Текст книги "Над тёмной площадью"

Автор книги: Хью Уолпол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Она отвернулась и, отодвинувшись от меня, тихо заплакала. Зная Хелен, я многое мог от нее ожидать, но только не слез. Я даже думаю, до этой минуты она никогда не плакала. Я обнял ее. Она прижалась к моей груди. И наконец сказала:

– Ну хватит. Не бойтесь, больше слез не будет.

Но мы так и остались сидеть обнявшись. Помню, я прижимал ее к себе, как будто в этом объятии была моя последняя надежда на спасение. А затем я повел себя совсем недостойно, впервые за весь тот вечер.

– Хелен, – сказал я, – давайте уедем отсюда. Сейчас же, пока у нас есть шанс. Завтра утром мы уже будем за границей. У нас есть паспорта. Нам ничто не может помешать. В настоящее время я без средств, но у вас в Париже есть друзья, супруги Тесье, они помогут мне с работой. Разве вы не говорили сами, что у него свое дело в Тунисе? Я буду подметать полы, выполнять любую работу. Не хочу, чтобы Осмунд опять втянул нас в эту кашу. Пусть сам разбирается.

Едва я произнес его имя, как мне тут же стало стыдно. Я замолчал. Она вздохнула:

– Звучит замечательно. В самом деле, к чему сантименты? Почему бы не бежать отсюда? Да вот только совесть не позволит. Ни ваша, ни моя. Мы никогда не были бы счастливы, ни единого дня. Я не могу оставить Джона сейчас, нет, не могу… Вы это знаете, Дик. Мне кажется, Дик, сейчас тают последние мгновения, когда мы с вами вместе. Пенджли найдут, Джона арестуют, все мы станем соучастниками. Мы должны пройти через это испытание, как уже прошли через многие другие.

– О Хелен! Что за чушь! – вскричал я. – Искалечить себе жизнь, и не только себе, и все это не по своей собственной вине!

– Нет, по собственной вине, только по своей собственной вине. Если бы Джон умел держать себя в руках, а я была бы более внимательной и чуткой…

– Вы – более чуткой?! – перебил я ее.

Она кивнула:

– Да, в этом всегда была моя беда. Я жесткая по натуре, так уж я устроена. Когда меня окружают люди, которых я хорошо знаю, механизм моей души работает живо, легко. И какая я тогда милая, внимательная, умненькая, добренькая! Стоит появиться кому-то незнакомому, непонятному для меня, и колесики этого механизма начинают капризничать, упираются, не желают крутиться. Я не умею проникать в глубины человеческого существа. Мне оно раскрывается всего на десятую часть, до остального мне нет дела, я просто не затрудняю себя. А вы могли бы меня научить состраданию к людям. Я не думаю, что вы какой-то особенный, замечательный, или очень умный, или очень добрый, но я люблю вас, Дик, и понимаю всей душой, и мне хорошо с вами…

Она взяла ладонями мое лицо, притянула к себе и долгим взглядом посмотрела мне в глаза. Так мы и сидели поглощенные друг другом, не слыша храпения Хенча, позабыв об Осмунде, не думая, что будет дальше.

Как все влюбленные, мы с ней стали вспоминать всевозможные мелкие эпизоды того далекого времени, когда мы только познакомились. Воспарив над площадью и всем, что было связано с этим местом, наши души словно перенеслись в мир дорогих нам воспоминаний, и перед нашим внутренним взором начали возникать картинки из прошлого: вылизанная ветрами, безлюдная деревенская улочка, и в конце ее – такое бывает только во сне – дышит и плещет своими водами, точно живое, море; аллея среди деревьев, и по ней неспешно ползет запряженный лошадьми экипаж, направляясь к высоким каменным воротам, кто-то выходит из него, поднимается по лестнице и оглядывается назад; морской берег, покрытый мелкой галькой, мокрый и сверкающий на солнце сразу после отлива; немецкая овчарка, огромными прыжками пересекающая зеленую лужайку, чтобы догнать своего хозяина; роман, который читают, сидя в глубоком, мягком кресле, такой захватывающий, что трудно оторваться, но вот – дверь открывается, кто-то входит, и читать уже не хочется, книжка позабыта; слышится смех, возгласы, голова невольно поворачивается в ту сторону, рука уже приветливо машет… И постоянно, неизменно вокруг нас море, наползающее на извилистые берега, и лес, густой и загадочный; его листва шелестит под ветром, а во время шторма деревья гнутся и потрескивают… Мы как будто снова были там, ходили, разговаривали. И пока мы так сидели, прильнув друг к другу, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза, ужасное положение, в которое мы попали, казалось нам не имеющим никакого отношения к нашей жизни, – именно таким оно и кажется мне теперь, когда я оглядываюсь назад, на события тех дней. Этот отпущенный нам миг принадлежал только нам, и мы до конца прожили его, прочувствовав всем своим существом.

– Запомните, Хелен, – сказал я ей, – что бы сейчас ни случилось, запомните, что у нас были эти блаженные полчаса, и знайте, что во мне ничего не изменится, это останется со мной навсегда.

Она с улыбкой покачала головой:

– Нет, разве можно ручаться. Если завтра Джон поставит мне синяк под глазом, вам, наверное, и думать обо мне не захочется. Не надо говорить о будущем. И никаких клятв. Но вы правы, эти полчаса у нас были. И останутся с нами навсегда, никто не посмеет у нас их отнять.

Мы поцеловались. Мы были так счастливы, что все огни площади воссияли еще веселей, мой розовый томик «Дон-Кихота», встав на бок, пустился в пляс от радости, а вокруг нас летали ангелы, шурша крылами.

– А теперь за дело, – наконец сказала она, поднялась и подошла к туалетному столику.

Она стала смотреть на себя в зеркало, но вдруг, вскрикнув, повернулась к двери. Я тоже оглянулся. Мы оба вздрогнули, и было отчего. На пороге спальни стоял Осмунд. Его мягкая шляпа была надвинута на глаза, воротник пальто поднят. Он стоял прислонившись к дверному косяку, вид у него был до крайности усталый.

Хелен подошла к нему и положила руку ему на рукав:

– Ты его нашел?

– Нет, я никого не нашел.

Но он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены на меня. Я ожидал, что в следующий момент он пойдет на меня, требуя объяснений, и тогда я, возможно, стану объектом его безудержной ярости. Очень может быть, он убьет меня, как убил Пенджли. Но когда он заговорил со мной, в его голосе звучала бесконечная доброта и дружеское расположение.

– Жаль, что вы вернулись, Дик, – произнес он. – Это благородно с вашей стороны, но в этом не было необходимости. А теперь вы должны уйти, и немедленно. Дело касается только меня, и я не желаю, чтобы вы были вовлечены в него.

Как я восхищался им в ту минуту, да, да, как я его любил, хотя совсем недавно, только что, целовал его жену и умолял ее бежать со мной. Более того, я совсем не чувствовал своей вины перед ним. И если бы он действительно потребовал объяснений, как мне поначалу пришло в голову, я бы так и сказал ему и признался бы в том, что всегда любил ее и хотел, чтобы она ушла от него ко мне.

Тень Дон-Кихота не случайно витала надо мной в тот вечер, и настало время, когда она решительно заявила о себе, напомнив нам о нашей честности, о той особой чистоте отношений, которая всегда существовала между Осмундом, Хелен и мной.

– Нет, Джон, – сказал я, назвав его так впервые за наше долгое знакомство, – вы не можете исключить меня теперь. Я так же глубоко в нем завяз, как и вы, и рад этому. Я никуда отсюда не уйду.

– Нет, уйдете, Дик, – ответил он с улыбкой, – и возьмете с собой Хелен. Отправляйтесь ночным поездом на север страны, к шотландским озерам. И ждите там весточки от меня. Я один здесь все улажу.

– Джон, ты зря теряешь время, – спокойно сказала Хелен. – Дик никуда не поедет, и я тоже никуда не поеду. Снимай пальто. Я хочу есть, и надо разбудить Хенча. Если хочешь, можешь его услать в Шотландию.

И тут звякнул колокольчик входной двери. Его дребезжащий звук ворвался в тишину квартиры так неожиданно, что мы застыли на месте. Как раз в тот момент я заметил, что у меня в ушах больше не раздается храпение Хенча.

– Подождите, – сказал Осмунд.

Он вышел в прихожую и стоял там прислушиваясь. Напомню вам, что спальня имела две двери: одна – в прихожую, а другая, позади нас, в гостиную. Снова звякнул колокольчик. Осмунд открыл дверь. В то же мгновение я услышал, как скрипнула задняя дверь. Повернув голову, я увидел грузную, несуразную фигуру Хенча в измятой одежде, заполнившую собой весь дверной проем.

Из передней до меня долетел голос Осмунда:

– Что вам угодно?

И чей-то вежливый, приятный, в высшей степени дружелюбный голос спросил:

– Извините, это квартира мистера Осмунда?

– Да, я мистер Осмунд.

– Благодарю. Простите, что беспокою вас. Моя фамилия – Пенджли.

Глава 10
Викарий

Мы так и замерли на месте – Хелен и я в спальне, Хенч в дверях, Осмунд в передней. Никто из нас не смел шелохнуться.

Голос повторил:

– Моя фамилия Пенджли.

Мы слышали, как Осмунд спокойно сказал:

– Входите, пожалуйста.

Я наблюдал из спальни, кто появится на пороге. Это был толстенький коротышка (словно сошедший со страниц старомодного романа), с розовой мордашкой, до блеска отмытой водой с мылом. Его маленькие глазки ласково и дружелюбно глядели из-за очков в черепаховой оправе, которая прибавляла приятности его лицу. На макушке у него была лысина. Одет он был в темный костюм, слегка залосненный и тесноватый ему. Он расплывался в улыбке и миролюбиво сверкал очками. Образ дополняли толстая задница и симпатичное торчащее брюшко. Ну просто миляга, молодой Пиквик; а если ко всему этому да стоячий белый жесткий воротник – ни дать ни взять викарий из местной церкви. Голос вполне соответствовал его внешности – мягкий, вежливый, вкрадчиво-робкий.

– Пожалуйста, простите меня. Я на минутку. Я обещал моему брату сюда за ним зайти.

Я почувствовал, как Хелен коснулась моей руки.

– Ваш брат? – переспросил Осмунд. – Боюсь, я вас не очень понимаю.

– Вы ведь мистер Джон Осмунд, не так ли?

– Да, это мои имя и фамилия.

– Мне известно, что вы знаете моего брата.

– Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Пенджли. Джозеф Пенджли.

– Ах, ну конечно! – Осмунд улыбнулся, как будто ему сразу стало все понятно. – Будьте любезны, проходите.

Хелен, оставив меня, вышла в переднюю.

– Это моя жена. Хелен, это мистер Пенджли, брат того Пенджли, которого мы знаем.

Там, где Хелен, должен быть и я, сказал я себе.

– А это мой друг, мистер Ган. Дик, это мистер Пенджли.

Мы все проследовали в гостиную. За своей спиной я не слышал никаких звуков, которые выдавали бы присутствие Хенча, но когда мы уже были в гостиной, дверь в спальню оказалась закрытой. Хенч как будто бесследно исчез.

Войдя в гостиную, я сразу обратил внимание на то, что кто-то, пока меня не было, вставил новые свечи в канделябры, и теперь они горели ярким ровным пламенем. Все в комнате сверкало и сияло огнями. Осмунд подошел к окну и задернул пурпурные шторы. Затем, приблизившись к триптиху голубой лиможской эмали, поправил его, чтобы он висел ровнее. Затем, повернувшись к толстячку, терпеливо ожидавшему в дверях, произнес с обворожительной улыбкой:

– Прошу вас, садитесь, мистер Пенджли. Вы что-нибудь выпьете? Может быть, не откажетесь от сигары?

– Благодарю.

– Виски с содовой?

– Благодарю.

Жеманясь, как застенчивая девица, он уселся на диван. Он так напоминал священника и был такой скромненький, что предложение Осмунда налить ему виски с содовой показалось мне весьма дерзким. Но по старым сказкам и романам мне был известен образ волка в овечьей шкуре, этакого с виду добряка, а на самом деле, как выяснилось позже, настоящего злодея. Так оно и получилось. Дальнейшие события это подтвердили: вечер еще не закончился, а толстячок уже показал нам свое истинное лицо… Усевшись на диване, он расплылся в блаженной улыбке, поглядывая на нас из-за очков. Осмунд стоял у окна, Хелен сидела в кресле рядом с ним, а я – в своем углу, как и в начале вечера.

– Чем мы можем быть вам полезны, мистер Пенджли? – осведомился Осмунд.

Меня внезапно проняла дрожь. Я сам не знал почему. В комнате не было холодно, только везде гуляли сквозняки. Но как бы ни колотила меня дрожь, я сумел уловить быстрый, острый взгляд толстячка и сразу же интуитивно почувствовал, что он не врет. Этот человечек действительно был братом Пенджли. Вспоминая, как все было, я теперь думаю, что его выдал нехороший огонек в глазах, когда он, не уследив за собой, посмотрел поверх очков.

К нашему крайнему удивлению, он сначала обратился к Хелен:

– Я весьма польщен, мэм, что вы уделили мне внимание. Уверяю, я задержу вас не дольше чем на одну секундочку. Скажите, мой брат здесь был сегодня вечером?

– Нет, – ответил Осмунд, – я его уже давно не видел. Если вы брат того самого Пенджли, то должны понимать, что в силу определенных обстоятельств, имевших место…

– О, я понимаю, очень даже понимаю! – перебил его человечек. – Поэтому-то мне и было как-то неловко к вам сюда идти сегодня вечером. Должен вам сказать, что мы с моим братом не в таких уж добрых отношениях. У нас с ним совершенно разные убеждения. Полагаю, обычное дело между братьями. Однако не хочу вас утомлять разговорами. Я пришел только потому, что так вышло. Видите ли, мы с братом сегодня вместе обедали. Он сказал, что будет у вас вечером, и просил меня за ним сюда зайти. Не знаю почему. Так, говорите, его тут не было?

– Насколько мне известно, нет, – сказал Осмунд с самым невинным видом. – Но я выходил на какое-то время.

Меня словно молния пронзила. Я понял, что Осмунд только что совершил ошибку. Я был просто уверен в этом и со всей ясностью внезапно осознал, что сидевший на диване человечек представлял для нас не меньшую опасность, чем его брат. Заметив, что мои горячие, потные руки сжимают томик «Дон-Кихота», я положил его на стол рядом с собой. Ну как мог Осмунд так сглупить?

– Значит, мой брат вас не оповестил, что собирается к вам?

– Между прочим, произошла одна весьма странная вещь, – сказал Осмунд. – Мы все не видели вашего брата уже очень давно. Вас это не должно сильно удивлять, мистер Пенджли, если учитывать, что вам известны определенные факты…

– Нет, не должно, – пробормотал мистер Джозеф Пенджли.

– Так что, разумеется, вы должны понимать наше изумление, когда пару дней назад я получил от вашего брата записку, в которой он писал, что хотел бы встретиться со мной и обсудить некоторые деловые вопросы. Я назначил нашу встречу на сегодняшний вечер и все это время ожидал его появления. Казалось бы, он должен был сообщить мне, что его планы изменились и он не сможет прийти.

– Очень странно. И никаких известий от него?

– Ни слова.

– Мог бы позвонить, как это обычно принято.

– Да, но моей фамилии нет в телефонной книге.

– Тогда, возможно, этим все и объясняется. Но, изволите ли видеть, мой брат гордится тем, что никогда не отменяет деловых встреч. А уверены ли вы в том, что он не заходил к вам, пока вы отсутствовали?

– Он сказал, чтобы его ждали между семью и восьмью вечера. Я специально не выходил из дому в это время.

Человечек сел прямо и стал поглаживать свое колено, устремив на него задумчивый взор.

– Между семью и восьмью? Но он совершенно определенно назвал мне другое время, более позднее. Он просил меня зайти за ним между девятью и десятью… Хотел бы я знать, что у него было на уме?

– Не имею понятия, – с приятной улыбкой ответил Осмунд.

Они обменялись взглядами, Осмунд и Джозеф Пенджли. Казалось, они очень нравятся друг другу. Можно было даже подумать, что это тот самый редкий случай внезапно возникшей взаимной симпатии. Но именно в тот момент, когда эти двое обменялись взглядами, я впервые за весь тот сумбурный вечер остро ощутил верное приближение надвигающейся опасности. Мне вдруг пришло в голову, что это лишь прелюдия, а главные события еще только назревают и что мы все, как крысы, попались в капкан, обречены и нас уже ничто не может спасти. Этот человечек, похожий на викария, как и положено викарию, все о нас знал и с наслаждением затягивал нашу агонию.

Что касается меня, то теперь я относился ко всему совершенно иначе. За себя я больше не боялся. Меня не тревожила мысль о том, что может быть со мной. Страх за себя, который я пережил только что, когда пугливой тенью метался, описывая круги вокруг площади, окончательно исчез. Отныне я думал только о Хелен. Поцелуй, который мы подарили друг другу, навеки все изменил. Конечно, я понимаю, что говорю банальности, свойственные языку влюбленных, но в те мгновения это были не только слова, это была чистая правда. Благодарение Богу, с тех пор жизнь моя пошла по-другому. Но тогда единственное, о чем я помышлял, – спасти Хелен. Меня не очень волновало, что станется с Осмундом, Хенчем и мной самим (замечу, что сейчас мне так страстно хочется жить, как никогда раньше). Но с Хелен не должно случиться ничего дурного, думал я. Она не должна быть втянута в эту историю. Этот смиренный, улыбчивый карлик не смеет тронуть ее. Несмотря на дружелюбный вид, он, по-видимому, может оказаться намного опаснее своего брата.

– Я полагаю, мне больше нет никакого смысла его ждать.

(У него была манера отчетливо, как на уроке, выговаривать каждое слово, а интонации были певучие, более характерные для женской речи. Но несмотря на то, что голос его звучал сладко и он тщательно подбирал слова, чтобы произвести впечатление культурного человека, он явно напоминал чем-то родного братца. Невольно в обоих случаях возникали аналогии с некоторыми видами животных. Если тот, другой Пенджли напоминал мне змею, то этот – раскормленную, притворно-ласковую, но коварную и злобную кошку.)

– Мой брат, очевидно, уже не появится. Примите мои извинения за то, что побеспокоил вас.

– Никакого беспокойства, уверяю вас, – любезнейшим голосом произнес Осмунд, всем своим видом изображая готовность проводить гостя до двери. – Наверное, вашего брата задержали какие-то обстоятельства. Ничего, он зайдет ко мне в другой раз.

Но человечек не сдвинулся с места. Он сидел, оглядываясь по сторонам. Его глаза шарили по всей комнате. Остановились на свечах, шторах, на триптихе, на перемазанных краской стенах и наконец уперлись в секретер.

Поднявшись, он подошел к нему и стал его рассматривать.

– Ну что за прелестная вещица! Никогда не видел подобной красоты. Настоящая музейная редкость.

– Я приобрел его в Испании, – сказал Осмунд, приближаясь к нему. Его голос уже звучал иначе. В нем слышались раздражение, усталость и угроза.

Пенджли улыбнулся. Его лицо так и сияло от удовольствия.

– Я не знаток старинной мебели, но всякий увидевший эти крохотные, изящные накладки из слоновой кости не может ими не восхититься. Они прелестны. Прелестны. – Он стал ощупывать пальцами рыцарей, сражающихся со львом, павлина, аиста, тореадора, быка… – Да-да, прелестны. Просто прелестны.

Ему на глаза попался мой «Дон-Кихот». Взяв книгу в руки, он механически перелистал несколько страниц.

– Ну что же, пожалуй, мне пора идти.

И вдруг он оцепенел. Осторожно положив книгу на стол, повернулся к нам и, глядя на Осмунда, протянул нам что-то, что было у него в руке:

– Мистер Осмунд, простите меня. Но я не могу не указать вам на некую странность. Это ножичек моего брата.

До сего момента я этот ножичек не замечал. Он так и оставался лежать на углу стола с тех пор, как Пенджли (сколько же веков тому назад?) вынул его, чтобы отсечь кончик сигары.

Дешевенький черепаховый ножичек с двумя крохотными лезвиями.

– Да, это определенно ножичек моего брата, – спокойно проговорил Пенджли. Затем он посмотрел на Хелен. – Уверен, мэм, вы будете более откровенны. Я не хочу оспаривать слова вашего мужа. Возможно, у него были свои причины отвечать мне так, как он отвечал, но прошу вас, скажите: мой брат был здесь или не был?

Хелен не успела ответить. Вместо нее заговорил Осмунд:

– Да, ваш брат здесь был. Я отвечал вам так, потому что наш разговор с вашим братом касается только нас с ним и посторонние тут ни при чем. Им нет до этого дела.

Я видел, что его лицо свела гримаса отвращения. Итак, удел один – по воле случая и дальше тонуть в этой лжи, в безобразных отношениях с низкими, подлыми людьми! Поистине нет предела падению! – вот что было написано на его лице. Я уверен, что в тот миг им овладело желание, отбросив всякую осторожность, рассказать все, как было в действительности. Да, да, было очень похоже, что Осмунд возьмет и сейчас все выложит! Я знаю, у Хелен возникло то же опасение. Я прочел это в ее глазах, устремленных на меня. Всеми мыслями она была со мной, как и я с ней. В тот роковой час мы были близки друг другу, как никогда раньше, в прежний период нашей жизни.

Пенджли снова опустился на диван, точнее, на краешек дивана, будто давая понять, что даже и теперь, несмотря на сделанное им открытие, он не собирается тут надолго задерживаться.

Он с улыбкой обвел нас всех глазами.

– Пожалуйста, поймите меня правильно, – проговорил он, – мне стыдно, что я привел вас в такое волнение. Меньше всего мне хотелось бы вторгаться в чужую жизнь. Тем более это глупо, поскольку я со своим братом не имею никаких отношений. Я даже почти не вижусь с ним. Случайно так вышло, что сегодня мы отобедали с ним вместе и он сказал, что будет вечером у вас, и спросил, а не зайду ли я за ним к вам на квартиру между девятью и десятью часами вечера. А вообще мы месяцами не встречаемся. Но ножичек этот я признал, потому что, между прочим, это я ему, брату своему, ножичек-то подарил.

Он лгал. Мне сразу было ясно, что никакого ножичка он брату не дарил. Нет, не стал бы человек его сорта дарить кому бы то ни было, будь то брату или кому другому, даже такую мелочь. И если он солгал раз, то и многое из того, о чем он распространялся, тоже могло оказаться ложью. Я явственно увидел, что суть даже не в том, что нам будет трудно от него отделаться, а в том, что, пожалуй, нам не отделаться от него никогда. Отныне мы с ним повязаны, и так будет продолжаться, пока это выгодно этому «викарию» со слащавым личиком. Осмунд, шагнув вперед, стоял перед человечком на диване, возвышаясь над ним, как великан над пигмеем.

– Мне это, наконец, надоело, – сказал он. – Надоело. Ваш брат, если он действительно ваш брат, приходил сюда и оставался здесь целый час или дольше. Вас не касается, о чем мы говорили. Я имею основание очень серьезно сомневаться в истинности ваших слов, но и то, что я вам говорил до сего времени, тоже неправда. Так вот знайте: ваш брат здесь был, но ушел. Я предлагаю вам сделать то же самое.

Осмунд был в ярости. Его голос дрожал от еле сдерживаемого гнева. Но человечек ответил ему кротко и ласково:

– Я на самом деле брат Пенджли, мистер Осмунд. Конечно, вы имеете право сердиться на меня. Но только отчего вам было не сказать мне правду с самого начала? Многие подумают, что вам есть что утаивать. Почему вы сразу не признались мне, что мой брат был у вас? Разве ему здесь могло что-нибудь угрожать? Хотя, признаться, это даже несколько смешно, что он забыл здесь свой ножичек. Он всегда так аккуратен в этом отношении, подчас даже излишне аккуратен. Но пожалуйста, вы уж извините меня… – Он поднялся и стоял почти вплотную к Осмунду. В этой паре было нечто комическое – голова толстячка не доходила Осмунду даже до подмышек. – Мой брат ничего обо мне не говорил?

– Нет, ничего.

– И ничего мне не передавал?

– Ничего.

– И вам нечего больше мне сказать?

– Нечего.

– Это ложь! – раздался из спальни визгливый, истерический крик, пронзительный, как вой деревянной дудочки. – Пенджли здесь убили… сегодня вечером… мы все его убили… в той комнате!

Это был Хенч.

Боже, как же мы могли о нем забыть, и притом все без исключения! Пока он спал, мне напоминал о нем его надсадный храп, но потом я привык к нему, и постепенно Хенч вместе с его храпом как-то уплыл из моего сознания, за исключением одного известного момента. И вдруг он объявился как ни в чем не бывало, словно восстал из мертвых по мановению мизинца меньшого брата Пенджли.

Наши взоры устремились на него. Помню, я тогда почувствовал вместе с усталостью странное чувство облегчения. Наконец-то вся история выплыла наружу. Не надо было больше врать. И малютка Пенджли мог, черт его побери, делать с нами все, что ему заблагорассудится.

Мы все воззрились на Хенча. Он стоял в дверях, его круглое личико горело, глаза светились фанатичным, безумным огнем. Взгляд его блуждал в пространстве, поверх наших голов. Затем, войдя в гостиную, он грузно плюхнулся на диван рядом с Пенджли и положил руку ему на колено.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал ему Хенч доверительным тоном, – мы вовсе ничего не собираемся утаивать. Я хочу сказать, что мы не могли бы ничего утаить, даже если бы захотели. Ваш брат сегодня вечером пришел сюда и всех нас очень сильно оскорбил. И поэтому мы убили его, и мистер Буллер увез его куда-то в машине. Нам скрывать нечего. Хоть кому угодно рассказывайте, а если вы не захотите, то я сам расскажу.

– Он был убит – здесь? – спросил Пенджли, глядя на Осмунда.

– Да, здесь, – с жаром подтвердил Хенч. (Думаю, его раздражало то, что Пенджли на него совсем не смотрел.) – Вот на этом диване. И мы рады, что он сдох. Ему вообще не следовало родиться на свет.

Осмунд, казалось, оставался невозмутим. Подойдя к окну, он раздвинул шторы и стал смотреть на площадь. Затем, повернувшись к нам, сказал, обращаясь к Хелен:

– Предоставь нам самим с этим разбираться, Хелен. Ты ни к чему не причастна.

Она упрямо качнула головой:

– Нет, причастна.

Пенджли смотрел на Осмунда.

– Это правда?

– Да, – сказал Осмунд, – ваш брат получил то, чего заслуживал.

Тут вмешался Хенч:

– Знаю, что вы хотели это держать в тайне. Но вам бы это не удалось. Говорил же я вам, что не получится это скрыть. Знаю, что вы думаете. Вы думаете, что я повредился умом. Нет, совсем не повредился. Хочу сказать, что я такой же сумасшедший, как мы все, и притом уже очень давно. У меня многие годы было плохо с головой, если на то пошло, потому что меня терзало предчувствие. Я знал – что-то должно случиться. Я хочу сказать, что ваш брат был подлый, злой человек, мистер Пенджли, настоящий негодяй, и он думал, что все такие же подлые и злые, как он сам. Да, так он и думал. И так дальше продолжаться не могло. Это все должны понимать. Я хочу сказать, что нам просто надо объяснить людям, как это на самом деле получилось… Вот так… И люди только с облегчением вздохнут, узнав, что его больше нет на свете. Он заслужил такой конец… Да, да, в самом деле, говорю вам, заслужил… – Последние слова он бормотал уже еле слышно, потом затих, ушел в себя и принялся грызть ногти.

Тем временем я внимательно наблюдал за крошкой Пенджли. В результате мне стало ясно одно: он знал, все это время знал, что с его братом что-то случилось, но это его ничуть не огорчало. На его невинной физиономии не было ни следа отчаяния или негодования, она оставалась такой же розовой и гладкой, как кусок мыла. Все его внимание было обращено на Осмунда.

– Вот оно что, – сказал он словно про себя и затем обратился к Осмунду: – Вы не могли бы мне рассказать, если это правда, как все произошло? Полагаю, я вправе задать подобный вопрос.

До тех пор я еще не знал, как поведет себя Осмунд. Ведь он мог все отрицать, объявить Хенча припадочным и ненормальным и вышвырнуть Пенджли из квартиры. Я был готов ему помогать и всячески в этом способствовать. Но он решил иначе. Он стоял рядом с Хелен, и я видел, как он, набрав побольше воздуха в свою могучую грудь, выдохнул. Это было как вздох облегчения, оттого что ему наконец-то не придется больше лгать.

– Да, – спокойно произнес он, – вы должны услышать, что случилось. А дальше посмотрим. Вот как это было. Ваш брат, если он действительно доводился вам родным братом, как я вам уже сказал, написал нам письмо, в котором просил о встрече с нами. Мы имели к нему претензии и хотели задать ему несколько вопросов, потому и пригласили его сюда. Вполне естественно, нас очень интересовало, как он ответит, но уверяю вас, до его появления здесь у нас не было и в мыслях причинять ему зло. Единственное, чего мы хотели, чтобы он объяснил, почему он так с нами обошелся, что было причиной его скверного поступка. Я хочу, чтобы вы поняли, – продолжал он очень серьезно, – мы не собирались оправдывать себя и ту безобразную выходку, из-за которой мы оказались в тюрьме. Прошу вас, поймите это. Мы все трое меньше всего думали об этом, но нам надо было знать, зачем он тогда вмешался. Насколько я могу судить, никто из нас не сделал ему никакой гадости. И он пришел. Пришел и стал с нами говорить. Мне не хотелось бы оскорблять ваши родственные чувства, мистер Пенджли, но очень скоро нам стало очевидно следующее: ваш брат, видимо, счел, что мы у него в кармане и, следовательно, он волен распоряжаться нами по своему усмотрению. Это было оскорбительно. А далее, когда он объяснил нам подробнее, что от нас требовалось, – а в его замыслы входило вовлечь нас в разработанные им планы шантажа с целью вымогательства, и при этом он ни на секунду не сомневался в том, что мы согласимся не пикнув, – чаша нашего терпения переполнилась. Я убил его, и один несу за это ответственность. Больше никто. Я задушил его, и его тело отсюда убрали. Не имею представления, где оно сейчас.

Наступила долгая пауза. Все молчали. Никто не шевелился.

Наконец Джозеф Пенджли прочистил горло, снял с носа очки в черепаховой оправе и протер стекла ослепительно чистым носовым платком.

Он кивнул:

– Значит, так закончил свою жизнь мой дорогой братец. Я должен вам сразу признаться, что для меня это большое облегчение. Я его просто ненавидел.

Хелен тихонько вскрикнула. Осмунд, повернувшись ко мне, удивленно посмотрел мне в глаза. Я переспросил:

– Вы? Ненавидели его?

– Да, с детства. Когда мы еще были маленькими мальчиками. Он имел привычку раздевать меня догола и после этого заставлял меня целый час стоять в ведре с ледяной водой. Да, я ненавидел его и сам бы с радостью его прикончил, если бы мне хватило храбрости. Я, конечно, все делал, чтобы держаться от него подальше. И вдруг сегодня днем он появился у меня в квартирке. Заставил угостить его обедом и сказал, что вечером идет к вам, и вынудил пообещать, что между девятью и десятью вечера я приду сюда, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Какие-то подозрения у него были. – Он поднял глаза на Осмунда. Странный это был взгляд. Он выражал восхищение, более того, чуть ли не любовь. – Да, вы как раз были самая подходящая фигура для такого дела, мистер Осмунд. Я еще не видел человека с такими сильными руками, как у вас. Мой братец был крепкий, жилистый, но вас бы он ни за что не одолел.

От омерзения Осмунд даже зажмурился.

– Одним словом, мистер Пенджли, – сказал он, – факты вам известны. Поступайте как знаете. Вы найдете полицейского на Шафтсбери-авеню.

– Вы хотите, чтобы я ушел, не так ли? – сказал Пенджли. – Но у меня нет намерения уходить, во всяком случае сейчас. Я теперь посвящен в это дело, как и каждый из вас. Соучастник преступления, вот кто я. Нравится вам это или нет, с этих пор я один из вас.