Текст книги "Революционное самоубийство"

Автор книги: Хьюи Перси Ньютон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

8. Продвижение

Всю свою жизнь я что-то искал, и где бы я ни оказывался, кто-нибудь пытался рассказать мне, что же это такое – то, что я искал. Я прислушивался к ответам, хотя они часто противоречили друг другу, и в них самих скрывалось противоречие. Я был наивен. Я находился в поисках самого себя и задавал всем, за исключением себя, вопросы, ответить на которые мог лишь я сам. Мои ожидания менялись, а порой возвращались обратно, причиняя мне боль. Прошло немало времени, прежде чем я постиг ту мысль, с которой, похоже, любой другой человек появляется на свет: я – это я и никто другой.

Ральф Эллисон. Человек-невидимка

За два года до окончания школы в моей внутренней жизни произошло нечто странное – в ней воцарились путаница и форменная неразбериха. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Бобби не создали партию «Черная пантера». На протяжении четырех лет я переживал крайне болезненное состояние. Оно охватывает тебя, когда ты отходишь от своих прежних убеждений и прочих несомненных для тебя вещей, при этом у тебя нет ничего, что могло бы занять их место. Эти мучения начались еще раньше; причиной душевных страданий явились различные противоречивые моменты моей жизни. По мере того, как я физически взрослел, проблемы стали казаться еще неразрешимее, внутреннее напряжение росло. Неприкаянность и растерянность охватили меня. Я начал критически рассматривать все, что имело отношение к моей жизни. Казалось, я не мог обрести спасительной надежности ни в чем из того, что я делал или надеялся делать в будущем.

Я тщательно анализировал свою религиозную деятельность и попытки прийти к Богу. Я задумывался над тем, стоит ли школа таких усилий. Больше всего я обращал внимания на происходящее в моей семье и в общине. Не только мой отец воевал со счетами – точно так же счета угнетали родителей многих моих друзей. Всю свою жизнь отец надрывался на работе только за тем, чтобы еще сильнее увязнуть в долгах. Получается, что, независимо от всех его стараний и жертв на благо семьи, отцу приходилось работать все больше и больше. Положение наших дел никогда не улучшалось. Я стал задаваться вопросом, почему такое происходит с нами и со всеми окружающими. Почему отец никак не мог выбраться из долгов? Если тяжелый труд влечет за собой преуспевание, то почему мы не наблюдали действия этого правила в общине? Безусловно, людей из нашей общины нельзя было назвать бездельниками. Мы, бедняки, никогда не достигали такого состояния, когда появляется время заняться тем, что тебе по душе. У нас не было ни неспешного досуга, ни материальных благ. Я хотел не только узнать причины, вследствие которых все так происходило, но и избежать подобной участи.

Пока я мучительно пытался объяснить себе, почему моя семья находилась в таком удручающем положении, пока размышлял о религии, меня посетила мысль об уходе в монастырь. Не то что бы я испытывал сильные религиозные чувства, просто я нуждался в строгом уединении. Мне также было необходимо время, чтобы в мире и спокойствии искать ответы на возникшие вопросы. Я чувствовал потребность найти место, где бы я смог подумать обо всем, не испытывая на себе постороннего влияния. Благодаря изоляции я бы укрылся от тех неприятностей, которые буквально душили отца и всю мою семью. Но все-таки я не воспринимал идею о монастыре всерьез и вскоре совсем от нее отказался. Я стал думать о том, что подход Мелвина к жизни, главную роль в котором играли книги, был еще одним способом поиска ответов. Такая жизнь требовала отхода от общины, и это мне импонировало.

С другой стороны, у меня был еще один пример для подражания – Сонни-мэн. Долгое время я верил в то, что он имел свободу, которую я искал. У него было полно разных вещей, о счетах он благополучно забыл, ему было наплевать на власти и это сходило ему с рук. Несмотря на это, я приходил к выводу о том, что мой старший брат не столько оказывал властям неповиновение, сколько шел с ними на компромисс. Все хипстеры, имевшие в изобилии машины, одежду и деньги, отвергали семейные узы, а я, напротив, высоко их ценил. Они достигли определенного уровня свободы, но слишком дорогой ценой. Для меня их достижение было не свободой, а просто иной формой подчинения угнетателю. Даже если допустить, что Сонни-мэн ускользнул от контроля системы, его жизнь не давала ответов на мои вопросы. Образ жизни брата не помогал мне понять, почему большинство негров никогда не достигает свободы, которую, казалось, обрел он. Наконец, я решил, что Сонни-мэн и его друзья не обладали силой, для того чтобы направлять свою судьбу. Они использовали чужую силу – силу угнетателя, и свобода не давалась им до тех пор, пока они не отказывались от какой-то частицы самих себя.

Приобретенная в детстве религиозная вера тоже доставляла мне беспокойство. Одолев несколько книг о Сократе, отдельные работы Аристотеля, Юма и Декарта, я начал критически смотреть на вещи, не вызывавшие у меня сомнений прежде. Из философских сочинений, которые изучал Мелвин, я узнавал различные идеи, и они перетекали из книг прямо в мое измученное путаницей сознание. Все время я ощущал себя проклятым человеком. Смотреть на веру с критических позиций было проявлением богохульства, ересью, и это шло вразрез с каждым моральным принципом, которые привили мне дома. Я отождествлял себя с героем романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» Стефеном Дедалусом, потому что его переживания были очень схожи с моими. Когда он впервые попытался критически осмыслить католическую веру, то ощутил огромное чувство вины, посчитав, что теперь он будет гореть в геенне огненной за свои преступные сомнения. В некотором смысле именно это со мной и происходило.

Изживание религиозной веры – довольно тяжелый для описания процесс: в него оказывается втянуто много вещей, которые либо подавляются еще раньше, либо остаются непонятыми. Когда ты подавляешь в себе веру, то одновременно высвобождаешь страхи, не имеющие отношения к религии. Отныне религия перестает обеспечивать тебе защиту, и ты должен справляться со своими страхами самостоятельно. Со всех сторон тебя обступает внешний – реальный – мир, а ты уже лишен привычных способов обретения душевного спокойствия, например, простой молитвы. В конце концов, ты остаешься один на один с волнующими тебя вопросами. Из-за этого в твоей душе обязательно поселится тревога. Ничего теперь нет, ты свободен и – напуган до смерти.

В каком-то смысле, переживаемые мной душевная сумятица и внутренний конфликт привели меня к своеобразному помешательству. Выхода из этого сумасшедшего дома не было. Я не мог последовать ни одному примеру из тех, что привлекали меня как способы получения ответов на мои вопросы. Образ жизни Сонни-мэна был очень притягателен, но не давал столь желанных ответов. Мелвин являл собой другой образец для подражания, однако я бы ни за что не окончил школу с блеском, равняясь на него. Я окончательно растерялся. У Сонни-мэна была лишь иллюзорная свобода, у Мелвина был другой подход, но я не умел читать. Никто не мог дать ответа ни на один из моих вопросов. Иногда я шел одним путем, в следующий раз сворачивал на другой.

Я никогда не делился своими переживаниями с родителями. Я настолько восхищался отцом, делавшим так много для всех нас, питал к нему такое огромное уважение, что не мог открыто оспаривать правоту его жизненных принципов. Он бы не понял, что со мной происходило. Я был полон благодарности, я бесконечно ценил все, что он делал, я любил его и восторгался им, но у меня было не счесть вопросов, на которые нелегко было найти ответы.

Учеба в школе подходила к концу. Мои сомнения и беспокойство достигли апогея. Я продолжал терзаться и после поступления в Оклендский городской колледж осенью 1959 года. Внутренняя неуспокоенность отразилась на той жизни, которую я начал вести. Мой образ жизни заставлял родителей волноваться. Должно быть, они почувствовали, что в душе у меня полный сумбур, поскольку они стали энергично возражать против некоторых моих поступков. Для района Ист Бэй наступила эпоха битников, и я отпустил бороду.[22]22
  Битники (от англ. beat – бить, разбивать), возникшее после 2-й мировой войны, главным образом в США и Великобритании, стихийное, анархически-бунтарское движение молодёжи («разбитное поколение»), лишённое какой бы то ни было положительной социально-политической программы. Движение это явилось выражением неудовлетворённости и протеста молодёжи против стандартизованного идеала «преуспеяния» и лицемерия буржуазной морали «благонравия» и «добропорядочности». Порывая с общепринятым, традиционным буржуазным образом жизни, «радикализм» битников в его внешних формах проявлялся в нарушении элементарных норм человеческого общежития. (Прим. редактора)


[Закрыть] Для моих родителей борода являлась признаком богемной жизни, и отец стал настаивать на том, чтобы я ее сбрил. Я отказался. Если учесть, что отец привык к полному повиновению со стороны всех остальных домочадцев, то мой отказ был серьезным нарушением семейных устоев. Отец продолжал заставлять меня побриться, а я продолжал сопротивляться. Однажды вечером отец предъявил мне ультиматум – побриться прямо здесь и сейчас. Я сказал, что бриться не буду. Он ударил меня, я бросился на него и блокировал его руки мертвой хваткой, а потом отшвырнул его от себя. Отец погнал меня из дома, но я бегал гораздо быстрее, чем он. Я знал и то, что у меня хватило бы силы победить его в схватке, но я бы ни за что не пошел на это. Я просто смылся. Любовь к отцу столкнулась у меня с потребностью в независимости. Символом моего стремления к самостоятельности и стала борода. Сознавая, что я не могу вернуться домой небритым, я решил съехать. На следующий день, пока отец был на работе, я собрал свои пожитки и ушел из дома к другу Ричарду Торну. Долгое время в отцовском доме держали для меня комнату, и я возвращался домой набегами. Мои разногласия с родителями постепенно сгладились и, в конце концов, совсем исчезли. Вещи в моей комнате не трогали вплоть до 1968 года, когда я попал в тюрьму.

9. Колледж и Ассоциация афро-американцев

Чернокожий парень отличается не только красотой, он еще и плохой вдобавок. Он быстро действует, он классный, у него есть имя, а еще он может надрать задницу.

Мелвин Ван Пиблз. Умирать естественной смертью не положено

Когда в 1959 году я поступил в Оклендский городской колледж (теперь это Мерриттский колледж), это был колледж с двухгодичным неполным обучением. Находился он в Северном Окленде, на территории негритянской общины. В ту пору многие чернокожие ребята ходили в этот колледж, и я влился в толпу студентов. Для меня колледж значил больше, чем просто книги, лекции и семинары, хотя и это все имело немалое значение. Во-первых, раньше я никогда не покидал надолго знакомые места, так что продолжал бегать с чернокожими братьями из своего квартала. Все деньги, что были у меня в карманах, я добывал с помощью мелкого криминала – старая моя привычка. Вместе с тем для меня настало время заводить новых друзей и вступать в организации, которые подтолкнут меня к поиску в новых направлениях.

Ричард Торн стал одним из первых, с кем я подружился в Оклендском колледже. Ричард был очень высок. Кожа у него была ослепительно черная, и еще тогда, до наступления «черной культурной революции», он носил пышную шевелюру. Некоторых чернокожих его внешность заставляла благоговейно трепетать, другим она внушала откровенный страх. Ричард знал, как вызвать эти чувства у людей и как оказывать влияние на окружающих.

После ухода из дома я оставался у Ричарда около месяца, пока не пристроился в мужское общежитие для бедных студентов. Общежитие располагалось на задворках книжного магазина, который находился через дорогу от колледжа. Владельцы превратили огромное хранилище в подобие общежития с отдельными комнатами. Не совсем с комнатами, скорее, это были кабинки, отгороженные тонкими фанерными стенами. Такая кабинка стоила 15 $ в месяц. Я любил проводить время в общежитии, потому что большинство моих друзей из числа «жильцов» этого дома были молодыми ребятами, делавшими первые шаги в жизни. Они тоже искали, как и я. Кто-то из них ушел, чтобы стать частью системы, кого-то система продолжала мучить дальше. Я поддерживал прочную связь с Ричардом, и мы провели довольно много времени вместе у него на квартире. Обычно Ричарда окружало несколько девушек; он постоянно рассуждал о паре-тройке книг, которые он все собирался прочесть. Лично меня больше интересовали девушки.

У Ричарда Торна была своя теория об отношениях между мужчиной и женщиной. Не обремененную узами брака любовь он рассматривал как единственно возможную чистую любовь, а официально скрепленный союз был для Ричарда насмешкой над настоящими чувствами. Свободная любовь не порабощает и не принуждает человека. Ричард критиковал то, что он называл «буржуазными отношениями», а также сам институт брака вместе с требованиями, которые вступающие в брак предъявляют друг другу (в это ряду стоят обязательство заниматься сексом с единственным партнером, ревность, ограничение свободы перемещения, распределение ролей в семье по половому признаку). Ричард чутко чувствовал, что люди вовсе не подобны машинам или домам, т. е. бездушной собственности. Ни одна жена не должна принадлежать своему мужу, точно так же и муж не должен принадлежать жене, ибо любое владение основано на контроле, ограждениях, барьерах, принуждении и психологической тирании. Свободная любовь держится на совместном опыте и дружбе. Она сродни той любви, которую мы питаем по отношению к собственному телу, к большому пальцу руки или к нашей ноге. Мы любим себя, свое тело, но мы нисколько не хотим порабощать хотя бы какую-нибудь частичку самих себя.

Между мной и Ричардом случались жаркие споры. Иногда мы застревали у него дома на несколько дней, со стаканчиком вина обсуждая общую ситуацию в стране, за все проклиная белых. Когда я подуставал от этих посиделок, я возвращался назад, в свой квартал, чтобы вновь присоединиться к своим отличным уличным братьям.

В ту пору я был злым парнем. Этот парень баловался вином, распускал кулаки в квартале, взламывал дома в Беверли-Хиллз, а также посещал Оклендский городской колледж. Я отдалился от семьи и ушел из церкви, которые дарили мне так много спокойствия в прежнее время. Я искал нечто новое. Роившиеся в моей голове вопросы были настолько мучительны и назойливы, что я вел себя откровенно грубо, чтобы только избавиться от них. Я хотел найти что-нибудь с ясными очертаниями, то, с чем я мог себя идентифицировать. Всю свою сумятицу я воспринимал через призму расизма, эксплуатации и очевидных различий между имущими и неимущими. Я пытался выяснить, как не сломаться в этой жизни и не потерять самоуважение, как удержаться от дружеских объятий с угнетателем, искалечившим мою семью и общину.

В дискуссиях, возникавших в студенческом братстве «Фи Бета Сигма»,[23]23
  Для американских университетов и колледжей характерна система студенческих общественных организций, т. н. братств, обозначаемых греческими буквами. В наименовании и соответственно престижности братств существует негласноая, но строгая иерархия. (Прим. редактора)


[Закрыть] к которому я ненадолго присоединился, я излил свой гнев. Мои выступления были направлены против американской модели общественного устройства и белого расизма. Мне сказали, что я выступал прямо как парень по имени Дональд Уорден. Обычно он превозносил достоинства чернокожих. Его можно было услышать в кампусе Беркли при Калифорнийском университете. Уорден возглавлял Ассоциацию афро-американцев.

Я отправился в Беркли, чтобы отыскать Уордена и послушать, что он говорит. Впрочем, первым, кого я встретил в Ассоциации, был не сам Уорден, а один из близких его единомышленников – Морис Доусон. Он сразу вызвал у меня неприязнь своим высокомерием. Я пришел, потому что я находился в процессе поиска, а он высмеял меня, ибо я сам не очень хорошо понимал, что именно я ищу. До меня никак не доходили его рассуждения об «афро-американцах». Это слово было мне незнакомо. Доусон просто унизил меня своими расспросами.

– Тебе известно, кто такой афро-кубинец?

– Да.

– А кто такой афро-бразилец?

– Тоже знаю.

– Так почему же ты не знаешь, кто такой афро-американец?!

Возможно, ответ на этот вопрос был очевиден для него, но не для меня. Но интереса к Ассоциации я не утратил даже после такого хамского обращения.

Морис преподал мне урок. Тот же самый урок я стараюсь объяснить сегодня «Черным пантерам». Я убеждаю членов нашей партии в том, что не следует оскорблять людей, которые чего-то не понимают. Пусть даже человек будет совсем далек от нашего дела и на вид покажется сущим буржуа, все равно отвечать на его вопросы необходимо вежливо. Все нужно объяснять как можно подробнее. Мне дали от ворот поворот. Я наткнулся на человека, который не захотел возиться со мной, поскольку в его глазах я мало что значил. Морис мечтал проповедовать обращенным, тем, кто уже был с ним согласен. Я же пытаюсь оказывать всем людям теплый прием, потому что именно так можно завоевать их расположение и доверие. Нельзя расположить к себе человека, проводя строгую разграничительную линию между ним и собой, чтобы он остался по ту, а ты по эту сторону. Такое поведение показывает, что ты что-то недопонял. После создания партии «Черная пантера» я чуть было не совершил подобную ошибку. Я просто не мог понять, почему люди не видели того, что я видел так отчетливо. Потом я осознал, что их понимание необходимо расширять.

Я начал посещать собрания Ассоциации. Цель этой организации состояла, главным образом, в том, чтобы развивать у чернокожих чувство гордости за их наследие, историю и вклад в культуру и в общественную жизнь. Идейным вдохновителем Ассоциации был Дональд Уорден. Он получил юридическое образование в Калифорнийском университете. Большая часть собраний была посвящена обсуждению книг, и этому я был особенно рад, потому что таким образом я все больше приобщался к чтению. Я начал читать книги о чернокожих. Каждую пятницу мы просиживали полночи, обсуждая очередную книгу. Так мы прочли «Души черного народа» В. Е. Б. Дюбуа, «Человека-невидимку» Ральфа Эллисона, «Вырываясь из рабства» Букера Т. Вашингтона и «В следующий раз» Джеймса Болдуина.[24]24
  Американские негритянские писатели xix-xx веков. Перечисленные произведения характеризуются акцентированием на проблемах черного населения США. (Прим. редактора)


[Закрыть]

Я был среди тех первых десяти, кто присоединился к Ассоциации. По субботам во второй половине дня мы шли в негритянскую общину Окленда или Сан-Франциско и устраивали выступление прямо на углу улицы, обличая расовую систему. Люди приходили нас послушать из-за скуки и желания как-то развлечься, а вовсе не потому, что речь Уордена имела непосредственное отношение к их жизни.

Я стала приводить в Ассоциацию побольше бедных, неграмотных братьев из квартала. Добрую половину Ассоциации составляли студенты колледжа. У них были замашки настоящих буржуа, тогда как мои друзья были из бедного квартала. Некоторые из них даже не умели читать, зато в них накопилась злость, и они искали способ выплеснуть свои эмоции. Уордену нравилось иметь рядом с собой чернокожих братьев из люмпенских слоев. Ему требовались люди с крепкими кулаками, которые просто следовали бы его инструкциям, не задавая никаких вопросов. Вместе с другими братьями я входил в личную охрану Уордена. Порой наши уличные выступления заканчивались мордобоем. Дело в том, что поблизости всегда бродили белые парни, искавшие неприятностей на свою голову. Тогда благодаря Уордену началось мое прозрение.

Моя семья считала, что мои отношения с Уорденом ни к чему хорошему не приведут, так что мои близкие очень расстроились, узнав о том, что я связался с Уорденом. Родные говорили мне, что Уорден был заинтересован исключительно в налаживании собственной юридической практики. Они оказались правы, но я должен был осознать это сам.

Пелена с моих глаз начала спадать, когда я понял, что Уорден не может выстоять до конца в драке. Однажды мы организовали митинг в Сан-Франциско. Какие-то белые парни закричали на нас из окна, а потом вышли из дома и устроили драку. Я ограждал Уордена руками, как мог, а когда я поднял глаза, то увидел, что он сбежал, оставив нас выпутываться собственными силами.

Решение покинуть Ассоциацию по-настоящему созрело во мне после того, как я понаблюдал за поведением Уордена в конфликтной ситуации. Казалось, с его умениями и навыками преимущество было на его стороне. Оклендская газета «Трибьюн» опубликовала статью, где говорилось о том, что в городском управлении в адрес Ассоциации афро-американцев были высказаны унизительные комментарии. Уорден написал в мэрию и попросил внести наш вопрос в повестку следующего заседания городских властей. Мы пошли с Уорденом в мэрию. Нас собралось человек двадцать, и мы были уверены в том, что Уорден их всех как следует проучит. В повестке наш вопрос стоял под восьмым пунктом, и уже подошла наша очередь, но тут мэр Джон Хулихан (позже его посадят за растрату) сказал нам, что мы не сможем выступить, потому что в мэрию пришли важные люди из Пьемонта. Пьемонт, к сведению, – это особая территория в пределах города, где проживают исключительно белые, причем верхушка общества. Хулихан посоветовал нам ждать до последнего, хотя очередь выступать перед городскими властями была наша. Мне казалось, что Уорден будет возражать против такого обращения с нами, но он лишь кивнул головой в ответ мэру. И я отметил про себя, что только что собственными глазами увидел, как Уорден поколебался.

После презентации пьемонтских предпринимателей Хулихан объявил, что закрывает заседание, поскольку времени хватило на рассмотрение лишь десяти пунктов в повестке дня. Он порекомендовал нам письменно изложить суть дела. Один из сотрудников мэрии стал настаивать на том, чтобы нас все-таки выслушали, как никак, мы обратились в мэрию по всем правилам и были включены в повестку. Дон все еще хранил молчание. Наконец, он встал, чтобы говорить. Начал он с причин, побудивших нас прийти в мэрию. Как известно, это были нелицеприятные замечания, высказанные на последнем заседании городского управления. Уорден сказал, что Ассоциации не нужны проблемы. Ассоциации лишь хочет пробудить негров от летаргического сна, вытащить их из системы пособий, заставить навести у себя порядок и подметать свои улицы. Это должен быть единый, мощный порыв под лозунгом «Помоги себе сам». Уорден добавил, что хотел, чтобы негры перестали обманом получать пособия по безработице.

Вот в этот момент я и решил, что мои родители не ошиблись насчет Уордена. А потом все представители городской власти, включая мэра, хлопали Уордена по спине. И он это проглотил. На наших собраниях, когда поблизости не было белых, Уорден действительно критиковал их в пух и прах. Однако он был мало заинтересован в судьбе чернокожих. Гораздо больше его волновало, как получить от дочери Барри Голдуотера пожертвования для крохотного магазинчика его сестры-швеи, который, как уверял сам Уорден, был чуть ли не целой фабрикой по производству одежды. Дочь Голдуотера стала почетным членом Ассоциации.[25]25
  Барри Голдуотер (1909–1998) – сенатор-республиканец от штата Аризона. Один из основателей современного американского «просвещенного консерватизма», кандидат на президентских выборах 1964. (Прим. редактора)


[Закрыть]

Увиденное и услышанное в мэрии вызвало у меня самый настоящий приступ тошноты. По словам Уордена выходило, что негры все как один ленивы, они ненавидят самих себя и не обладают силой воли, чтобы улучшить свое положение. Он ни словом не обмолвился о причинах наших бедствий, хотя там, в мэрии, он как раз говорил с теми, кто имеет непосредственное отношение к этим причинам, заставляющим страдать чернокожее население Окленда.

Избавившись от иллюзий, я ушел из Ассоциации афро-американцев, но за это время, пока я был в ее рядах, я получил довольно много. Во-первых, я начал узнавать о прошлом нашего народа, при этом я ни за что не соглашался с отказом Уордена иметь дело с нашим настоящим. Совершенно очевидно, что он старался наладить свою юридическую практику. Недаром наши уличные выступления он обычно начинал заявлением о том, что он вообще-то не должен быть здесь, поскольку он является членом студенческого братства «Фи Бета Каппа» и юрист к тому же. Многие, кто обращался к Уордену за юридической услугой, выводили его на чистую воду. Они наивно полагали, что он возьмет с них меньше денег, потому что он один из них, однако он брал с клиентов сполна. Однажды я сам обратился к нему, и он попросил заплатить втрое больше обычного. Услуги адвоката в моем случае стоили 250 $, а Уорден хотел 750, причем еще до того, как он войдет в зал судебных заседаний.

Он предлагал общине какие-то решения, но они не работали. Я бы еще мог принять позицию Уордена, если бы он сам не понимал, что делает. Однако я уверен, он это прекрасно сознавал. По крайней мере, он четко представлял себе настроения людей. Поэтому я говорю «Черным пантерам», что мы никогда не должны поддерживать какое-либо мнение только потому, что оно пользуется популярностью в народе. Мы должны объективно проанализировать ситуацию и найти логически правильное решение, даже если оно не будет особо популярным у народа. Если мы дали правильную – диалектическую – оценку ситуации, то наша позиция рано или поздно возобладает.

Уорден рассуждал совершенно по-другому. Он ловил волну и держался на ней, даже если это шло вразрез с интересами общины. Он разглагольствовал о массовом исходе американских негров в Африку, совершенно не веря в успех этого мероприятия. Он высказывался в пользу капиталистической системы в целом и «черного» капитализма в частности. Единственным существенным недостатком капитализма, по мнению Уордена, был расизм. Он никогда не отмечал связь между капиталистической эксплуатацией и расизмом. Желая заставить белых поверить в то, что негры действительно шли за ним, Уорден превозносил силу чернокожих и их историю. Уорден использовал людей, чтобы воспользоваться их поддержкой. Он добивался поддержки и у белых, играя на их страхе перед организованными чернокожими. Уорден собирал людей, чтобы вести их за собой, как стадо овец. Именно так и произошло в мэрии.

Уорден – единственный из знакомых мне негров, который вел две еженедельные программы на радио и одну на телевидении. Средства массовой информации вкупе с угнетателями дали ему выход на широкую общественность по одной лишь причине: он уводил людей от осознания истинного их положения.

Я был не один, кто ушел из Ассоциации. Побыв там некоторое время, покинул Ассоциации и Ричард Торн, чтобы основать Лигу сексуальной свободы. Впоследствии он организовал секту под названием «Вечный Ом». Ричард сменил свое имя и стал зваться Ом. Теперь он является высшим духовным лицом этой секты (Богом), и его сан не должен подвергаться ни малейшему сомнению. В то время в Ассоциацию входил еще одни заметный парень – Рон Эверетт. Это был смышленый молодой человек, отличавшийся сильной худобой и способностью четко излагать свои мысли. Покинув Ассоциацию, он перебрался в Уоттс, в Лос-Анджелес. Там он сколотил собственную культурно-националистическую группировку «Соединенные Штаты», которая в итоге превратилась в секту. Рон называл себя Каренга, что значит «первопричина». Потом у «Черных пантер» будут жесткие столкновения с этой группировкой. Они убьют двух одних из лучших наших товарищей.[26]26
  «Черные пантеры» считают, что группировка Каренги и лос-анжелесская полиция устроили совместный заговор против организаторов отделения нашей партии в Лос-Анджелесе Джона Хаггинса и Олпрентиса Картера по прозвищу Горбатый. Они были убиты. Таким образом полиция намеревалась пресечь на корни попытки создания отделения «Черных пантер» в Лос-Анджелесе, а группировка Каренги хотела избавиться от соперника в нашем лице и купить дружбу полиции. (Прим. автора)


[Закрыть]