Текст книги "Мария"

Автор книги: Хорхе Исаакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава XX
…Такая нежность была в ее улыбке…

Мать и Эмма встретили меня на галерее. Отец с утра уехал верхом проверить, как идут работы в поле.

Вскоре меня позвали в столовую, и я заторопился в надежде увидеть там Марию, но напрасно. Когда я спросил о ней, мама ответила:

– Завтра ведь у нас гости, и девочки стараются приготовить сласти повкуснее. Думаю, они уж все кончили и скоро придут.

Я собрался уже встать из-за стола, когда заметил Хосе, который поднимался из долины в гору, погоняя двух мулов, нагруженных связками бамбуковых стволов. Он остановился на пригорке, откуда видно было все, что делалось в доме, и крикнул мне:

– Добрый день! Не могу задерживаться, мул норовистый, а скоро вечер. Я передал вам все через сеньорит. Завтра вставайте с рассветом, дело верное.

– Ладно, – ответил я. – Приду пораньше. Привет всем.

– Не забудьте про картечь!

И, помахав шляпой, он снова погнал мулов в гору.

Я отправился к себе привести в порядок ружье. В чистке оно не нуждалось, но я воспользовался предлогом, чтобы уйти из столовой, где Мария так и не появилась.

Я держал в руке открытый ящичек с пистонами, когда увидел на галерее Марию. Она несла мне кофе и, не зная, что я смотрю на нее, пробовала его из ложечки.

Едва я ее заметил, как все мои пистоны рассыпались по полу.

Не решаясь взглянуть на меня, она поздоровалась, поставила дрожащей рукой подносик с чашкой на перила галереи, а потом, робко подняв глаза, перехватила мой взгляд, от которого сразу залилась румянцем. Опустившись на колени, она стала собирать рассыпанные пистоны.

– Не надо, – сказал я. – Я сам потом соберу.

– У меня хорошее зрение, я любую мелочь могу найти, – возразила она. – Дай-ка сюда коробочку.

Она протянула руку и, заглянув в коробку, воскликнула:

– О, да они все просыпались!

– Она и была неполная, – уверял я, помогая ей собрать остатки.

– Завтра тебе понадобятся именно эти, – сказала она, сдувая пыль с пистонов, лежавших на ее розовой ладошке.

– Почему завтра и почему эти?

– Потому что завтра опасная охота и неточный выстрел может принести беду. А по коробочке я вижу – это те самые, что подарил тебе доктор, он еще сказал, они английские и очень хорошие…

– Все-то ты слышишь…

– Кое-что я и рада бы не слышать. Может, лучше не ходить па эту охоту… Хосе передал тебе приглашение через нас.

– Ты хочешь, чтобы я не ходил?

– Как я могу просить об этом?

– А почему бы нет?

Мария посмотрела на меня и не ответила.

– Кажется, все, – сказала она, поднимаясь и оглядывая пол. – Я ухожу. Кофе, наверно, остыл.

– Попробуй.

– Только не заряжай сегодня ружье… Нет, горячий, – добавила она, потрогав чашку.

– Ладно, не буду сейчас заниматься ружьем. А ты не уходи.

Я зашел в комнату и снова вернулся на галерею.

– У меня очень много дел по хозяйству.

– Ах, да! – отвечал я. – Надо готовить угощение и наряды на завтра. Значит, ты уходишь?

Она пожала плечами и чуть склонила голову, словно говоря: «Как хочешь».

– Я должен объясниться с тобой, – сказал я, подойдя к ней. – Хочешь выслушать меня?

– Я ведь говорила, что не все хотела бы слышать… – ответила она, потряхивая коробочкой и прислушиваясь, как стучат в ней пистоны.

– Думаю, что меня…

– Это верно, верно то, что ты хочешь сказать, то, что ты думаешь.

– Что?

– Что я должна тебя выслушать. Только не сейчас.

– Как дурно ты обо мне думала последнее время!

Она, не отвечая, разбирала надпись на коробочке.

– Я ничего не буду говорить. Но скажи, что ты себе вообразила?

– Зачем?

– Значит, ты даже не позволяешь мне оправдаться?

– Я хотела бы знать, почему ты так вел себя, но мне страшно услышать это потому, что я не давала тебе никакого повода, и все время мне казалось, ты что-то скрываешь от меня… Но раз теперь ты доволен… то и я довольна.

– Я не заслужил твоей доброты.

– Может быть, я не заслужила…

– Я был несправедлив к тебе, и если ты позволишь, готов на коленях просить у тебя прощения.

Глаза ее, еще недавно затуманенные печалью, радостно вспыхнули.

– Ах, нет! – воскликнула она. – Ради бога! Я все уже забыла… слышишь? Все, все забыла! Но только с одним условием, – добавила она, помолчав.

– С каким хочешь.

– Если я скажу или сделаю что-нибудь такое, что тебе не понравится, ты тут же скажешь мне, и больше я не буду так делать и говорить. Не трудное условие?

– А я не должен просить тебя о том же?

– Нет, я не могу тебе советовать. Я не уверена, что думаю всегда правильно; к тому же ты узнаешь, о чем я хочу сказать, еще раньше, чем я произнесу хоть слово.

– Так, значит, ты понимаешь, ты веришь, что я люблю тебя всей душой? – спросил я тихо и нежно.

– Да, да, – прошептала она и, почти коснувшись рукой моих губ, знаком приказала мне молчать.

– Что ты собираешься делать? – спросил я, видя, что она направляется в гостиную.

– Слышишь? Хуан зовет и плачет, а меня нет.

Она остановилась на минуту в нерешительности, и такая нежность была в ее улыбке, такое любовное томление во взгляде, что, даже когда она убежала, образ ее долго еще стоял перед моим восхищенным взглядом.

Глава XXI
… Я заснул, убаюканный журчанием реки…

На следующий день я отправился в горы в сопровождении Хуана Анхеля, он нес подарки, посланные мамой Луисе и девочкам. Следом за нами бежал Майо: верный пес был готов ко всем испытаниям, хотя претерпел немало неприятностей в наших походах, уже непосильных для его возраста.

Миновав мост через реку, мы увидели Хосе и его племянника Браулио, они вышли ко мне навстречу, Хосе рассказал о предстоящей охоте, он собирался прикончить знаменитого в округе ягуара, который унес у него нескольких ягнят. Старый горец выследил зверя и открыл одно из его логовищ у истоков реки, примерно в полулиге от усадьбы.

Хуана Анхеля даже пот прошиб, когда он услыхал все эти подробности. Поставив кошелку на палую листву, он смотрел на нас с ужасом, словно мы собирались убить человека.

Хосе продолжал объяснять план нападения:

– Готов прозакладывать собственные уши, что он от нас не уйдет. Поглядим, правда ли сосед Лукас такой храбрец, как сам хвалится. За Тибурсио-то я отвечаю. Вы взяли картечь?

– Да, – ответил я, – и длинноствольное ружье.

– Сегодня большой день для Браулио. Очень уж ему хочется посмотреть вас в деле; я сказал, что мы с вами называем выстрел пропащим, если целим медведю в лоб, а пуля угодит в глаз.

И он расхохотался, хлопнув племянника по плечу.

– Ладно, пошли, – продолжал он. – Пусть только негритенок отнесет эти фрукты сеньоре, а я вернусь с вами домой, – и, забросив за спину кошелку Хуана Анхеля, спросил: – А тут что? Наверно, сеньорита Мария положила какие-нибудь сласти для своего братца?

– Нет, это моя мать посылает разные мелочи Луисе.

– А что за беда была с сеньоритой? Вчера видел ее мимоходом, такая же веселая и свеженькая» как всегда. Ну прямо бутон кастильской розы.

– Она уже поправилась.

– А ты что здесь топчешься, почему еще не отправился обратно? – спросил Хосе у Хуана Анхеля. – Бери сумку и бегом. Да возвращайся поскорее, – в поздний час не стоит бродить в здешних местах одному. И не говори ничего там, внизу.

– Посмей только не вернуться! – крикнул я вдогонку негритенку, который уже перебрался на другой берег.

Хуан Анхель юркнул в заросли осоки, словно перепуганный зайчонок.

Браулио был крепкий парень моего возраста. Два месяца назад он приехал к дяде из другой провинции и уже давно был без ума от своей двоюродной сестры Трансито.

Во всем облике племянника чувствовалось то же благородство, каким отличалась внешность старика; особенно хорош был его красивый, еще не опушенный усами рот, а нежная, почти женская улыбка подчеркивала мужественную решительность четко очерченного лица. Статный, неутомимый в работе, наделенный мягким характером, парень был истым сокровищем для Хосе и самым подходящим мужем для Трансито.

Сеньора Луиса и девочки, веселые, приветливые, вышли встретить меня у дверей дома. Мы часто виделись за последние месяцы, и девочки уже не робели передо мной. Сам Хосе во время охоты, другими словами – на поле боя,проявлял по отношению ко мне отеческую властность, но едва мы возвращались домой, вел себя совсем по-другому, словно храня в тайне наши простые, дружеские отношения.

– Наконец-то! Наконец-то! – приговаривала сеньора Луиса, ведя меня под руку в столовую. – Целая неделя! Мы просто дни считали.

Девочки поглядывали на меня, лукаво улыбаясь.

– Господи Иисусе, какой же вы бледный! – воскликнула Луиса, рассмотрев меня поближе. – Нет, так не годится, вот приходили бы почаще, здоровяком стали бы.

– А по вашему, как я выгляжу? – спросил я девочек.

– Э! – ответила Трансито. – Как же вы можете выглядеть, если все время сидите за своими книгами и…

– А мы-то сколько вкусных вещей для вас готовили, – перебила ее Лусия. – Не снимали, пока не испортился, первый арбуз с новой гряды, а в четверг – думали, вы придете – такой чудесный крем сделали.

– А какая рыба, а, Луиса? – добавил Хосе. – Мы просто не знали, что с ней и делать. Но он не мог прийти, – продолжал старик серьезно, – были на то важные причины. Но скоро ты ведь пригласишь его провести с нами целый день… правда, Браулио?

– Да, да, я обязательно приду, вот и поговорим об этом. Когда же настанет этот великий день, сеньора Луиса? Когда, Трансито?

Девушка вся залилась краской и, видно, ни за какие сокровища не подняла бы глаз на жениха.

– Немного попозже, – сказала Луиса. – Разве не видите, надо домик побелить и двери навесить. Приготовим все ко дню Гваделупской богоматери. Трансито ее особо чтит.

– А это когда?

– Как, вы не знаете? Да двенадцатого декабря. А не говорили вам ребята, что хотят просить вас быть посаженым отцом?

– Нет. Вот уж не прощу Трансито, что она слишком поздно сообщает мне такую приятную весть.

– Да я говорила Браулио, чтобы он сказал вам; отец думал, так будет лучше.

– Вы и представить себе не можете, как я благодарен. Тем более что надеюсь впоследствии стать и вашим кумом.

Браулио с невыразимой нежностью посмотрел на свою невесту, а она, застыдившись, выбежала из комнаты готовить завтрак и увела с собой Лусию.

Теперь меня принимали в доме Хосе уже по-иному: я стал как бы членом семьи. На столе не было никакой праздничной посуды, за исключением одного всегда предназначенного для меня прибора, и я получил свою порцию фасоли, маисовой каши, молока и шоколада из рук сеньоры Луисы, сидя точно так же, как Хосе и Браулио, на табурете из корня бамбука. Правда, к такому обхождению я приучил их не без труда.

Много лет спустя, проезжая через горы, мимо родных мест Хосе, я увидел, как на закате возвращались веселые земледельцы в дом, где так ласково привечали меня в былые времена; помолясь богу вслед за почтенным отцом семейства, они поджидали у очага, пока постаревшая добрая мать раздаст им ужин; каждая супружеская пара ела из общей тарелки; малыши прыгали на коленях у родителей. Но я отвел глаза от отого зрелища патриархальной жизни, напомнившего мне последние счастливые дни моей юности…

Завтрак оказался, как всегда, превосходен, но по застольному разговору ясно было, что Браулио и Хосе уже не терпелось начать охоту.

В десять часов все были готовы; Лукас взвалил на плечо корзину с едой, которую приготовила нам Луиса; Хосе, бегая взад и вперед, набил свою сумку из меха нутрии пыжами и собранными в последнюю минуту мелочами, и мы двинулись в путь.

Охотников было пятеро: мулат Тибурсио – пеон, работавший на ферме, Лукас – арендатор из соседнего поместья, Хосе, Браулио и я. Все вооружены ружьями. У первых двух ружья были, по их словам, отменные. Хосе и Браулио, кроме того, несли с собой острые копья.

В доме не осталось ни одного стоящего пса. Все были взяты на свору попарно, и экспедиция наша выглядела внушительно. Собаки радостно визжали; даже любимец кухарки Марты Голубок – гроза домашних кроликов – подставлял шею, надеясь, что и его зачислят в охотники. Но Хосе отогнал его пинком, обозвав не очень лестными словами.

Луиса и девочки волновались, особенно Трансито, – она знала, что ее жениху предстоят самые опасные испытания, ведь он был лучшим охотником.

Узкой, едва заметной тропой мы начали спускаться по северному берегу реки. Ее извилистое русло, – если можно так назвать глубокое лесистое ущелье среди утесов, на вершине которых, словно на плоской крыше, росли разлапистые папоротники и опутанный цветущими вьюнками тростник, – кое-где было загромождено обломками скал, а между ними причудливыми каскадами прорывались бурлящие, пенистые потоки.

Мы пропіли не более полулиги, когда Хосе, остановясь в устье глубокого пересохшего русла, зажатого между крутыми склонами, нагнулся над валявшимися на песке полуобглоданными костями: это были кости ягненка, унесенного хищником день назад. Следом за Браулио мы с Хосе вступили в овраг. Вскоре появились следы. После недолгого подъема Браулио замер на месте и, не глядя на нас, сделал знак остановиться. Он прислушался к шуму сельвы, вдохнул воздух всей грудью, оглядел высокий свод, образованный над нами сенью кедров, смоковниц и хлебных деревьев, и двинулся дальше неслышным медленным шагом. Через некоторое время он снова остановился. Осмотревшись вокруг и еще раз приглядевшись к следам, он указал на исцарапанный ствол дерева, поднимавшегося из глубины оврага, н проговорил:

– Вот здесь он прошел. Видать, сыт и отлично знает все ходы и выходы.

Варах в двадцати от нас овраг упирался в каменную скалу. По образовавшейся у ее подножия впадине можно было понять, что сюда во время дождей стекают по склону потоки воды.

Против моего ожидания, мы вернулись к реке и продолжили путь вдоль ее ложа.

Вскоре Браулио снова обнаружил следы ягуара на песке – на этот раз они вели прямо к берегу.

Теперь нам надо было удостовериться, перешел ли вверь в этом месте реку, или же, что было более вероятно, ему помешало мощное, разбушевавшееся течение и он по-прежнему шел вдоль берега по нашей стороне.

Браулио, забросив ружье за спину, пустился вброд через стремнину; к поясу он привязал веревку, а Хосе крепко держал другой ее конец, чтобы при каком-нибудь неловком движении парня не снесло в ближний водопад.

Стояла мертвая тишина, мы успокаивали собак, стараясь удержать их от легкого нетерпеливого повизгивания.

– Тут следов нет, – сказал Браулио, осмотрев прибрежный песок и заросли кустарника.

Взобравшись на вершину небольшой скалы, он повернулся лицом к нам, жестом приказав не двигаться с места, снял ружье и упер его в плечо, словно собирался стрелять в цепь скал, оставшуюся у нас за спиной. Спокойный и невозмутимый, он слегка наклонился вперед и нажал курок. Раздался выстрел.

– Там! – крикнул он, показывая на поросшую деревьями вершину у нас над головой.

Спускаясь прыжками к реке, Браулио крикнул:

– Крепче держать веревку! Собак – вверх!

Собаки словно все поняли: едва мы спустили их со своры, как они исчезли справа от нас в зарослях тростника. Хосе тем временем помогал Браулио перебраться через реку.

– Спокойно! – снова крикнул Браулио, выйдя на берег; торопливо заряжая ружье, он бросил мне:

– Вы будете здесь, хозяин!

Собаки преследовали добычу по пятам; зверю, видимо, нелегко было ускользнуть: лай все время доносился из одного и того же места на склоне.

Браулио взял из рук Хосе копье и сказал нам обоим:

– Один – внизу, другой – вверху, стерегите этот проход, ягуар вернется по своему следу, если только ему удастся уйти. Тибурсио с вами, – добавил он. Затем обратился к Лукасу: – Мы вдвоем обогнем утес по верху.

Твердой рукой Браулио забил снаряд в ствол ружья и сказал с обычной своей доброй улыбкой:

– Это просто котенок, да к тому же и ранен.

Выслушав последние слова, мы разошлись по местам.

Хосе, Тибурсио и я поднялись на удобную для наблюдения скалу. Тибурсио то и дело проверял запал своего ружья. Хосе напряженно вглядывался в даль. Отсюда нам было хорошо видно все, что делалось на утесе, и мы могли внимательно следить за указанным нам проходом: к счастью, могучие деревья на склоне росли редко.

Из шести собак две уже вышли из боя; одна лежала растерзанная у ног зверя, другая, с разорванным боком, приползла к нам и, жалобно повизгивая, издыхала подле камня, на котором мы стояли.

Ягуар стоял задом к купе дубов, бил хвостом, ощетинив шерсть на спине, оскалив зубы и сверкая глазами; он издавал глухое рычание, встряхивал огромной головой, и уши его щелкали, словно деревянные кастаньеты.

Когда он поворачивался под натиском заметно усталых, однако еще не выдохшихся собак, видно было, как хлещет у него из левого бока кровь; по временам он пытался зализать рану, но тщетно, – вся свора тут же яростно кидалась на него.

Браулио и Лукас появились из тростниковых зарослей на склоне утеса; они оказались немного дальше от зверя, чем мы. Лукас был бледен, как мертвец, а пятна, оставшиеся у него на щеках после карате, [19]19
  Карате – кожная болезнь.


[Закрыть]посинели.

Таким образом, охотники и ягуар образовали треугольник, и обе наши группы могли открыть огонь одновременно, не рискуя ранить друг друга.

– Стрелять всем вместе! – крикнул Хосе.

– Нет, нет! Собаки! – возразил Браулио. И, оставив своего товарища в одиночестве, он исчез.

Я понял, что хотя общая стрельба и могла прикончить зверя, но наверняка погибли бы несколько собак, а ягуару, останься он жив, не долго было бы сыграть с нами злую шутку, пока ружья разряжены.

Из тростника, позади деревьев, защищавших зверя с тыла, выглянула голова Браулио: рот его жадно ловил воздух, глаза были широко открыты, волосы взъерошены. В правой руке он сжимал копье, левой раздвигал мешавшие ему лианы.

Все мы молчали; даже собаки, казалось, выжидали, чем кончится дело.

Хосе не выдержал и крикнул, науськивая собак:

– Уби! Маталеон! Уби! Хватай его, Трунчо!

Зверю нельзя было давать передышки; кроме того, так было меньше риска для Браулио.

Собаки сразу бросились в бой. Еще одна свалилась мертвой, не успев и взвизгнуть.

Вдруг ягуар отчаянно взвыл.

Браулио проскользнул позади дубов и побежал было к нам, сжимая в руке древко копья без наконечника.

Зверь повернул вслед за ним.

– Огонь! Огонь! – крикнул Браулио и одним прыжком вернулся в засаду, откуда раньше нанес удар копьем.

Ягуар следил за ним. Лукас исчез. Тибурсио позеленел, как оливка. Он прицелился, но заряд пропал даром.

Хосе выстрелил: ягуар снова заревел, изогнулся, словно пытаясь укусить самого себя в хребет, и тут же гигантским прыжком бросился на Браулио. А тот, ловко проскользнув среди дубов, бегом помчался к нам, чтобы подхватить копье, которое бросил ему Хосе.

Теперь зверь повернулся к нам мордой. Заряженным оставалось только мое ружье. Я выстрелил: ягуар сел на хвост, покачнулся и рухнул.

Браулио невольно оглянулся, чтобы узнать, попал ли последний выстрел в цель. Хосе, Тибурсио и я были уже рядом с ним, и все в один голос издали победный клич.

Из пасти зверя выступила кровавая пена, глаза его остекленели, в последних судорогах он вытягивал дрожащие лапы и бил великолепным хвостом, взметая палую листву.

– Знатный выстрел!.. Вот это выстрел! – воскликнул Браулино, поставив ногу ягуару на голову. – Прямо в лоб! Ничего не скажешь, меткая рука!

Хосе еще не совсем твердым голосом (славный старик очень любил своего будущего зятя) сказал, вытирая рукавом пот со лба:

– Ну, ну… тут не до шуток! Боже правый! До чего хорош зверь! Дьявол, а не зверь! Попадись такому в лапы, живым не уйдешь!..

И он печально посмотрел на трупы трех собак:

– Бедняжка Кампанилья! Больше всех ее жалко… Такая красивая собачка!

Он погладил остальных трех, которые, вывалив языки и стараясь отдышаться, беззаботно разлеглись рядом, словно просто загоняли в корраль слишком резвого бычка.

Хосе, расстелив на траве свое пончо, сказал:

– Садитесь, сынок. Сейчас мы, как полагается, снимем шкуру, она ваша. Лукас! – крикнул он.

Браулио расхохотался:

– Он, верно, уже сидит дома в курятнике.

Хосе не понял и снова закричал:

– Лукас! – Но, увидев, что все мы смеемся, спросил: – Да что это с вами?

– Дядя, ведь храбрец этот сбежал, сразу как я дал промашку с копьем.

Хосе смотрел на нас, словно никак не мог взять это в толк.

– Ну и мошенник!

И, спустившись к реке, он закричал так, что все горы подхватили его голос:

– Лукас, чертов сын!

– У меня с собой отменный нож, сразу и освежуем, – предложил Тибурсио.

– Не в том дело, дружище, беда, что этот чертов трус утащил сумку с едой, а наш бедный друг наверняка хочет есть… да и я не прочь… только здесь на угощение надеяться нечего.

Но желанная кошелка оказалась цела, точно указывая, с какого места сбежал Лукас. Обрадованный Хосе подтащил сумку поближе к нам и стал развязывать ее, велев Тибурсио наполнить речной водой кокосовые посудины.

В сумке оказалось белое и золотистое чокло, [20]20
  Чокло – каша из недозрелого маиса.


[Закрыть]свежий сыр и великолепно зажаренное на вертеле мясо; все это было тут же разложено на платановых листьях.

Затем Хосе извлек завернутую в салфетку бутыль с темно-красным вином, хлеб, чернослив и вяленую смокву, сказав:

– Всему свое место.

Из карманов появились ножи. Хосе разрезал и раздал нам мясо, – вместе с чокло это было царское угощение. Мы прикончили вино, на хлеб и не взглянули, а чернослив и смоква моим товарищам пришлись больше по вкусу, чем мне. Не обошлось и без панелы [21]21
  Панела – конической формы хлебцы с неочищенным сахаром.


[Закрыть]– услады путников, охотников и бедняков. Вода была холодная как лед. После этого лесного банкета задымились мои ароматные сигары.

Хосе благодушествовал, а Браулио теперь наконец решился пригласить меня в посаженые отцы.

Тибурсио с завидной ловкостью освежевал ягуара, вырезав сало, которое нужно было ему для какой-то неведомой цели. Мы разложили по заплечным мешкам шкуру, голову и лапы зверя и отправились в обратный путь. Хосе взвалил на плечо мое ружье вместе со своим, свистнул собак и пошел впереди. По временам он останавливался и еще раз вспоминал какую-нибудь подробность охоты или отпускал новое проклятие по адресу Лукаса.

Легко понять, что женщины, едва мы показались вдали, принялись нас считать и пересчитывать; даже когда мы были уже совсем близко от дома, они все еще не знали, радоваться или бояться, ведь мы изрядно задержались, а по доносившимся до них выстрелам они догадались о грозившей нам опасности.

Первой выбежала навстречу заметно побледневшая Трансито.

– Убили его? – крикнула она.

– Да, дочка, – ответил ей отец.

Все окружили нас, засыпая вопросами; прибежала даже старая Марта, держа в руках наполовину ощипанного каплуна.

Лусия, подойдя ко мне, спросила, где мое ружье, и когда я показал его, прошептала:

– И ничего с вами не случилось?

– Ничего, – ласково ответил я, проведя зеленой веточкой по ее губам.

– А я уж думала…

– Не приходил сюда этот дуралей Лукас? – спросил Хосе.

– Нет, не видели, – ответила Марта.

– А где же убитый зверь? – сказала, заставив наконец всех замолчать, сеньора Луиса.

– Здесь, тетушка, – отвечал Браулио. С помощью невесты он принялся развязывать мешок, а сам тем временем что-то тихонько ей рассказывал. Она посмотрела на меня с особым выражением, побежала в комнату за табуретом и усадила меня на террасе, откуда все было хорошо видно.

Когда в патио расстелили огромную бархатистую шкуру, женщины невольно вскрикнули. Но когда на траву выкатилась голова, они в ужасе попятились.

– Но как же вы убили его? Расскажите! – воскликнула сеньора Луиса. – Что это вы все как в воду опущенные?

– Расскажите, расскажите нам, – просила и Лусия.

Тогда Хосе, взяв в руки голову ягуара, сказал:

– Зверь бросился было на Браулио, а тут сеньор (кивнул он на меня) всадил ему сюда пулю.

Он показал дыру, красовавшуюся прямо посреди лба.

Все повернулись ко мне, и каждый взгляд был еще одной наградой за мою ловкость.

Хосе, продолжая рассказ со всеми подробностями, осматривал раненых собак и вздыхал о тех, что погибли.

Браулио с помощью Тибурсио растягивал' на земле и прибивал колышками шкуру.

Женщины вернулись к своим делам, а я прилег вздремнуть в столовой на скамье, где Трансито и Лусия подстелили мне вместо тюфяка шерстяные пончо. Вскоре я заснул, убаюканный журчанием реки, гоготом гусей, блеянием отары на ближних холмах и пением девушек, стиравших в ручье белье. Природа успокаивает нас, как любящая мать, когда душой нашей овладевает печаль; а если нас приласкает счастье, она нежно нам улыбается.