Текст книги "Над тёмной площадью"

Автор книги: Хью Уолпол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Имеете? Да неужели? – сказал Пенджли, улыбаясь, как ему самому, наверное, казалось, очень приятной улыбкой. – Вопрос в самую точку.

Осмунд, Буллер и Хенч одновременно дернулись, – видимо, это было уже выше их сил. Буллер сказал:

– При чем тут какой-то вопрос? Вы нас просили собраться, ну а дальше?

– Верно, просил, – согласился Пенджли, – но сначала я хотел бы узнать побольше обо всех вас. Понимаете, столько времени прошло с тех пор, как мы расстались. Мне известно, что вы все неплохо устроились, да? Во всяком случае мне так сообщали.

Мы молчали.

Пенджли начал слегка раздражаться:

– Что, разве не так? Взять хотя бы Осмунда с его женушкой. Ишь какая новая, чудесная квартирка. А долго ли ему придется жить в ней? А ваше последнее служебное место – вы ведь были секретарем у господина Эдварда Хоскинса, верно я говорю? И вдруг кто-то что-то господину Хоскинсу на вас капнул, – было такое, да? А ты, Чарли Буллер, у тебя ведь тоже дела не блестящие последнее время, правильно я говорю?

Опять вступил Осмунд:

– Хватит об этом. Если у вас действительно есть какой-то план, пора его нам изложить, в противном же случае…

– Ну-ну, что в противном случае? – живо поинтересовался Пенджли.

– В противном случае мы зря теряем время.

– Отнюдь нет, – сказал Пенджли, – вы все не так поняли. Я хочу, чтобы вы, ребятки, вникли в то, что я говорю: в моей власти разделаться с вами, как мне будет угодно, так сказать. Положим, все у вас хорошо, вы где-то уютненько поселились, неплохо зажили, а тут как раз я, и конец вашей хорошей жизни, если я этого захочу. Не потому, что я против вас что-то имею или затаил зло. Я ни против кого зла не держу. Нет, не держу. Но я не желаю, чтобы вы, все четверо или каждый в отдельности, подумали, что вы делаете мне большое одолжение, соглашаясь принять участие в моей маленькой затее. Все как раз наоборот. Да будет вам известно, это я делаю вам одолжение.

Осмунд вскочил. Был момент, когда я не знал, что он дальше предпримет. Он рванулся так внезапно и, встав во весь рост, показался таким огромным, что Пенджли вжался в кресло и, словно защищаясь, поднял руку, но тут же попытался скрыть испуг, нервно рассмеявшись. Осмунд подошел к окну. Резким движением раздвинул шторы, чуть не оборвав их. За окнами нам было видно подсвеченное огнями сумеречное небо, а над камином заплясал, как пьяный, зайчик, отражение мигающей уличной рекламы.

Осмунд отвернулся от окна и стоял теперь к нему спиной, лицом к нам.

– Хорошо, – тихо сказал он, – вы нам делаете одолжение. Мы ценим ваше великодушие. Мы сломлены, повержены, мы у ваших ног, Пенджли. Ну и что вы с нами сделаете?

Пенджли сверкнул глазами:

– А, так вы дурите меня. Вы на самом деле со мной не согласны. Все равно, как я понимаю, положение у вас отчаянное, и всем вам некуда деваться, разве что войти со мной в долю в этой разумной затее, то есть если она и впрямь покажется вам разумной.

– Да, если она покажется нам разумной, – повторил за ним Осмунд.

– Она очень даже разумная, вот посмотрите, – снова возликовал Пенджли. Подавшись вперед, чтобы мы его лучше слышали, он доверительно стал нам нашептывать: – Вот какое дело: на свете куча дурачков, которые как-то не так себя ведут, или влюбляются в кого им не следует, или когда-нибудь влипли в историю и хотят это забыть. Вам это знакомо, кой-какой опыт у вас уже есть…

(Он говорил и говорил, а мне в это время грезилось залитое огнями пространство площади и отовсюду, из всех углов и закоулков вокруг нее, выглядывали глаза – сотни, сотни глаз, горящие гневом, полные отчаяния и страха…)

– …Если человек, к примеру, совершил ошибку, он не должен роптать, если ему приходится за нее расплачиваться, правильно я говорю? Да вы не поверите, если я расскажу, на что иногда бывают способны люди, на какие мерзости и подлости. И почему это должно им сходить с рук, а остальные люди должны из-за них страдать? Вот, к примеру, вы трое. Ну ошиблись немножко, и за это вам пришлось отсидеть целых два года в тюрьме. Разве вам не обидно, что другие пляшут, пьют вино, развлекаются с женщинами, песенки поют, безобразничают и чего только не выделывают и все им прощается… Теперь мы подходим к главному… – предупредил он.

– Теперь мы подходим к главному… – повторил за ним Осмунд.

– Да, теперь и вы подходите к главному, Осмунд, если пожелаете к нам присоединиться. Понимаете ли, – с каждым словом его тон делался все доверительней и доверительней, а сам он становился все более уверенным в себе и в нас, – кого мне не хватает для моего дела, так это джентльменов. Настоящих, стопроцентных джентльменов, которые глядят как надо, разговаривают как надо, за столом едят как надо и за женщинами ухаживают как надо. Вот вы, Осмунд, настоящий джентльмен, и Ган тоже. Вы себе не представляете, какие преимущества у джентльмена по сравнению с обыкновенными людьми, особенно когда дело касается женского пола. Я буду вам отстегивать вполне приличную долю прибыли, если вы будете вести честную игру, а навар будет недурной, это я вам точно говорю.

Буллер безмолвно посасывал свою невидимую соломинку. Хенч приподнялся было в кресле, будто хотел что-то сказать, но опять сел.

Осмунд кивнул.

– Понимаю, – сказал он. – В обществе это называют шантажом.

Пенджли пожал своими острыми плечиками:

– По моему мнению, это глупое слово. А что, по-вашему, не шантаж, если хорошенько задуматься? Если кто-то, к примеру, дарит что-то подружке, чтобы она не разболтала тайну и тому подобное, ну понимаете, что я имею в виду… У каждого есть свой маленький секрет, и если бы доброжелатели не позаботились, то что бы с этим непутевым стало? А я вам скажу, Осмунд, что это грандиознейшая игра, какую только знает мир. Никакая другая игра не идет с ней в сравнение, до того она азартная и захватывающая. Никогда не известно, как ляжет карта в следующий момент. А вы бы поглядели, как эти отродья человеческие «раскалываются»! У меня есть на крючке одна дамочка… – Он вдруг замолк. – Нет, не буду, а то ляпну лишнее. Но если вы, все четверо, войдете в дело, вы заживете припеваючи. Руководить вами буду я. В настоящее время у меня есть небольшая кучка подопечных, и они не внакладе… Ну, что скажете?

Буллер потянулся всем телом и зевнул.

– Звучит весьма привлекательно, – заметил он, – но это надо быть особо ушлыми, не иначе.

– Само собой разумеется, – продолжал Пенджли, оглядывая каждого из нас поочередно с видом дрессировщика, оценивающего возможности своих зверушек, – вам придется выполнять то, что от вас потребуется.

Как раз в тот момент, скосив глазами в сторону Осмунда, я уловил какое-то особенное выражение на его лице, заставившее меня вдруг испугаться. Во мне поднялась волна чудовищного отвращения и презрения к Пенджли; к этому странным образом примешивалась толика жалости.

Я понял: Пенджли не шутил. Он знал, что предлагал. Но теперь я понял и другое: у моих друзей действительно не было никакого изначального плана, как с ним поступить. Возможно, им представилось, что он, устыдившись, явится к ним с повинной, а в ответ они просто выскажут ему все свое бесконечное презрение, и дело с концом. Но чего они никак не ожидали, так это его наглого, покровительственного тона, его уверенности в том, что бывшие приятели с готовностью согласятся участвовать в его гнуснейшей игре на слабостях человеческих, задуманной им с таким размахом. Уверен – именно его безграничная убежденность в том, что все мы с радостью ухватимся за его подлый план, и стала для нас той последней каплей, которая переполнила наше терпение. Это было кульминацией. Выхода не было. К тому, что произошло, нас вынудила, если хотите знать, вся обстановка вокруг, не только сам Пенджли. Свою роль сыграли даже миниатюры из слоновой кости, украшавшие секретер, серебряные канделябры, мерцающий свет за окнами гостиной.

Я уловил тот самый момент, когда видимость спокойствия в Осмунде сменилась неистовым гневом. Его приступы ярости всегда накатывали на него неожиданно, – так смерч, возникший в горах, внезапно налетает на тихие воды озера. Пожалуй, из всех людей, известных мне, только он обладал этим свойством – в один миг настолько меняться, что производил впечатление человека, в которого вселился бес; бес, не дьявол, дух зла и порока, а бес буйного нрава, мгновенно налетающий и так же быстро исчезающий.

К моему удивлению, Пенджли не заметил этой перемены в нем – поначалу не заметил. Он с прежней уверенностью продолжал развивать свою тему:

– Игра стоит свеч, нечего и сомневаться. Просто потрясающе, какой барыш можно урвать, если как следует взять их за горло. Только в редких случаях они пытаются отделаться от нас, но и тут есть много разных способов до них добраться… Конечно, потребуется небольшая выучка, но, я думаю, со временем у вас все получится само собой. Для некоторых это становится вроде как второй натурой. Не удивлюсь, если это здорово привьется, например, к вам, Ган! Увидите, из вас выйдет искуснейший…

Пенджли умолк, смущенный нашим молчанием. Он почуял, что в настроении присутствующих что-то изменилось. Мы в упор смотрели на него. Внезапно в нем шевельнулось подозрение, что он, возможно, слишком далеко зашел. Пара стаканов виски развязала ему язык, он увлекся. Пенджли всем телом вжался в кресло. Я про себя отметил, что тут, как я и ожидал, сработали законы мелодрамы. Он весь напрягся, как зверь, изготовившийся к прыжку.

Тишину нарушил голос Осмунда, глубокий, низкий, дрожащий от гнева:

– Ах ты, грязный, мерзкий ублюдок!

Я услышал, как, словно захлебнувшись, ахнул Хенч. Но реакция Пенджли была мгновенной. Он уже сообразил, что мы все притворялись, что он был в окружении врагов и выставил себя дураком, так глупо обнажив свою суть.

Боже! Как же он нас ненавидел в ту минуту! Он приподнялся в кресле, вцепившись своими клешневидными руками в подлокотники.

– Вы вздумали разыграть меня, не так ли? – проговорил он. – Вы решили обвести меня вокруг пальца? Да разве я вам по зубам? Умники нашлись! Я не дурак, чтобы являться сюда, не обеспечив тылы, и не мечтайте об этом. Случись что со мной – вам не уйти от ответа. Никому из вас, учите. Я-то думал, с вас и так было достаточно тюряги…

– А если, – прохрипел Осмунд, – нам безразлично, какие могут быть последствия?

Он вышел вперед и, стоя перед Пенджли, устремил на него мрачный взор, словно собирался прочесть над ним заключительный приговор.

– Поймите нас, Пенджли, это вовсе не акт возмездия с нашей стороны. В этом смысле вы были правы. Мы затеяли нечестное дело, и мы за него поплатились; я бы сказал, мы понесли справедливое наказание. Дело ведь не в этом. Вы язва, которая мешает нашему обществу, позорит его, отравляет его… Вы вредны для него, для вас нет ничего святого. Любое ваше прикосновение к судьбам человеческим приносит несчастье и ущерб. Ваши слова лишь подтверждение того, о чем я веду речь. Вам нет никаких оправданий, никаких. Таков наш вердикт. Мы выслушали вас до конца. Слово за нами. Вы осуждены на смерть.

Пенджли жадными глазами пожирал дверь. Теперь он осознал грозившую ему опасность.

– Заткни свой рот, – взвизгнул он и, вскочив с кресла, хотел кинуться через комнату к двери.

Дальше все произошло очень быстро. На его пути встал Буллер, но Пенджли даже не успел до него добежать. Осмунд был начеку. Я видел, как он выпрямился, расправил плечи и схватил Пенджли за горло. Тот стал отбиваться. Кресло опрокинулось. Пенджли повис в воздухе, судорожно дрыгая скрюченными, как у паука, ножками и махая сухонькими ручками. Он боролся за жизнь. Могучие руки Осмунда сомкнулись вокруг его шеи. Из горла Пенджли вырвался сдавленный, жалкий звук, похожий на крысиный писк. На какую-то секунду ему удалось освободиться, и он издал предсмертный крик, полный настоящего животного ужаса.

Раскачав Пенджли в воздухе, как куклу, Осмунд швырнул его на пол. Голова Пенджли стукнулась о стол. Послышался стон, тело задергалось в конвульсиях.

Буллер только и вымолвил:

– Бог мой, да вы же его прикончили.

Обмякнув в кресле, Хенч принялся тихонечко хныкать, как малое дитя.

Глава 7
Необычайные приключения мертвеца

Откуда-то издалека до меня доносилось хныканье Хенча. Этому не было конца; он скулил, временами всхлипывая, или вдруг начинал судорожно ловить ртом воздух, когда от рыданий перехватывало дыхание. За исключением этих звуков, в комнате стояла гробовая тишина; казалось, она продолжается бесконечно.

Труп Пенджли бесформенной кучей лежал на полу. Одна нога была вывернута, и между задравшейся штаниной брюк и рваным носком виднелась голая лодыжка – бледная, в каких-то пятнах. Голова его упиралась в грудь.

Наконец Осмунд наклонился, поднял тело и положил его на диван, лицом к стене. Но когда он его укладывал, я успел мельком увидеть лицо Пенджли. Оно было бледное, грязное, небритое, с высунутым языком. В ту секунду во мне возникло убеждение, которое в дальнейшем, по мере того как тем вечером развивались события, даже окрепло, а именно что Пенджли исчез, что он сбежал от нас, когда Осмунд приложил его головой об стол, и теперь он, кривляясь, строил нам глумливые рожи из темных углов. И если, по-вашему, я говорю о трупе Пенджли без приличествующей случаю скорби, то вы должны запомнить: это оттого, что во мне постоянно жило вот такое весьма твердое убеждение. Насколько мне не изменяет память, у меня было смешанное чувство к его мертвому телу. С одной стороны, я был рад за него, а с другой стороны – я его жалел. Рад, потому что оно наконец-то освободилось от своей отвратительной душонки, а жалел – потому что оно стало теперь таким беспомощным, никудышным.

Осмунд, склонившись над трупом, пошарил рукой у него слева под пиджаком.

– Да, Пенджли умер, – сказал он.

Чарли Буллер, ни на минуту не терявший присутствия духа, подтвердил это кивком головы:

– И поделом ему, грязному скоту!.. Кстати, а что мы будем с ним делать?

Осмунд стоял, широко расставив ноги, у окна и смотрел на площадь. Он тихо заговорил, словно про себя:

– Я же не хотел. Опять мой проклятый характер. Он, видите ли, считал само собой разумеющимся, что мы такие же, как он. Это была его вечная ошибка. Но и наша ошибка в какой-то степени, да, тут и наша вина… Все мой проклятый характер.

Буллер перебил его:

– Будет вам. Какая разница, кто виноват. Мы все влипли, и надо решать, что с ним делать. Нельзя же оставлять его здесь на ночь.

Мы молчали.

Буллер продолжал:

– Кто-нибудь может за ним явиться. Вряд ли он решился к нам пойти, довериться нам, не предупредив об этом своих дружков. Может, от него мы и отделались, но от его шайки пока что нет.

Неожиданно встрепенулся Хенч. Вскочив с кресла, он начал несуразно размахивать руками и кричать.

– Вам от него не отделаться! Ни за что не отделаться! – причитал он тоненьким, пронзительным голоском, похожим на вой дудочки. – Вы не избавитесь от него, убив его! Вы убили его, и не будет вам от него избавления! Неужели вы не понимаете? Боже мой, неужели вам это непонятно?.. Я хочу сказать, он вовсе не мертвый, теперь-то он уже никогда не умрет! Никогда, никогда!

Судя по всему, он собирался еще долго испускать вопли и, чего доброго, наделал бы каких-нибудь глупостей. Надо было положить этому конец. Я подошел к нему и, обхватив за мягкие плечи, силой усадил его обратно в кресло.

– Послушайте, Хенч, если вы не будете прилично себя вести, нам придется вас оглушить, ударив чем-нибудь по голове, чтобы вы умолкли. Совсем ни к чему, чтобы сюда сбежалась вся площадь, – припугнул я его, а затем велел Буллеру дать ему виски, что тот и сделал. Выпив, Хенч закрыл лицо руками и отвернулся от нас. Тело его сотрясалось от рыданий.

Помнится, меня охватило то же нетерпение, что и Чарли Буллера. Мне захотелось немедленно принимать срочные меры, действовать. Я не мог видеть эту безжизненную груду костей, лежавшую там, будто спящий человек, с голым куском мертвой плоти, высовывавшимся из-под задранной штанины. Вся комната казалась мне замаранной и гадкой, оттого что эта груда все еще находилась там. Думаю, я тогда испытывал ощущение, знакомое многим убийцам: мне представлялось, что стоит только у брать труп с глаз долой, и все будет замечательно.

Меня раздражало бездействие Осмунда. Он продолжал просто так, неподвижно стоять, глядя в окно, очевидно погруженный в свои мысли. Я потряс его за плечо:

– Слушайте, Осмунд, Буллер прав. Надо что-то с этим делать. Выбор таков: или вы немедленно должны позвонить в полицию и сообщить им о случившемся, или мы должны куда-то это деть, и притом срочно.

Буллер возмущенно возразил:

– Позвонить в полицию? А потом болтаться на веревке из-за этого гада? Нет, спасибо. Я сам этим займусь. У меня за углом машина. Я отвезу его в машине и сброшу в реку, за Дирком. Там его не найдут еще пару дней, а когда найдут, его уже нельзя будет опознать.

Почему-то напоминание о внешнем мире заставило меня поежиться. Я понятия не имел, кто такой Дирк или что это такое, но вдруг мысленно очутился в безмолвном мире пантомимы, изображавшей сюжеты из детективных романов, где, водя друг друга за нос, на математически выстроенной конструкции из алгебраических формул суетятся и толкаются, как куклы в театральном представлении, полицейские, репортеры и наркоманы.

– Как вы собираетесь дотащить его до машины в это время, когда кругом полно народу? – спросил я.

– Кто-то должен будет мне помочь. На лестнице темно. Мы его подхватим с двух сторон и будем волочить как мертвецки пьяного. Главное – засунуть его в машину, а там я один разберусь.

Осмунд кивнул:

– Делайте что хотите. Какое это имеет теперь значение? По крайней мере для меня. Я попался, мне конец. – И прибавил почти шепотом, будто про себя: – Да, все-таки он меня изловил. – Знакомым жестом вскинув голову, он внезапно перешел на деловой тон: – Однако я не хочу, чтобы мерзость, которую я тут устроил, испортила вам жизнь. Это только мое дело. Я сам справлюсь.

– Нет, не справитесь, – резко сказал Буллер. – Во всяком случае не с этой ношей. При вашем росте и всем прочем вы сразу привлечете к себе внимание. Мы вдвоем с Ганом сладим. Чего тут трудного? Надвинем ему шляпу на глаза, укутаем в плащ. Никакого риска вообще…

Вдруг он замолк и тихонько ахнул. Его привлек какой-то звук. Мы все его услышали. Кто-то открывал входную дверь.

И тут произошла уму непостижимая вещь: в тот момент, когда мы все застыли в оцепенении, ожидая, что будет, и даже Хенч прекратил сотрясаться от плача, мертвец неожиданно перевалился на спину и одна нога его свесилась с дивана, словно и он услыхал, как открывается дверь. Он лежал теперь лицом вверх, выкатив глаза, изо рта высовывался язык, голова под неестественным углом была вызывающе повернута к нам. Мы ждали. В прихожей послышались шаги. Осмунд посмотрел на меня.

– Хелен! – сказал он. – Ключ есть только у нее.

Я пошел ей навстречу, как будто подчиняясь его приказу. Сейчас, возвращаясь к прошлому, я склонен думать, что в то мгновение мне в голову пришла такая мысль: а ведь я единственный человек во всем мире, кто может встать между ней и мертвым телом Пенджли. Надо было во что бы то ни стало оградить ее от всего этого…

И вот я уже в маленькой прихожей. Она освещалась электрическим светом (эстетические причуды Осмунда, по-видимому, не распространялись на вешалку для пальто и подставку для зонтов). У входной двери на пороге, глядя прямо перед собой, стояла Хелен и стаскивала перчатки. Конечно, все на свете можно объяснять электричеством, но не надо говорить мне, что взоры, которые мы устремили друг на друга, такие ищущие, настолько проникающие в самую душу, что обоим сразу стала ясна наша внутренняя, неразрывная связь, превосходящая любую физическую близость, – что эти наши взоры были подобны электрическому разряду, пробежавшему между нами, – это чушь!

В тот жуткий момент, когда меня мутило и все плыло перед глазами от пережитого потрясения, я с еще большей ясностью и пониманием увидел Хелен, явственнее разглядел несравненную красоту души и благородство ее сердца, чем когда бы то ни было до этого – наяву или в своих романтических грезах о ней. А я мечтал о ней часто, очень часто! Позже мы признавались друг другу, что именно тот долгий взгляд, выразивший все наши чувства, когда мы посмотрели в глаза друг другу, скрепил наши сердца.

Она только и произнесла:

– О Дик, я так рада, что вы здесь… Я надеялась на это.

В ее приветствии прозвучали иронические нотки – так было всегда, даже когда она обращалась к самым любимым для нее существам. Это была скорее самоирония, основанная на убеждении, что и сама жизнь, и место, которое она, Хелен, занимала в ней, в какой-то степени абсурдны.

– Что привело вас обратно сюда? Так быстро кончился ужин?

Невозможно описать, до чего странной мне показалась тишина, воцарившаяся в комнатах. Напрягая слух, я изо всех сил пытался уловить хоть какой-нибудь звук оттуда.

– Видите ли… – Она с улыбкой посмотрела на меня. Я улыбнулся ей в ответ. – Неожиданно явился молодой человек моей подруги, разумеется без всякого предупреждения. Они просили меня остаться, но я слишком тактична. Они предложили втроем пойти в ресторан. Терпеть не могу рестораны. Ну и вот… Я очень давно не видела вас, Дик, и вы так сдержанны со мной. Я могла бы вас больше никогда не увидеть. Я думала, что вы с Джоном пошли куда-нибудь поужинать, и решила выпить здесь без вас чашку чая и подождать – вдруг он привел бы вас назад.

Говоря это, она все время прислушивалась. Я понял, что тишина подействовала и на нее. Она сняла шляпку, посмотрела на себя в зеркало, поправила волосы и сделала шаг по направлению к спальне. Я не пошевельнулся.

– А где же Джон? Почему вы с ним никуда не пошли? Уже четверть девятого.

– Пришел кое-кто из приятелей, – ответил я. – Его задержали.

– Кое-кто из приятелей? И кто же?

– Чарли Буллер. Мистер Хенч.

Она кивнула:

– Я так и знала, что он пытался от меня отделаться. Но я не такая дура… – Она смолкла. Мы оба услышали, как Хенч начал выкрикивать что-то жалобным, писклявым голоском.

– Дик, в чем дело? Что там происходит? Что там?

– Произошла небольшая ссора, – признался я. – Это все Хенч. Он стал такой странный, с тех пор как умерла его жена. Никогда не видел столь резкой перемены в человеке. Но это пустяки. Буллер и Осмунд знают, как успокоить его, все будет в порядке.

Она заговорила мягче:

– Бедный Хенч! Я сочувствую ему больше, чем всем остальным. Вы пришли сюда вместе с ними?

– Нет. Я тут совершенно случайно.

– Пойдите скажите Джону, что вы меня отведете куда-нибудь посидеть на часок. Ведь мы не виделись целую вечность. Мне надо задать вам тысячу вопросов. Джон не будет возражать. Он может позже к нам присоединиться.

Она улыбнулась. Ее глаза сияли, но я еще не смел связывать это с моим появлением. Она было сделала шаг к спальне, но тут же отпрянула назад и, пошатнувшись, схватилась за ручку двери, чтобы не упасть.

– Пенджли!

Я проследил за ее взглядом и увидел, что она смотрит на шляпу и пальто Пенджли, оставленные на вешалке. Сочетание того и другого вместе никого не могло обмануть. Сам я, по прошествии стольких лет, увидев их, ни за что не обознался бы. Не сомневаюсь, во всем городе нашлись бы сотни и сотни несчастных смертных, для кого один вид этих предметов, того самого плаща и той самой шляпы, явился бы страшным напоминанием об их позоре и страданиях.

Я кивнул:

– Да, он был здесь. Его больше нет.

– Больше нет?.. Вы, наверное, что-то скрываете? Что-то случилось? Не верю, что его больше здесь нет, этого негодяя…

Она не договорила, потому что открылась дверь и к нам вышел Осмунд.

Хелен подошла к нему вплотную и, глядя ему в лицо, спросила:

– Что тут происходит? Дик что-то замалчивает. Здесь был Пенджли. Что дальше?

Осмунд кивнул:

– Да, он здесь был. Но его уже нет.

– Не верю. Он все еще здесь. Его пальто и шляпа на вешалке.

Отстранив его, Хелен направилась в комнату.

На пороге она остановилась. Пламя одной из свечей бешено трепетало, словно соревнуясь в пляске с мерцающими в небе огнями рекламы, отражавшимися на стене. Пенджли лежал, вытянувшись, на диване, его лицо было закрыто носовым платком.

– Он же мертвый, – произнесла Хелен.

– Да, – сказал Осмунд, – я убил его.

Ее чуть качнуло. Она на секунду поднесла руку к глазам, точно закрываясь от ужаснувшего ее зрелища, а затем как-то очень, очень странно посмотрела на своего мужа. Ее взгляд выражал ужас. Повернувшись, она обвела всех нас глазами, после чего, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Осмунд последовал за ней, закрыв за собой дверь.

Буллер помотал головой.

– Нехорошо! – сказал он. – Очень нехорошо! Вы что, не могли помешать ей войти сюда? Это испортило все дело. И так было из рук вон плохо, а теперь совсем погано, дальше некуда.

Оглянувшись, он поглядел на Хенча и понял, что от того ждать нечего. Хенч сидел, тупо глядя перед собой, беспомощно свесив руки.

Буллер обратился ко мне:

– Понимаете, Ган, вы единственный, от кого может быть хоть какая-то польза. Вам не повезло, что и говорить, вы тут совсем ни при чем. Вам не нужно было в это вмешиваться. А теперь придется нам с вами его отсюда вынести. Осмунд немного не в себе, а от Хенча никакого толку. Надо действовать.

Где-то в квартире часы пробили половину.

– Половина девятого. Вы поможете мне?

Его просьба ко мне, столь решительно высказанная, прозвучала в тот момент, когда я всеми мыслями был с Хелен, представлял себе ее там, за дверью, вместе с Осмундом; и как же я желал быть рядом с ней, и как же я страдал…

Но тревога в его голосе заставила меня без колебаний прийти к нему на выручку. Я встряхнулся, чтобы настроить свои нервы, мысли, все силы своей души на другой лад.

– Да, я вам помогу, – ответил я.

– Тут и делать-то нечего, только запихнем его в машину. Ничего приятного, но деваться некуда, надо, и все. Погодите, я схожу за его пальто и шляпой.

Приоткрыв дверь, он выглянул в прихожую, выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь.

Пока Буллер говорил со мной, я стоял у окна. Едва он вышел, Хенч вскочил, подбежал ко мне и, положив дрожавшую руку мне на плечо, забормотал:

– Не ходите с ним. Не ходите, Ган. Вы тут ни при чем. Нам все равно от него не освободиться. Не видите, вон он там, снаружи, караулит нас на лестнице. А этот, который здесь, вовсе не он. Мы должны всем это открыть. Только так мы очистимся.

Было очевидно, что он на грани дикой, безудержной истерики. Я почувствовал непонятную нежность к нему. Странно, но это так: в те минуты меня переполняло чувство любви и сострадания ко всему миру, как будто то, что здесь произошло, касалось всех человеческих существ без исключения и, более того, означало крутую перемену в их судьбах.

Я обнял его:

– Погодите минутку, Хенч. Успокойтесь, возьмите себя в руки. Запомните: Пенджли был таким отпетым негодяем и законченным прохвостом, какого свет не видывал. Хуже его не бывает. Он был шантажист и вымогатель, и нет ничего грязнее, чем это занятие. Он искалечил жизнь сотням и сотням мужчин и женщин, уничтожил их, затравил. Он никого не щадил, никого не жалел, чувство сострадания было ему чуждо. Он хотел, чтобы и мы испоганились, стали такими, как он. Он, и только он виноват в смерти вашей жены.

Но Хенч прервал меня:

– Она не захотела бы его убивать. Она не желала никому зла. Даже такому плохому человеку, как он, она не стала бы причинять вреда. Но ведь это правда – мы его не убили. Он теперь еще хуже, чем живой, он теперь постоянно будет с нами, ни за что не отстанет от нас, это навсегда… О Боже, Боже, и зачем я только сюда пришел…

Наконец появился Буллер с плащом и шляпой Пенджли. При виде этих предметов я мгновенно собрался и приготовился к решительным действиям.

– Извиняюсь, вышла проволочка, – шепотом доложил Буллер (мы все разговаривали шепотом). – Выглянул на площадку, чтобы посмотреть, есть ли кто на лестнице. Никого, путь свободен.

– Осмунд там? – спросил я.

– Нет. Они в спальне. Понимаете, мне хочется убраться отсюда, пока он не вернулся. Осмунда не поймешь, черт его возьми. Горячий – никогда не известно, что сотворит… Подержите-ка его руку, а я напялю на него плащ.

Я обхватил труп за талию, и его болтающаяся голова, мотнувшись, упала мне на грудь и прильнула, как к груди любимого. Я задрал ему руку, как велел Буллер, – она была еще теплая. Мы натянули на труп плащ и нахлобучили шляпу низко на глаза.

Когда мы стали поднимать тело с дивана, меня чуть не стошнило. А потом все, что было в комнате, поплыло у меня перед глазами, серебряные канделябры закачались, окна широко разъялись, и по ним побежала рябь, словно это были не окна, а большие лужи. Но приступ дурноты миновал. Все снова встало на свои места, я пришел в себя.

Буллер, крепко обхватив тело, держал его с одного бока. Я, завладев другой рукой, придерживал его с другой стороны. В таком положении Пенджли вполне мог сойти за сильно пьяного человека. Его голова свесилась на грудь, ноги волочились сзади, шлепая подошвами об пол.

В комнате, где были Осмунд и Хелен, стояла мертвая тишина. Ни вздоха, ни звука. И вот когда я свободной рукой открыл входную дверь, как раз в ту самую секунду кто-то зажег свет на нижнем этаже. Возвращаться назад было поздно. Мы уже стояли на лестничной площадке, дверь за нами закрылась, и я увидел могучую, дородную женщину с красным лицом, которая поднималась прямо навстречу нам.

На верхней ступеньке незнакомка остановилась, чтобы перевести дыхание. Она принадлежала к той особой разновидности женщин, типичных не только для нашего времени, которые в своем сорокалетнем с хвостиком возрасте одеваются как двадцатилетние девушки. На ней была крохотная черная блестящая шляпка, туго сидящая на завитых волосах, и вечернее платье; на плечи была брошена испанская шаль очень кричащих тонов; юбка была короткая; ноги толстенные, обтянутые черными чулками.

Мы с Буллером инстинктивно подались вперед, пытаясь прикрыть собой нашу роковую ношу. Поначалу женщине было не до того, она старалась отдышаться. Затем, увидев нас, она вдруг ахнула:

– Майор Эскот?

(В мою память так врезался тот страшный эпизод и само это имя, что, когда оно попалось мне случайно в газете – всего каких-то недели две назад, – я никак не мог справиться с потрясением и приняться за чтение следующего абзаца.)

– Простите? – сказал Буллер.

– Ах нет, я просто так. – Ее рука была прижата к груди, которая тяжело вздымалась. – Я видела, как вы вышли из этой двери, и подумала, что это квартира майора Эскота. Он живет в этом доме.

– Этажом выше, мэм, – сказал Буллер.

– О, благодарю вас. – Она продвинулась к подножию следующего лестничного марша и оглянулась. Ее глупые, круглые, наивно распахнутые глаза были похожи на два блюдца. Такой тупой женской физиономии я еще никогда не видел. Помимо всего прочего, она была на редкость кокетлива.