Текст книги "Мария"
Автор книги: Хорхе Исаакс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Глава XXII
…Мы предались воспоминаниям…
Уступив просьбам моих друзей, я пробыл у них до четырех часов и после долгих прощаний отправился в путь вместе с Браулио, который вызвался проводить меня. Он нес мое ружье, а через плечо перебросил какой-то мешок.
Дорогой я заговорил о его скорой свадьбе и счастье в будущей семейной жизни, – ведь сразу видно, как Трансито его любит. Он слушал меня молча, но улыбка его была выразительнее слов.
Мы перешли реку и стали уже спускаться по ущелью с последней горной вершины, как вдруг из тутовых деревьев вышел на тропинку Хуан Анхель и, умоляюще сложив руки, проговорил:
– Я вернулся, хозяин… я шел… не делайте мне ничего, ваша милость… я больше не буду бояться.
– Да что ты натворил? Что с тобой? – прервал я его. – Тебя послали из дома?
– Да, хозяин, да, сеньорита послала, и ведь ваша милость велели мне вернуться…
По правде говоря, я забыл об этом.
– Значит, ты не вернулся со страху? – расхохотавшись, спросил Браулио.
– Да, да, так оно и было… Сначала Майо пробежал совсем перепуганный, а еще ньор Лукас встретился мне на мостике через реку и сказал, что ягуар убил ньора Браулио…
Браулио просто зашелся от хохота, а потом спросил у струхнувшего негритенка:
– И ты целый день просидел в кустах, как кролик?
– Да ведь ньор Хосе крикнул, чтобы я возвращался пораньше, что одному ходить там наверху нельзя… – пробормотал Хуан Анхель, разглядывая свои ногти.
– Ладно, так и быть, заступлюсь за тебя, – смилостивился Браулио, – но только при условии, что на следующей охоте будешь идти рядом со мной, нога в ногу.
Негритенок недоверчиво взглянул на него, не решаясь принять прощение на таких условиях.
– Согласен? – спросил я, потешаясь про себя.
– Да, хозяин.
– Тогда пошли. А ты, Браулио, не трудись, не надо провожать меня дальше. Возвращайся домой.
– Да я хотел…
– Нет, нет, ты же видел, как переволновалась Трансито. Передай всем привет от меня.
– А как же быть с мешком… Ладно! – продолжал он. – Бери-ка все ты, Хуан Анхель. Ты не уронишь ружье своего хозяина? Смотри, ведь я обязан ему жизнью. А вот так-то лучше, – сказал он, увидев, что я взял ружье сам.
Я пожал руку отважному охотнику, и мы расстались. Отойдя уже довольно далеко, он крикнул нам вслед:
– Там в мешке образцы минералов, ваш отец наказал дяде прислать их.
И, убедившись, что я понял его, он скрылся в лесу.
Я остановился на расстоянии двух выстрелов от дома, на берегу потока, с шумом низвергающегося с гор до самого нашего сада.
Двинувшись дальше, я поискал глазами Хуана Анхеля, но его и след простыл. Должно быть, опасаясь моего гнева, он решил поискать более надежной поддержки, чем защита Браулио, обещанная на таких неподходящих условиях.
К негритенку я относился с особой нежностью. Ему в то время исполнилось двенадцать лет; это был славный парнишка и, пожалуй, даже красивый. Он отличался природным умом, но нрав у него был несколько дикарский. Правда, жизнь, которую он вел, мало способствовала развитию его характера: мальчика изрядно избаловали. Фелисиана, его мать, – служанка, которая вырастила всех детей в семье и потому пользовалась всеобщим уважением, – прочила своего сына мне в слуги. Но он только и научился прислуживать за столом и в комнатах да искусно готовить кофе, а в остальном был растяпой и увальнем.
Подойдя совсем близко к дому, я увидел, что вся семья была еще в столовой, и понял, что у нас в гостях Карлос с отцом. Я свернул вправо, перепрыгнул садовую ограду и прошел через сад, решив проскользнуть к себе в комнату незамеченным.
Я повесил на место охотничью сумку и ружье. Из столовой доносились необычно громкие голоса. В эту минуту ко мне вошла мама, и я спросил у нее, что это за шум.
– Дело в том, – отвечала она, – что приехали сеньоры де M., a ты ведь знаешь, дон Херонимо всегда разговаривает так, словно кричит с одного берега реки на другой.
«Карлос у нас в доме! – подумал я. – Вот испытание, о котором говорил отец. Влюбленный Карлос проведет целый день, ухаживая за своей избранницей. А я не могу показать ему, как я люблю Марию! Не могу открыть ей, что буду ее супругом!..» Такой муки я и не мог себе представить.
Мама, должно быть, заметив мое смятение, спросила:
– Что это ты вернулся такой печальный?
– Нет, нет, сеньора, просто устал.
– Хорошо прошла охота?
– Очень удачно.
– Значит, я могу сказать отцу, что он получит заказанную медвежью шкуру?
– Не медвежью, а великолепную шкуру ягуара.
– Ягуара?
– Да, того самого, что немало навредил в округе.
– Но это, наверно, было ужасно!
– Что вы, ведь мои товарищи – ловкие и отважные охотники!
Мама приготовила мне все необходимое, чтобы помыться и переодеться; когда она уже закрывала за собой дверь, я попросил ее не говорить, что я вернулся.
Она снова вошла в комнату и сказала своим особым, нежным и ласковым, голосом, перед которым я не мог устоять, когда она о чем-нибудь просила:
– Ты помнишь, о чем мы говорили в тот вечер по поводу визита сеньоров де M., не правда ли?
Довольная моим ответом, она добавила:
– Отлично. Надеюсь, все будет хорошо.
И, снова проверив, не нужно ли мне еще что-нибудь, она ушла.
То, что Браулио назвал образцами минерала, на деле оказалось не чем иным, как головой ягуара; прибегнув к этой хитрости, он заставил меня принести домой наш охотничий трофей.
Позже, из рассказов родных, я узнал, что произошло в столовой.
В то время как подали кофе, явился Хуан Анхель и, сказав, что я скоро приду, сообщил отцу о содержимом мешка. Отец, желая узнать мнение дона Херонимо о найденном кварце, велел негритенку достать его; тот принялся развязывать мешок и вдруг с криком ужаса отскочил в сторону, как испуганный олененок.
Все стали допытываться, что случилось. Хуан Анхель, прижавшись спиной к стене и вытаращив глаза, показал рукой на мешок и завопил:
– Ягуар!
– Где? – вскрикнул дон Херонимо и, пролив кофе, вскочил с проворством совершенно неожиданным, принимая во внимание размеры его круглого живота.
Карлос и мой отец тоже встали, Эмма и Мария прижались друг к другу.
– В мешке! – проговорил негритенок.
Все успокоились. Отец осторожно вытряхнул мешок и, увидев выкатившуюся на каменные плиты голову, невольно отступил назад; дон Херонимо тоже. Упершись руками в колени, он провозгласил:
– Чудовищно!
Карлос подошел, чтобы рассмотреть голову вблизи.
– Ужас!
Прибежавший на шум Фелипе влез на табурет. Элоиса вцепилась в руку отца. Хуан, чуть не плача, пытался залезть на колени к Марии, а она, такая же бледная, как Эмма, в тревоге смотрела на горы, надеясь увидеть меня.
– Кто же убил его? – спросил Карлос.
– Ружье хозяина.
– Как ружье хозяина? Само? – переспросил дон Херонимо, смеясь и снова усаживаясь на место.
– Не знаю, хозяин, но только ньор Браулио сказал сейчас там, на горе, что обязан ему жизнью…
– А где же Эфраин? – спросил обеспокоенный отец, поглядывая на Марию.
– Остался там, в ущелье.
В эту минуту вернулась в столовую мама и, совершенно забыв, что уже видела меня, испуганно воскликнула:
– Ах, сынок мой!
– Он уже возвращается, – успокоил ее отец.
– Да, да, я знаю, – отвечала она, – но как же они убили это чудовище?
– Вот куда угодила пуля, – сказал Карлос, наклоняясь и показывая дыру на лбу ягуара.
– Возможно ли? – спросил дон Херонимо у моего отца, закуривая сигару от уголька. – Неужто вы позволяете Эфраину такие забавы?
Отец ответил ему с довольной улыбкой:
– Я недавно заказал ему медвежью шкуру – на пол у моей кровати, а он, очевидно, предпочел подарить мне шкуру ягуара.
Мария прочла в глазах мамы, что можно не беспокоиться. Взяв Хуана за руку, она направилась в гостиную, но испуганный малыш уцепился за ее юбку и не давал ей идти; пришлось взять его на руки. Выходя, она укоризненно сказала:
– Все плачешь? Ай, как стыдно! Разве мужчины боятся!
Покачиваясь в кресле и выпуская изо рта клубы дыма, дон Херонимо бросил в ответ:
– Ну, этот тоже будет убивать ягуаров.
– Подумать только, Эфраин стал охотиться на хищных зверей, – сказал Карлос Эмме, садясь рядом с ней, – а в пансионе не выпускал и дробинки по воробьям. Ах нет, вспоминаю, он недурно стрелял во время прогулок на озеро Фонтибон. А часто он так охотится?
– Раньше ему случалось, – отвечала сестра, – убивать вместе с Хосе и Браулио молодых медведей и прекрасных волков.
– А я-то собирался пригласить его поохотиться завтра на оленей и прихватил даже с собой английское ружье…
– Он будет очень рад доставить вам удовольствие; если бы вы приехали вчера, то и сегодня отправились бы на охоту вместе.
– Ах, да!.. Если бы я знал…
Тут, очевидно, покончив с перепавшими ему на кухне лакомыми кусочками, в столовую явился Майо. При виде головы ягуара он замер, потом, ощетинив шерсть, осторожно прошелся вокруг и наконец обнюхал ее. Рванувшись с места, он обскакал галопом весь дом, вернулся в столовую и тоскливо завыл: он нигде не нашел меня; инстинкт подсказывал ему, что я подвергался опасности.
Вой Майо взволновал моего отца; он верил в иные приметы и предвестия, так и не избавившись до конца от предрассудков.
– Майо, Майо, что с тобой? – проговорил он, гладя собаку, и воскликнул с нетерпением: – Что же это мальчик не идет?
Но в это время я уже входил в гостиную, одетый так, что ни Трансито, ни Лусия не узнали бы меня даже вблизи.
Мария была здесь. Мы едва успели обменяться приветствиями и улыбкой. Хуан, сидевший у Марии на коленях, пролепетал, показывая на дверь;
– А там бука.
И я вошел в столовую улыбаясь, в полной уверенности, что малыш говорит о доне Херонимо.
Мы крепко обнялись с Карлосом, который поднялся мне навстречу; в эту минуту я почти забыл обо всех муках, перенесенных из-за него в последние дни.
Сеньор де М. сердечно сжал мои руки.
– Ай-ай-ай! Как же мы постарели, если эти мальчики стали настоящими мужчинами.
Все перешли в гостиную. Марии там уже не было.
Разговор вертелся вокруг прошедшей охоты, и дон Херонимо, зная обо всем по рассказу Хуана Анхеля, без труда уличил меня во лжи, когда я пытался уверить, что успехом наша охота был обязана Браулио.
Эмма сказала о намерении Карлоса поохотиться вместе со мной на оленей, и он пришел в восторг от моего обещания устроить ему отличную охоту недалеко от дома.
Когда сестра ушла, Карлос предложил показать мне свое английское ружье, и мы поднялись ко мне в комнату. Это было точно такое же ружье, как то, что отец подарил мне, когда я вернулся из Боготы. Но до того как я увидел его, Карлос объявил, что подобного оружия в нашей стране еще никто в руках не держал.
– Ну вот, – сказал он, когда я осмотрел ружье. – Из этой штуки ты убил бы такого зверя?
– Конечно, оно бьет на расстоянии в шестьдесят вар.
– За шестьдесят вар уже можно стрелять?
– На полную точность в таких случаях опасно рассчитывать, сорок вар и то достаточно далеко.
– А на каком расстоянии ты был, когда стрелял в ягуара?
– В тридцати шагах.
– Ну, брат, вижу, я должен отличиться на нашей охоте, не то придется мне забросить ружье и дать клятву больше никогда в жизни не охотиться даже на колибри.
– О, не беспокойся! Я предоставлю тебе возможность блеснуть, загоню оленя прямо в сад.
Карлос засыпал меня вопросами о наших соучениках, соседях и подругах из Боготы, и мы предались воспоминаниям о годах ученической жизни. Он рассказал мне о своих новых встречах с Эмигдио и от души хохотал, вспоминая потешную развязку романа нашего друга с Микаэлиной.
Карлос вернулся в Кауку восьмью месяцами раньше, чем я. За это время он отрастил бачки, и их чернота подчеркивала его нежный румянец; губы, как всегда, были яркими и свежими; пышные, слегка вьющиеся волосы осеняли гладкий, словно фарфоровый, лоб. Несомненно, он был очень хорош собой.
Он рассказал мне также о своих хозяйственных делах, об откорме молодняка, о расчистке новых пастбищ и, наконец, о твердой надежде стать вскоре состоятельным землевладельцем. Я догадывался о его планах на будущее и видел, что он делает точный прицел на верную неудачу, но старался не прерывать его, чтобы избавить себя от необходимости говорить о своих делах.
– Ох, дружище, – сказал Карлос, остановясь у моего стола после длиннейшего рассуждения о преимуществах стойлового откорма перед выпасом на лугах, – сколько же у тебя книг! Ты привез с собой целые горы. Я тоже занимаюсь, вернее, читаю… на большее времени не хватает. А потом, у меня есть образованная кузина, она просто завалила меня романами. Сам знаешь, к серьезным занятиям я никогда пристрастия не питал. Не могу передать, какую скуку наводит на меня политика или судебные дела, хотя отец дни и ночи жалуется всем, что я не вникаю в его тяжбы. Он одержим страстью судиться, причем самые ожесточенные споры идут о двадцати квадратных варах болота или об отводе русла какой-нибудь жалкой канавы, которая отрезала в пользу соседа клочок наших владений.
– Ну-ка, посмотрим, – продолжал он, разглядывая корешки книг, – Фрейсину, [22]22
Фрейсину Дени (1765–1841) – французский богослов.
[Закрыть]«Христос в прошлом веке», Библия… Слишком много мистики… «Дон Кихот»… Кстати, никогда не мог прочесть больше двух глав.
– Неужели?
– Блэр, [23]23
Блэр Гуго (1710–1800) – шотландский писатель.
[Закрыть]– продолжал он. – Шатобриан… Моя кузина Ортенсия в восторге от него. «Английская грамматика». Чудовищный язык! Терпеть его не могу.
– Но ты ведь говорил немного.
– Да, «How do you do?» [24]24
Как доживаете? (англ.)
[Закрыть]– и еще: «Comment ça va-t-il?» [25]25
Как дела? (фр.)
[Закрыть]по-французски.
– Но у тебя чудесное произношение.
– Так мне и говорили, чтобы подбодрить.
И он снова принялся рассматривать книги:
– Шекспир. Кальдерон… [26]26
Кальдерон дела Барка Педро (1600–1681) – великий испанский драматург.
[Закрыть]Стихи, да? «Испанский театр». Опять стихи? Признайся, уж не пишешь ли ты их сам? О, вспоминаю, ты написал что-то о Кауке, и мне даже взгрустнулось тогда… Значит, пишешь?
– Нет.
– Очень рад, не то ты бы просто умер с голоду. Кортес, [27]27
Кортес Мануэль Хосе (1811–1865) – боливийский писатель.
[Закрыть]– продолжал он свое исследование. – Это завоевание Мексики?
– Нет, совсем другое.
– Токвиль, [28]28
Токвиль Алексис (1805–1859) – французский публицист историк и политический деятель.
[Закрыть]«Демократия в Америке»… Тьфу, пропасть! Сегюр… [29]29
Сегюр Филипп Поль (1780–1873) – французский историк.
[Закрыть]Ну и ну, сколько же их!
Но тут прозвенел в столовой колокольчик, оповещая, что ужин подан. Карлос, оставив мои книги, направился к зеркалу, расчесал карманным гребешком волосы и бачки, подправил, словно искусная портниха, завязывающая бантик, узел своего синего галстука, и мы вышли.
Глава XXIII
Когда сняли скатерть, мы, как всегда, прочли молитву
Итак, мы с Карлосом явились в столовую. Места были распределены: во главе стола сидел мой отец; слева от него – мама; справа – дон Херонимо; разворачивая салфетку, он вел скучнейший рассказ о своей тяжбе за земельные границы с доном Игнасио; одно свободное место оставалось рядом с мамой, другое – рядом с доном Херонимо; дальше друг против друга сидели Мария и Эмма, а в конце стола – дети.
Я должен был указать Карлосу, какое из свободных мест предназначено ему. В это время Мария, не глядя на меня, положила руку на соседний стул, как обычно делала, незаметно для остальных приглашая меня сесть рядом. Очевидно, сомневаясь, понял ли я ее, она бросила на меня быстрый взгляд, в котором я всегда так ясно читал ее желания. Однако же я указал Карлосу на предложенное мне место, а сам сел рядом с Эммой.
Дон Херонимо чудом закончил все-таки свою историю о решающих доказательствах, представленных вчера суду, и, повернувшись ко мне, сказал:
– Полагаю, не хотелось вам прерывать беседу. Было о чем поговорить: прекрасные воспоминания о прошлом, о старых знакомых в Боготе… планы на будущее… настоящее. Нет ничего лучше, как встретиться с любимым однокашником. А я и забыл, что вам хотелось бы повидаться. Не обвиняйте Карлоса в таком опоздании, он-то рад был поехать и без меня.
Я заверил дона Херонимо, что непростительно было так долго лишать меня удовольствия видеть его и Карлоса, однако я готов не помнить зла, останься они у нас подольше. Он, с набитым едой ртом, ответил, прихлебывая шоколад и искоса взглянув на меня:
– Это трудновато. Завтра пора давать соль скоту.
После минутного размышления – мама в это время едва заметно улыбнулась – дон Херонимо объявил:
– Нет, невозможно: если нас там не будет, никак не обойтись.
– Да, работы у нас по горло, – подтвердил Карлос с легким самодовольством, показывая, что он человек деловой, не чета мне, занятому только чтением и охотой.
Мария, видно, недовольная мною, избегала моего взгляда. Она была немного бледна, но казалась еще прекраснее, чем всегда. Широкая сборчатая юбка ее платья из черного в голубой горошек газа шелестела при каждом движении, как ночной ветерок в розовых кустах у меня под окном. Косынка, того же цвета, что и платье, спускалась на грудь, как будто не решаясь прикоснуться к лилейно-белой шее, а на шнурке, сплетенном из черных волос, висел сверкающий бриллиантами крестик. Разделенные надвое волосы, прикрывая виски, пышными кудрями падали на плечи.
Завязался общий разговор, и под шумок сестра спросила у меня, почему я выбрал место рядом с ней. Я ответил: «Так надо», однако это ничего ей не объяснило; она посмотрела на меня с удивлением, потом попыталась перехватить взгляд Марии, но тщетно: глаза Марии упорно прятались под гладкими, словно жемчужина веками.
Когда сняли скатерть, мы, как всегда, прочли молитву. Мама пригласила всех в гостиную: дон Херонимо и мой отец остались за столом поговорить о хозяйственных делах.
Зная, что Карлос недурно играет, я предложил ему гитару моей сестры. После недолгих настояний он согласился сыграть что-нибудь. Настраивая гитару, Карлос спросил у Эммы и Марии, любят ли они танцы, и так как вопрос был обращен главным образом к Марии, она ответила, что никогда не танцевала.
Он обернулся ко мне, – я как раз пришел в эту минуту из своей комнаты, – и воскликнул:
– Дружище, да возможно ли это?
– Что?
– Что ты не научил танцевать ни сестру, ни кузину. Вот уж не думал, что ты такой эгоист. А может, Матильда поставила тебе условие ни с кем не делиться ее наукой?
– Она была уверена, что хватит твоего искусства, чтобы создать в Кауке рай для танцовщиц.
– Моего? Ты вынуждаешь меня признаться сеньоритам, что я преуспел бы гораздо больше, если бы ты не вздумал брать уроки в одно время со мной.
– Дело в том, что Матильда надеялась закончить твое обучение в декабре, недаром она ждала тебя на первом же балу в Чапинеро.
Гитара была настроена, и Карлос заиграл контрданс, по некоторым причинам незабываемый для нас обоих.
– Что напоминает тебе эта мелодия? – спросил он, поставив гитару на колено.
– Многое и ничего определенного.
– Ничего? А наше с тобой соревнование на вечере у сеньоры?…
– Ах, да. Вспомнил.
– Речь шла о том, – сказал Карлос, – чтобы вывести из затруднения нашу строгую учительницу: ты собирался танцевать с ней, а я…
– Речь шла о том, какая из наших двух пар откроет контрданс.
– И ты должен признаться, что победил я, так как уступил тебе свое место, – смеясь, заметил Карлос.
– Мне не пришлось об этом просить. Спой нам, пожалуйста.
Мария сидела рядом с Эммой на диване, перед которым мы оба стояли. Во время разговора она бросила пристальный взгляд на моего собеседника, желая удостовериться в том, что было ясно ей одной, – в том, что я недоволен; потом сделала вид, будто забавляется, связывая концы своих кос.
Мама уговорила Карлоса спеть. Громким, звучным голосом он запел входившую тогда в моду песенку:
Пропев песню до конца, Карлос стал упрашивать мою сестру и Марию, чтобы они тоже спели. Но Мария как будто и не слышала.
«Неужели Карлос догадался о моей любви, – думал я, – и нарочно завел этот разговор?» Позже я убедился, что дурно судил о своем друге: он был способен на легкомысленную выходку, но на коварство – никогда.
Эмма была готова петь. Подойдя к Марии, она сказала:
– Споем?
– Да что же я могу спеть? – спросила та.
Тогда я тоже подошел к Марии и шепнул ей:
– И тебе ничего не хотелось бы спеть, ничего?
Она подняла взгляд: так смотрела она на меня, если в голосе моем, как сейчас, звучала любовь; и на ее губах я уловил легкую улыбку, подобную улыбке ребенка, разбуженного поцелуем матери.
– Да, споем «Волшебниц», – сказала она.
Слова этой песни принадлежали мне. Эмма нашла стихи в моем письменном столе и подобрала к ним музыку, написанную на слова другой, модной тогда, песни.
В одну из тех летних ночей, когда ветер затихает, как бы прислушиваясь к неясному шелесту листьев и дальнему эху; когда луна медлит или скрывается вовсе боясь нарушить ночную тьму; когда душа улетает вдаль подобно возлюбленной, что покидает нас ненадолго и возвращается, даря еще большей нежностью… в одну из таких ночей Мария, Эмма и я сидели на галерее, обращенной к долине. Прозвучали печальные аккорды гитары и девушки начали песню голосами безыскусными, но чистыми, как сама природа, которую они воспевали. Я был поражен, мои неумелые стихи показались мне самому прекрасными и прочувствованными. Пение умолкло, и Мария склонила голову на плечо Эмме; когда она выпрямилась, я в волнении прошептал ей на ухо последний стих. Ах, эти строки и сейчас еще хранят дыхание Марии, влагу ее слез. Вот они:
Мне снилось, что иду вечерней чащей
и солнце, исчезая за горой,
султаны пальм с их зеленью сквозящей
осыпало рубиновой игрой.
А заводи то розовым мерцали,
то лиловела тихая вода,
и опускались горлинки и цапли
в бамбук и тальник около пруда.
Немая ночь окутывала землю,
немели сумерки по берегам;
луна плыла, за облаками дремля,
и вечер гас, упав к ее ногам.
Пойдем со мной и лютнею моею
по сельве над затоном голубым;
я снюсь тебе, мне говорили феи,
суля бессмертье, если я любим. [31]31
Перевод Б. Дубина.
[Закрыть]
Отец и сеньор де M. вышли в гостиную, когда замирали последние 8вуки песни. Отец, который теперь лишь в минуты полного душевного покоя напевал вполголоса какую-нибудь песенку своей родной страны, всегда любил музыку, а в молодости и танцы.
Дон Херонимо, примостившись поудобнее на мягком диване, сладко зевнул.
– Я никогда не слыхал эту музыку с такими словами, – обратился Карлос к моей сестре.
– Эмма прочла эти стихи в газете, – ответил я, – и переложила их на мелодию другой песни. Стихи, по-моему, неважные. Сейчас печатают столько пошлостей! Это сочинил какой-то кубинский поэт, а природа Кубы, как известно, очень похожа на природу Кауки.
Мария, мама и сестра с удивлением переглянулись, слушая, как непринужденно я обманываю Карлоса; ведь они не знали, что он, перерыв днем мой книжный шкаф, с таким пренебрежением отнесся к моим любимым авторам. Вспомнив не без досады его слова о «Дон Кихоте», я добавил:
– Ты, верно, видел эти стихи в «Эль Диа» и просто забыл. Помнится, под ними стояла подпись какого-то Альмендареса.
– Нет, кажется, не видел, – сказал он. – Впрочем, у меня на эти вещи плохая память… Если это те стихи, что читала мне моя кузина… то, по правде сказать, когда пели сеньориты, они мне понравились гораздо больше. Будьте добры, прочтите их, – попросил он Марию.
Она, улыбаясь, обратилась к Эмме.
– Как там начинается?… Я все время забываю. Лучше ты прочти, ведь ты хорошо все помнишь.
– Да вы только что их пели, – возразил Карлос, – а читать гораздо легче. Как ни дурны эти стихи, в ваших устах они будут прекрасны.
Мария повторила все сначала; когда она дошла до последней строфы, голос ее задрожал.
Карлос поблагодарил:
– Да, теперь я почти уверен, что слышал их раньше.
А я подумал: единственное, в чем Карлос может быть уверен, это в том, что он каждый день видит красоту, описанную в моих плохих стихах. Но он смотрит вокруг безотчетно, как смотрит, к примеру, на часы,
