Текст книги "Революционное самоубийство"

Автор книги: Хьюи Перси Ньютон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Листовка не могла быть использована против меня в суде. Тем не менее, мои родители очень расстроились из-за нее и выразили резкое несогласие с Элдриджем. Они чувствовали, что он мало заботился обо мне, а на самом деле пытался подстегнуть меня. Как можно мягче я постарался объяснить родителям, что не могу разбираться ни с Элдриджем, ни с кем бы то ни было из партии во время суда, потому что их действия не могут стать доказательством, которое можно использовать в судопроизводстве. По-моему, Элдридж был волен писать любые вещи и сплачивать общину любыми средствами, которые считал нужными. В этом я его поддерживал. Издание листовки было политическим действием. Элдридж использовал шумиху вокруг моего процесса, чтобы повысить уровень сознания общины. Я сам хотел идти вместе с партией и поддерживать ее мероприятия, проводившиеся с целью просвещения людей, мобилизации общины и перемещения противоречий на более высокий уровень. После этого разговора моя семья перестала вмешиваться в политическую деятельность партии.

Судебный процесс принес много горя и беспокойства моей семье. Мои близкие хотели спасти меня, но я чувствовал, что смерть моя близка, поэтому в то время меня волновала только община. Поскольку семья продолжала надеяться на положительный исход дела, я не мог сказать им о моих предчувствиях, однако их вера и поддержка очень меня трогали. На самом деле, единственное, что напрягало меня во время суда, – то, что мне приходилось заниматься двумя противоположными вещами: с одной стороны, пытаться успокоить и обнадежить родных, с другой – выполнять политическую работу, проведение которой, как я знал, было необходимо. Теперь понятно, что я отлично с этой работой справился, но тогда она огромным бременем лежала на моей семье и на мне самом.

Я столкнулся с еще одной проблемой – называть моим адвокатам имя Джина Мак-Кинни, моего пассажира той ночью, или нет. Полиции не удалось арестовать Джина, несмотря на усердные поиски. Больше того, они не знали даже его имени. С самого начала Джина ни в чем не подозревали, и, давая свидетельские показания перед большим жюри, Хинс сказал, что мой спутник не совершил никаких противозаконных действий. Сразу после моего ареста полиция объявила по всем радиостанциям Калифорнии о том, что она арестовала «виновного» и хотела бы побеседовать с пассажиром. При этом полицейские постоянно заверяли, что моему спутнику ничего не грозит, поскольку он не причастен к преступлению. Я подозревал, что полиция хотела использовать Джина против меня, и поэтому сначала отказался называть его имя адвокатам. Я не видел смысла в том, чтобы втягивать в это дело Джина, хотя и знал, что его показания, возможно, помогли бы мне. И лишь после того, когда адвокаты заверили меня в том, что, с юридической точки зрения, обвинение ничего не может сделать с Джином, я согласился сказать им его имя. Насколько я мог судить, суд действительно не мог причинить Джину какой-либо вред. Однако Джину так не казалось, и настроен он был скептически. Когда мои адвокаты, наконец, встретились с ним, они очень подробно объяснили ему, что ему ничего не будет за дачу показаний в пользу защиты, и, в конце концов, Джин выступил в суде, несмотря на все свои сомнения. Он продемонстрировал недюжинную смелость, потому что нельзя было исключать, что обвинение попытается пойти на какие-нибудь уловки с целью привлечь его к делу.

Обвинению потребовалось около трех недель для представления дела в суде. Со стороны обвинения было вызвано примерно двадцать свидетелей. Среди них были медсестра, принимавшая меня в Кайзеровской больнице; врач, делавший вскрытие трупа офицер Фрея; специалисты по баллистике из полицейского участка; полицейские, прибывшие к месту перестрелки, и т. д. Однако самыми главными свидетелями обвинения были патрульный Хинс, Генри Гриер, водитель автобуса, который предположительно видел перестрелку, и Дел Росс, утверждавший, что вместе с Мак-Кинни я его похитил. Первым из этих свидетелей давал показания Герберт Хинс.

Когда офицер Хинс занял место для дачи показаний, вскоре стало ясно, что он невероятно волнуется. Он стал говорить о повторяющихся снах, в которых «Черные пантеры» нападали на него. У Хинса не очень хорошо получалось ладно рассказывать, и все его старания говорить связно создавали ощущение, что он совсем сбит с толку. Стало понятно, что прокурор репетировал с Хинсом это выступление, но Хинс был так напряжен, что делал ошибки. С каждой такой ошибкой он опускал голову, словно говорил, что снова попытается следовать сценарию. У Хинса не получалось импровизировать, и он никак не мог пригладить противоречия в своих показаниях.

По словам Хинса, после того, как Фрей приказал мне выйти из машины, мы вместе с ним пошли к машине Хинса (припаркованной позади «Фольксвагена» Ла-Верны), тогда как сам Хинс оставался рядом с машиной Фрея, около передней двери, т. е. где-то на расстоянии тридцати пяти футов от нас. Когда мы с Фреем подошли к машине Хинса, обогнув ее сзади, я, как явствовало из показаний Хинса, «развернулся и открыл стрельбу», а потом мы с Фреем начали «драться» около машины. Как сказал Хинс, он был ранен в правую руку, после чего перебросил пистолет в левую. Сразу после этого, боковым зрением Хинс заметил, что ехавший со мной пассажир (Мак-Кинни) выбрался из «Фольксвагена» и стоит на обочине с поднятыми руками. Хинс направил на него свой пистолет, но, получив от человека заверения в том, что он безоружен, Хинс повернулся в нашу с Фреем сторону. К этому времени, сказал Хинс, мы с Фреем расцепились, хотя полицейский все еще продолжал висеть на мне. И, когда я повернулся к нему лицом, Хинс выстрелил мне в живот. Хинс не сказал, что видел, как пуля в меня попала, он сказал лишь, что целился мне «в центр тела». После этого Хинс помнил только две вещи: как он послал по рации сигнал «940Б» – экстренный вызов, и две фигуры, убегающие в темноту.

Когда Гэрри приступил к перекрестному допросу свидетеля Хинса, в его показаниях обнаружилось немало противоречий и вопросов, оставшихся без ответа. Хинс постоянно твердил, что он не видел пистолета в моей руке, и в то же время он говорил о том, что я развернулся и начал стрелять. Он так и не смог сказать, кто же попал ему в руку, хотя он сам утверждал, что стрелял в меня, когда я повернулся к нему лицом. Он не стал утверждать, что я стрелял в него, хотя вообще-то полицейских учат замечать такие вещи, как пистолет в руке подозреваемого. Хинс не смог толком описать одежду Мак-Кинни. Некоторые подробности в его показаниях противоречили описанию Генри Гриера, водителя автобуса.

В показаниях Хинса нашлось самое слабое место, на которое Гэрри мастерски обратил внимание присяжных. И почему, спрашивается, Хинс повернулся к Мак-Кинни спиной, поверив последнему на слово, что он не вооружен? Если принять во внимание тот факт, что оклендская полиция не доверяла всем без разбору «Черным пантерам» и ненавидела их, если учесть, что Мак-Кинни, которого Хинс не знал и который разъезжал в одной машине с министром обороны «Черных пантер», мог с большой вероятностью тоже быть членом партии «Черная пантера», становится непонятным, как мог Хинс оставить себя беззащитным, тем более, если он не понимал, откуда шли выстрелы. Как предположил Гэрри в ходе перекрестного допроса Хинса, Хинс повернулся к Мак-Кинни спиной, поскольку его больше волновало то, что будет делать Фрей. В полицейских кругах Фрей был известен как человек, испытывавший потребность в патрулировании негритянской общины. Он был хуже обычного копа, и это делало его чрезвычайно опасным.

Из показаний Хинса и инструкций, данных ему прокурором, стало ясно, что были приложены колоссальные усилия, чтобы избежать любого намека на то, что Фрей и Хинс стреляли друг в друга. Первый вопрос, который Чарльз Гэрри адресовал свидетелю на перекрестном допросе, звучал так: «Вы стреляли в офицера Фрея и убили его?» Хинс сказал, что нет. И все же несколько фактов указывали именно на это, и все попытки Хинса увильнуть от этого признания не помогали обвинению. К примеру, Хинс особенно упирал на то, что выстрелил в меня лишь после того, как, по его словам, мы с Фреем расцепились, подравшись около машины. Более веские доказательства были получены из отдела баллистической экспертизы при полицейском участке. Эксперты пришли к выводу о том, что пли, которые попали и в Фрея, и в Хинса, были выпущены из полицейских револьверов. Это были свинцовые пули без медных оболочек в отличие от двух девятимиллиметровых гильз, найденных на земле на месте перестрелки. Показания экспертов повредили обвинению, потому что Дженсен с самого начала утверждал, что я стрелял в Хинса и Фрея из своего пистолета тридцать восьмого калибра, пули которого совпадали с обнаруженными гильзами. Естественно, этот мифический пистолет нигде не нашли.

В конечном счете, показания Хинса мало что дали обвинению. На втором слушании его речь стала еще запутанней, а на третьем он вообще не мог объяснить несоответствия в своих показаниях. Потом он все-таки сломается и признает, что видел «третью силу» в перестрелке. Но даже первое выступление Хинса с показаниями было настолько расплывчатым и противоречивым, что его трудно было принять всерьез.

Поэтому показания чернокожего Генри Гриера, одного из главных свидетелей обвинения, были крайне важны. Это был единственный человек, за исключением Хинса, который утверждал, что во время перестрелки у меня был пистолет. Гриер был водителем автобуса и работал в Окленде, в компании, обеспечивающей перевозки пассажиров между Аламедой и Контра-Костой. Согласно его показанием, около 5.00 утра 28 октября 1968 года он вел автобус по Седьмой-стрит, потом остановился и в ярком свете фар увидел, как стреляли в Хинса и Фрея. За происходящим он наблюдал с расстояния примерно в десять футов или меньше. Когда Дженсен попросил свидетеля опознать стрелявшего человека, Гриер покинул место для дачи показаний, подошел к тому месту, где со своими адвокатами сидел я, и положил руку мне на плечо.

Когда Гриер давал свои первые свидетельские показания днем 7 августа 1968 года, я почувствовал, как меня захлестывает отвращение. Очевидно, что Гриера подкупили. Он пошел на это из страха перед белой властью и, возможно, потому, что окружной прокурор обещал ему какие-то подачки. После расследования у моих адвокатов тоже появилась причина подозревать, что у Гриера были проблемы с его работой или с законом, и лишь сотрудничество с окружным прокурором могло помочь ему выпутаться из затруднительного положения. Но чем дальше тянулось первое слушание, острое отвращение, которое я поначалу питал к Гриеру, стало уступать место жалости. Как-никак, Гриер был моим чернокожим братом. Будучи негром, я понимал, что беднягу принудили променять чувство принадлежности к черной расе на выживание. Я знал, что он, должно быть, отвратителен самому себе. На первом слушании я чувствовал, что Гриер не может жить в мире с сами собой. Но, когда он повторил свои показания на втором и на третьем процессе, я понял, что его полностью уничтожили как личность. Он окончательно продался и уже не мог чувствовать стыд за свои поступки. Гриер остался для меня настоящей загадкой.

Показания Гриера были чрезвычайно важны для обвинения. Это доказывается тем, что о существовании этого свидетеля Чарльз Гэрри узнал всего лишь за шесть дней до появления этого свидетеля в суде – 1 августа. В этот же день было завершено формирование жюри присяжных, и по правилам судопроизводства, обвинение должно было назвать защите имена и адреса всех своих свидетелей, которых оно собиралось вызвать в суд. Именно в тот день Гэрри впервые увидел в списке свидетелей фамилию Гриера и узнал, что это был за человек. На протяжении всех девяти месяцев подготовки к суду Дженсен тщательно следил за тем, чтобы Гриер вообще не упоминался в деле. Водитель автобуса не давал показаний перед большим жюри. Во всех полицейских рапортах, во всех официальных заявлениях, в которых рассматривалась каждая деталь происшествия, фамилия одного из самых важных «свидетелей» перестрелки замалчивалась. Дженсен продемонстрировал выдающееся мастерство в применении тактики Макиавелли. Лишь тогда, когда скрывать Гриера было больше невозможно, мой адвокат узнал о том, что этот человек будет свидетельствовать в суде.

В тот момент, когда мои адвокаты получили от обвинения список свидетелей, куда был включен Гриер, им предоставили еще одну поразительную улику – расшифровку записанного на кассету разговора между Гриером и полицейским инспектором Фрэнком Мак-Коннеллом. Беседа свидетеля и инспектора состоялась в полицейском участке спустя полтора часа после перестрелки. Полиция забрала Гриера в участок для дачи показаний почти сразу после происшествия, и тогда он описал все, что он якобы видел. Он также идентифицировал меня как стрелявшего по фотографии из полицейской картотеки, которую инспектор Мак-Коннелл показал ему.

Когда мои адвокаты познакомились с показаниями Гриера, которые он дал по свежим следам, мы поняли, почему полиция и обвинение скрывали от нас этого свидетеля. Если бы Чарльзу Гэрри удалось поговорить с Гриером пораньше, то довольно быстро адвокат убедил бы его в том, что его показания в суде не пройдут. Начать с того, что Гриер не давал «показания» полиции. Его допрос в полицейском участке был классической устной провокацией. Инспектор взял Гриера, который не только слабо представлял себе случившееся, но и во многих случаях был вообще не уверен в том, что видел, в оборот и так формулировал вопросы, что они подразумевали нужный полицейским ответ. Стоило Гриеру заколебаться или остановиться и попытаться подробнее вспомнить увиденное, как инспектор Мак-Коннелл подсказывал ему готовый ответ, предлагая свой сценарий развития событий. Гриер покорно соглашался. Некоторые моменты в показаниях Гриера были настолько губительны для обвинения, что казалось невероятным, как Дженсен мог сделать ставку на Гриера как на главного свидетеля. Должно быть, прокурор вдохновился тем, что Гриер поклялся – пистолет был у меня в руке.

Во-первых, описывая стрелявшего (позже Гриер опознает в этой личности меня), Гриер сказал, что он был не выше пяти футов ростом, или, как сказал инспектор Мак-Коннелл, «его можно было бы назвать типичным коротышкой». Мой рост – пять футов и десять с половиной дюймов. Как видно, Гриер порядком ошибся насчет моего роста. Свидетель также показал, что я был одет в черную рубашку, светлую куртку желто-коричневого цвета, плюс был чисто выбрит. Полиция забрала всю одежду, которая была на мне в ту ночь. В протоколе было зафиксировано, что я был одет в черную куртку, белую рубашку и у меня была двухнедельная щетина (что подтверждается крупноплановой фотографией, сделанной полицией в тот момент, когда я лежал на кушетке в Кайзеровской больнице). Многое из сказанного Гриером противоречило показаниям офицера Хинса.

Гриер сказал инспектору Мак-Коннеллу, что ехал на своем автобусе в западном направлении по Седьмой-стрит. По его словам, подъехав к перекрестку Седьмой-стрит и Уиллоу-авеню, как раз где шло строительство нового здания почты, он увидел две припаркованные патрульные машины, а рядом с ними двух полицейских и двух гражданских, стоявших на дороге. Гриеру показалось, что полицейские, скорее всего, выписывали гражданским штраф или проводили программную проверку. Поэтому водитель почти не задумался об этой сцене и поехал дальше, к месту, где заканчивался его маршрут. (Это утверждение противоречит показаниям Хинса, согласно которым второй пассажир [Мак-Кинни] оставался в «Фольксвагене» до тех пор, пока Хинса не ранили.) Потом, как продолжал рассказывать Гриер, он доехал до конца своего маршрута, развернулся и поехал обратно – в восточном направлении по Седьмой-стрит, при этом в автобус село три пассажира. В тот момент, когда он снова проезжал мимо патрульных машин, по его словам, Фрей и я шли по направлению к одной из машин, а офицер Хинс следовал за нами. (Хинс же сказал, что стоял позади машины Фрея, пока мы шли к другой машине, и не сопровождал нас.) Согласно показаниям Гриера, пока Фрей рядом со мной, я полез в куртку, вытащил пистолет и выстрелил в Хинса, который шел сзади. Хинс упал на землю. К этому моменту, сказал Гриер инспектору Мак-Коннеллу, он уже остановил автобус на расстоянии тридцати-сорока ярдов от нас. Потом мы начали с Фреем драться, и Гриер услышал второй выстрел. Водитель бросился к телефону в автобусе, чтобы позвонить в центральную диспетчерскую автопарка, а когда оглянулся назад, то увидел, как Фрей падает, я встаю над ним и стреляю в него, лежащего на спине, три-четыре раза. Потом, по словам Гриера, я повернулся и побежал на запад, а через несколько минут к месту перестрелки со всех сторон прибыла полиция и сбежались люди. Гриер сообщил инспектору Мак-Коннелу, что он не видел второго гражданского, когда ехал мимо нас обратно в восточном направлении. По словам Гриера, во время перестрелки «этого второго» нигде не было видно. (Хинс показал, что Мак-Кинни стоял у обочины, подняв руки вверх.)

Как только Гэрри и другие мои адвокаты ознакомились с письменной расшифровкой показаний водителя автобуса, а также получили от обвинения имя и адрес свидетеля 1 августа, они попытались связаться с Гриером. Он не появлялся на работе в течение следующих шести дней. Адвокаты снова и снова звонили ему домой, но не могли дозвониться. Каждый раз они слышали в трубке записанное сообщение, в котором говорилось, что номер не в порядке. Около дома Гриера постоянно дежурили. Но там никого не было. Невозможно было найти ни самого Гриера, ни членов его семьи. Гриер как в воздухе растворился. Ни один из адвокатов не видел Гриера в глаза до того, как этот человек вошел в зал суда 7 августа, чтобы свидетельствовать со стороны обвинения. В тот день, когда его имя было объявлено защите, Гриер был взят под охрану сотрудниками окружного прокурора. В условиях строгой секретности его поселили в отеле «Озеро Мерритт» в центре Окленда, что полностью обезопасило свидетеля от расспросов защиты. После того, как Гриер, наконец, объявился, у Чарльза Гэрри было всего лишь несколько часов, чтобы подготовить вопросы для перекрестного допроса свидетеля на основании показаний Гриера, предоставленных обвинением. Впрочем, у Гэрри было шесть дней для изучения показаний Гриера, данных им инспектору Мак-Коннеллу. И Гэрри хватило времени подготовиться для того, чтобы полностью дискредитировать показания Гриера, когда тот оказался в суде на месте для свидетелей. А все потому, что в суде, когда его допрашивал Дженсен, Гриер изменил многие моменты в своих показаниях. Невероятно, но факт.

Присяжные не были ознакомлены с письменной расшифровкой показаний Гриера, снятые с него под присягой инспектором Мак-Коннелом. Поэтому, когда 7 августа Дженсен предъявил суду Гриера в качестве свидетеля, присяжные впервые слушали рассказ Гриера о перестрелке. Прокурор провел допрос свидетеля очень ловко и сделал особенный упор на ту часть показаний, где речь шла о том, как я вытащил пистолет из-под рубашки, выстрелил в Хинса, а потом встал над Фреем и убил его, выстрелив в него три-четыре раза или больше. Когда Гриер подошел ко мне с целью подтвердить, что стрелял именно я и никто другой, присяжные, должно быть, поверили в мою вину, поскольку Гриер предстал перед ними спокойным и уверенным свидетелем.

Однако Дженсен допустил грубейшую ошибку. Он подумал, что не стоит больше беспокоиться о расхождениях в показаниях Гриера, данных им спустя полтора часа после перестрелки, и тех, которые прокурор вложил в его уста. Дженсен велел Гриеру сказать присяжным, что он находился на расстоянии меньше десяти футов от участников перестрелки, тогда как в сделанном под присягой заявлении инспектору Мак-Коннеллу Гриер сказал, что он был от нас в тридцати-сорока ярдах. В суде Гриер показал, что я полез за пистолетом под рубашку, тогда как сначала он сказал, что за пистолетом я полез в карман куртки или пальто. На суде Гриер заявил, что Фрей упал вперед, лицом к земле, а Мак-Коннелу он сказал, что Фрей упал на спину. В суде прозвучало, что фары автобуса освещали место перестрелки и Гриер мог хорошо видеть происходящее, но инспектору Гриер сказал, что затрудняется определить возраст стрелявшего, так как голова у него была опущена и Гриер «не мог хорошенько его рассмотреть». На суде, когда его допрашивал Дженсен, Гриер сказал, что я побежал по направлению к стройке, однако, когда его об это спрашивал Мак-Коннелл, Гриер ответил, что я побежал не к стройке, а к северу, по направлению к заправке.

Чарльзу Гэрри понадобилось три с половиной часа перекрестного допроса, чтобы подорвать доверие к Гриеру. В своих вопросах к свидетелю и в своем заключительном слове Гэрри показал, что между первой и второй версией показаний Гриера существует, по меньшей мере, пятнадцать противоречий. «Какое-то время, – сказал Гэрри присяжным под конец слушания, – я полагал, что мистер Гриер просто заблуждается. Я действительно так думал, причем довольно долго. Но теперь я пришел к выводу, что этот человек либо намеренно лжет, либо он психопат и на него нельзя полагаться, когда речь заходит о фактах. Что касается Хьюи Ньютона, то любой из этих вариантов для него смертелен».

Во время перекрестного допроса свидетеля Гэрри сначала указал на то, что не было абсолютно никакой необходимости брать Гриера под охрану. Несмотря на все энергичные возражения Дженсена, который то и дело вскакивал с места и называл вопросы Гэрри к свидетелю «неправомочными, не относящимися к делу и несущественными», Гэрри заставил Гриера признать, что никто из сотрудников окружного прокурора не удосужился ему объяснить причины, вследствие которых его взяли под охрану до суда. Кроме того, Гриер чувствовал себя в полной безопасности, ему никто не угрожал, и он не ощущал потребности в защите. Это было эффектное начало, поскольку присяжные получили возможность увидеть, что суд ведется безжалостным прокурором, который нарушил законное право адвокатов обвиняемого задать вопросы предполагаемому свидетелю.

Потом Гэрри продолжил мастерски развивать свою стратегию. Его целью было уличить Гриера в обмане. Гэрри заставил свидетеля повторить то же самое, что он рассказывал присяжным, когда вопросы ему задавало обвинение. Гэрри хотел, чтобы присяжные очень четко поняли, что происходит (присяжные все еще оставались в неведении насчет первых показаний Гриера инспектору Мак-Коннеллу). Когда Гриер закончил, Гэрри взялся за дело. Одно за другим он продемонстрировал расхождения в показаниях Гриера. Вот отрывок из перекрестного допроса Гриера защитой:

Гэрри: Во что был одет гражданский?

Гриер: Ну, сэр, на нем была темная куртка и светлая рубашка.

Гэрри: На самом деле, сэр, не был ли он – не был ли гражданский одет в темную рубашку и светлую желто-коричневую куртку?

Гриер: Нет, сэр.

Гэрри: Я хочу, чтобы вы подумали прежде, чем давать ответ на этот вопрос. Я собираюсь задать его повторно. Разве не верно, что человек, которого вы назвали гражданским, не был одет в темную, черную, рубашку и светлую желто-коричневую куртку?

(Молчание)…

Гэрри: Светлая желто-коричневая куртка?

Гриер: Нет, сэр. Она была темная.

Судья Фридман: Какой был ответ?

Гриер: Темная.

Судья Фридман: Что была темная?

Гриер: Верхняя одежда была темного цвета.

Гэрри: Какого роста был тот гражданский?

Гриер: Я смотрел из автобуса, сэр, под каким-то углом, так что я не могу сказать, сэр.

Гэрри: Разве тот гражданский не был ниже пяти футов ростом?

Гриер: Я не знаю, сэр.

Гэрри: Вы можете сказать, был ли гражданский крупного телосложения или худой, или еще какой-нибудь?

Гриер: Я не обратил на это внимания, Советник.

Гэрри: Мистер Гриер, вам известно, что вы находитесь под присягой?

Гриер: Да, сэр, мне известно.

Дженсен: Возражения, Ваша честь. Вопрос имеет косвенное значение.

Гэрри: Мистер Гриер, вы давали показания инспектору Мак-Коннеллу 28 октября 1967 года в 6.30 утра?

Гриер: Совершенно верно, сэр.

Гэрри: И в это время разве вы не сказали инспектору Мак-Коннеллу, что тот человек был ниже пяти футов?

Гриер: Я мог, пожалуй, сэр.

Гэрри: Так вы сказали это или нет?

Гриер: Я не помню, чтобы делал какое-то особое заявление, сэр, что касается этого факта, сэр.

На этом слушание было прервано и перенесено на следующий день. На следующее утро, это было в четверг, 8 августа, в отсутствие жюри присяжных, Гэрри выступил в суде с двумя ходатайствами, предметом которых стали нарушения закона в ходе судебного разбирательства. Первое ходатайство было связано с фактом сокрытия от защиты свидетеля. «Вчера мы впервые узнали о том, – сказал Гэрри судье Фридману, – что сразу после предъявления нам списка свидетелей обвинение упрятало этого человека [Гриера] и скрывало его неизвестно где под предлогом защиты. Его отправили в отель «Мерритт», и мы не знали об этом вплоть до появления этого свидетеля вчера в зале суда. Наше ходатайство построено на том факте, что обвинение приложило все силы, чтобы помешать защите реализовать свое право и выполнить свои обязательство и свой долг, связанные с подготовкой и представлением такого серьезного дела, каким является данный случай. Я чувствую себя так, будто я хромой, я связан по рукам и ногам. И я обращаюсь к суду за помощью».

Дженсен тут же ответил, что, если бы Гэрри хотел побеседовать с любым свидетелем обвинения, то ему следовало бы прийти в офис окружного прокурора на следующий же день после ознакомления со списком свидетелей обвинения и поговорить с этим свидетелем прямо там.

На что Гэрри ответил: «У меня есть право видеться со свидетелями тогда, когда я сам этого хочу, и на моих условиях… Я потратил не один час, для того чтобы выяснить местонахождение этого человека, а все это время он жил в режиме секретности». После чего мой адвокат перешел к представлению второго ходатайства:

«Причиной моего второго ходатайства послужила атмосфера, создавшаяся в здании суда. Я вынужден обратить внимание суда на следующее. Дело в том, что здание суда, начиная с входа, наводнено и окружено помощниками шерифа Аламедского округа и прочими полицейскими агентами, чье присутствие приводит людей в замешательство и является оскорбительным. На мой взгляд, присутствие полиции оказывает непосредственное давление и воздействие на жюри присяжных.

С учетом обстоятельств нашего дела я вынужден призвать суд обратить внимание на то, что мы не можем быть уверены в том, что мы добьемся справедливого судебного разбирательства в таких условиях, когда присяжные заходят в суд, а помощники шерифа спрашивают их имя и цель пребывания в здании суда, и все в таком духе. По той же самой причине я возобновляю ходатайство о нарушениях закона в ходе судебного разбирательства».

Судья Фридман: Ходатайство отклонено. Пригласите присяжных.

После этого присяжные вернулись на свои места, и Гэрри продолжил перекрестный допрос Генри Гриера.

Гэрри: Мистер Гриер, разве вы сначала не увидели этого полицейского и этого гражданского, как вы и сказали, стоявшими рядом друг с другом, когда ваш автобус находился, по крайней мере, на расстоянии тридцати-тридцати пяти ярдов от места событий?

Гриер: Нет, сэр.

Гэрри (зачитывает расшифровку записи показаний Гриера): «…И потом я заметил, когда подошел, увидел полицейского, идущего с каким-то парнем ко второй патрульной машине, и этот парень был невысокого роста, коротышка какой-то. Он – как раз тогда, когда я подъехал на тридцать, тридцать или сорок ярдов, я заметил, что мужчина начинает лезть в свою куртку…»

Гэрри: Вы дали такой ответ инспектору Мак-Коннеллу в то утро, не так ли, сэр?

Гриер: Да, сэр.

Гэрри: Мистер Гриер, этот человек был ниже пяти футов, не так ли? Могли бы вы ответить на этот вопрос однозначно – либо «да», либо «нет"…

Гриер: Я не знаю, Советник.

Гэрри (зачитывает отрывок из расшифровки):

«Вопрос: И какого роста, как вы думаете, он был?

Ответ: Не выше пяти футов.

Вопрос: Очень невысок?

Ответ: Очень невысок».

Гэрри: Вы так сказали тогда, разве нет?

Гриер: Да, сказал.

Гэрри: Мистер Гриер, какой вес был у этого человека?

Гриер: Я не знаю.

Гэрри: Как по-вашему?

Гриер: Я не знаю, Советник.

Гэрри (зачитывает расшифровку):

«Вопрос: Примерно сколько он весил, как вы считаете?

Ответ: Ну, 125».

Гэрри: Такой ответ вы дали на вопрос?

Гриер: Такое могло быть, Советник.

Гэрри: Был ли этот парень, этот мужчина, которого вы видели в то утро, был ли этот парень крепким или худым, или среднего телосложения, или каким он был?

Гриер: Среднего телосложения, я бы сказал.

Гэрри: На самом деле, человек, которого вы описывали, был коротышкой, не так ли?

Гриер: Да не был он таким, сэр.

Гэрри (цитирует расшифровку):

«Вопрос: Он был крупный, здоровый?

Ответ: Нет.

Вопрос: Стройный?

Ответ: Его можно было бы назвать допустим, коротышкой».

Гэрри: Разве не так вы сказали?

Гриер: Такое могло быть, Советник.

Гэрри: Именно так вы сказали, сэр?

Гриер: Возможно, и так. Я мог это сказать, да, сэр.

Гэрри: Мне нужен более точный ответ. Именно это вы сказали, сэр?

Гриер: Как я уже говорил, Советник, без всякой ошибки, я мог так сказать.

Гэрри: Это была правда, не так ли, сэр?

Гриер: Правда, сэр.

После этого, пока Дженсен просил занести в протокол свое неодобрение, Гэрри в полном объеме зачитывал присяжным расшифровку записи показаний Гриера, данных инспектору Мак-Коннеллу. В сознание присяжных не могло не закрасться какое-то подозрение насчет главного свидетеля обвинения, а, может быть, они даже почувствовали, что здесь дурно пахнет.

Самое драматическое и одно из самых существенных опровержений, касавшихся показаний Гриера, Чарльз Гэрри сделал в заключительном слове от лица защиты. Адвокат подошел к столу, на котором были разложены все вещественные доказательства по делу, и взял черную кожаную куртку, которая была на мне 28 октября. Потом он взял револьвер тридцать восьмого калибра, принадлежавший Хинсу, и направился к скамье присяжных. Гэрри остановился перед присяжными и зачитал первоначальные показания Гриера, где говорилось, что я полез в карман моей куртки или пальто и вытащил оттуда пистолет. Гэрри сказал, что пистолет, который, как утверждало обвинение, я прятал, – пистолет тридцать восьмого калибра, не мог быть значительно меньше, чем револьвер Хинса, и с этими словами адвокат положил пистолет в карман куртки. Пистолет сразу же из кармана вывалился. Гэрри положил его в другой карман, но пистолет и там не удержался. Адвокат предпринял еще несколько попыток запихивания пистолета в карман куртки, однако он неизменно вываливался оттуда, потому что карман был слишком мал для такого оружия. Гэрри вновь напомнил присяжным показания Гриера. «И если это не дьявольская ложь, – сказал Гэрри, – тогда я вообще не знаю, что такое ложь. Именно поэтому он переложил пистолет из своего пальто под рубашку. Можно ли исправить дело еще более элегантным образом? Попробуйте. Это небольшой карман, где-то три с половиной дюйма глубиной. Поэтому его показания изменились. И обвинение знало об этих изменениях и потворствовало им. Чтобы добиться обвинительного приговора».