Текст книги "Иная терра"
Автор книги: Иар Эльтеррус
Соавторы: Влад Вегашин
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 59 страниц)
Громила вздохнул, и вытащил из-под пиджака небольшой пистолет с глушителем. Стек вздохнул, и отложил мачете в сторону.
– Успокоился? – усмехнулась Агнесса, нагло усаживаясь в кресло покойного хозяина комнаты. – А теперь поговорим.
Позже Стас корил себя за то, что так легко сдался. За то, что испугался, за то, что поверил на слово, за то, что не обратился за консультацией к кому-нибудь из знакомых с юрфака… Но слишком силен был совместный напор холодной Агнессы, якобы добродушного Жоржа Ивановича и пистолета в руках Костика – обладатель пистолета был не в счет, он так и простоял до конца «разговора», просто держа Стаса на прицеле, пока Агнесса насмешливо щурилась, вставляя комментарии в немного сбивчивую речь адвоката, а сам Жорж Иванович излагал «перспективы».
А перспективы были нерадостными. Агнесса – разумеется, не собственноручно, но затеяла-то все это она! – каким-то образом узнала о прошлом Стаса. Немногое, но и информации о его «легализации» было достаточно, чтобы обеспечить юноше немало проблем. Да что там проблем – если бы всплыл тот факт, что его документы не то, чтобы поддельные, но и не совсем настоящие, он бы лишился в одночасье всех прав и, в лучшем случае отправился бы назад, в трущобы. А в худшем – в «рабы» какой-нибудь корпорации, благо, получить бесплатного работника любой был бы рад. Сама Агнесса приходилась Вениамину Андреевичу какой-то очень дальней родственницей – не то жена брата первой жены отца, не то племянница кузена второго мужа матери… Но если отбросить Стаса, являющегося самым близким родственником Ветровского, именно Агнесса должна была наследовать все имущество покойного инженера. Каким именно образом ушлая дамочка прознала о смерти дальнего родственника, Стас не знал. Но факт в том, что не только прознала, но и навела подробные справки о так некстати оказавшемся между ней и наследством приемном сыне Вениамина Андреевича, и даже нашла, чем его прижать.
Психологический прессинг и угроза разоблачения и полного краха сделали свое дело. Стас подписал отказ от наследства в пользу Агнессы, и получил два дня на то, чтобы забрать свои вещи. Стервозная дама хотела поначалу выставить мальчишку сию же секунду, но Жорж Иванович все же убедил ее в том, что ничего ценного, кроме жилья, у покойника все равно не было, а раз юноша оказался таким понятливым, то можно и ему навстречу пойти – пусть хоть пара дней будет на то, чтобы найти, где ему теперь жить.
Четвертого января Стас покинул комнату, где прожил последний год. С собой он забрал только личные вещи, комп, кое-что, оставшееся от приемного отца, два десятка книг и один из ящиков рабочего стола инженера – ящик был заперт на ключ, ключа у Стаса не было, а ломать замок не хотелось, и юноша забрал ящик целиком.
Истарцев отвез его до общежития, где Ветровский поблагодарил за помощь и вежливо попрощался. Около получаса ушло на оформление местных документов – в мелочах ему везло – и, немного поискав, начальница общаги выделила комнату на последнем этаже, крохотную настолько, что она считалась одноместной.
Оглядев свое новое пристанище, Стас остался доволен. Особого комфорта он и не ждал, а так – хоть никого постороннего не будет. Он не хотел жить с кем бы то ни было, даже отказался от щедрого предложения Женьки Алфеева занять вторую комнату в его квартире. Здесь же, на площади в шесть квадратных метров, находились кровать-кушетка, письменный стол, стул и встроенный в стену шкаф. Комната была совершенно безликая, безжизненная – видно, что в ней очень давно никто не жил. Однако через два часа, когда Стас закончил расставлять и раскладывать вещи, помещение несколько оживилось. Сделав себе пометку завтра же купить книжную полку, юноша задвинул ящик Вениамина Андреевича под кровать, подключил комп к интерсети, прилег буквально на минуту полежать – и вполне закономерно уснул.
Снились ему всякие гадости. То почему-то голая Агнесса, потрясая пистолетом, лезла к нему под одеяло, то Галина Викторовна, к которой он пришел сдавать зачет, превращалась в неприятного господина адвоката и выгоняла его из института, мотивируя это поддельным чипом. Негодяй Джонни, из-за которого погибли Тайгер и Сивый, вальяжно восседал в любимом кресле Вениамина Андреевича… не совсем понятно, как он-то затесался в компанию кошмаров, но тем не менее. Потом Стас обнаружил себя прикованным к мокрому холодному асфальту, над ним склонился милый пятикурсник Кирилл Бекасов и с чисто медицинским интересом его заживо препарировал, раскладывая отрезанные кусочки в банки с этикетками. На этикетках было написано: «Орден», «Учеба», «Работа», «Личное» и что-то еще в том же духе. Когда Кирилл закончил свое дело, он встал и хлопнул в ладоши, воскликнув: «Дети! Ужинать!» – и прибежали маленькие детишки из детдома номер три, с вилками и ножами. Они выглядели такими голодными, что Стас даже не пытался сопротивляться, пока они его ели. А потом громко захлопали крылья, пошел дождь и дети разбежались. Кирилл ушел еще раньше. Рядом со Стасом опустился на асфальт человек с огромными крыльями и грустными глазами. Он тяжело вздохнул и положил руку на люб юноше.
– Спи. Спи спокойно. Тебе еще понадобятся силы, – проговорил он. Стас хотел было кинуться на убийцу, голыми руками разорвать его в клочья, но вместо этого провалился в глубокий и спокойный сон без сновидений.
«Но нет того, кому ты можешь предъявить
Свой тайный пропуск в жизнь другую.»
Это должно было случиться. Обязательно. Но не сегодня же! Нет, нет, нет… Это должно было произойти через несколько месяцев, когда группировка принесла бы ощутимую пользу, когда стал бы понятен риск, когда имело бы смысл сменить исполнителей…
…когда Математик уже подготовился бы к подобному повороту событий, когда были бы заранее подготовлены пути к отступлению, когда можно было бы уйти и навсегда исчезнуть из поля зрения Иванушки-кукловода.
Ну почему, почему это произошло именно сейчас?
Рано. Для всех – рано. И для ребят Математика, и для этого чертова Иванушки. Слишком рано. Не должно это было произойти сегодня. Не должно.
Твою мать, как же холодно на проклятом чердаке, продуваемом всеми ветрами! Только руке не холодно. Потому что кровь горячая из раны все течет и течет, и если она не перестанет, то так и сдохнет Математик на чердаке. А она ж не перестанет! Рану бы перевязать или хотя бы перетянуть чем-нибудь…
К черту. Лень. Так сидеть, забившись под скос крыши, прижавшись спиной к пластику внутренней обшивки – и все. Просто сидеть и ждать. Главное, глаза не закрывать, пока не померкнет сознание, а ведь это случится достаточно скоро – он уже потерял много крови, скоро все кончится…
Не закрывать глаза. Ни в коем случае.
Дотянуться здоровой рукой до кармана куртки, кое-как достать сигарету, прикурить. От запаха и вкуса табачного дыма тошнит и хочется бросить вонючую гадость куда-нибудь подальше. Впрочем, не для того прикуривал, чтобы курить.
Ах, черт, мать твою за ногу! Забыл уже, как больно – сигаретой в ладонь. Ничего, полезно вспомнить. Терять самоконтроль можно только вместе с сознанием, не раньше. И глаза не закрывать. А то опять увидит это все. Обезглавленное тело Птица – выстрел из плазмера сносит голову не хуже топора. Истекающий кровью Винт, улепетывающий со всех ног Бор, в спину которому немедленно влетает очередь из автомата. Сыча так вообще на куски разнесло – мин-граната, это такая злобная штуковина…
И Юкка. Маленькая, хозяйственная, одинаково ловкая и в постельных утехах, и в рукопашной драке. Маленькая, ловкая и очень злая. Садит с автомата по копам, из укрытия почти не высовывается – поди сними такую верткую. Но и у копов есть хорошие стрелки, получше, чем у доморощенной банды из трущоб. Такая маленькая… раскинулась в пыли и грязи, автомат выпустила, смотрит в небо… глаза бездонные и безжизненные. И крохотная круглая дырочка аккурат посреди лба.
Иванушка, Иванушка… И нафига тебе это надо было? Зачем, дурачок, ты нас сдал? Или ты на копов работаешь? Выходишь вот так на банды, их руками делаешь за полицию грязную работу, а потом и саму банду сдаешь?
Черт, ну чего стоило просто выкинуть чип-карту, раз номер засвечен? На крайний случай – сменить базу. Так нет же, решил за золотым петухом погоняться! Большие бабки заполучить, легализоваться, на Юкке жениться. Ага, сейчас! Вот теперь тебе и бабки, и легализация, и женитьба, и все прочие мечты о прекрасном светлом будущем. Кушай вдоволь, только смотри, не подавись.
А мобил в кармане пищит, надрывается. Давно уже пищит. Что-то там Иванушка нервничает. Зачем это, если он на копов работает? Но интересно, да. Только до кармана тянуться далеко. Впрочем, попробовать-то можно.
Уходить? Зачем? Для чего теперь все эти твои проходные дворы старых домов, зачем теперь планы подземных коммуникаций, к чему точные маршруты до безопасных точек, да и сами эти точки? Все, кончилось наше сотрудничество. Что-то ты пургу гонишь, дорогой Иванушка. Ответь только на один простой вопрос: на хрена? На хрена теперь-то? Раньше надо было думать…
Ну да, разумеется. Кто ж виноват-то, кроме Математика, если этот самый Математик за своими же бойцами уследить не может? Конечно, Иванушка не виноват. И никто, кроме Математика, не виноват. Вот только какое это значение теперь имеет? Ну скажи, на хрена?
Мстить? Кому, копам? Или себе? А может, тебе? И, опять же…
Да плевать, что тебя эти «на хрена» уже достали! Не одного тебя, между прочим.
Короче, Иванушка, иди ты к черту. И на хрен тоже иди. И еще куда-нибудь, в места не столь литературные.
Всегда было интересно, чип-карты – они полностью из пластика, не считая внутренней электроники, или как? А это мы сейчас проверим… Хорошо плавится, зараза! Правда, воняет, как черт знает что, но для дела можно и потерпеть и вонь, и боль в руке, которой зажигалку держать приходится, и ожоги на пальцах – от плавленого пластика и от стального колпачка зажигалки. Вот и все, теперь только клякса паленая и осталась. Нет, еще мобил – но что с него толку, без чип-карты? Эх… на хрена тогда купил эту бандуру у малолетки? Из-за нее все проблемы…
Вторая-то рука с чего болит? Неудобно, давит что-то. А, ну да, пистолет. И в нем еще… три пули. Символично получается. А почему бы и нет? Правда, одна пуля лишняя – ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила.
Так, мобил на пару шагов откинем. Прицелиться как следует… бах! Готово. Поди собери теперь эту зловредную хреновину. А вторую – в висок. И эту хреновину никто тем более не соберет!
Шаги на лестнице. Тяжелые такие и громкие. Много народу. Не иначе, копы нашли. Ну да ладно, пусть себе идут. Черт, черт, черт! Пистолет ронять – не самая лучшая идея… и как-то темно перед глазами… Где же этот пистолет? Ага, вот он.
Дверь вышибли. Ну что за люди, все-то им сломать надо, и испортить обязательно. Нет, ну как хотите. Сколько там пуль было? Три? Одна на мобил ушла, еще одну себе надо оставить. А перед смертью пальнуть разок в этих гадов.
О! Попал! Отлично! А теперь к виску и…
Сухой щелчок. Почему?
«Одна пуля лишня – ну да мы ее выкинем. Чтобы символичности не портила».
И-ди-от.
Темно…
– Суд признает вас виновным по статьям: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди». Вы приговариваетесь к пятнадцати годам принудительных работ. Тип работ будет определен позднее, после тестирования ваших способностей. Вам есть что сказать?
До две тысячи двадцатого года, точки отсчета новой эпохи, преступивших закон приговаривали к тюремному заключению, в некоторых странах за отдельные преступления – к смертной казни. Осужденные отбывали срок в специальных лагерях, где выполняли простую, грубую работу. Но после катастрофы, когда повсеместно происходил пересмотр всего жизненного уклада человечества, был принят новый закон и вариативность наказания существенно изменилась. Исчезло такое понятие, как «условный срок» – даже за самые мелкие нарушения уголовного кодекса было предусмотрено некоторое время исправительных работ, от месяца и более. Ряд преступлений – против государства и против человечества – карался смертной казнью, но на практике к высшей мере прибегали исключительно редко. Мерой наказания для всех прочих преступников, от мелких воришек до насильников и убийц, стали исправительные работы. Также каждый преступник проходил специальное тестирование до и после суда. На этом тестировании проверялись физические и умственные данные осужденного, его навыки и умения, а также, в случае длительного (от трех лет) срока – предполагаемые способности и обучаемость.
После суда, когда окончательный приговор был вынесен и срок определен, преступников в соответствии с результатами тестирования распределяли на работу в корпорации. Гигантские компании довольно щедро платили за «рабов», трудящихся за еду и жилье – «рабы» оказались гораздо выгоднее, чем платить свободным людям. Если называть вещи своими именами, это было просто-напросто легализованное рабство. Правда, в отличие от средневековой концепции рабовладения, концепция двадцать первого века выгодно отличалась довольно многим. Во-первых, условия содержания, особенно для преступников, обладающих соответствующими навыками, были вполне пристойными: пищей, одеждой, местом для сна, нехитрыми развлечениями раз в две недели и тому подобными вещами невольных работников корпорации были обязаны обеспечивать. Во-вторых, любой человек, осужденный на длительный срок, мог в зависимости от личных навыков и качеств работать и с компьютерными системами, и в сфере медицины, и на сложных производствах, и в инженерных отделах. В-третьих, «раб» мог добиться определенных успехов, занять относительно высокую должность, что автоматически сказывалось в лучшую сторону на условиях его проживания. В-четвертых, «рабам» платили. Разумеется, зарплаты были не просто крохотными – мизерными, но лет за десять накапливались более-менее приличные суммы, которых вполне хватило бы на адаптацию после освобождения, особенно если учитывать то, что мало кто из отбывших срок менял место работы.
Но, разумеется, были и минусы. Оказаться этим самым отбывшим наказание был шанс только у тех, чей изначальный срок составлял меньше трех лет. Естественно, для руководства корпораций было выгодно как можно дольше удерживать у себя работников, и в две тысячи сороковом году была принята поправка к общему закону об уголовном праве. Согласно этой поправке, любая корпорация, желавшая принимать участие в программе «рабов», обязывалась принять на работу специально обученного сотрудника-юриста, в чьи обязанности входило присматривать за соблюдением прав рабов… и прав корпорации относительно рабов. А среди этих самых прав корпорации значилось: за нарушение дисциплины, субординации, правил, etc, руководство имеет право продлить срок исправительных работ согласно внутреннему своду правил. Стоит ли говорить о том, каков был этот внутренний свод правил? В рамках установленного законом регламента владелец мог наказывать за каждый проступок продлением работ на срок до месяца. В общем, случаи, когда получившие более трех лет преступники выходили на свободу, можно было пересчитать на память.
А второй минус в чем-то был гораздо хуже первого: любой приговоренный, обладающий достаточным капиталом, мог попросту выкупить себе свободу. От ста тысяч до миллиона евро за каждый год, в зависимости от преступления. К примеру, попавшийся на финансовых махинациях и получивший шесть лет исправительных работ, мог выйти на свободу сразу после приобретения его корпорацией, заплатив около двух миллионов. А осужденный по статье три-один-один, пункт «эй» – убийство человека, стандартный срок – четыре года – отделался бы и вовсе восемью сотнями тысяч. Набор же статей: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди», и вовсе сразу же означал пожизненное заключение – суммарная стоимость освобождения составила бы двадцать шесть миллионов евро.
В общем, рабы были очень выгодны корпорациям, вне зависимости от того, оставались ли они и вправду работать или же выкупали себе свободу. А Игорь Галес, симпатичный парень с длинными волосами, выкрашенными в малиновый цвет, не в меру доверчивый и склонный плохо считать пули, был фактически приговорен к пожизненному заключению в инженерном отделе корпорации «Россия». И он так и не узнал о судьбе проклятых тюков с деньгами и сырьем наркоты, которых показалось мало глупому Сычу.
А тем временем судьба этих самых тюков сложилась почти что так, как и должна была, даже если бы Математик и его банда не выпали из расклада. Разве что с наркотиком Иванушка решил все же не возиться – долго, сложно, опасно, да и людей подходящих пока что на примете нет. Поскольку сырье ноктса практически не портится, разве что сырости боится, мешки были старательно запакованы в полиэтилен и помещены в дешевые вакуумные пакеты для хранения, купленные в обычном гипермаркете, а затем надежно спрятаны в старой канализации – когда-нибудь пригодится. Деньги Иванушка спрятал в другом месте – пока что они не были нужны, а светить их было бы верхом неблагоразумия.
Математика и его банду было жаль. Неплохие ребята, исполнительные… были. Ну да ладно, новая банда – это дело наживное. Главное, что опыт уже есть. А пока что можно заняться более срочными делами.
«Действуй, пока живой
– Идет война!»
– Обыск в вашей комнате был произведен согласно внутренним правилам института, – оборвал Витценко возмущенные протесты Вики. – Осмотр вашей комнаты провела инспекционная бригада вашего факультета, получившая анонимную информацию о том, что у вас находится запрещенная к прочтению и хранению книга.
– Я не понимаю, о чем вы говорите! – делать вид, что она тут не при чем и ничего не понимает, становилось все сложнее. Обстановка в кабинете ректора не располагала к ощущению собственной уверенности в своих силах – довольный Витценко за столом, чуть в стороне от него – крайне разозленная, но старательно скрывающая этот факт Галина Викторовна, позади и слева – трое пятикурсников, входящие в состав инспекционной бригады факультета психологии. – Я не знаю, откуда эти люди взяли эту вашу запрещенную книгу, я не понимаю, по какому праву они вломились в мою комнату в мое отсутствие, и с какой стати вы отрываете меня от занятий и обвиняете непонятно в чем!
– Галина Викторовна, не могли бы вы просветить вашу студентку относительно прав и обязанностей инспекционной бригады? – приторно улыбнулся ректор, обращаясь к декану психфака.
Женщина нахмурилась.
– Павел Георгиевич, не превращайте разбирательство в фарс!
– Это не я его превращаю в фарс, а девушка, демонстрирующая либо ослиное упрямство, совершенно неуместное в данной ситуации, либо – такую же фантастическую тупость! – Витценко более не улыбался, его взгляд стал злым и колючим. Вика окончательно поняла, что вляпалась. – И все же я прошу вас выполнить мое распоряжение и дать ответ на вопрос Нестеренко по какому праву в ее отсутствие инспекционная бригада обыскала ее комнату.
Смерив ректора неодобрительным взглядом, Галина Викторовна все же заговорила.
– Вы ведь знаете о том, что институт очень не любит выносить внутренние проблемы на всеобщее обозрение. Для решения мелких неурядиц, конфликтов, спорных ситуаций и для расследования мелких уголовных правонарушений была основана инспекционная бригада, своя на каждом факультете. Ее можно считать чем-то вроде внутренней полиции. Члены ее имеют право даже на обыск чужой комнаты в общежитии и на личный досмотр любого студента факультета в том случае, если для этого есть веские причины.
– Анонимка – это веская причина? – тут же оскорбленно вскинула голову девушка. – Да так любой может все что угодно наговорить на того, кому хочет сделать подлость!
Декан выразительно приподняла бровь, и Вика тут же умолкла.
– К вашему несчастью, анонимное донесение стало всего лишь последней каплей. По институту уже давно ходят слухи, что эта ваша инициативная группа объединена идеей запрещенной книги. И потому, получив сегодня информацию о местонахождении этой самой книги, я счел необходимым дать инспекционной бригаде поручение досмотреть вашу комнату. Результат налицо, – на лице ректора вновь появилась улыбка. Противная такая улыбка, не предвещающая ничего хорошего. – Вам известно, какое наказание закон предусматривает за хранение и прочтение запрещенных материалов?
– Нет… – девушка опустила взгляд.
– До пяти лет исправительных работ, – довольно проговорил Витценко, не отводя взгляда от ее лица. – Согласно закону института, в данном случае выбор наказания остается на наше усмотрение. Я могу передать вас городскому суду, могу просто исключить из института. Какой вариант для вас предпочтительнее?
Вика промолчала.
– Павел Георгиевич, мне кажется, вы перегибаете палку, – сухо произнесла Галина Викторовна.
– Что вы, что вы! Ничуть! Я всего лишь соблюдаю законы нашего института и нашей страны. Если бы Нестеренко хотя бы раскаивалась в совершенном, можно было бы принять во внимание тяжелое положение ее семьи – если не ошибаюсь, у девушки три младшие сестры, ни малейшего намека на существование отца и больная мать. Но учитывая ее нежелание раскаяться и сотрудничать с нами…
Упоминание о семье выбило почву из-под ног. Еще секунду назад Вика готова была стоять на своем до последнего, и ни в коем случае не отвечать на уже десять раз заданный вопрос, откуда у нее запрещенная книга, а теперь все ее силы уходили на то, чтобы сдержаться и не разреветься прямо здесь.
– Впрочем, я готов пойти вам навстречу, – продолжал Витценко. – Виктория, вы все еще не хотите поведать нам, кто дал вам прочесть сие творение? – он брезгливо кивнул на толстую книгу в синей потрепанной обложке, лежащую на столе.
– Я… я не могу, я обещала…
– Подумайте, что для вас важнее – выполнить обещание, данное человеку, сознательно преступившему закон, человеку, по вине которого вы можете оказаться исключенной из института или даже пойти под суд, или все же продолжать помогать бедной матери и сестрам, получить хорошее образование, устроиться в жизни?
Она сломалась на десятой минуте увещеваний, перемешанных с угрозами.
Удивительно жаркое для начала апреля солнце касалось щеки мягкими лучами, золотилось в прядях продолжающих отрастать волос, которые Стас упорно не хотел стричь, светлыми пятнами зайчиков отражалось от небольшого зеркала, висевшего напротив распахнутого окна, и отчаянно сражалось с гигантским файлом по сравнительной психологии классов, по которому надо было к послезавтра написать эссе.
В окно дышала весна, на ветвях деревьев истерически заливались птицы, ошалевшие от такой роскошной погоды, а датчик температуры воздуха ошалело демонстрировал плюс девятнадцать по Цельсию – и это второго апреля! Больше того, буквально два часа назад, скачивая вышеупомянутый файл из локальной сети института, Ветровский заодно просмотрел новости, в которых среди прочего упоминалось, что фантастическая погода является совершенно естественной. Специалисты «Overtown» разводили руками, утверждая, что сейчас вся их работа сводится исключительно к наблюдению и фиксации данных, а все установки климат-контроля заняты только сбором этих самых данных.
Однако в борьбе солнца с файлом побеждал все же файл, и Стас упорно не желал отрываться от монитора и идти на улицу. На то был целый ряд причин, и необходимость писать эссе стояла в этом ряду в самом конце.
Во-первых, не было никакого настроения радоваться жизни. Нет, юноша уже оправился от потери самого близкого человека, но праздновать весну, которой Вениамин Андреевич уже не увидит, не хотелось. Во-вторых, он был слишком обеспокоен неожиданным исчезновением Гранда – несмотря на постоянную занятость обоих, друзья довольно часто встречались и почти что каждый вечер переписывались в сети. Иногда юный испанец пропадал на пару-тройку недель, когда отец брал его с собой в зарубежные командировки, но он всегда предупреждал! А три дня назад просто не пришел на встречу, не позвонил, не написал, в интерсети после этого не появлялся, а все попытки дозвониться до него по мобилу безжалостно пресекались холодным голосом автоответчика. В-третьих, у Ордена были проблемы.
Три последних месяца ребята активно работали с детским домом номер три. Провели еще несколько акций по сбору средств, привели более-менее в порядок хотя бы спальни, сделав там минимальный ремонт и собственноручно изготовив простую, но добротную мебель, регулярно проводили инспекцию столовой, настояв на замене тетки Клавы тихой женщиной, которую привел Кирилл Бекасов. Будучи под пристальным наблюдением, завуч не осмеливалась воровать так нагло, как она делала это раньше, и большая часть поступающих в бюджет детдома средств стала уходить и в самом деле на нужды воспитанников. Также ребята расширили программу обучения, и сами стали вести подавляющее большинство предметов, организовали при детском доме несколько кружков, и подружились с большинством детей. Какое-то время все шло замечательно и безоблачно, но ведь за белой полосой закономерно следует черная…
Началось все с проверки из питерского отделения Министерства образования, которая неожиданно нагрянула в самый неподходящий момент. В тот день дополнительные уроки вели Алиса и Саша, парень с юридического факультета, присоединившийся к Ордену после второго концерта, а Женька Алфеев занимался с желающими обучиться фокусам. Парень ухитрился превратить простой кружок театрального мастерства в настоящее волшебство: он называл своих учеников маленькими волшебниками, учил их «тайнам магии», и в самом деле создавал у детей ощущение фантастической сказки. Кто бы мог подумать, что замкнутый и стеснительный юноша так легко найдет общий язык с не менее замкнутыми и запуганными детдомовцами? К сожалению, так же легко найти общий язык с проверяющими не удалось ни Женьке, ни самому Стасу, которого срочно вызвала перепуганная комиссией Министерства Алиса.
Для начала господа проверяющие обошли детский дом, осматривая условия содержания детей. Потом на час заперлись в кабинете директора – причем в отсутствие этого самого директора. Ветровский успел как раз к тому моменту, когда комиссия выходила из кабинета, и довольное выражение лица Анны Ивановны ему крайне не понравилось. Примерно так же, как самой Анне Ивановне не нравился Ветровский. А дальше началось форменное издевательство.
Стасу не дали даже рот раскрыть. В чем только не обвинили несчастную «инициативную группу"… Непрофессиональное преподавание, растрачивание драгоценного детского времени на всяческую ерунду, неправомерное вмешательство в рацион воспитанников, который должен точно соответствовать определенным стандартам, чрезмерные нагрузки, неподобающее для занятий время, и даже использование не рекомендованной краски при ремонте спален. Также были отдельно упомянуты: внешний вид самонадеянных преподавателей, их неподходящий для подобной деятельности возраст, отсутствие хотя бы какого-нибудь образования, непрофессиональный подход к работе с детьми… В общем, все то же самое еще раз, только другими словами, но записанное новыми пунктами. Под конец проверяющий и вовсе ударился в подозрительное теоретизирование, чего это ради взрослые юноши и девушки воспылали такой страстью к детям, откуда такой «противоестественный альтруизм» и так далее. Ветровский чем дальше, тем больше приближался цветом к своей белой рубашке, и отчетливо понимал: если он раскроет рот и посмеет сказать хоть слово о том, в каком состоянии был детский дом до появления здесь ребят из Ордена, то до кучи ему пришьют еще и клевету, вплоть до прямого обвинения с последующим судебным разбирательством.
К главному глава комиссии подошел только после получасового макания Стаса в придуманное, но от того не менее омерзительное лживое дерьмо, и полуторачасовой инспекции по всем этажам, где этой унизительной процедуре подверглись все члены Ордена, находившиеся в тот день в детдоме, причем параллельно мерзавец еще и пел дифирамбы Анне Ивановне и ее долготерпению, порой отеческим тоном – даром, что был лет на пятнадцать ее моложе! – прохаживаясь относительно ее поразительной доброты и доверчивости. Главным же оказалось вполне закономерная смена гнева на милость, несколько снисходительных похвал в стиле: «Не смотря на все ваши бесчисленные ошибки, я все же понимаю, что вы хотели как лучше», и намек на то, что он мог бы посодействовать ребятам в их деятельности. Вымотанный до предела маканием в дерьмо, ездой по ушам, и всем прочим букетом «радостей», Стас, в конце концов, отозвал проверяльщика в сторону и тихо спросил:
– Сколько?
Озвученная сумма повергла его в окончательное уныние. Впрочем, неудивительно – учитывая немой, но очень напряженный конфликт с Анной Ивановной, было ясно: инспекция встанет либо на сторону завуча, либо на сторону Ветровского. Взять деньги от обоих не представлялось возможным, к величайшему огорчению главы комиссии, ибо Анна Ивановна хотела, чтобы инициативная группа никогда более не появлялась у ее жирной кормушки, а Орден придерживался строго противоположного мнения: и Стас, и все остальные ни за что не хотели отступаться – во-первых, страшно было подумать, что детям придется вернуться к прежним условиям жизни, во-вторых, начинать все с нуля на новом месте пока что возможности не было, как не было и гарантии, что на этом новом месте история с комиссией не повторится.
Это было двадцать шестого марта, в четверг. В пятницу на собрании долго обсуждали возникшую проблему, решая – платить или найти другой способ? Решили в результате искать способ, параллельно собирая требуемые пять тысяч евро. А Гонорин, хорошенько подумав, сказал, что попробует еще и кое-что по своим каналам проверить. О том, что это за загадочные каналы, Алик старательно умалчивал, и Стас подозревал, что речь идет о делах несколько незаконных, но пока не пытался вызвать друга на откровенный разговор.
А в понедельник Ветровский впервые услышал слухи об Ордене. Говорили всякие гадости и нелепицы, явно сочиненные не от большой любви. Тогда-то у него в первый раз зародилось подозрение, что кто-то начал играть против них, и комиссия в детском доме была так настроена не только и, возможно, даже не столько из-за Анны Ивановны и ее денег. Когда же во вторник исчез Гранд, и юноша не смог до него дозвониться ни в среду, ни в четверг, да и в сети испанец за эти три дня не появился, у Стаса разыгралась самая настоящая паранойя, подогреваемая дурными предчувствиями.