Текст книги "Пленник замка Зенды"

Автор книги: Хоул Энтони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Набредя на мою лошадь, Фриц предположил самое худшее. Но тут он услышал мой голос. Это я призывал Руперта сразиться со мной. Когда он увидел меня живым, он так обрадовался, что забыл и думать о Руперте Хенцау. Именно это обстоятельство спасло жизнь молодому головорезу. В общем‑то, я скорее радовался этому. Если бы Фриц уложил Руперта из револьвера, совесть моя не была бы чиста. Меня устраивал только честный поединок один на один: иначе я застрелил бы Руперта еще на мосту.

Словом, наша операция закончилась вполне успешно, и король был спасен. Теперь полковник Сапт бдительно следил за сохранением тайны: никто, кроме узкого круга посвященных, не должен знать, что произошло с королем Руритании. Антуанетт и лесничий Йоханн (правда, он в тот момент был еще в слишком тяжелом состоянии, чтобы распространять слухи) поклялись под присягой молчать. Официальная версия была такова: Фрица послали искать не короля, а королевского друга, имени которого его величество повелел не называть. Черный Майкл захватил этого друга в плен и содержал в Зенде под стражей до тех пор, пока король не спас его из темницы. Потом короля ранили, а друг его спрыгнул с моста в ров, что и видела Антуанетт и слуги герцога. Теперь король лежит в бывшем дворце Майкла и оправляется от раны. Друга же его, как только он объявится, велено тут же привести к королю.

Одновременно отрядили гонца в Тарленхайм. Ему поручили сообщить маршалу Стракенцу, что жизнь короля вне опасности, о чем тот в свою очередь должен оповестить принцессу. Принцессе предписывалось никуда не отлучаться из Тарленхайма до приезда короля или до особых его распоряжений.

Вот так, совершив ряд доблестных подвигов, которые покрыли его славой, вызволив из неволи близкого друга и чудом избежав смерти от руки коварного брата, его величество король Руритании вновь вернулся на трон. Только изобретательный и хладнокровный Сапт мог сотворить такую блестящую легенду. Скоро слух был пущен по городу и так успешно прижился, что и дня не прошло, как героизм короля оброс невиданными подробностями.

Сапт просчитался только в одном. Он не учел психологию влюбленной принцессы, которая, несмотря на все указы короля (вернее – Сапта от имени короля), не пожелала ни минуты оставаться в Тарленхайме. Она твердо заявила Стракенцу, что ее место – подле раненого монарха, и тому ничего не оставалось, как возглавив небольшую свиту, лично препроводить ее в Зенду.

В тот момент, когда принцесса подъезжала к замку, узник Зенды или попросту я, Рудольф Рассендилл, опираясь на руку Фрица фон Тарленхайма, вышел из леса. Я выглянул из‑за дерева и увидел… Флавию.

По предостерегающему взгляду, который бросил на меня Фриц, я понял: встречаться мне с Флавией больше нельзя. Я быстро опустился на колени, и кусты совершенно укрыли меня. Но мы забыли о крестьянской девушке. Увидев принцессу, она, то ли желая прославиться, то ли получить крону‑другую из рук самой Флавии, кинулась к ней навстречу и закричала.

– Мадам! Его величество здесь, за кустами! Если желаете, я проведу вас к нему!

– Что ты мелешь, дитя мое? – вмешался Стракенц. – Король ранен и лежит в замке.

– Верно, сэр. Я знаю, что он ранен. Но он не в замке, а тут. И с ним граф Фриц, – не сдавалась девушка.

– Или он находится в двух местах, или у нас два короля, – сказала Флавия. – Не понимаю, как мог король попасть сюда?

– Он гнался за каким‑то господином, мадам. Он догнал его, и они бились, пока не подъехал граф Фриц. Другой господин отнял у меня лошадь и ускакал. А король остался здесь, и граф Фриц тоже здесь. А разве в Руритании есть еще кто‑то, похожий на короля, а, мадам?

– Нет, дитя мое, – тихо ответила Флавия и вручила девушке монетку. – Проводи меня, я хочу поговорить с этим господином.

Она уже собиралась выйти из кареты, но в этот момент со стороны замка подъехал Сапт. Увидев принцессу, он почувствовал, что происходит нечто странное, и решил вмешаться.

– Мадам! – громко воскликнул он. – Спешу сообщить вам, что его величество вне опасности и мы все ухаживаем за ним, как можем!

– Он в замке? – спросила Флавия.

– Где же ему еще быть, мадам? – почтительно поклонившись, ответил Сапт.

– А вот эта девушка утверждает, что он там, за кустами, а рядом с ним – граф Фриц.

Сапт с удивлением взглянул на молодую крестьянку.

– Ох уж этот народ! – сокрушенно заметил он. – Стоит им увидеть знатного господина, и они уже воображают, что это король.

– Ну, тогда, мадам, – упорствовала крестьянка, – тот господин и король похожи, как две капли воды.

Сапт постарался изобразить крайнее удивление.

– Мне надо взглянуть на этого человека, – сказал Сапт.

– Нет, я сама хочу на него поглядеть, – возразила принцесса.

– Тогда пойдемте вместе, – шепнул Сапт.

Прочтя какое‑то предостережение в глазах Сапта, Флавия попросила маршала подождать. Затем они с Саптом подошли туда, где спрятались мы с Фрицем. Заметив их, я сел и прикрыл лицо руками. Я не мог посмотреть ей в глаза. Фриц ободряюще похлопал меня по плечу.

– Что бы вы ни хотели сказать, говорите тихо, – сказал Сапт.

Не успел он отдать эту команду, как раздался громкий крик Флавии.

– Это король! – воскликнула она, и в голосе ее радость мешалась с тревогой. – Вы ранены, Рудольф?

Опустившись передо мной на колени, она отвела мои руки от лица, но я все равно не смел взглянуть на нее.

– А теперь, – строго сказала она Сапту, – будьте любезны объяснить: зачем вам понадобилось меня разыгрывать?

Никто из них ничего не ответил, да и что мы могли сказать в свое оправдание? Впрочем, похоже, Флавию не очень‑то интересовал ответ Сапта. Забыв о нем и о Фрице, она обвила мою шею руками и поцеловала меня. И тут раздался хриплый шепот Сапта:

– Не надо его целовать, мадам. Он не король.

Флавия на мгновение отпрянула от меня, потом еще крепче обняла.

– Я люблю его! – негодующе возразила она. – Неужели вы воображаете, что я могу его с кем‑то спутать?

– Но это не король, – повторил Сапт, и я заметил, что у Фрица на глаза навернулись слезы.

Флавия тоже заметила это и поняла, что ее не разыгрывают.

– Но как же так? – воскликнула она. – У него лицо короля, на пальце он носит кольцо короля и мое кольцо. Нет, это Рудольф, и я люблю его!

– Вы правы, мадам, – сказал старина Сапт. – Это Рудольф, которого вы любите, но он не король. Король в замке, мадам. А этот господин…

– Посмотрите на меня, Рудольф! – сказала принцесса. – Посмотрите мне в глаза, – повторила она и сжата ладонями мое лицо. – Как вы можете позволять им мучить меня? Что они такое мне говорят?

И я посмотрел ей в глаза.

– Да простит меня Господь, мадам, – сказал я, – но я действительно не король.

Она еще крепче сжала мое лицо руками и разглядывала его так внимательно, словно хотела запомнить каждую черту. Я не мог произнести ни слова и тоже, не отрываясь, смотрел на нее. Сначала она глядела на меня с удивлением, затем с сомнением и, наконец, с ужасом. Вдруг руки ее разжались. Она повернулась к Сапту, затем к Фрицу, потом снова взглянула на меня. Еще мгновение спустя она покачнулась и упала в мои объятия. Я обнял ее и едва не вскрикнул от боли в руке. Но я тут же забыл о ране. Я прижал к себе Флавию и крепко поцеловал в губы.

Сапт дотронулся до моего плеча. Я встретился с ним взглядом и бережно опустил Флавию на траву. В душе я проклинал тот миг, когда Фриц спугнул Руперта. Пронзи он меня мечом, он бы избавил меня от тоски, которая и по сей день не оставляет меня.

Глава XXI. Если бы любовь правила миром…

Остаток дня мы с Фрицем провели в чаще леса, куда углубились после того, как Сапт и принцесса уехали. Лишь с наступлением темноты Фриц решился отвести меня в замок. Теперь моим пристанищем стала недавняя темница несчастного короля. Несмотря на сражение, в котором мне пришлось лишить жизни двоих, меня сейчас не пугали призраки. Вообще все это спустя сутки представлялось почти нереальным. «Лестницу Иакова» уже успели убрать; вокруг стояла умиротворяющая тишина, а через ров я видел, как мирно светятся окна комнаты, в которой выздоравливает король. Я опустился на ложе перед окном и неподвижно смотрел на черную воду во рву. Так продолжалось до тех пор, пока Йоханн не принес мне ужин. Йоханн еще не оправился от раны; это было видно по его бледному, осунувшемуся лицу. Йоханн рассказал, что король уже вполне сносно себя чувствует. От него же я узнал, что принцесса благополучно добралась до дворца. Вскоре после этого маршал Стракенц отбыл в Стрелсау, а принцесса, король, Сапт и Фриц долго о чем‑то беседовали.

Черного Майкла уже положили в гроб и отнесли в часовню, где неотлучно дежурила Антуанетт де Мобан. Йоханн рассказал и о том, какие слухи ходят за стенами замка. Одни утверждали, что узник умер. Другие считали, что он жив, но скрылся. По мнению третьих узник был тайным другом, который отстаивал интересы короля где‑то за границей. Четвертые говорили, что узник раскрыл коварный замысел герцога, и потому тот его захватил в плен. И, наконец, находились такие, которые недоверчиво покачивали головами: они, мол, кое о чем догадываются, но ничего не скажут и добавляли, что, вздумай полковник Сапт раскрыть некоторые тайны, вся эта история стала бы гораздо яснее.

Йоханн явно готов был еще долго пересказывать мне городские сплетни, но я отослал его. Мне хотелось побыть одному и немного успокоиться. Подобно большинству людей, переживших сильные потрясения, мне вновь захотелось воскресить события последних дней, и я удивился, в какой причудливый клубок они сплелись. Я слышал, как в ночной тишине над башней замка полощутся два флага. Флаг с гербом покойного герцога приспустили, а вверх вознесся флаг с гербом Руритании. «Еще одну ночь мне суждено прожить под этим гербом», – подумал я и в следующий миг улыбнулся: ко всему, оказывается, привыкаешь. Я совсем упустил из вида, что сегодня флаг Руритании вознесся уже не в мою честь.

Потом в комнату вошел Фриц фон Тарленхайм. Я стоял у окна. Рамы были распахнуты, и я машинально отколупывал от них пальцем куски извести – последнее воспоминание о «лестнице Иакова». Фриц сообщил, что король ждет меня. Мы покинули темницу и, пройдя по подвесному мосту, вошли в комнату, которая еще сутки назад принадлежала Черному Майклу.

Король возлежал на постели. При нем неотлучно находился доктор из Тарленхайма. Он сразу предупредил меня, что разговор должен быть коротким.

Когда я подошел к королю, тот пожал мне руку. Фриц и доктор отошли к окну; мы с королем остались одни.

Я снял перстень короля и надел на его палец.

– Я старался не посрамить вас, сир, – сказал я.

– Мне трудно долго говорить, – слабым голосом начал он, – поэтому сразу к делу. Мы очень спорили с Саптом и маршалом (маршала мы поставили обо всем в известность). Я хотел взять вас с собой в Стрелсау, рассказать, что вы сделали для страны и оставить вас при дворе. Вы были бы моим советчиком и ближайшим другом, кузен Рудольф. Но они не согласны со мной. Они говорят, что всю эту историю нужно сохранить в тайне.

– Я согласен с ними, сир. Отпустите меня. Я сделал все, что мог.

– И сделали так, как не сделать никому, кроме вас. Когда меня снова увидят в столице, я отращу бороду. Я буду изможден после болезни, и никто не удивится, что у короля изменилось лицо. Я постараюсь, кузен, чтобы больше они не нашли в короле никаких перемен. Вы научили меня: теперь я знаю, каким надо быть королю.

– Не перехваливайте меня, сир, – сказал я. – Вынужден вам признаться, что я только чудом не стал еще большим предателем, чем ваш брат.

Он недоуменно посмотрел на меня. Но великие мира сего предпочитают не разгадывать загадок, и король не стал углубляться в эту тему. Взгляд его упал на кольцо Флавии. Я ждал, что он спросит о нем, но он лишь коснулся его пальцем, затем устало откинулся на подушки.

– Не знаю, когда мы снова увидимся, – едва слышно проговорил он.

– Когда я понадоблюсь вашему величеству, – ответил я.

Он закрыл глаза. Фриц и доктор приблизились к нам. Я поцеловал королю руку, и Фриц вывел меня из комнаты.

Выведя меня из спальни короля, Фриц свернул не на мост, а налево, и мы пошли по красивому коридору дворца.

– Куда вы меня ведете? – спросил я.

Стараясь не встречаться со мной взглядом, Фриц ответил:

– Она послала за вами. Когда расстанетесь, выходите на мост. Я буду ждать вас там.

– Интересно, зачем я ей понадобился? – задыхаясь от волнения, спросил я.

Он пожал плечами.

– Она все знает?

– Да.

Он открыл дверь и, тихонько подтолкнув меня вперед, закрыл ее за моей спиной. Я очутился в маленькой, богато обставленной гостиной. Освещена она была тускло, и сначала мне показалось, что там никого нет. Потом я увидел Флавию. Она стояла у окна. Я подошел к ней и, опустившись на колени, прижал к губам ее руку. Она стояла, как и прежде, не произнося ни слова. Я встал и посмотрел ей в лицо. Она была сейчас еще прекраснее, чем раньше.

– Флавия! – невольно вырвалось у меня.

Она вздрогнула, оглянулась и крепко обняла меня.

– Ну‑ка быстро садитесь! Вам нельзя долго стоять – вы же ранены.

Она усадила меня на кушетку и положила руку мне на лоб.

– Какая у вас горячая голова!.. – сказала она, опустившись рядом со мной на колени и крепко прижалась головой к моему лицу. – Какая у вас горячая голова, любимый! – повторила она.

Я пришел просить у нее прощения, но вместо этого у меня вырвалось:

– Я люблю вас, Флавия! Люблю, как никогда никого не любил.

Любовь даже тупицу может превратить в мудреца. И вот, увидев Флавию, я вдруг понял, что ее мало волнует, за кого я себя выдавал. Самым страшным для нее было бы другое. Она боялась, как бы моя любовь к ней не оказалась чем‑то столь же наигранным, как и моя роль короля.

– Я люблю вас, Флавия, и буду любить всегда, – продолжал я.

Она еще крепче прижалась ко мне.

– С того самого дня, как я увидел вас в соборе, для меня, кроме вас, не существовало ни одной женщины на свете. И никогда не будет существовать. Но если я вам причинил боль, простите меня!

– Вы не виноваты. Я знаю – это они вас заставили, – быстро проговорила она. Подняв голову и глядя мне в глаза, она добавила: – Даже если бы я знала, что вы не король, это ничего бы не изменило. Моим королем всегда были только вы, и никто другой.

– Я хотел вам сказать, что я не король, – ответил я. – Хотел в ту же ночь, после бала в Стрелсау. Но Сапт помешал мне. А потом Сапт взял с меня слово, что я не сделаю этого, и я уже не мог. Я знал, что мне придется вас потерять. Но я старался, как умел, оттянуть этот момент. Теперь я могу вам признаться: я все время боролся с искушением. Еще немного – и ради того, чтобы вы всегда были со мной, я, наверное, согласился бы бросить несчастного короля на произвол судьбы.

– Я знаю, Рудольф! Я знаю все, кроме того, что нам теперь делать?

Я обнял ее и сказал:

– Я уезжаю сегодня ночью.

– Нет! – испуганно крикнула она. – Только не сегодня!

– Я должен уехать, пока меня кто‑нибудь не увидел. Но даже если не это, я все равно должен уехать… А потом… Любимая, как вы можете просить меня остаться, когда…

Я не договорил, да этого и не требовалось: она прекрасно поняла меня.

– Если бы я только могла уехать с вами! – шепнула она мне на ухо.

– Зачем вы говорите об этом? – я легонько отодвинул Флавию от себя. – Неужели вы не понимаете, что я и так…

– Но что же мне мешает? – перебила она. – Я ведь люблю вас. Кроме того, в ваших жилах течет королевская кровь.

И тут я нарушил все клятвы, которые столько раз давал себе. Я снова заключил Флавию в объятия и, покрыл ее лицо поцелуями, принялся умолять ее бежать со мной. А там – будь что будет. Я говорил, что любовь – это главное, что мы сумеем постоять за себя, пусть хоть вся Руритания ополчится против нас. Вначале она внимательно слушала. Затем посмотрела на меня так, что я немедленно устыдился своей слабости, и пламенная моя речь завершилась каким‑то жалким и бессвязным лепетом.

Флавия отошла от меня. Теперь она стояла, прислонившись к стене, и не сводя с меня глаз.

– Простите меня, – тихо сказал я, – все это просто безумие.

– Милый Рудольф, даже если это и безумие, оно дороже любого здравомыслия, – ответила она.

Она отвернулась, но я успел заметить, что глаза ее блестят от слез.

Я вцепился рукой в спинку кушетки, чтобы снова не броситься к Флавии.

– Значит, любовь – это главное? – переспросила она, и голос ее звучал светло и чисто. – Если бы это было действительно так… – продолжала она. – Можете поверить мне, Рудольф, – я бросила бы все и последовала за вами куда угодно. Я бросила бы все, даже если бы вы были бедны и нам пришлось бы довольствоваться очень скромной жизнью, потому что мое сердце принадлежит вам, Рудольф. Но в том‑то и дело, что любовь – не главное.

Я молчал. Теперь мне стыдно вспомнить, что я не пожелал хоть немного поддержать ее. Она подошла и положила руку мне на плечо. Я накрыл ее руку своей.

– Вы правы, Рудольф, – сказала она, – лучшие люди говорят и пишут, что главнее любви нет ничего на свете! Но если бы это действительно было так, вы, наверное, оставили бы короля умирать в Зенде. Кто знает, может быть, и есть счастливцы, которым Провидение велит следовать за своей любовью. Как я хотела бы быть одной из них!..

Я поцеловал ей руку.

– Женщина тоже не должна забывать о долге, Рудольф, – продолжала она. – Мой долг – сохранить верность стране и королевскому роду. Не знаю, как Бог допустил, что я полюбила вас, но знаю точно, что долг велит мне остаться в Руритании.

Я по‑прежнему не мог выдавить из себя ни слова. Она тоже немного помолчала, затем добавила:

– Ваше кольцо навсегда останется у меня на пальце, ваше сердце – в моем сердце, и я никогда не забуду прикосновения ваших губ. И все‑таки вам надо уехать, а мне – остаться. Остаться и совершить шаг, одна мысль о котором убивает меня.

Я едва сдерживал отчаяние. Но ради нашей любви я не должен был распускаться. Я поднялся с кушетки и взял ее за руку.

– Делайте то, что велит вам долг, – сказал я. – Если Бог указывает вам путь, нельзя сворачивать с него. А я… Мне все‑таки легче, чем вам: ваше кольцо будет на моем пальце, ваше сердце – в моем сердце, и ничьи губы больше не коснутся моих. Да благословит вас Бог, моя любимая!

В это время мы услышали пение. В часовне отпевали усопших. Но для нас это было реквиемом нашей радости, нашей любви, которая отныне навсегда станет нашей тайной и нашей болью. Мы стояли, держались за руки, а порывистый ветер то уносил вдаль, то снова приближал к нам скорбные звуки.

– Моя королева! Самая прекрасная королева на свете! – сказал я.

– Мой любимый! Мой рыцарь! Как знать, может быть, мы никогда уже больше не встретимся, – тихо ответила Флавия. – Поцелуйте меня и уходите.

Я поцеловал ее. Она прижалась ко мне и, не переставая, шептала мое имя, пока я не вышел из комнаты.

Я выбежал на мост. Фриц и Сапт ждали меня. Они попросили меня закутать лицо. Потом мы дошли до ворот замка и сели на коней. Уже брезжил рассвет, когда мы доскакали до маленькой станции на руританской границе. До прихода поезда еще оставалось время, и мы уселись на лужайке возле ручья. Фриц и Сапт не знали, как мне угодить. Они обещали держать меня в курсе всех руританских новостей, старый сухарь Сапт говорил таким нежным и проникновенным голосом, какой в нем трудно было даже предположить, а Фриц едва не плакал. Но – да простят меня они оба! – я едва улавливал смысл их слов. «Рудольф! Рудольф! Рудольф!..» – все еще звучал в моих ушах голос Флавии.

Видимо, в конце концов они поняли, что я не слушаю их, и, поднявшись с земли, принялись задумчиво расхаживать взад‑вперед по берегу. Я очнулся от прикосновения Фрица. Вдали показался легкий дымок паровоза. Я крепко пожал друзьям руки.

– Мы победили, – сказал Сапт. – Теперь король прочно сидит на троне.

И тут, прежде чем я успел что‑либо предпринять, Фриц фон Тарленхайм обнажил голову и, склонившись, поцеловал мне руку. Я поспешно отпрянул от него. Он, выдавив из себя весьма слабое подобие улыбки, сказал:

– Господь не всегда делает королями тех, кого следует.

Не отпуская моей руки, Сапт как‑то странно скривил рот и добавил:

– В большинстве случаев в это дело вмешивается дьявол.

Люди на перроне то и дело кидали на нас любопытные взгляды. Мое закутанное шарфом лицо явно интриговало их. Но мне уже не было до этого дела. Мои друзья стояли со мной до тех пор, пока не подошел поезд. Потом мы еще раз пожали друг другу руки, и я вошел в вагон. Но они и после этого не ушли. Они обнажили головы, и я видел, как они стоят на платформе, пока вокзал не скрылся из вида.

Люди, наблюдавшие эту сцену, по‑видимому, решили, что по каким‑то причинам с захолустной станции отбыл высокий гость. Да и кому могло прийти в голову, что таких почестей удостоился всего лишь младший отпрыск английского рода, человек, не облеченный ни положением, ни большим состоянием, ни высокими рангами. А ведь таким я, по сути, был, да и остаюсь по сей день. Представляю себе, как были бы разочарованы наблюдатели, узнай они об этом.

Правда, стоило бы им приглядеться ко мне повнимательней, как они, вероятно, проявили бы еще большее любопытство. Ведь, как бы там ни было, я все‑таки провел три месяца жизни на настоящем королевском троне. Конечно, я не так глуп, чтобы этим гордиться, но и забыть тоже не могу. Почти уверен, что вся эта история доставила бы мне искреннее удовольствие, если бы я не повстречался с Флавией. До сих пор я слышу, как она зовет меня по имени, и голос ее звучит так отчетливо, будто нашему последнему свиданию в Зенде суждено длиться вечно.

Глава XXII

Настоящее, прошлое и будущее

Мое возвращение прошло без особых приключений. Из Руритании я приехал в Тироль. Две недели, которые я там провел, я по большей части провалялся в постели: где‑то умудрился сильно простудиться; сказалось и нервное напряжение последних недель. Я почувствовал себя таким слабым, что каждый шаг давался мне с трудом. Сразу по приезде в Тироль я отправил открытку брату. В ней я самым простодушным образом сообщал, что жив, здоров и скоро вернусь домой. Таким образом я положил конец розыскам, которые до сих пор вел префект Стрелсау.

За время болезни я вновь отпустил усы и бороду. К тому времени, как я доехал до Парижа и нанес визит Джорджу Фезерли, усы и борода мои если и не обрели прежней пышности, то, во всяком случае, выглядели вполне прилично.

Наша встреча с ним знаменательна немыслимым количеством лжи, которой мне поневоле пришлось отвечать на его многочисленные расспросы. Впрочем, совесть меня не мучила. Я брал реванш за его болтливость и с огромным удовольствием начал подтрунивать над ним, когда он осмелился спросить, не последовал ли я за мадам де Мобан.

Чтобы отвести удар, он несколько изменил тему разговора и моментально уведомил меня о возвращении прекрасной Антуанетт в Париж.

– Правда, – продолжал Джордж, – она теперь никуда не выезжает и никого не принимает. Но после таких событий…

Потом он мне рассказал, что «весь Париж» уже наслышан о смерти Черного Майкла.

– Так что не расстраивайся, друг мой, – назидательно сказал он, повернувшись к сидевшему тут же Бертрему Бертрану. – Живой поэт, доложу я вам, в конечном итоге все‑таки лучше, чем мертвый герцог.

Потом Фезерли начал внимательно изучать мое лицо. Делал он это столь тщательно, точно надеялся найти что‑то для себя интересное. И, надо отдать ему должное, все же нашел.

– Что это вы сделали со своими усами, дружище? – осведомился он.

Я напустил на себя таинственный вид.

– Знаете, Джордж, иногда приходится несколько изменить свою внешность.

– Ага! – торжествующе воскликнул он. – Выходит, я не та уж сильно ошибся. Ну, признавайтесь, кто же эта красавица, если не Антуанетт де Мобан?

– Ну, красавица всегда найдется, – тоном заправского ловеласа проговорил я.

Но Джордж не отставал до тех пор, пока не вынудил меня сочинить на ходу какую‑то дичайшую чушь о моих любовных похождениях в Тироле. Бедняга! Он так радовался, и я понимал, что он совершенно искренне гордится умением вытягивать тайны из собеседника.

Он так был счастлив, что в благодарность поделился со мной «совершенно тайными сведениями о положении в Руритании», которые, как он уверял, ему удалось добыть из самых достоверных дипломатических источников. С самым что ни на есть многозначительный видом Джордж Фезерли сообщил мне, что, по всей видимости, в Зенде сидел не пленник. Там томилась женщина, переодетая в мужскую одежду, и, собственно, она‑то и явилась причиной раздора между королем и Черным Майклом.

Слушая эту историю, я едва сдерживался от смеха. Но жизнь в Руритании научила меня скрытности, и я, ничем не выказывая истинного отношения, серьезно заметил.

– Может быть, это была Антуанетт де Мобан?

– Нет! – решительно возразил Джордж. – В том‑то и дело, что Антуанетт де Мобан приревновала герцога к этой пленнице и выдала его королю. Думаю, что это верно, потому что, с другой стороны, все в Руритании говорят, что Флавия, которая раньше души не чаяла в короле, теперь совершенно к нему охладела.

Слушать дальше досужие домыслы о Флавии было выше моих сил, и я поспешил прервать Джорджа. Так я никогда и не узнаю конца этой фантастической истории. С тех пор я уже больше не могу с полным доверием относиться к «сведениям из самых достоверных источников».

На другой день я отправил письмо Антуанетт де Мобан. Она тут же ответила мне. Она писала, что милость и щедрость короля и, в не меньшей степени, уважение ко мне обязывает ее хранить тайну до конца дней своих. Далее она писала, что решила поселиться за городом и жить в полном уединении.

Не знаю, осуществила ли она свое намерение, но, судя по тому, что я ни разу больше не видел ее и не слышал о ней, она так и не оправилась от тоски по герцогу Стрелсау. Ибо каким бы ни был Черный Майкл, Антуанетт де Мобан любила его. Даже познав всю его низость, она не сумела вырвать его из своего сердца.

Но мучения мои на этом не кончились. Мне предстояла еще одна битва. Я ждал ее с трепетом и не сомневался, что потерплю сокрушительное поражение. Ведь я вернулся из Тироля с пустыми руками. Я не набрал ровно никакого научного материала, и нравы и обычаи некоторых альпийских народов, а также местная флора и фауна и прочие научные аспекты так и не обрели в моем лице кропотливого и вдумчивого исследователя. Я словно наяву видел укоряющий взор Розы. Мог я заранее предугадать и сокрушительные речи этой умнейшей женщины, которая непременно упрекнет меня в праздности, легкомыслии, а может быть, и еще в чем‑нибудь подобном. Вот почему, возвращаясь на родину, я с не очень‑то большой радостью думал о тепле домашнего очага. Суждения Розы были всегда столь категоричны, что я просто терялся. Словом, перед ней я чувствовал себя совершенно беззащитным.

Но, явившись на Парк Лейн, я вскоре вздохнул с облегчением. Узнав, в чем дело. Роза неожиданно для меня стала торжествовать победу.

– Я же говорила тебе, – с гордостью обратилась она к брату. – что Рудольф не способен совершить ничего путного!

То, что она оказалась права, а мой брат – нет, повергло эту наивную душу в такой восторг, что она даже забыла излить на меня недовольство, и встреча с дорогими родственниками прошла вполне мирно. Главное, в чем они меня упрекали, что я не сообщил им, где нахожусь.

– Вы так долго ничего о себе не писали, что мы начали волноваться, – заявила Роза. – Мы объявили розыск. Нельзя же так, Рудольф.

– Знаю, – ответил я. – Джордж Фезерли мне рассказал, что вы чуть ли не всех послов поставили на ноги. Не понимаю, отчего вы так волновались? Я ведь не беспомощное дитя.

– Да я совсем не потому вас искала, – выпалила вдруг умнейшая Роза. – Мне хотелось известить вас о сэре Джекобе Борродейле. Он получает посольство. Вернее, он получит его через месяц и снова подтвердил, что берет вас с собой.

– А куда он поедет? – спросил я.

– Он едет на место лорда Тофэма в Стрелсау. После Парижа это лучшее наше посольство в Европе, Рудольф. Я на вашем месте ни минуты не сомневалась бы.

У меня вырвался какой‑то неопределенный возглас. Некоторое время я сидел совершенно подавленный и не знал, что предпринять. Наконец я вроде бы сообразил, что делать, и, кинув выразительный взгляд на брата, проговорил:

– Стрелсау… Как ты на это смотришь?

– О, думаю, пора прекратить обращать внимание на всякие старые сплетни, – решительно возразила Роза, и я отметил про себя, что за время моего отсутствия она стала проявлять куда большую широту взглядов. – Все зависит только от вас, Рудольф, – продолжала она, – если вы решили поехать, никто не вправе вам помешать!

– Не знаю, хочу ли я…

– Вы невыносимы, Рудольф, – ответила она.

Я понял, что снова разочаровал ее.

– Дорогая Роза, я с удовольствием поехал бы в Стрелсау, но, боюсь, это будет не очень удобно, – ответил я.

– Но все давно забыли про эту историю, – снова возразила она.

И тут я вынул из кармана портрет короля Руритании. Снимок был сделан месяца за два до коронации. Я протянул его Розе. Вглядевшись в лицо короля, она, похоже, задумалась.

– Я так и знал, дорогая Роза. Вы просто никогда не видели фотографий Рудольфа Пятого. Как вам кажется, если я появлюсь при дворе Руритании, не вспомнит ли Рудольф этой старой истории?

Добрейшая моя родственница переводила взгляд с портрета короля на меня и обратно.

– О, Боже! – вдруг выкрикнула она и в сердцах бросила фотографию на стол.

– А ты, Боб, что скажешь? – обратился я к брату.

Роберт Берлсдон поднялся с кресла и, пройдя в угол комнаты, вытащил из кипы газет номер «Лондонских новостей». Перелистнув несколько страниц, он нашел фотографию, запечатлевшую недавнюю коронацию в Руритании. Он протянул мне фотографию, и я погрузился в воспоминания. Взгляд мой переходил от моего собственного изображения на лицо Сапта, маршала Стракенца, кардинала в парадных одеждах, Черного Майкла. Рядом с кардиналом стояла Флавия… Я очнулся от грез лишь после того, как брат легонько тронул меня за плечо.

– Ну, вот, сам видишь, сходство просто разительное, – сказал я. – Думаю, мне все‑таки не надо ехать в Руританию.

Роза продолжала настаивать, но уже не так решительно, как вначале.

– Все равно, это только предлог, – капризно сказала она, и на лице ее отразилась обида. – Просто вам ничего не хочется делать, Рудольф. А ведь вы могли бы стать послом.

– Не слишком заманчивая перспектива, – возразил я.

– Выше вам все равно не прыгнуть! – резко сказала она.

Быть может, она была права, и отныне мне оставалось только мечтать, чтобы к преклонным годам возглавить какое‑нибудь посольство. Но мне ли мечтать об этом? Мне, который побывал королем!

Прелестнейшая наша Роза вскочила со стула и в великом гневе покинула гостиную. Берлсдон курил сигару и с любопытством поглядывал на меня.