Текст книги "Иная терра"
Автор книги: Иар Эльтеррус
Соавторы: Влад Вегашин
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 59 страниц)
Мы не знаем, кто мы – дети красной звезды?
Дети черной звезды, или новых могил?
Двенадцать ударов маятника возвестили о начале нового цикла. Но сегодня Коста не стал выполнять свой ритуал полностью. Донесения и новости остались без внимания, да и медитацией он пренебрег – лишь в тысячный раз воскресил в памяти каждое лицо, не позволяя себе даже на секунду забыть о своем преступлении.
В пятнадцать минут первого крылатый взмыл в небо. Сегодняшняя встреча отличалась крайней важностью и непредсказуемостью, и на место следовало прибыть заранее.
В полукилометре от цели он снизился до самых верхушек деревьев и почти сразу приземлился, присмотрев удобную поляну. Уже пешком дошел до берега озера, огляделся – все чисто. Нашел затененное место, удобно устроился меж переплетающихся корней огромной сосны, закрыл глаза. Сейчас основным органом чувств являлось не зрение и даже не слух.
Деревья едва различимо волновались. Вчувствовавшись, он услышал их чуть встревоженный шепот – здесь был чужак. Коста был одним из очень немногих жителей Терры, кто мог насладиться тишиной природы в полной мере – его присутствие не тревожило ее покой, к нему приходили животные и прилетали птицы, а деревья никогда и никому не выдавали его присутствия. Вторжение же любого другого человека вызывало настороженность. Звери разбегались, птицы прятались в высоких ветках – они помнили, что сотворил человек с этим миром, и не доверяли ему. Когда-то они не доверяли Косте – чувствовали его чудовищную природу, видели кровь на его руках. Но – прошло время. Не забыли, нет, но простили. Его все простили. Кроме него самого.
«Чужак пришел один, и чужак не использовал никакой энергии, – сообщили крылатому жители леса. – Чужак приехал на грохочущей вонючей повозке, но оставил ее у шоссе и пошел к озеру пешком, – каркнул на ухо ворон. – Останься со мной пока что, – попросил Коста, и ворон согласно наклонил голову».
Июльская полночь, богатая на звезды и ароматы трав, окутывала его со всех сторон. Он любил находиться на природе, особенно ночью и в одиночестве – но не сегодня. Сегодня живой мир вокруг отчего-то ощущался враждебным. Он не пытался атаковать, но готов был в любой момент ударить в ответ. Сегодня лес его не любил. И не только по своей воле.
Оставив флаер у шоссе, к озеру он пошел пешком и уже успел пожалеть об этом. Сегодня – не стоило. Пятикилометровая прогулка не подняла настроения и не прибавила душевных сил, только наоборот – измотала немолодое уже тело и вселила в разум потаенный, сокрытый страх, готовый пробудиться в любой миг и охватить сознание, подчиняя его слепой панике.
Почти идеальной формы овальное лесное зеркало раскинуло перед ним свои темные воды. В иной раз он обязательно погрузился бы в эту теплую негу, пахнущую травами и торфом, нырнул бы в самую глубь и прошелся бы по прохладному коричневому песку, но не сегодня.
Сегодня лес не принимал его. Лес уже принял кого-то другого.
Остановившись у самой воды, он взглянул на часы. Ровно два. Он всегда отличался редкостной пунктуальностью. Как и тот, с кем было назначено рандеву в столь странный час и в столь странном месте.
– Ты здесь. Я знаю это, и ты знаешь, что я знаю. К чему прятаться?
Голос приглушал высокий воротник легкого летнего плаща, скрывающий лицо до самых глаз, голову и лоб прятал капюшон. Было жарко, но важнее было скрыть свою личность.
– Я знаю, кто ты. Но ты этого не знал, – с холодной усмешкой отозвался собеседник, выступая из тени.
Стальные крылья распущены за спиной на манер плаща. Как и всегда, обнажен по пояс, волосы рассыпались по спине и груди.
«Кромки перьев – острее бритвы. Как он не обрезает себе волосы?»
– Знаешь ли? – в голосе не звучит должной уверенности. Теперь – знает.
– Мне назвать имя?
– Не стоит, – с тенью досады проговорил прибывший, откидывая капюшон и расстегивая воротник плаща. Тонкая легкая ткань соскользнула на траву. Жарко. – Кто начнет?
– Не я был инициатором встречи.
– Ты назначил время и место. Ты вышел на меня. Ты связался со мной через…
– Лишь после того, как ты безуспешно пытался выйти на меня. Говори, – голос крылатого почти что безэмоционален, но в нем можно уловить нотки скуки. Это становится опасно.
– Хорошо. Я – член Братства Повелителей.
– Мне это известно.
– Я знаю. Так вот, я – член Братства Повелителей. И я пришел к тебе для того, чтобы уничтожить Братство.
– Зачем тебе это нужно?
– Братство опасно. Братству нужен мир, и желательно – весь. Даже нет, не «желательно» – обязательно. На меньшее они не согласятся. Но почему-то никому из них не приходит в голову задать себе такой простой вопрос: а нужны ли они – Миру? Изначально Братство создавалось с целью поиска новых знаний. Потом еще основатель его решил возложить на Повелителей контролирующую функцию – мир нуждался в присмотре. Но братья не справились, и доказательство тому – катастрофа две тысячи двадцатого года. Извержения вулканов, землетрясения, наводнения, смерчи, чудовищные и необъяснимые перепады температур – мир желал исторгнуть болезнь под названием «люди». Но люди выжили. И не выполнившее свою задачу Братство – тоже. Но Повелители еще могли вернуть себе право на существование, если бы направили свои силы в нужное русло, однако они предпочли борьбу за власть. Позже им было дано второе предупреждение, когда некто неизвестный уничтожил тех, кто был в особенности опасен для мира. Отчего ты оставил в живых Вацлава Пражски? – он неожиданно оборвал свой монолог вопросом.
– Пражски должен был удержать Братство от распада. Мир еще нуждался в нем, – был короткий ответ.
– Допустим. Но почему ты сейчас позволяешь Братству существовать?
– По той же причине. Мир шаток и неустойчив. Достаточно одного потрясения, чтобы все то, что удалось спасти после катастрофы, вновь обрушилось в бездну – уже безвозвратно.
– Ты считаешь, Братство может и далее выполнять функцию страховки? Или, может, даже функцию контроля?
– Нет. Но предложи мне альтернативу.
– Ты.
– Нет. Я не возьму это на себя. Я убийца, палач, каратель. Не спаситель и не строитель светлого будущего, – Коста покачал головой. – Ты знаешь, кто я, Теодор. И я не понимаю, почему ты предлагаешь мне то, от чего отказался сам.
– Мы оба по горло в крови, – согласно кивнул основатель Братства. – И еще неизвестно, на ком крови больше.
– На тебе, – это было не обвинением, а всего лишь констатацией факта. – Ты участвовал в войне, и под твоим командованием…
– Я помню, – поморщился Теодор. – Пожалуй, ты прав. И все же, вернемся к Братству. Я не знаю, каковы их цели в ближайшем будущем, но уверен в том, что они уже бесполезны и даже вредны для этого мира. И только нам с тобой теперь решать их судьбу.
– Кейтаро-дону, – произнес Коста.
– Что?
– Ты забыл упомянуть Кейтаро-дону.
– Когда ты его видел в последний раз? – сорвавшаяся с губ усмешка отдавала горечью. – А я его видел еще раньше. Решать нам с тобой, Коста. И решать сейчас.
– Кто мы такие, чтобы решать судьбу мира? – произнес крылатый. Произнес так, что было ясно – он знает ответ, знает этот своеобразный ритуал.
– Мы? Мы дети этого мира. Или дети этого ада, называй как хочешь. И кроме нас, решать некому.
– Альтернативы Братству у тебя нет. У меня тоже. Поговорим об этом, когда она появится, – крылатый развернулся и расправил крылья, готовясь взлететь.
– Остановись, – холодно произнес Теодор. И Коста почему-то послушался.
– Братство не выполняет своей миссии в полной мере. Я это знаю. Но лучше так, чем ничего.
– Смотри в оба, Коста. Иначе мы оба пожалеем, что Терра уцелела в двадцатом году.
– Я смотрю. И не вижу никого и ничего, способного заменить Братство.
– Мы можем создать Братство заново.
– Тебе мало одной ошибки? Уверен, что не допустишь ее заново? Нельзя собирать плоды с дерева, если оно уже дало однажды отравленную пищу, Теодор. И ты это знаешь.
– Если нет уверенности в том, что плоды смертоносны, лучше рискнуть вкусить их, чем умереть от голода, – насмешливо отозвался немец.
– Лучше – найти здоровое дерево. Хватит. Если я пожелаю поговорить метафорами, я отыщу Кейтаро-дону.
– Ты же сам понимаешь, что мы не найдем его до тех пор, пока он сам того не пожелает.
– Разговор теряет всякий смысл. Дай мне того, кто заменит Братство – и я помогу тебе уничтожить выродившееся потомство. Или же не мешай.
– Хорошо. Мы встретимся здесь же, через три месяца. И я назову тебе имя, – Теодор развернулся и пошел прочь от озера.
Коста долго смотрел ему вслед, чувствуя странное облегчение. Они родились в разные годы и в разных странах, но их связывали две вещи: оба были по горло в крови, и обоих прокляли искупать это. Но в отличие от немца, крылатый свое проклятие благословлял.
Он долго смотрел вслед собеседнику, даже когда тот скрылся из виду. Лишь после того, как птицы сообщили, что Теодор покинул пределы леса, Коста позволил себе сделать шаг назад и погрузиться в теплую купель озера.
Здесь есть все, только нет души,
Вместо росы белый жемчуг дрожит.
Лето в две тысячи семидесятом году выдалось удивительно разнообразным: сперва жаркий, душный июнь, с которым ничего не могли поделать даже специалисты из «Overtown» – установки климат-контроля могли лишь немного корректировать погодные условия, но не менять их полностью. После изнуряющего пекла трех недель июня, последние его дни радовали восьмидневными проливными дождями – контрольщики делали все возможное, но тяжелые тучи никак не желали расступаться, да и просто отогнать их не представлялось возможным. Куда отгонять, если тучи повсюду? От самого Петербурга до Выборга и Приозерска, да и в другую сторону, до Луги – сплошь серо-свинцовое, тяжелое небо и затяжные дожди, то и дело переходящие в неуемные ливни.
К четвертому июля погода сменила гнев на милость. Весь второй месяц лета температура уверенно держалась в пределах двадцати двух – двадцати восьми градусов днем и опускалась до семнадцати-восемнадцати ночью. Изредка на Петербург обрушивались стены ливня, но ненадолго. Сегодня же, в ночь с тридцать первого июля на первое августа, дождь зарядил с двух часов ночи и заканчиваться явно не собирался.
Учебник выскользнул из пальцев и взмахнув страницами рухнул на пол. Стас проводил его тоскливым взглядом – вставать не хотелось.
– Ну и черт с ним, – сказал он себе. – Я и так подготовился идеально.
Натянув плед на плечи, юноша прижался лбом к холодному, мокрому с обратной стороны стеклу. Вставать завтра надо было в девять утра, и, казалось, ему стоило бы выспаться перед первым экзаменом – но не тут-то было. Провалявшись в постели часа два, будущий студент осознал всю бесплодность подобного времяпрепровождения и отправился в который раз перечитывать методичку для поступающих. Вениамин Андреевич уже спал, и Стас, не желая будить приемного отца – стол стоял в изголовье кровати инженера – забрался с ногами на широкий подоконник, прилепил к стеклу переносную лампу, задернул шторы, чтобы свет не проникал в комнату, и принялся штудировать «Основы психологии».
Свою будущую профессию бывший бандит выбирал долго, немало поспорив по этому поводу с Вениамином Андреевичем. Тот считал, что выбранная специальность должна отвечать трем критериям: прокормить своего обладателя, не вызывать негативных чувств, как всяческая юридическая муть, и обязательно быть технической – тогда работу найти можно будет всегда. А вот Стас придерживался несколько иного мнения. Во-первых, он не любил точные науки. Во-вторых, не хотел учиться ради работы – у него была цель глобальнее, чем прокормить себя и свою семью, каковой он обзаводиться не собирался. А в третьих… в третьих, выбранная специальность должна была помочь ему изменять мир. В какой-то момент юноша даже подумал, что был бы готов поменяться местами с Грандом – политическая карьера открывала грандиозные перспективы. Но таковой возможности не было, а закончить юрфак и всю жизнь пытаться подняться выше, чем чиновник средней руки, Стас не хотел. Он перебрал, наверное, все возможные профессии, пока не решил отталкиваться не от работы, которую сможет получить благодаря диплому, а от реальных знаний, полученных в университете. И тогда выбор оказался удивительно прост.
Для того, чтобы менять мир, надо изменить общественное сознание. А для этого необходимо понимать это сознание, знать, о чем думают люди, чем они живут. Помечтав о телепатии, Стас вздохнул – и отнес документы на факультет психологии в ВИП.
Теперь дело было за малым – поступить на бюджетное отделение. Пять экзаменов, из них три – обязательные для любого факультета: обществознание, иностранные языки (английский, немецкий), и тестирование знания точных наук, и два – профильные, теория общей психологии и личный доклад на свободную тему. Обществознания и языков Стас не боялся, к точным наукам тщательно подготовился, равно как и к общей психологии, а для доклада выбрал максимально свежую, «не повторную» тему – психологическая помощь, как избавление от наркозависимости. Благо, этот самый доклад можно было писать, основываясь на личном опыте.
Теплый плед уютно грел плечи. Погасив лампу, Стас притянул колени к груди, обхватив их руками. Ассоциативная цепочка: «экзамены – тема доклада – собственный опыт» неминуемо вызывала воспоминания об одном из самых жутких и в то же время теперь, когда все осталось позади, одном из самых сладких воспоминаний. Сладких потому, что это осталось в прошлом…
– Добрый вечер, – Стас поднял глаза от книги.
Вениамин Андреевич замер в дверях.
«Все же остался… Но хватит ли ему сил?»
– Добрый вечер, Стас, – инженер улыбнулся. – Поставь, пожалуйста, чайник. Почаевничаем, и поговорим, как же нам с тобой жить.
Чаевничание вместе с разговорами растянулось до четырех часов утра. Ветровский выдвинул ряд условий, которые юноша должен был выполнять, и если обязательное поступление в университет и какая-либо работа по выбору до начала вступительных экзаменов были приняты легко, то когда речь зашла о джампе…
Стас выкручивался, как только мог. Просил отсрочки, предлагал вариант с постепенным увеличением промежутка между приемами, уменьшением доз и так далее. Он настаивал, умолял, кричал, даже едва не плакал, но Вениамин Андреевич был неумолим. В конце концов инженер достал бумажник, вынул из него купюру номиналом сто евро и положил на стол.
– Возьми и уходи. Если тебе дороже наркотик – это твой выбор. Я не стану тебя принуждать, но и иметь с тобой что-либо общее не желаю.
– Что, если я принимаю джамп, так я уже и не человек и меня можно просто так выкинуть на помойку? – ощерился Стек. Он ожидал почти что любой реакции – оправданий, грубости, обвинений, но только того, что последовало дальше.
Вениамин Андреевич устало потер переносицу двумя пальцами, и взглянул за скалящегося волчонка.
– Не совсем так. Если ты принимаешь наркотики и не собираешься от них отказаться – то да, ты не человек. Ты раб наркотика, раб человека, поставляющего тебе наркотик, раб обстоятельств и еще очень, очень многого. Если ты принимаешь наркотик, ты никто и ничто.
– Вы сами говорили, что наркомания – это болезнь! – вскрикнул Стек. Его доводило до бешенства спокойствие Ветровского, сочувствие и даже жалость в глазах.
– Безусловно.
– И что же, я не человек потому, что болен? – только выпалив фразу, он понял, что сам загнал себя в ловушку.
Инженер устало, грустно улыбнулся.
– Ну вот видишь, ты же сам все сказал. Ты болен, и ты это понимаешь. Но тебе нравится твоя болезнь, и ты не хочешь от нее лечиться. Ты не хочешь получать образование, иметь семью, друзей – ты хочешь только продолжения своей болезни. Это твой выбор, на который ты имеешь право. Я не буду осуждать тебя, но знай – мне тебя жаль. Да-да, Стас, ты вызываешь жалость, как и любой наркоман. И не надо оскорбленно метать молнии глазами. Если ты хотя бы раз осмелишься быть с собой искренним, то поймешь, что я прав.
– Не надо! Меня! Жалеть! – прошипел юноша, испепеляя взглядом собеседника.
– Почему? Ты молод, красив, наверняка талантлив. Но вместо того, чтобы жить, ты предпочитаешь прятаться в ложных видениях. Вместо того, чтобы добиваться всего того, чего ты можешь добиться, ты губишь себя. Ты выбираешь вместо жизни – гниение заживо. Как же тебя не пожалеть?
– Мне больше нравится слово «посочувствовать», – в последний раз попытался огрызнуться Стек, но и этот его выпад пропал втуне.
– Я тебе не сочувствую, – холодно проговорил Вениамин Андреевич. – Я тебя жалею. Ты достоин только жалости, но никак не сочувствия. Вслушайся в это слово: со-чувствовать. Чувствовать вместе, испытывать те же чувства, сопереживать им. Но я не хочу испытывать и переживать чувства наркомана. Наркомана я могу только пожалеть, ибо наркоман жалок, следовательно – вызывает жалость. Раб наркотика, раб всего. Никчемность. Не способный ни на что, причем по своему собственному выбору. Никто.
Мягкость, с которой он вел весь разговор, испарилась без следа. Голос инженера звучал жестко, холодно, больно раня каждым словом. Стас в полной мере ощущал всю эту презрительную жалость – так можно пожалеть убогого, просящего милостыню на церковной паперти.
– Но я не…
– Не что? Не раб? Раб, самый что ни на есть настоящий. Ты гораздо больше раб, чем те несчастные, кто вынужден работать на корпорации за одно только лишь пропитание, потому что их к тому вынудили обстоятельства, зачастую от них не зависящие, а ты свое рабство выбрал сам, добровольно и осознанно.
Больше возразить было нечего. Стек ушел в глубины сознания, Стас опустил голову. А Вениамин Андреевич продолжал:
– Я в последний раз предлагаю тебе выбор. Либо с этой самой секунды ты раз и навсегда отказываешься от наркотиков – тогда ты можешь остаться жить здесь. Я помогу тебе с работой, оплачу обучение, если не сможешь поступить на бесплатное. Либо же ты забираешь эти деньги, – он кивнул на сиротливую купюру, лежащую на столе. – Забираешь и уходишь. Навсегда. Выбирай.
Повисла пауза. Юноша нервно ломал пальцы. С одной стороны, он не хотел возвращаться в трущобы, к голодному и полному опасностей выживанию. Да и обижать доброго человека, готового сделать для него так много, он не хотел. С другой стороны… с другой стороны был только джамп. Легкий, ерундовый наркотик, не особо-то опасный для здоровья, да и вообще одно баловство! Неужели так уж обязательно от него отказываться? Да чем он может навредить, в самом деле! Это почти что как сигареты – ну да, для здоровья не полезно, но ведь ничего страшного!
Он побледнел.
«Я оправдываюсь перед собой. Джамп – наркотик, и наркотик опасный. Если у меня нет дозы, я способен почти на все, чтобы ее достать. Любой, кто дает мне наркотик, может получить власть надо мной, сделать меня своим рабом. Я и в самом деле жалок».
Холодные, трезвые, и смертельно болезненные мысли промчались с бешеной скоростью, оставив за собой лишь пустоту.
Стас медленно поднялся на ноги.
– Я должен дать ответ сейчас? – безэмоциональным и каким-то бесцветный голосом спросил он.
– Не обязательно, – инженер пожал плечами. – Но если с этого момента ты примешь наркотик еще хотя бы один раз – я буду считать это ответом.
– Хорошо, – он поплелся к двери. Медленно зашнуровал ботинки, натянул свитер и куртку. Оглянулся на Вениамина Андреевича.
Тот стоял рядом, внимательно изучая юношу.
– Заходи, когда определишься с выбором.
Холодный ветер бросал в лицо пригоршни мелкого, колкого снега. На набережной Невы это было почти нестерпимо, на Ланском шоссе стало проще, а когда Стас зашел в Удельный Парк, злые поцелуи снежинок стали почти неощутимы.
Он бродил по заснеженным аллеям до самого рассвета. Снегопад стих, небо над головой очистилось, яркая синева бледнела с каждой минутой. Когда горизонт на востоке окрасился в золотисто-алый, юноша покинул парк.
Через час он уже был в Свободном городе. Снег и солнце преобразили даже трущобы, обрядив их в белый-белый атлас с синими и розовыми всполохами. Зимнее покрывало окутало развалины и покосившиеся дома, скрыло покореженный асфальт и ржавого цвета крышки старых канализационных люков. Некрасивым осталось только одно – жители. Люди, населявшие Свободный город, остались такими же и снаружи, и изнутри.
«Им не от чего и некуда меняться, – подумал Стас. – Они такие навсегда. Воры, убийцы, насильники, грабители… и почти что все алкоголики, и через одного – наркоманы. Это мое будущее. Я сдохну от передозировки нитаспана в сточной канаве или меня зарежут в пьяной драке, или возьмет полиция – и я загнусь в камере от ломки. Я конченый человек. У меня нет будущего. Мне пятнадцать лет».
Стасу стало страшно. Так страшно, что он бросился прочь, не разбирая дороги. Он бежал со всех ног, едва не угодил под гравицикл, несколько раз поскальзывался и падал, но продолжал бежать прочь из этого мертвого города, прочь от гниющих заживо, прочь от своей скорой смерти. Он бежал, пока силы не оставили его полностью, и он не рухнул в свежий, чистый, холодный снег.
Едва вновь приобретя возможность дышать более-менее ровно, юноша поднял голову и огляделся. Поняв, где находится – присвистнул: это же надо было случайно выбраться из трущоб и мало того, что не заметить этого, так еще и не привлечь внимания полицейских!
В паре сотен метров от сугроба, в который он свалился, возвышался дом Ниндзи. Не задумываясь, зачем он это делает, Стас направился к нему. Нашел нужный подъезд, выбрал удобную скамейку, смел с нее снег, сел. Закурил, приготовившись к долгому ожиданию.
Она появилась только когда начало темнеть. К тому моменту Стас отморозил себе все, что только можно было отморозить, и всерьез задумался о благоразумности своей затеи. И когда изящная фигурка в коротенькой шубке появилась, наконец, у парадной, он даже не стал подходить. Издали понаблюдал, как девушка прощается с двумя приятельницами, как они весело смеются над какой-то шуткой, как задорно блестят глаза Нины – и вспомнил, какой она была. Худенькая, с потухшим взором, почти не умеющая смеяться и только улыбающаяся грустно каким-то своим мыслям.
Переночевать он решил на старом чердаке. Вряд ли новая облава может произойти так скоро, да и повода вызывать полицию у жителей подъезда не должно было быть.
В своих расчетах Стек не ошибся. На чердаке было темно, но тепло. Старые одеяла, сваленные в углу, так и не убрали, и он устроился почти с комфортом. Достал из рюкзака книгу, купленный по дороге недорогой фонарик и погрузился в чтение.
Где-то через час буквы начали прыгать и смазываться, строчки расплываться, а когда юноша понял, что он в упор не помнит, что было написано на предыдущей странице, он выключил фонарь, сунул книгу под матрас, натянул одеяло на голову и почти мгновенно уснул.
Утро оказалось кошмарным. От неудобства позы затекли все мышцы, голова болела словно бы с похмелья, страшно хотелось есть и курить… и только последнее было поправимо. Глубоко затягиваясь, Стас выкурил три сигареты подряд. Никотин заглушил чувство голода, зато проснулась другая жажда…
Четыре. Четыре дозы. Четыре восхитительных, ни с чем не сравнимых долгих мгновения счастья. Четыре прыжка в мир, где все желания становятся реальностью, где страхи и опасности отступают, где есть только то, чего хочешь ты сам. Полминуты – и можно перенестись в эту страну грез, где есть все, абсолютно все…
…кроме реальности.
И все это – в кармане джинсов. В небольшом внутреннем кармашке, который так сложно обнаружить, если не знать, что именно искать.
Закусив губу, Стас посмотрел на подготовленную дорожку. Если не начиналась ломка, перед тем, как принять джамп он всегда загадывал, чего хочет больше всего на свете. Сейчас такая возможность была.
Если бы кто-нибудь увидел эту картину, он был бы поражен. На корточках у отопительной пластины сидел молодой паренек и внимательно смотрел на готовый к употреблению джамп. На несколько секунд он закрыл глаза, губы неслышно что-то прошептали – и юноша резко вскочил на ноги, отшвырнув от себя плотную картонку с заманчивым сиреневым порошком. Несколько секунд он смотрел на пропавший наркотик, потом его губы медленно, словно бы через силу, разъехались в кривой улыбке. Он встал, на негнущихся ногах подошел к вороху одеял и рухнул ничком.
Со дня ухода Стаса прошло три дня. И если первые два Вениамин Андреевич каждую секунду ждал появления мальчишки, каждый миг верил, что вот сейчас он вернется, то к началу третьего дня его уверенность была поколеблена. Утром он вышел из дома на полчаса раньше, чем было нужно, и дважды обошел все окрестные дворы, но безрезультатно. На работу инженер отправился с тяжелым сердцем.
«Наверное, не стоило его отпускать. Можно было найти и другой способ! Он же сам в глубине души хотел избавиться от зависимости! Я не должен был прогонять его…»
В таких нерадостных мыслях прошел весь день.
Домой Вениамин Андреевич возвращался поздно. Он устал за день, и от метро шел медленно, опустив голову и глядя только под ноги. Лишь подходя к парадной, он поднял взгляд – и сразу же заметил сидящую на корточках знакомую фигуру.
При виде Ветровского Стас поднял голову. Подождал, пока инженер подойдет, посмотрел на него снизу вверх – взгляд юноши был спокоен и тверд. Потом поднялся на ноги, сунул руку в карман.
– Я выбрал.
На раскрытой ладони лежал свернутый пакетик из фольги. Стас развернул его – внутри предсказуемо оказался светло-сиреневый порошок.
Стек поймал взгляд Вениамина Андреевича и перевернул ладонь. Легкий порошок, подхваченный слабым ветерком, разлетелся тончайшей пылью по истоптанному сапогами снегу.
Ни один наркоман не сможет добровольно выкинуть свой наркотик и улыбнуться этому. В этом Вениамин Андреевич был уверен.
– Я думал, не смогу. А потом…
– Что – потом?
– Перед тем, как принять джамп, я всегда представлял, чего хочу больше всего. И, как правило, видел именно это. А тогда… я увидел свою жизнь без зависимости. Это было страшно… Я представил, как буду принимать джамп для того, чтобы поверить, что я могу жить и без него. А потом приходить в себя, ненавидеть себя и весь мир, добывать очередную дозу – чтобы еще раз на мгновение поверить, что я могу без этого жить. Замкнутый круг. Мне стало страшно, – Стас на миг прервался, сделал большой глоток чая. – Я не хочу так. Мне пятнадцать лет, а я уже думал, что моя жизнь кончена и у меня нет будущего. Но ведь это не так?
– Конечно, не так. Пока ты готов оставаться собой – жизнь не кончена.
