Текст книги "Мария"

Автор книги: Хорхе Исаакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава XXXIX
…Прозрачный небосвод накрыл бесчисленные вершины…

В восемь часов зазвенел колокольчик, призывая к столу, но я чувствовал, что еще не в силах спокойно встретиться с Марией.

Мама постучала ко мне в дверь.

– Неужто тебя так сломила печаль? – спросила она, войдя в комнату. – Разве не можешь ты, как бывало, взять себя в руки? Это необходимо и для того, чтобы не огорчать отца, и потому, что именно ты должен поддержать Марию.

В голосе ее звучала мягкая настойчивость и глубокая нежность. Описав все выгоды, которые сулит мне эта поездка, но не скрыв и ожидающие меня суровые испытания, она закончила такими словами:

– Все эти годы, что я не увижу тебя, Мария будет для меня не только любимой дочерью, но и женщиной, которая сумела заслужить твою любовь и принесет тебе счастье. Я буду постоянно говорить с ней о тебе и помогу ей ждать твоего возвращения как награды за ваше благоразумие.

Тут я поднял опущенную на руки голову, и, взглянув друг на друга сквозь слезы, мы обменялись молчаливым обещанием.

– Теперь иди в столовую, – сказала мама, уходя, – и постарайся скрыть свою грусть. Мы с отцом много говорили о тебе, и, надеюсь, он найдет способ утешить тебя.

В столовой не было никого, кроме Марии и Эммы. Обычно, если отец не выходил к нам, я садился во главе стола. Девушки ожидали меня, сидя по обе стороны. Некоторое время мы молчали. Их лица, каждое по-своему прекрасное, выражали глубокую печаль. Но лицо сестры было не так бледно, глаза не светились томным блеском, как бывает после пролитых слез. Эмма сказала:

– Итак, завтра ты едешь на ферму?

– Да, но пробуду там только два дня.

– Возьми с собой Хуана Анхеля, пусть повидается с матерью; кто знает, может, ей стало хуже.

– Обязательно возьму. Ихинио пишет, что Фелисиана плоха, а доктора Майна, который навещал ее, вчера срочно вызвали в Кали.

– Передай Фелисиане самый нежный привет, – обратилась ко мне Мария, – скажи, что, если она не поправится, мы попросим маму и все вместе навестим ее.

Эмма прервала вновь наступившее молчание:

– Сегодня приходили Трансито, Лусия и Браулио, очень жалели, что не застали тебя, передавали привет. Мы хотим поехать к ним в воскресенье: они были так внимательны, когда папа болел.

– Поедем лучше в понедельник, к тому времени я уже вернусь.

– Видел бы ты, как они огорчились, узнав, что ты уезжаешь в Европу…

Мария отвернулась, будто бы разыскивая что-то на соседнем столике, но я заметил слезы, блеснувшие в ее глазах.

В это время вошла Эстефана и сказала, что мама зовет Марию.

Я прогуливался взад и вперед по столовой в надежде перехватить Марию, раньше чем она уйдет к себе. Эмма то и дело заговаривала со мной, пытаясь отвлечь от мучительных мыслей, она понимала, как мне тяжело.

Стоял тихий вечер, ни один листок на розовых кустах не шевелился, в кронах деревьев не слышно было ни шороха, только неумолчный ропот реки нарушал величавый, безмолвный покой. На синих откосах гор белели легкие тучки, колеблемые ветром, как белоснежный газовый шарф на темно-голубой тунике одалиски; прозрачный небосвод накрыл бесчисленные вершины, подобно опрокинутой урне лазоревого хрусталя, усеянной алмазами.

Мария запаздывала. Вошла мама и попросила меня пойти с ней в гостиную. Я решил, что она снова хочет утешить меня своими ласковыми обещаниями.

В гостиной на диване я увидел отца, рядом с ним сидела, не поднимая глаз, Мария. Отец показал мне на свободное место рядом с ней. Мама устроилась в кресле.

– Ну что ж, дочка, – обратился отец к Марии, которая, все так же опустив глаза, вертела в руках черепаховый гребень, – хочешь, я снова спрошу тебя о том, о чем спрашивал, когда вышла мама, а ты ответишь при Эфраине?

Отец улыбался, но она медленно покачала головой в знак отказа.

– Тогда как же нам быть? – настаивал он.

Мария украдкой взглянула на меня, и этот взгляд открыл мне все: дни нашего счастья не кончились!

– Правда ли, – снова спросил отец, – что ты обещаешь Эфраину стать его женой, когда он вернется из Европы?

Помолчав, она снова подняла на меня черные глаза и, тут же отведя смущенный взгляд, сказала:

– Если он этого хочет…

– А ты не знаешь, хочет ли он? – почти смеясь возразил отец.

Мария, умолкнув, залилась краской, и яркий румянец весь вечер не сходил с ее щек.

Мама смотрела на нее с материнской нежностью. Мне почудилось на мгновение, что это опять лишь один из снов, в которых я слышал полный любви голос Марии, видел ее блестящие от набежавших слез глаза.

– Ты ведь знаешь, что я хочу этого. Правда? – спросил я.

– Да, знаю, – прошептала она.

– Тогда объясни Эфраину, – сказал отец уже без улыбки, – на каких условиях ты и я даем ему это обещание.

– При условии, – проговорила Мария, – что он уедет с радостью… насколько это возможно.

– А еще, дочка?

– И еще – что он будет хорошо учиться, чтобы вернуться поскорее… да?

– Да, – отвечал отец, целуя ее в лоб, – и чтобы быть достойным тебя. Остальные условия будешь ставить ты. Значит, согласен? – обратился он ко мне, поднимаясь с дивана.

Я не мог произнести ни слова и только крепко сжал обеими руками его протянутую руку.

– Итак, до понедельника, – сказал он. – Запомни как следует мои наставления и почаще перечитывай памятную записку.

Мама подошла к нам, обняла обоих сразу, так что губы мои невольно коснулись щеки Марии, и оставила нас вдвоем.

Моя рука нашла на диване руку Марии, и мы долго просидели, не сводя друг с друга глаз, пока она не спросила:

– Какой папа добрый, правда?

В ответ я только кивнул, голос не слушался меня.

– Почему ты молчишь? Тебе по душе его условия?

– Да, Мария. А какие условия поставишь ты в уплату за это счастье?

– Одно-единственное.

– Какое же?

– Ты сам знаешь.

– Да, да. Но сегодня ты должна назвать его.

– Чтобы ты любил меня всю жизнь. – И рука ее еще крепче сжала мою.

Глава XL
Най прижалась губами к губам Магмау…

Приехав на следующее утро на ферму, я застал там доктора, который заменял Майна у постели Фелисианы. По своему виду он скорее походил на капитана в отставке, чем на врача. Доктор сообщил мне, что на спасение больной надежды нет: у нее последняя стадия гепатита и никакие средства больше не действуют. В заключение он посоветовал пригласить священника.

Я вошел в комнату, где лежала Фелисиана. Хуан Анхель был уже там и удивлялся, что мать не отвечает на его приветствие. Безнадежное состояние Фелисианы меня глубоко огорчило.

Я распорядился, чтобы за ней ухаживали еще несколько слуг, велел перенести ее в более удобное помещение, чему она робко попыталась воспротивиться, и послал в поселок за священником.

Этой женщине суждено было умереть далеко от своей родины; эта женщина так нежно любила меня с первого своего появления в нашем доме, на ее руках столько раз засыпала малютка Мария… Вот история Фелисианы, которую сама она рассказала своим безыскусным выразительным языком, развлекая меня вечерами в пору моего детства.

Магмау [35]35
  В истории Фелисианы автор упоминает среди немногих достоверных имен собственных (таких, как Гамбия, ашанти, Кумаси) множество искаженных или вымышленных.


[Закрыть]еще в ранней юности стал выдающимся предводителем войск ашанти – могущественного племени Западной Африки. Отвага и ловкость, проявленные им в бесчисленных войнах, которые верховный вождь Сай Туто Куамина вел против племени ашими до самой смерти их вождя Орсуэ, полная победа над прибрежными племенами, восставшими под водительством Мачарти, сраженного на поле боя самим Магмау, принесли ему почести и богатство. Верховный вождь доверил Магмау командование всеми своими войсками, на зависть соперникам непобедимого воителя, которые никогда не могли простить оказанную ему почесть.

Недолог был мир, наступивший после победы над Мачарти. Народу ашанти грозили войска англичан, и все силы страны выступили в поход.

Завязалась битва, и вскоре англичане убедились, что даже их смертоносному оружию нелегко сломить отвагу африканцев. Победа долго не давалась никому. Магмау, весь изукрашенный золотом, грозный в своем неистовстве, объезжал войска, воодушевляя их собственным бесстрашием, и голос его покрывал гром вражеских батарей. Но тщетно посылал он приказы военачальникам резерва, призывая их атаковать ослабленный фланг противника. Ночь прервала сражение. И когда наутро Магмау произвел смотр своим войскам, то увидел, что большая их часть перебита, а многие разбежались. Малодушие военачальников помешало победе. Магмау понял, что его ждет поражение, и приготовился вступить в последний бой и погибнуть. В этот страшный час верховный вождь прибыл в свои войска и, увидев их, запросил у врага мира. Англичане согласились и заключили договор с Сай Туто Куаминой. С этого дня Магмау утратил милость вождя.

Отважный военачальник, возмущенный несправедливостью и не желая доставить радость соперникам своим унижением, вознамерился покинуть родину. Перед отбытием он решил принести жертву богам, подарив водам реки Тандо головы и кровь прекраснейших своих рабов. Самым юным и статным из них был Синар, сын Орсуэ, злополучного вождя племени ашими: он стал пленником в кровопролитный день поражения и гибели своего отца.

Опасаясь беспощадной ярости врага, соплеменники Синара скрыли от победителей благородное происхождение сына Орсуэ.

Тайну эту знала только Най, единственная дочь Магмау. Она была еще ребенком, когда Синар вошел рабом в дом победителя Орсуэ. Сначала ее пленила мягкость и доброта молодого воина, а потом его ум и красота. Он научил ее танцам своего родного края, нежным любовным песням страны Бамбук, рассказывал ей чудесные легенды, которыми развлекала его в детстве мать, и если норой по смуглой щеке раба скользила слеза, Най говорила:

– Я попрошу отца дать тебе свободу. Поедешь к себе домой, раз ты здесь так несчастен.

Синар не отвечал, но слезы на его глазах высыхали, и он смотрел на свою молодую госпожу так, что рабыней казалась она.

Однажды Най в сопровождении челяди отправилась на прогулку по окрестностям Кумаси; Синар вел красивого страуса, на котором, как на мягких подушках, восседала его госпожа; он гнал его таким быстрым шагом, что вскоре они далеко опередили всех остальных. Но вот Синар остановился, глаза его горели, с торжествующей улыбкой он указал Най на простиравшуюся у их ног равнину.

– Най, – сказал он, – вот дорога в мою страну. Я убегу от врагов, но ты уйдешь со мной: ты будешь правительницей племени ашими и единственной моей женой. Я буду любить тебя больше, чем свою несчастную мать, которая оплакивает сейчас мою гибель. Нагни потомки будут непобедимы, ибо в их жилах сольется моя и твоя кровь. Кто посмеет встать на моем пути? Смотри.

С этими словами он откинул плащ из меха пантеры, ниспадавший с его плеч, а под ним блеснули рукояти двух пистолетов и эфес турецкой сабли, заткнутой за алый пояс.

Опустившись на колени, Синар прижался губами к ногам Най, утонувшим в мягком оперении страуса, а страус тихонько подергивал клювом пышное одеяние своей хозяйки.

Пораженная Най молча слушала нежные и путающие речи раба; наконец, очнувшись, она прижала к своим коленям прекрасную голову Синара и сказала:

– Ты не хочешь быть неблагодарным, ты говоришь, что любишь меня, уведешь с собой и сделаешь правительницей своего народа. Но я не должна быть неблагодарной перед отцом, он любил меня раньше, чем ты, а мое бегство сулит ему отчаяние и смерть. Подожди, и мы уйдем с его согласия. Подожди, я люблю тебя, Синар… И Синар вздрогнул, почувствовав на своем лбу горячие губы Най.

Дни бежали за днями, а Синар ждал, потому что был счастлив в своем рабстве.

Когда Магмау пошел войной на восставшего Мачарти, Синар не последовал за своим господином, как другие рабы. Он сказал Най:

– Лучше умереть, чем сражаться против союзников моего отца.

И перед выступлением войска Най, без ведома возлюбленного, дала ему выпить снотворное зелье. Сын Орсуэ оказался не в силах идти в поход: на долгие дни он был сражен непобедимым сном, который Най могла прерывать по своей воле, смочив ему губы оживляющим ароматическим маслом.

Но когда англичане объявили войну Сай Туто Куамине, Синар предстал перед Магмау и объявил:

– Возьми меня с собой в поход, я готов драться вместе с тобой против белых пришельцев. Клянусь, я буду достоин отведать сердце врага, зажаренное жрецами, и повешу на шею ожерелье из зубов белокурых воинов.

Най дала Синару бесценный бальзам для врачевания ран, украсила священными перьями головной убор возлюбленного и, умастив благовониями, осыпав золотым порошком его темную грудь, оросила ее слезами.

В кровавый день, когда военачальники ашанти, завидуя славе Магмау, помешали ему одержать победу над англичанами, ружейная пуля перебила Синару левую руку.

Война закончилась, мир был заключен, и глубоко оскорбленный полководец войска ашанти вернулся к родному очагу. Долгие дни Най утирала слезы, которые только ярость могла исторгнуть из глаз отца, и тайно заботилась о Синаре, врачуя его рану.

Когда Магмау решил покинуть родину и принести кровавую жертву реке Тандо, он обратился к дочери с такими словами:

– Отправимся в путь, Най, поищем другую, не такую неблагодарную, страну для моих внуков. Самые прославленные вожди Гамбии, где бывал я в юности, рады будут дать мне пристанище и предпочтут тебя прекраснейшим женщинам своей родины. Руки мои еще достаточно сильны, чтобы сражаться с врагом, а богатство наше даст нам власть и счастье под любым кровом… Но прежде чем уйти отсюда, мы должны смягчить гнев Тандо, карающий меня за любовь к славе, и принести ей в жертву лучших наших рабов; первым будет Синар…

Услыхав ужасный приговор, Най упала бездыханная, и имя Синара сорвалось с ее уст. Рабыни подняли и унесли ее, а разъяренный Магмау повелел привести к нему Синара. Не помня себя от гнева, он обнажил саблю и крикнул:

– Раб! Ты посмел поднять глаза на мою дочь. В наказание ты закроешь их навеки!

– Это в твоей власти, – спокойно отвечал юноша. – Не впервые окрасится твоя сабля кровью вождей ашими.

Магмау был так ошеломлен этими словами, что рука его дрогнула и кривая сабля зазвенела о каменные плиты пола.

Най вырвалась из рук перепуганных рабынь, вбежала в покои Магмау и, охватив колени отца, обливая его ноги слезами, воскликнула:

– Прости нас, господин, или убей обоих!

Старый воин отбросил грозное оружие, упал на подушки и прошептал, закрыв лицо руками:

– Она любит его!.. Орсуэ, Орсуэ! Ты отомщен…

Най присела на колени к отцу, обняла его и, осыпая поцелуями его седины, со слезами проговорила:

– У тебя будет теперь двое детей: мы будем голубить твою старость, а рука Синара защитит тебя в бою.

Магмау поднял голову, знаком подозвал Синара и мрачно сказал, протянув к нему правую руку:

– Эта рука убила твоего отца, вырвала сердце у него из груди… и глаза мои наслаждались зрелищем его предсмертных мучений…

Най, прижавшись губами к губам Магмау, заставила его умолкнуть, повернулась к Синару и, простирая к нему прекрасные руки, нежно заговорила:

– Эти руки врачевали твои раны, мои глаза проливали слезы о тебе…

Синар упал на колени перед своей возлюбленной и своим господином, и тот после долгого молчания сказал ему, обнимая дочь:

– Вот дар, который я принесу тебе как залог моей дружбы в тот день, когда уверюсь в твоей.

– Клянусь своими богами и твоим богом, – ответил сын Орсуэ, – дружба моя нерушима навеки.

Через два дня, под покровом темной ночи, Най, Синар и Магмау покинули Кумаси, уводя с собой тридцать рабов обоего пола, а также караван верблюдов и страусов; одни из них везли людей, другие были нагружены драгоценностями, посудой, золотым песком, раковинами, служившими в тех краях разменной монетой, водой и запасом продовольствия на долгий путь.

Много дней продолжались полные опасностей странствия. К счастью для путников, стояла хорошая погода и ни разу не повстречались им разбойники. Дорогой влюбленные Синар и Най старались развеять печаль Магмау веселыми песнями, а по вечерам, при свете луны, плясали перед его шатром под звуки лир и рожков из слоновой кости, на которых играли рабы.

Наконец добрались они до страны народа комбуманес на берегах Гамбии; племя устроило торжественные празднества и жертвоприношения в честь знатных гостей.

С незапамятных времен комбуманесы вели ожесточенную войну с камбесами; война эта разгорелась не только из-за племенной вражды, но также из-за низменной алчности. И те и другие продавали европейским работорговцам захваченных в бою пленников в обмен на оружие, порох, соль, железо и спиртное; если же не хватало пленных врагов, то вожди обоих племен продавали собственных подданных, а случалось, все они продавали родных сыновей.

Отвага и опытность Магмау и Синара в военных делах оказались весьма полезны комбуманесам: они одержали победу во всех боях с соседями и достигли успеха, до той поры не виданного. Магмау пришлось сделать выбор: убивать пленных или продавать европейцам. Он решил выменивать их, но зато добился от вождя комбуманесов, чтобы тот под страхом суровой кары запретил своим подданным продавать собственных слуг и детей.

Однажды вечером, когда Най отправилась со своими рабынями искупаться в водах Гамбии, а Синар с нетерпением поджидал ее под сенью огромного баобаба, где в дни мира любили они уединяться вдали от всех, два рыбака причалили на своей пироге к берегу неподалеку от Синара. В пироге, кроме рыбаков, было двое европейцев. Один из них с трудом выбрался на землю и, преклонив колени, погрузился в молитву: бледные лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, озаряли его лицо, сожженное зноем и окаймленное пышной, почти седой бородой. Склонясь в молитве, он положил на песок свою широкополую соломенную шляпу, и речной ветер развевал его длинные спутанные волосы. На нем было черное одеяние до пят, все в грязи и лохмотьях, а на груди блестел медный крест.

И тут его увидала Най, которая пришла на встречу с возлюбленным. Рыбаки в это время вынесли на берег мертвое тело второго европейца, одетого так же, как его спутник.

Рыбаки рассказали Синару, что нашли этих белых в шалаше из пальмовых листьев двумя лигами выше по течению Гамбии; молодой европеец умирал, а старик напутствовал его, произнося молитвенные заклинання на каком-то незнакомом языке.

Старый священник еще некоторое время молился, никого не замечая. Когда он поднялся на ноги, Синар, взяв за руку Най, испуганную видом чужеземца, его странным лицом и одеянием, спросил у старца, кто он, откуда и зачем приехал? И с удивлением услышал, что тот, хотя и с трудом, но отвечает ему на языке ашими:

– Я пришел из твоей страны, я вижу на твоей груди изображение красной змеи – знак вождей ашими, и говоришь ты на их наречии. Я родом из Франции, и проповедую я мир и любовь. Позволяют ли обычаи этой страны хоронить в ее земле чужеземца? Твои соплеменники оплакали двух других моих братьев и поставили кресты на их могилах; многие в твоей стране носят золотые крестики на груди. Разрешишь ли ты мне похоронить чужеземца?

Синар отвечал:

– Сдается, ты говоришь правду. Видно, ты не такой дурной человек, как все белые, хотя и похож на них. Но у меня нет здесь большой власти. Пойдем с нами, я отведу тебя к вождю комбуманесов, мы возьмем с собой тело твоего друга и узнаем, разрешит ли вождь похоронить его в своих владениях.

По пути к городу Синар разговаривал с миссионером, а Най, прислушиваясь, старалась понять их. Рыбаки несли за ними на плаще тело молодого священника.

Из разговора с чужеземцем Синар понял, что тот говорит правду: миссионер рассказал, что в стране ашими правит брат Синара, а самого его считают погибшим. Он объяснил, как удалось ему заслужить доброе отношение племени ашими: он успешно вылечил многих больных я среди них, по воле случая, любимую рабыню вождя. Ашими дали ему провожатых и продовольствие, чтобы он мог отправиться на побережье вместе с единственным своим товарищем, оставшимся в живых. Но в пути на них напал вражеский отряд, часть проводников бежала, остальные были перебиты. Победители бросили священников в пустыне, одних, без продовольствия, возможно, опасаясь, что побежденные вернутся с подкреплением. Долгие дни шли они, держа путь по солнцу и питаясь только плодами в оазисах, и наконец добрались до берегов Гамбии, но жестокая лихорадка подточила силы его молодого друга, в когда рыбаки нашли их, он уже умирал.

Магмау и Синар привели священника к вождю комбуманесов, и Синар сказал:

– Перед тобой чужеземец, который умоляет дозволить ему предать земле тело своего брата, а самому отдохнуть здесь немного, чтобы затем вернуться в свою страну. В благодарность он обещает исцелить твоего сына.

В ту же ночь Синар и два его раба помогли миссионеру похоронить покойного. Преклонив колени на краю вырытой рабами могилы, старец запел песнь, исполненную глубокой печали, и в лунном свете на седой бороде священника блеснули слезы, увлажнившие чужую землю, которая дала приют его бесстрашному другу.