многозначительную паузу. – Что конкретно ты хотел выразить, когда пришёл к ней на похороны?
– Я пришёл, потому что так правильно, – он без труда выдержал мой требовательный взгляд.
– А почему у Нади не было друзей, которые хватились бы её?
– Я не знаю.
– Кто-нибудь из них пришёл на похороны?
– Нет. Зато Павел Степаныч был.
– Трудовик? Ого! Круто. Наверное, рыдал горючими слезами?
– Почему ты такая злая, Микки? С человеком случилось несчастье, а ты только насмехаешься. Даже если Надя тебе не нравилась, сейчас это уже не имеет никакого значения. Ты жива, а она мертва. Считай, что ты победила. Только держи это в себе.
Его слова прозвучали унизительно. В глазах читался укор.
Я бросила веник на пол и вытащила флэшку.
– И это ты собираешься учить меня морали?
– Что это? – он протянул руку, но я резко убрала флэшку за спину.
– Ты знаешь.
– Без понятия.
– Ваши с Надей похождения.
– Извини, Мики, я не понимаю, чего ты хочешь, – Томаш улыбнулся.
– Я хочу, чтобы ты во всём сознался! – выпалила я на одном дыхании, совершенно не подготовившись. Думала вывести его из себя, но он не вывелся. Только задумчиво нахмурился.
– Сознался в чём?
– В том, что это ты её убил.
Я внимательно следила за его реакцией. Очевидно, что он напрягся, но очень старался этого не показывать, поэтому, улыбаясь, продолжал смотреть мне прямо в глаза, как это делают животные, когда решают, стоит ли им напасть или лучше отступить.
– Неожиданно. И зачем мне это?
– Откуда мне знать? Возможно, из ревности, или потому что ты маньяк.
Встряхнув головой, он неожиданно рассмеялся, как если бы вдруг сообразил, что это игра или розыгрыш.
– Мне ничего не стоит пойти сейчас в полицию и отдать им эту флэшку.
– Можешь объяснить, что на ней?
– Там запись, где у вас с Надей секс.
– Не может быть. Покажи.
Он снова протянул руку. Взгляд у него был медленный, но движения быстрые. Я отпрянула.
Снисходительная улыбочка наконец-то стёрлась. Томаш явно разволновался.
– Где ты это взяла и зачем она тебе?
– Пойду с ней в полицию.
Его плечистая фигура, закрывающая дверной проём, казалось, выросла до размеров кухни и угрожающе нависла надо мной.
– Считаешь, это доказывает мою виновность?
– Пусть полиция разбирается, – откликнулась я как можно беспечнее.
Уловка сработала. Впервые я видела на его лице нечто большее, чем демонстративное равнодушие.
– Скажи просто, что тебе нужно. Ведь, что-то нужно, да? Иначе ты бы не провоцировала здесь меня, а была уже в полиции, – он перевёл дыхание.
– На что это я тебя провоцирую? Теперь ты и меня, как и Надю, трахнешь и бросишь в колодец?
На секунду он словно провалился в свои мысли, а после короткой паузы вынырнул.
– Тебя? Нет. Чего ты хочешь?
– А что ты можешь предложить?
Пора было переходить к разговору о растяжке, но злить его оказалось забавно.
Однако Томаш отступил. Вышел в коридор. Постоял там какое-то время, успокаиваясь, затем стал обуваться.
– Куда? – я выбежала следом. – Мы не договорили.
– Ты несёшь какую-то чушь. У тебя ничего на меня нет. Докажешь – будем разговаривать.
– И что, ты вот так просто уйдёшь?
– Мне здесь больше делать нечего, – он сорвал куртку с вешалки и вышел, громко хлопнув дверью.
Я, конечно, повела себя, как стерва, но выбор между добром и злом всегда неоднозначен и правильного решения в большинстве случаев не имеет.
На самом деле, я просто очень разнервничалась и меня понесло. Предполагалось, что я всего лишь спрошу про растяжку, и если бы это был не Томаш, разговор сложился бы совсем иначе.
Наверное, мне стоило перестать думать обо всём этом. Расслабиться и отвлечься. Возможно, дело было в холоде или непрекращающемся дожде, в простуде и задолбавшем беспорядке, в хронической усталости и надвигающихся ЕГЭ. А тут ещё Надя. Надя в реальности и Надя во сне.
Почему всё же она сказала тогда, что это я в чём-то виновата? Была ли Лиза права, что всё дело в ревности? Или, может, Надя решила, что флэшку подкинула я?
Поводов для её злости могло быть множество, но когда она говорила «ты виновата», то имела в виду что-то конкретное, что-то, что уже случилось или должно было произойти. Что-то, о чём я могла пожалеть.
Была ли она действительно такой жуткой, как мне теперь вспоминается? И почему во сне я никак не могу разглядеть её лица?
Время стирает память.
Вот как с мамой, например. Хоть я и помнила, как она выглядит, но на самом деле особо и не помнила. В памяти остались лишь отдельные моменты и ситуации, но какой она была на самом деле, я забыла.
Хотелось вспоминать только хорошее, но я не могла себе этого позволить, ведь она же меня бросила. А значит, и не стоила хороших воспоминаний. Они разъедали мне душу и вносили смуту в сердце и мысли.
Не будь Кощея, я бы тоже стала одинокой. Обо мне бы тоже никто наверняка не сожалел, и чтобы убраться в квартире, пришлось бы звать каких-нибудь левых людей.
И всё равно Томаш не имел права вот так уходить. Это было оскорбительно, пусть я и нарочно выводила его.
Взгляд упёрся в оставленный на спинке стула пиджак. Я сняла его и оглядела, как если бы это был опасный, плохо изученный предмет, затем понюхала. Никакого особенного или необычного запаха не было. Пиджак пах Томашем настолько, насколько я успела его узнать. Проверила карманы. В одном из них нашёлся ластик, а в другом нащупала что-то маленькое и круглое, но вытащить не получилось. Вывернула карман наизнанку и обнаружила обычную, только пришитую изнутри серую пуговицу.
Томаш написал в Вотсап минут через двадцать. Тогда, когда я уже ушла из Надиной квартиры. Спросил, там ли я ещё, и пожаловался, бедолага, что забыл пиджак. Я ответила, что пиджак забрала и оставлю его в школьной раздевалке, потому что учиться сегодня уже не пойду.
Не могла же я отправиться на уроки с пакетом вчерашней еды. Колбасной нарезкой и селёдкой от него воняло за версту.
Ключ занесла сразу директрисе. Сначала её секретарша не хотела меня пускать, но, услышав мой голос, Тамара Андреевна велела зайти.
Она сидела за столом бледная и заплаканная, и, громко высморкавшись, сразу выложила:
– Они пытаются приплести к этому Женечку, представляешь? Моего Женечку.
– К смерти Надежды Эдуардовны? – неуверенно уточнила я, потому что сама думала только об этом.
Тамара всхлипнула.
– Они написали, что Женечка – угроза. Что я не имею право допускать его к работе с детьми, и что он, возможно… Что он… Имеет к этому ужасу какое-то отношение.
– Кто такие они?
– Не знаю. Кто-то. Родители. Из-за всей этой отвратительной галиматьи в интернете. Мне звонили из роно. Требуют срочно его убрать. Господи, как им такое пришло в голову? Что за люди? – Тамара Андреевна вытерла ладонью слёзы. – Он ещё не знает. Ума не приложу, как ему сказать об этом.
