Текст книги "Пуговицы (СИ)"
Автор книги: Ида Мартин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 3
Мы с Лизой обе блондинки. Не натуральные, конечно, хотя мои настоящие волосы и так довольно светлые, а вот у Лизы совсем тёмные, почти чёрные. Потому что папа у неё армянин. И до того, как её родители развелись, у Лизы была армянская фамилия.
Впервые мы перекрасились в восьмом. Посреди года к нам перевелась новенькая девочка. Тихая, скромная, совсем белая, с белесыми ресницами и бровями. Она всего боялась и ходила по стеночке. Мы её не трогали. По правде говоря, даже внимания особо не обращали.
И вот как-то на алгебре эту девочку вызвали к доске и попросили разобрать домашнюю задачу.
Девочка встала, глазами хлопает, мел в руки взять боится. Ну, математичка и начала её прессовать: «Чего стоим? Почему спим? Разговаривать умеем? А писать? Домашнюю работу делала? На прошлом уроке была? Ты вообще слышишь, что я с тобой разговариваю?»
Однако девочка, опустив взгляд, лишь жалко улыбалась и пожимала плечами.
– Садись на место, – терпение математички закончилось. – Блондинка, она и есть блондинка. Откуда там мозгам взяться?
Восьмой класс – самый пик моей бунтарской активности. Достаточно было малюсенькой искры.
– И что, что она блондинка? – выкрикнула я с места. – Вы седая, это значит, у вас старческий маразм?
Тогда я была очень сложным и конфликтным подростком. Я знала, что я плохая, и чувствовала себя такой. А плохим детям полагалось вести себя зло и агрессивно.
– Иванова, что за хамство? – математичка закрывала глаза на мои «выступления», только потому что в то время я знала математику лучше всех в классе.
– А почему вы можете так говорить, а я нет?
– Потому что я – учитель, а ты – маленькая девочка.
– То есть вы пользуетесь служебным положением, чтобы унижать людей?
– Я никого не унижала!
– Все слышали, как вы сказали, что у неё нет мозгов, потому что она блондинка.
Продолжать перепалку учительница не стала. Просто отправила меня к доске, расписывать задачу. И я, конечно же, с вызовом это сделала.
А на следующий день мы с Лизой, не сговариваясь, пришли в школу с бело-жёлтыми головами. Краска легла не очень хорошо, особенно на Лизины волосы, однако, акцию протеста можно было считать состоявшейся.
– Докажите теперь, что мы тупые, – гордо заявила я математичке.
И с тех пор, мы с Лизой красились исключительно «скандинавским блондом», символизирующим нашу дружескую солидарность и глубокую убежденность в том, что о человеке нельзя судить по внешности.
Взяли каждый по большому стакану капучино и ведёрко с крылышками на четверых. Развесили мокрые куртки на спинках стульев, а сами развалились на коричневых диванах.
– Нет, серьёзно, – я выждала, пока ребята немного поедят. – А вдруг это правда та самая потерянная растяжка? Тогда получается, что всё случилось под самым нашим носом? Представляете?
– Я не хочу этого представлять, – капризно поморщилась Лиза. – Мне хватило того, что я уже видела.
– Если это на самом деле наша растяжка, – продолжила я. – Нужно рассказать полиции.
Бэзил громко поперхнулся кофе.
– Микки, ты совсем? Хочешь, чтобы нас всех круглосуточно таскали на допросы, а потом обвинили в этом убийстве?
– С чего это обвинили, если мы тут не причём?
– А то я не знаю, как это бывает. Им вообще пофиг, кто виноват, главное, чтобы было на кого повесить.
В том, что касалось полиции и вообще любых вопросов, связанных с законом, Бэзил считался среди нас бесспорным авторитетом. Его дядька Антон по малолетству отсидел пять лет в колонии и, хотя в дальнейшем его судьба складывалась довольно благополучно, он не переставая делился с Бэзилом печальным жизненным опытом.
– Делать тебе больше нечего, – Фил жадно налегал на крылышки. – Просто труп, просто клеёнка, а ты уже напрядумывала детектив.
– Между прочим, мой дед был следаком. И у меня это в крови.
Бэзил громко расхохотался.
– У тебя в крови устраивать кипиш из ничего.
– Это не кипиш, а любопытство. Напиши Липе, – попросила я Лизу. – Пусть сходит туда и точно всё разузнает. Труп, может, и не покажут, но растяжку-то можно посмотреть.
– Смеёшься? – Фил скривился. – Нас взашей погнали, а Липа типа разузнает.
– Ради меня Липа сделает, что угодно, – похвасталась Лиза.
– Вот и напиши, – поддержала я.
– Давайте спокойно поедим, – Бэзил потянулся к крыльям, но в который раз наткнулся на руку Фила и раздражённо забрал всё ведёрко себе. – Сдался вам этот труп.
Хитро поглядывая, Лиза достала телефон.
– Спорим, узнает?
Фил недовольно пожал плечами, типа «делай что хочешь».
– Не нужно ничего узнавать, – проворчал Бэзил. – Придёт время, всё само выяснится.
Бэзил умел вредничать, как никто другой. Иногда просто, чтобы поспорить и показать характер.
– Как, интересно, это выяснится, если про растяжку, кроме нас, никто не в курсе?
– Просто попрошу сходить на разведку, – Лиза кокетливо подмигнула Бэзилу. – Пусть это будет для Сени испытанием, а то Фил не верит.
– Да, верю-верю я, – Фил попытался забрать у неё телефон, но Лиза уже быстро что-то написала и отправила.
Сеня Липатов был тихим, прилежным парнишкой, послушным и немного робким. Мы над ним посмеивались и нечасто звали куда-то. Но Лизу он любил беззаветно и выполнял все её прихоти. В основном, конечно, это касалось домашки, но иногда Сеня решался и на героические поступки, вроде того, чтобы отмазать её перед мамой, сказав, что от неё пахнет не пивом, а его домашним квасом, или прикрыть, когда она сбегала с уроков; несколько раз он подделывал для неё медицинскую справку и таскал у отца сигареты.
– Липа тогда растяжку и стырил, – пробурчал Фил.
В том, что он недолюбливал Липатова, не было ничего удивительного, потому что сам Фил особой преданностью Лизе похвастаться не мог и каждый раз был вынужден оправдываться, почему Сеня нашёл время её проводить, позвонить, написать, а он нет.
– Липа ушёл раньше нас, – сказала я. – Забыл?
Бэзил протянул мне крылья:
– На, поешь и успокойся.
– Я с того вечера вообще почти всё забыл, – с глупой улыбочкой признался Фил.
Лиза метнула в него гневный взгляд, а Бэзил понимающе хмыкнул. В тот день они оба завалились на репетицию пьяные.
– Если ты взял растяжку, а потом забыл, то это всё объясняет, – мне не нравилось, что они постоянно уходят от нормального разговора, пусть и не совсем серьёзного, потому что у меня просто свербело это обсудить.
– Ага, скажи ещё я ту тётку грохнул и в колодец запихнул, – продолжал отбиваться Фил. – До кучи. Вместе с растяжкой.
– Нет, ребят, правда, давайте вы просто сознаетесь уже, кто взял растяжку, – широко расставив локти, я облокотилась о стол и пристально, как на допросе, посмотрела на каждого по очереди.
Мне, правда, очень интересно, как та растяжка оказалась в колодце вместе с мёртвой женщиной. Я лично оставила её в нашем месте, а на следующее утро она пропала.
«Нашим местом» мы называли своеобразный тайник за цветочными горшками с огромными фикусами под лестницей возле столовой. Горшки были такие большие, а густота листвы плотной, что положить что-то за них или достать можно было только наугад, засунув руку по самое плечо.
В нашем месте мы прятали всё, с чем нас могли спалить в школе или дома: сигареты, пиво, презики, косметику, пока это имело смысл. К одиннадцатому классу на сигареты уже никто внимания не обращал, Бэзил закупался пивом в Ашане вместе с дядькой и хранил его дома, бабушка Фила сама распихивала презервативы ему по всем карманам, Лиза красилась, не спрашивая маминого разрешения, а я… Мне никогда не нужно было ничего особо прятать, потому что у меня всё равно ничего своего не было.
Порванную растяжку с надписью «С днём рождения, любимая школа!» запихнули туда во время последней репетиции школьного концерта, посвящённого этому потрясающему событию. В тот вечер произошло немало неприятного, так что лишний раз нарываться никому не хотелось. Просто убрали её, чтобы не светить, когда директриса придёт ругаться, а потом собирались забрать и выбросить подальше. Но на следующее утро, когда вспомнили про это, растяжки там уже не было.
– Если мы будем знать, куда её выбросили, то станет понятно, где её нашёл убийца.
– Так, всё, – Бэзил обернулся к соседнему столику, где сидела парочка мусульманских мам с кучей малолетних детей. – Вам надоедливая девочка не нужна? Совершенно бесплатно. В хозяйстве бесполезная, но легко обучаемая.
Старшая женщина, сверкнув золотым зубом, добродушно рассмеялась, младшая, с трудом понимая его речь, насторожилась.
Я помахала им рукой:
– Здравствуйте!
Женщины покивали.
– Это наверняка маньяк, – вернулась к прежней теме Лиза.
Я задумалась.
– Про маньяков обычно слухи ходят. А у нас в районе давно ничего подобного не случалось.
– Так они специально на другой конец города ездят, чтобы никто не догадался, где они живут, – упорствовала Лиза.
– Скорей всего какой-нибудь несчастный мужик из девятиэтажки выкинул свою злобную жену с балкона, а она случайно в колодец провалилась, – выдал свою версию Фил.
– Или надоевшую любовницу, – добавил Бэзил.
– Вообще странно, что не расчленёнка, – Фил нарочно с противным причмокиванием принялся облизывать жирные пальцы.
– Пожалуйста, не нужно о таком, – Лиза ткнула его локтем.
– Кстати, расчленёнка намного логичнее, – подхватил Бэзил. – Но, если уж запалился, за неё срок больше дают. Типа предумышленное, с отягчающими. Ведь нужно ещё повозиться, пока отпилишь руки, пока ноги…
Стоило произнести волшебную фразу «не нужно о таком», как парней тут же прорывало. Можно было сколько угодно умолять не рассказывать про то, как в деревне у Бэзила режут свиней, как кошка сожрала на глазах живую мышь, как Фил ходил с отцом на охоту и застрелил зайца, как размазало под колёсами машин ежа – это лишь подзадоривало их ещё больше и заставляло дразнить нас с удвоенной силой.
Чтобы не слушать эти гадости, я отправилась за бумажными платками, а когда я вернулась, все втрое сидели в телефонах. Подносы и остатки еды были убраны, а посреди стола стояла маленькая одинокая бутылка Колы. В воздухе витало напряжение. Кто-то с кем-то явно поругался. Скорей всего, как обычно, Лиза с Филом.
Выяснять не хотелось.
Но только я подсела к Лизе, как телефон в её руках громко возвестил о пришедшем сообщении.
Подхватив её под локоть прежде, чем она отстранилась, я успела заглянуть в экран. Липа ответил.
«Видел только растяжку. Точно наша, хотя буквы сильно стёрлись. Труп уже погрузили в труповозку. Но поварихи и Ольга Олеговна сказали, что это Надя. Они её по серёжкам опознали и кулону. Ты сегодня после школы что делаешь?».
Надя. Надежда Эдуардовна. Тот самый ночной кошмар на протяжение последних пяти месяцев. Распахнутое окно, разбитое зеркало, кровь на футболке. Угрозы, страх, чувство вины, ненависть к ней и к самой себе. Всё это была Надя. Женщина взрослая, гордая и ревнивая – как описала её гадалка Гуля. Она так часто приходила ко мне во снах, а оказывается, всё это время была мертва и гнила в этом жутком колодце.
– Ну? – нетерпеливо поторопил Лизу Бэзил.
– Жесть, – я всё ещё переваривала новость. – Липа пишет, что это Надя. Та, убитая женщина – Надя.
– Кто такая Надя? – развалившись на стуле, Фил закинул ноги в грязнющих кроссовках на соседний.
– Надежда Эдуардовна, – с нажимом пояснила я. – Физручка наша бывшая.
– Рано или поздно её точно кто-нибудь да прибил, – сказал Бэзил после общего ошарашенного молчания.
– Вася, – Лиза посмотрела на него осуждающе. – Так нехорошо говорить.
– Очень даже хорошо. Она была ужасная.
– Про умерших так вообще нельзя.
– Микки, дай платок, – Бэзил протянул распростёртую ладонь. – Сейчас разрыдаюсь.
Надю Бэзил терпеть не мог. Большинство её уроков он прогуливал, а когда появлялся для сдачи нормативов, либо цеплял её насмешками и грубостями, либо откровенно хамил. Бэзил сам по себе никогда паинькой не был, но если и конфликтовал с кем-то из учителей, то больше ради показухи, понтов и репутации главного говнюка школы. Надю же он невзлюбил по-настоящему. И сколько мы с Лизой не выпытывали у него причину, ничего пояснять он не собирался.
Лиза предполагала, что это из-за того, что в самом начале, когда Надя только пришла к нам, Бэзил пытался флиртовать с ней, наиграно, задиристо, при всём классе, но то была его обычная манера поведения – пошлить, смущать, провоцировать. Так он вёл себя почти со всеми учителями. Надя же восприняла эту его подростковую дурь довольно своеобразно: вместо того, чтобы пригрозить плохими оценками или отрицательной характеристикой в его футбольный клуб, как это делало большинство учителей, она принялась насмехаться над ним, называя то ребенком, то малышом, то пупсиком, что заводило Бэзила ещё больше.
– Ну, Надя и Надя, – Фил равнодушно пожал плечами. – Я тоже как-то не особо расстраиваюсь.
Надю и я не любила, однако поражало другое: после той злосчастной репетиции, где физручка психанула, как гормонально неуравновешенная школьница, в школе она больше не появлялась.
– Надю с того вечера никто не видел, – сказала я, ощущая неприятный внутренний холодок, вынудивший вновь мысленно вернуться к своим снам.
– Понятное дело, не видел, раз она уволилась, – Бэзил укоризненно покачал головой.
– Ужас, конечно, – с чувством выдохнула Лиза, хватая меня за руку.
Ей-то наверняка не к чему связывать одно с другим. Лизины пальцы были тёплые и согревающие. Я развернулась к ней:
– Тебе не кажется странным совпадением, что пропавшая растяжка и внезапно исчезнувшая Надя вдруг обнаруживаются в одном и том же месте спустя пять месяцев?
– Да, наверное. И что, по-твоему, это значит?
– Только подумай, какова вероятность повстречать маньяка на двухстах метрах от школы до того колодца? Да ещё такого, который смог с ней справиться. Это же Надя. Вы забыли? Она Фила тогда на раз скрутила.
– Ой, вот не надо, – Фил возмущённо выпрямился. – Понятное дело, я поддался. Что же я с женщинами драться буду?
– Повстречать маньяка на двухстах метрах почти нереально, – неожиданно серьёзно сказал Бэзил. – Но вот того, кто долго следил за ней, караулил и заранее знал, с кем имеет дело, запросто.
– Может и так, но как он раздобыл растяжку?
– Вот, заноза-то, – выругался Бэзил. – Ну, допустим, я выкинул эту дурацкую растяжку на помойку за школой, а он её оттуда взял.
– Правда? – от удивления я на секунду забыла, что разговариваю с Бэзилом.
– Нет, – он довольно разулыбался. – Но всё равно. Это самое адекватное развитие событий без учёта прочих неизвестных.
– Если никто из нас четверых растяжку не забирал, – сказала я. – То остаются двое: Липа и Томаш. Кто-то из них должен был вынести её на улицу.
– Зашибись, – наиграно хохотнул Фил. – Я знаю, что вы сделали прошлым летом… Мне нравится расклад.
– Может, сама Надя и взяла, – продолжал упорствовать Бэзил.
– Откуда ей было знать, что мы её спрятали? Она и в зал-то не возвращалась.
– Я могу поговорить с Липой, – предложила Лиза.
– Ага, и он сразу такой: «Да, Лизочка, конечно, это я спёр растяжку, и Надю укокошил тоже я, потому что она называла меня дрыщом, рахитом и заморышем», – подражая сюсюкающей манере Липатова, передразнил Фил.
– А кто поговорит с Томашем? – осторожно спросила я.
Бэзил наиграно осклабился:
– Конечно, ты. Признайся, ты спецом весь этот напряг замутила, чтобы был повод с ним пококетничать.
– Нет, – ответила я, как можно спокойнее. – Будет лучше, если это сделаешь ты.
– Пф… Больно надо. Мене эта тема вообще не прикалывает, и выяснять, кто и где наследил, охоты нет.
– Может, ты? – я перевела взгляд на Фила.
– Не, – Фил опустил глаза. – Это у тебя дедова кровь, вот и допрашивай сама.
Лизу просить смысла не имело, благодаря глубокой силе моего убеждения, Томаша она тоже не жаловала.
– Как бы там ни было, если вдруг полиция докопается до растяжки, узнает о её пропаже и всё такое, ведь на ней написано про школу, то чтобы не вздумали ничего трепать. Ясно? – Бэзил угрожающе обвёл в нас с Лизой пальцем. – Потому что если вдруг выяснится, что мы имеем к этому какое-то отношение, то кранты. Нормальной жизни больше не будет.
С этим согласились все, даже я. Лиза пообещала предупредить Липу, а разговоры с Томашем повесили на меня. Ведь сколько бы я не наступала на грабли под названием «инициатива наказуема», пройти мимо них не получалось никак.
Мы жили в двушке в старой пятиэтажке. Кощей в дальней изолированной комнате. Я в большой и проходной. Раньше, пока Яга была жива, дальняя комната была её, проходная Кощеева, а я спала на кухне. Но потом Яги не стало. Мы убрали её вещи и всё поменяли. Кощей, разумеется, не хотел. Однако услышав, что я хочу занять дальнюю комнату, встрепенулся и поспешил застолбить это место себе.
Я же, устав просыпаться посреди ночи от жутких звуков холодильника, отбиваться от тараканов и дышать запахом подгоревшего масла, была согласна на любой угол, где босые ноги можно опустить на коврик, а не на ледяную каменную плитку.
Теперь же у меня был свой раскладной диван и низенький стол-этажерка на колёсиках, на который удобно ставить чашку и класть ноги, сидя с ноутом на коленках, а на полке под столешницей хранить немногочисленные учебники и тетради.
Дома было холодно и вот уже три недели никто не убирал. Я мыла за собой чашку, тарелку и закидывала в машинку своё бельё, но, кроме этого, ничего не делала. Кощей даже не стирал, и его грязные вещи копились в корзине, но ещё больше их было разбросано по квартире.
Мы находились в положении затянувшегося противостояния – кто первый не выдержит и уберется. Но разговаривать – разговаривали и иногда вместе ужинали.
– Представляешь, у нас в школе труп нашли, – я вошла к нему в комнату.
Кощей, как обычно, сидел в кресле перед включённым телевизором. На коленях у него стояла кастрюля с гречкой, и он ел прямо из неё большой ложкой. Рядом на стуле остывала чашка с чаем. Пар из неё тонкой струйкой тянулся вверх.
Услышав про труп, дед удивлённо приподнял густые седые брови и замер.
– Как так? Прямо в школе?
– Рядом. Возле соседнего дома, – я опустилась на его кровать.
По телевизору показывали, как полицейские ловят карманника в метро.
– Ты кашу-то хоть погрел?
– Мне и так нормально, – он отставил кастрюльку. – Ну и чего труп?
– Это наша бывшая физручка. Надя. Прикинь, она там почти полгода пролежала.
– Где там?
– В колодце канализационном. Сантехник полез и нашёл её.
– И чего?
– Откуда мне знать? Полицейские нас близко не пустили.
Кощей одобрительно покивал и, снова взявшись за кастрюльку, стал задумчиво есть.
– Похоже, ты не особо расстроена.
– Скорее озадачена.
– Лучше бы была напугана.
– Почему это?
– Может, мозгами бы своими куриными думала, когда по ночам шляешься.
Кощей действительно был очень худым, костлявым и высоким, и сколько бы не ел, никогда не поправлялся. У него был длинный прямой нос с горбинкой на переносице и яркие васильковые глаза. От него мне досталась только горбинка.
– Не начинай, пожалуйста.
– Тебе кашу оставить?
– Нет. Мы с ребятами в кафе поели.
– На какие это интересно шиши?
– Вместо завтраков.
– Больше никуда сегодня не собираешься?
– Успокойся, дома буду.
– Тогда иди и дверь за собой закрой. Полсерии из-за тебя пропустил.
Я устроилась на диване, закинув ноги на спинку. Воспоминания о Наде и обо всём, что с ней связано, преследовали меня всю дорогу.
Надя мне не нравилась по многим причинам, но не признавать, что она красивая, я не могла. Просто красота её была излишне броской и, пожалуй, немного агрессивной.
И даже не из-за идеальной спортивной фигуры, которую она подчёркивала всеми допустимыми в школе способами, не из-за гладкого утончённого лица с аккуратным прямым носом, в обрамлении чёрных блестящих волос.
Дело было в её глазах. Ярких, голубых глазах, которые я так силилась разглядеть во сне, но никак не могла. Внутри них сидело нечто такое, что будто хватало тебя за горло и, пока она смотрит, не отпускало. Нечто требовательное и властное. Настойчивое и проникновенное. Эти глаза так сильно контрастировали с мягкостью её голоса, улыбки и манер, что трудно было поверить, как всё это способно существовать в одном человеке.
В Наде определённо таилась какая-то загадка и именно она придавала физручке особую, неповторимую красоту.
Ей было около двадцати пяти, но когда она впервые появилась у нас на уроке, все решили, что это новенькая девчонка-ученица. И парни, конечно же, попытались к ней подкатить, однако после того, как она строго велела им выстроиться по росту, чтобы оценить их достоинства, стало ясно, что к чему. Впрочем, Надя всегда довольно благосклонно откликалась на любые заигрывания, что, разумеется, не могло не раздражать девчонок. И меня в том числе.
Бэзил с Липой были единственными из парней, кто не переносил Надю на дух.
Липа, потому что она его постоянно при всех унижала, а Бэзил по каким-то мутным, одному ему известным причинам.
Идея с танцем принадлежала Лизе, а мы с Филом просто согласились её поддержать.
Лиза несколько лет ходила на танцы и обожала их. Тогда как её мама считала, что вместо того, чтобы готовиться к ЕГЭ, она тратит время на ерунду, и не хотела оплачивать занятия. На выступления дочери в клуб она ни разу не пришла, так что Лиза очень рассчитывала затащить её на школьный концерт и выступить круто.
Предполагалось, что танцевать Лиза будет с Филом, а я с Бэзилом, но узнав, что репетиции проводит Надя, Бэзил отказался наотрез. Фил заупрямился, что не хочет в одиночку выглядеть дураком, и, не смотря на Лизины мольбы, выступление оказалось под угрозой. Чтобы её как-то утешить, я согласилась танцевать с Липой. Однако тот был не в состоянии выполнить даже самую простую поддержку, так что после одной бестолковой, но жутко смешной репетиции с ним, физручка неожиданно привела мне в пару Томаша.
Поначалу я думала, что умру от смущения и неловкости, но вскоре эта вынужденная близость превратилась для меня в необходимость. Я ждала эти репетиции, как не ждала их Лиза, и совершенно отчётливо чувствовала, что Томаш тоже им рад.
И до тех пор, пока я не застукала его целующимся с Надей в торговом центре, мне казалось, что между нами происходит что-то особенное.
В последний день перед школьным концертом Фил не просто притащился на репетицию пьяным, но и зачем-то привёл с собой Бэзила.
Сразу же, как только тот появился в дверях актового зала, где мы репетировали, я поняла, что вечер закончится плохо. С ног они, конечно, не валились и разговаривали вполне связно, но вели себя отвратительно: кривлялись и над всем ржали. Надя несколько раз попросила Бэзила уйти, но он только запальчиво отвечал: «Ко мне или к вам?» или ещё что-то в этом роде. А когда она прекращала препираться с ним и отворачивалась, Бэзил подкрадывался сзади: то руку на плечо положит, то по волосам погладит, то по спине. Надя вздрагивала, замахивалась, Бэзил отскакивал, и они с Филом истерически закатывались.
Фил отрывался по-своему. В тот момент, когда они с Томашем подхватывали нас с Лизой и кружили, он то и дело подстраивал так, чтобы мы с ней столкнулись ногами.
Лиза ругалась, я тоже, но Филу и трезвому сложно было что-то объяснить, а уж по пьяни и подавно. Всё шло к тому, что нам придётся разойтись по домам.
После одного из таких столкновений, Лиза не выдержала и со злостью пихнула Фила, тот отпрянул и снёс Липу, который в это время, забравшись на водружённый на парту стул, закреплял на заднике кулис растяжку с надписью «С днём рождения, школа!».
Падая, Липа ухватился за растяжку и на несколько секунд повис на ней. Потом клеёнка треснула, растяжка оборвалась, и он свалился Филу под ноги.
Надя принялась кричать, что Липа недоделанный, беспомощный и кривой. Я вступилась за него. Тогда внезапно с ещё большей злостью она накинулась на меня. Высказала, что я невоспитанная, наглая и развратная малолетка, что у меня кривые ноги, длинный нос и плоская задница.
Но прежде, чем я очнулась от удивления, Бэзил в ответ ей выдал тираду, в которой из приличных слов были только местоимения. Надя пригрозила, что пойдёт к директору (та как раз ещё сидела в школе), и Фил недвусмысленно обозначил, что если она на них настучит, то пожалеет.
Надя рассчитывала на поддержку Томаша, но он просто сидел, свесив ноги, на краю сцены и равнодушно переписывался с кем-то в телефоне. Так что ей даже пришлось его окликнуть: «Слава! Ты не хочешь ничего сказать?». Томаш поднял голову, мельком оценил обстановку и равнодушно ответил: «Нет». В ярости Надя вылетела из зала и больше туда не возвращалась.
Всё, что происходило до сцены, повторяющейся в моём сне, я помнила отлично, однако случившееся после вспоминалось неясно и с трудом. Мне уже сложно было отличить реальное от множественной интерпретации сна.
После того, как взбешённая Надя выбежала, первым делом Лиза стала кричать на Фила, потом на Бэзила, так что парни мигом отправились курить. Лиза расплакалась. Липа принялся извиняться и утешать её, что директриса всё равно ничего нам не сделает. Сколько раз уже было нечто подобное. Тем более это не урок, а просто репетиция в неучебное время. Даже если что-то и будет, то максимум звонок родителям Фила и Бэзила, а самой Лизе вообще переживать не из-за чего. Выступление уже завтра, и мы к нему довольно неплохо подготовлены.
Вернулись Фил с Бэзилом и стали ржать над Липой, над тем, как он висел на растяжке, как падал, какое у него было лицо в это время. Липа обиделся и ушёл. Я сказала Бэзилу, что он козёл, а Лиза забрала Фила для разговора наедине. Они вышли. В этот момент у молча сидевшего всё это время на сцене Томаша зазвонил телефон, он спрыгнул со сцены и тоже вышел из зала.
Оставаться с идиотничающим Бэзилом не было никакого желания. Хотелось немного проветриться и успокоиться. Общий нерв перекинулся и на меня.
Когда я спустилась вниз, то никого не видела. В коридорах школы стояла полная тишина. Марата на своём посту, как обычно, не было. Из директорского кабинета не доносилось ни звука.
Только дверь в учительский туалет, который обычно запирался на ключ, была немного приоткрыта и оттуда сильно тянуло сквозняком.
Надя стояла ко мне спиной возле открытого окна, а когда я вошла, резко развернулась. Я остановилась возле раковины.
Молния на её белой олимпийке была расстёгнута до груди, как если бы ей вдруг стало жарко. Рукава собраны до локтя. Волосы, прежде забранные в хвост, растрепались. В пронизывающем голубом взгляде бушевала ненависть.
– Ты что думаешь, маленькая гадина, ты мне хоть что-то сможешь сделать? – зашипела она, медленно приближаясь. – Ты меня не знаешь. Ты меня совсем не знаешь. Тебе не стоило в это лезть.
Я мужественно удержалась, чтобы не выскочить в ту же секунду за дверь.
– Что-то случилось, Надежда Эдуардовна?
Надя в одно мгновение оказалась передо мной и замахнулась. От неожиданности я зажмурилась, а открыла глаза вместе с глухим ударом. Её кулак прямиком впечатался в зеркало позади меня, и его гладкая зеркальная поверхность тут же покрылась сеткой трещин.
Я никогда не считала себя робкой или нерешительной, да и чтобы запугать меня нужно было постараться, однако в тот момент абсурдность происходящего парализовала. Если бы я ещё понимала, из-за чего Надя бесится.
Протянув руку, она быстро вытерла выступившую на костяшках её пальцев от удара о зеркало кровь о мою светлую футболку, затем лицо её приблизилось так, что я почувствовала на щеке дыхание.
– Это ты во всём виновата. Тупая малолетняя шлюшка. Ты сама. Помни об этом всегда!
К счастью, в коридоре послышались голоса и, яростно распахнув дверь, Надя выскочила из туалета.
Мне представлялось, что всё именно так и было, но теперь после того, как стало известно о Надиной смерти, такой страшной и необъяснимой, её обвинения в мой адрес стали звучать ещё тревожнее.
«Что ты думаешь насчёт сна про Надю?» – написала я Лизе, чувствуя, что больше не могу прокручивать все эти воспоминания в себе.
«Не сомневалась, что ты запаришься», – ответила она.
«Но согласись, это странно. Сначала она заколёбывает сниться, а потом оказывается мёртвой».
«Это совпадение. Надя на всех тогда кидалась. Может, на улице сорвалась на случайного прохожего, а он оказался ненормальным. Разозлился и прибил».
«Не помнишь точно, что та гадалка с рынка говорила?».
«Что ты должна её отпустить, а она отпустит тебя».
«А я помню про клетку. Что я в клетке и будет хуже. И что нужно восстановить баланс».
«Ещё немного и я решу, что это ты её убила, и поэтому тебе снятся эти сны и мучает чувство вины».
«А вдруг Надя пытается мне этим что-то сказать?».
«Например?».
«Например, кто её на самом деле убил».
«И поэтому обвиняет тебя? Микки, в это сложно поверить. Не рассказывай лучше про это никому. И вообще не вспоминай. Потому что всё, что с нами происходит, живёт в наших головах».
