Текст книги "Чары"

Автор книги: Хилари Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

И тогда Эстель Леви написала Руди, умоляя его безотлагательно приехать в Париж. Она встретила его на Лионском вокзале и отвезла в квартирку на рю Жакоб, чтоб Руди сам, своими глазами мог увидеть случившееся с семьей его сестры.

– Если честно, я немного удивлена, – говорила ему Эстель по пути с вокзала, – что вы не приехали раньше.

– Если б я только знал… – тихо ответил Руди. – Если б я только знал, что дела так плохи – я давно был бы здесь.

– Разве Мадлен не написала вам об Антуане?

– Да, она писала немножко. Но с ее слов можно было подумать, что ничего страшного не произошло. Что болезнь Антуана чуть похуже, чем грипп. – Он покачал головой. – Думаю, она боялась, что я случайно проговорюсь отчиму или матери.

– Она очень гордая.

– И упрямая.

Руди не терял времени даром. Ясно одно, сказал он сестре, уведя ее из комнаты больного, вниз, в ресторан, она должна поехать вместе с ним в Цюрих за теми деньгами, которые принадлежат ей по праву. Тогда она сможет отвезти на них Антуана в Америку или остаться во Франции.

– Об этом не может быть и речи, – сказала Мадлен. – Ты же знаешь, я никогда не попрошу у них помощи.

Руди посмотрел на Эстель.

– Вы можете подменить мою сестру, пока я свожу ее куда-нибудь на лэнч?

– Но мы можем поесть здесь.

– Пойдем, Магги, – сказал он. – Нам нужно кое о чем поговорить.

– Но ведь можно и здесь, – возразила Мадлен.

– Тебе не помешает прогуляться, правда? – заметила Эстель.

Он увел ее из Сен-Жермена, подальше от Левого берега, в уютное кафе. Руди заказал обоим телячью печенку, обжаренную с луком. Какое-то время они молчали, а когда Мадлен вопросительно посмотрела на него, Руди сказал – ей потребуются все ее силы.

– Ты стала похожа просто на щепку.

– Ну, спасибо!

– Конечно, на прелестную щепку, но с таким измученным лицом, что мне больно смотреть.

– Не переживай из-за меня, – сказала Мадлен, тронутая его вниманием. – Да, наступили тяжелые времена, но мы все преодолеем.

– Но, Магги, ты ведь не станешь возражать, если я скажу – легче преодолеть, имея деньги.

Она вздохнула.

– Конечно, ты прав… но это ничего не меняет. Пожалуйста, не заставляй меня спорить с тобой, Руди – я не дотронусь до денег Грюндлей, и уж конечно, никогда не попрошу куска хлеба у Стефана Джулиуса.

– А я и не прошу тебя об этом.

– Тогда что же? – вздохнула она. – Ты пытаешься одолжить мне денег?

– Нет, – сказал Руди. – Ведь мои деньги, конечно, из того же источника, и поэтому я даже и не буду пытаться тебя уговорить.

Официант налил немного вина в бокал Руди. Он отпил немного и одобрил.

– Чудесное, – сказал он Мадлен. – Выпей тоже немножко.

– Чуть попозже.

– Сейчас.

– Ты изменился, – сказала она чуть сухо.

– Мне нужно тебе кое-что сказать – о нашем дедушке… – Руди отломил маленький кусочек хлеба и жевал его какое-то время. Наконец он заговорил.

– Две недели назад я случайно слышал разговор мамы с Оми. Они были в гостиной Оми. Дверь была приоткрыта. Они не знали, что я дома.

– Продолжай.

– Они обсуждали письмо, оставленное Амадеусом. Он хотел, чтобы все его имущество перешло к тебе. Дом, все его содержимое – и скульптура, о которой ты говорила тогда, когда уходила из дома. Eternité.

Он помолчал.

– Но самое важное – из того, что я услышал, Магги, – он наклонился к ней через столик и заговорил тихо, – это то, что наш отчим уничтожил это письмо.

– Но зачем ему это понадобилось? Я уверена, адвокат, герр Вальтер… Он ведь, наверно, производил опись имущества в доме и нашел его…

– Если это было просто письмо, а не официально оформленное завещание, он мог отдать его нераспечатанным. Ему платит Стефан, и похоже, адвокат не очень расположен вмешиваться в семейные дела.

Мадлен задумалась.

– Значит, имущество Опи перейдет к нашему отцу – но они, вроде, заставили его отказаться от прав наследования собственности дедушки. – Она колебалась. – Значит ли это, что оно перейдет к нашей матери – или к нам двоим?

Руди пожал плечами.

– У меня нет определенной идеи – но это ничего. Я просто подумал – продав дом, ты можешь немедленно получить необходимые деньги, Магги. А что касается этой таинственной скульптуры…

– Ее там нет, – тихо и спокойно сказала Мадлен.

– Но тогда где же она?

Мадлен взглянула в лицо брату и почувствовала облегчение – она поняла, что может ему доверять. Слава Богу, это и в самом деле был ее брат.

– Наш отец забрал ее, – ответила она. – Лишь трое – кроме самого Опи – знали, где была спрятана скульптура: папа, я и Константин.

– Русский?

– Опи никогда не создал бы ее без него. Они жили вместе пять лет. Они вложили в нее все, Руди, всю свою душу – ради Ирины, потому что оба они так любили ее.

– А эти драгоценности… ты думаешь, они настоящие?

– Константин говорил, что эта скульптура просто не имеет цены, – она ответила мягко. – Одни только камни стоят целое состояние. А еще вся она сделана из цельного белого золота, и Константин вложил в нее весь свой талант, все свое искусство и то, чему научился у отца, который тоже работал на Дом Фаберже.

Она покачала головой.

– Она была просто необыкновенной, уникальной, хотя Опи никогда не думал о ее денежной цене.

– И он хотел отдать ее тебе.

– Уверена, папа надежно сохранит ее для меня.

– Да? – бережно спросил Руди.

– Как ты можешь сомневаться? Кому же мне еще доверять? – Мадлен бросила ему вызов, мягкий, но все же вызов. – Человеку, который любит меня без оглядки, или мужчине, настолько ничтожному и подлому, что он мог наплевать на последнюю волю моего дедушки?

Она остановилась, чтоб перевести дух.

– Не говоря уже о моей матери, которая позволила ему сделать это.

– Она чувствует себя виноватой… и голос у Оми был грустный. Они говорили недолго, но мне стало ясно – они не одобряют его.

– Но ведь они не остановили Стефана.

– Нет, – Руди посмотрел ей прямо в глаза. – И именно поэтому я говорю тебе – ты должна поехать в Цюрих.

– Я не хочу унижаться.

– Нет, не обвинять их, не клясть – я знаю, ты этого не сделаешь. Но Стефан просто обокрал тебя, Магги, и у тебя есть нечто большее, чем просто моральное право требовать финансовой помощи.

Пока они ели, Руди расспрашивал ее о состоянии Антуана, о лечении, которое предлагал ей Зелеев, о тех возможностях, которые откроются перед ней, если она последует его совету.

– У меня нет выбора, да? – спросила она устало, когда они шли назад по площади Оперы. – От одной только этой мысли мне становится плохо… но если я не возьму то, что мне принадлежит, я не смогу помочь своей семье…

– Я буду с тобой, – Руди взял ее руку, слегка пожал ее. – Сколько тебе нужно времени, чтоб собраться?

– Нисколько. Мы можем поехать завтра утром. Если я замешкаюсь, то не смогу этого сделать никогда.

Начал накрапывать дождик, и все такси, обычно выстраивавшиеся около Гранд Отеля, разъехались, но Мадлен не обращала внимания на погоду.

– Я возьму с собой Валентина. Но не хочу останавливаться дома – мы поселимся в гостинице.

– Конечно. Я понимаю.

– Самой обычной, недалеко от вокзала, и только на одну ночь. О, Господи! – она почувствовала, как внутри нее начинает разгораться паника, и крепко сжала руку брата. – Я поклялась, что никогда не вернусь туда.

– Но ты ведь не возвращаешься, Магги, дорогая.

– Я еду назад, чтоб пресмыкаться.

– Не нужно таких слов, – голос Руди стал неожиданно чуть резким. – Ты неспособна пресмыкаться, и даже не смей так думать. Это просто деловой шаг, и ни больше, ни меньше. Они много должны тебе, Магги, и они это знают – и мы тоже знаем. Ты только берешь частицу того, что принадлежит тебе по праву. Только то, что всегда было твоим.

Во время путешествия, плавно скользя среди прелестного пейзажа, двигаясь по старой, знакомой земле, Мадлен пыталась расслабиться, но это ей не удалось – ее пальцы напряженно впились в руку, а голова раскалывалась от боли. Ее мучили сомнения – права ли она, оставив одного Антуана даже на день, взяв с собой Валентина в качестве эмоционального оружия? Но хуже всего было то, что ей придется просить Стефана Джулиуса – неважно о чем.

Руди повез их прямо в отель Централь, недалеко от вокзала, нехотя согласившись с ее отказом поселиться в пятизвездочном отеле, который он выбрал для них.

– Нас ожидают к трем часам, – сказал он ей. – Может, оставить тебя ненадолго? Ты отдохнешь, что-нибудь съешь в своей комнате – я могу найти приходящую няню для Валентина. Хочешь?

– Нет, – Мадлен так крепко прижимала к себе сына, что он издал слабый писк протеста. Он так замечательно вел себя во время поездки, изредка забираясь на колени к Мадлен и своему дядюшке, глядя завороженно в окно или на людей в вагоне. А последний час он просто спал.

– Я возьму его с собой.

– Да? – Руди слегка удивился. Он ожидал, что Мадлен не захочет, чтоб ее сын переступал порог Дома Грюндли. Он чувствовал – его сестре кажется, что воздух там был неподходящим для невинного ребенка.

– Я подумала обо всем, как ты мне и предлагал. Это деловая встреча. Конечно, для них я неблагодарная беглянка, строптивый ребенок. Но с Валентином я мать их внука, правнука Оми, – глаза ее заблестели. – Пусть они увидят то, чего у них никогда не будет.

Все это было напряженно, неприятно и даже скорбно. Мадлен показалось, что она заметила отблеск удовольствия в глазах Хильдегард, когда бабушка впервые увидела Валентина, и холодные руки Эмили слегка задрожали, когда они коротко приветствовали друг друга. Но ледяное отношение отчима сделало совсем слабыми эти и без того хрупкие связующие ниточки.

– Насколько я знаю от Руди, ты здесь потому, что тебе что-то нужно от нас. Чего ты хочешь, Магдален?

Мадлен собрала все свое мужество. Она напомнила себе, что она уже взрослая, усилием воли отбросила все болезненные старые воспоминания, которые могли сделать ее слабой и уязвимой.

– Деньги, – сказала она отчетливо. – Мне нужны деньги.

Она говорила прямо, честно и искренне. Мадлен делала упор на том, что случилось с ее мужем, подчеркивая свою растущую надежду на успех курса лечения, который, как ей сказали, можно пройти в Америке.

– Дела обстоят у нас так, что мы не можем поехать в Америку. И вы не можете не понимать – я просто не могу позволить, чтоб что-то стояло на пути выздоровления Антуана. Именно поэтому мы здесь.

Руди встал на ее сторону.

– Я сказал Магги – я знаю, вы позаботитесь о том, чтоб у нее было все, в чем она нуждается.

– Любопытно. Что же дает тебе такую уверенность? – спросил Джулиус.

– Ее права, – ответил Руди.

– А разве твоя сестра сама не отказалась от них, когда сбежала из дома?

Руди посмотрел отчиму прямо в глаза.

– Мы не говорим о твоих деньгах, – сказал он спокойно, но твердо. – И речь идет вовсе не о состоянии Грюндлей. Мы говорим о ее собственных правах.

– А что, у нее они есть?

– Я думаю, вы знаете, что я имею в виду.

Холодок повеял между старшим и младшим. Джулиус взглянул с открытой неприязнью. Мадлен понимала – она присутствует при молчаливом окончательном крахе отношений Руди и отчима. Совершенно очевидно, эти отношения стали давать серьезную трещину после того, как Руди поехал на ее свадьбу два года назад.

– Стефан, – впервые заговорила Хильдегард. – Я хотела бы сделать предложение. Ты не возражаешь?

– Конечно, нет. – Джулиус резко отвернулся от Руди.

Хильдегард мало изменилась. Она казалась старой женщиной всегда, сколько помнила ее Магги, старой, но красивой. Ее парадный строгий вид редко смягчался улыбкой. Но когда она давала немножко воли чувствам, она была способна на настоящую теплоту.

– А ты думала, Магдален, о том, чтоб привезти своего мужа и сына домой?

– Домой?

– В свою родную страну. В Цюрих.

– В этот дом, вы имеете в виду? – тон Мадлен был холодным.

– Естественно, – Хильдегард помедлила. – Я знаю, до настоящего момента вы жили в крошечной квартире, почти на верхнем этаже, без лифта. В Нью-Йорке может быть еще труднее. Насколько я знаю, там еще сложнее найти более или менее сносные условия для жилья, чем в Париже. Так что, как ты смотришь на мое предложение?

– Об этом не может быть и речи, – спокойно и вежливо ответила Мадлен.

– В этом доме, – продолжала Хильдегард, – у твоего мужа будет спальня, сделанная специально для него, для его особых нужд. Она может быть на первом этаже, с выходом в сад.

Эмили, бледная, молчавшая до сих пор, добавила:

– Его можно будет показать лучшим врачам, Магги. Может, будет правильно… ты поступишь мудро, если привезешь его сюда хотя бы ненадолго. Стоит проконсультироваться со специалистами перед тем, как отправляться за тридевять земель… в погоне за так называемым лечением, которое может оказаться ничем иным, как благими намерениями.

– Может, это и было бы мудро, – ответила Мадлен, и что-то неожиданное, похожее на благодарность, к ее удивлению, шевельнулось в ее душе. Она подняла голову и встретилась глазами с матерью. – Но это невозможно. Вы должны это понимать.

Валентин, сидевший на скамеечке рядом с ней, начал вдруг ерзать. Руди быстро взял его на руки и начал вполголоса напевать ему что-то на ушко, и ребенок, всегда охотно отвечавший на любовь и ласку, тихонько засмеялся и вцепился в белокурые волосы своего дядюшки.

– Но, может, ты все же подумаешь над этим, Магдален? – спросила мягко, но настойчиво Хильдегард.

– Ты уверена, Магги? – спросила Эмили, отводя глаза от лица Стефана. – Разве это не безумие – выбирать трудности, когда можно выбрать комфорт и безопасность?

Она помолчала.

– И разве ради своего мужа ты не обязана хотя бы просто посоветоваться с ним?

В комнате повисло молчание.

– Я поговорю с Антуаном, – сказала Мадлен, а потом опять собрала всю свою решимость. – Но сегодня я приехала сюда за деньгами.

– Сколько? – внезапный голос Стефана, жесткий и неприязненный погасил искорку человечности, которая ненадолго смягчила атмосферу. – Каков счет за твою последнюю выходку?

Получив от Джулиуса чек на пятьдесят тысяч швейцарских франков и положив его в сейф в отеле, Мадлен ужинала в тот вечер вместе с Руди в прелестном маленьком ресторанчике. Она не захотела оставить Валентина с приходящей няней, и Руди отвез их обоих в это местечко. Владельцами его были двое молодых людей, его друзья, и Мадлен могла быть уверена, что на ребенка здесь никто не будет смотреть хмуро.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил ее Руди, когда нашелся высокий стульчик для Валентина, и они сделали заказ.

– Просто выжата.

– Но ты довольна, что приехала?

– Да, – она взглянула на него. – Знаешь, если б не ты – этого бы никогда не произошло, правда?

– Кто знает…

– Нет, тут даже нечего сомневаться… – Она помолчала. – Ты сделал для меня гораздо больше, чем я заслужила.

– Чепуха. Я – твой брат.

– А разве я была тебе сестрой?

– Обстоятельства, – отмахнулся Руди. – И я знаю теперь, Магги, ты бы сделала то же самое для меня.

Он погладил пухлую ручку Валентина.

– Ты спросишь Антуана?

Мадлен кивнула.

– Но ты не веришь, что он согласится приехать в Цюрих, – его голос был грустным и сожалеющим. – Знаешь, Магги, я не могу не хотеть этого… хотя, наверно, это и эгоистично. Но я был бы так рад, если б ты опять вернулась домой.

– Но здесь я никогда не была по-настоящему дома, Руди.

– Я знаю, – согласился он грустно.

– Если мы только согласимся, – сказала Мадлен, и от одной только мысли ей уже стало дурно, – конечно, у Антуана будет весь мыслимый комфорт и уход. Да, он сможет спокойно отдыхать в саду, зная, что его жене не приходится целыми днями работать. Но цена будет слишком высокой, Руди. Мы с Антуаном потеряем свое «я» и нашу свободу. Но что еще хуже, они отнимут у нас нашего сына. Его просто проглотит их мир.

Она слабо улыбнулась, глядя на мальчика.

– Этот чек все меняет, Руди, что бы там ни произошло. И несмотря ни на что, я им благодарна за это.

– Это их долг, Мадлен.

– Но здесь даже больше, чем я хотела взять.

– Но они твои – по праву.

– Они так не думают.

– Потому что мы не поймали их за руку, – заметил Руди.

– Может, это и к лучшему. Если б мы это сделали, Руди, вообрази, к чему бы это привело? Стефан никогда не простил бы тебе… а я не хочу быть причиной вашего раздора. Ты и так для него уже полное разочарование, хотя, может, мне и не следует так говорить. Она запнулась. – Как ты думаешь, он простит тебя?

– Если честно, – сказал Руди, – мне все равно. Поединок с семьей совсем измотал Мадлен. Но вкусная еда, располагающая атмосфера ресторана, теплое сочувствие брата – все это вызвало у нее приступ такого аппетита, что Мадлен изумилась. И к тому времени, когда она устало упала на мягкую удобную кровать, она уже не раз подумала – как было бы глупо не поехать сюда.

Она почти с точностью предугадала ответ Антуана. Если уж он не хотел обременять любящую его семью в Нормандии, то разве мог он согласиться получать ежедневную помощь людей, от которых его жена убежала еще подростком? Одна мысль об этом была для него совершенно невыносимой. Он знал, как уютно, как легко может быть в Доме Грюндли. А что касается медицинской помощи, то в Нью-Йорке нет ничего такого, что было бы недоступно в Швейцарии – что бы там ни говорил Зелеев. Но Антуан также знал, что Мадлен будет глубоко несчастна в этом пропитанном горечью доме, и именно ее унизительное положение будет для него самой тяжелой вещью на свете.

– Раз мы потеряли Флеретт, – говорил он ей, – мы потеряли наш Париж. Значит, нам нужно воспользоваться шансом, который сам плывет нам в руки, и двинуться дальше.

Он улыбнулся ей ободряющей улыбкой.

– По крайней мере, Америка – это приключение, – подмигнул он нерешительно смотревшей на него Мадлен. Первые искорки оптимизма проскользнули в его голосе. – Уж лучше это, чем самая роскошная тюрьма.

Константин Зелеев был прав, думала Магги, когда пророчествовал, что она найдет счастье в Париже. Русский был замечательным другом дедушке. И он был единственным человеком во всем мире, через которого шла ниточка ее связи с отцом. Он был ее союзником – с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет, и хотя она так редко видела Зелеева, она верила ему безраздельно. Она могла доверить ему все.

Даже жизнь своего мужа.

Они улетели в Нью-Йорк в третью неделю февраля 1964-го, сразу после второго дня рождения Валентина. До того два месяца провели вместе с Леви, Эстель и Хекси в квартире на бульваре Осман – в той самой, где восемь лет назад Мадлен начала свою жизнь в Париже.

Они вылетели дневным рейсом из аэропорта Орли, перелет оказался отнюдь не коротким – семь беспокойных утомительных часов. Боинг-707 был заполнен до отказа. У пассажира, сидящего позади них, оказалась аллергия на табачный дым. Насильственный отказ от стойкой привычки, да еще и неудобное самолетное кресло довели Антуана просто до исступленного состояния, и его стресс передался Валентину – мальчик плакал и кричал всю дорогу, что было на него совсем непохоже. Мадлен пыталась убаюкать малыша и успокоить мужа, хотя сама была просто на взводе. Все время полета она не сомкнула глаз, глядя на них, как оберегающая свое семейство львица. Ей даже стало казаться, что она просто сейчас поседеет раньше времени, прежде чем самолет принесет ее сквозь облака в неизвестное. В чужой незнакомый город.

Зелеев уже ждал их в международном аэропорту Кеннеди с инвалидной коляской и длинным просторным черным лимузином, и Мадлен нашла наконец облегчение и успокоение в его сильных объятьях. Но скоро ее настигло молчаливое разочарование, близкое к настоящей депрессии. Они неслись по скоростной дороге Лонг Айленд к городу. Все было таким уродливым, думала Мадлен – даже эта дорога. А эти странные маленькие домики! Они выглядели так, словно по ним просто шмякнули молотком и забили в них пару десятков гвоздей. Ей казалось – они были сделаны безо всякой любви и грации, словно только для того, чтоб дать их обитателям крышу над головой. И даже когда через двадцать минут лимузин взлетел на небольшой мост, и знаменитые небоскребы Манхэттена словно взорвались перед их глазами буйством солнечного света, пылавшего в окнах, и Мадлен почувствовала прилив неподдельного восторга и возбуждения, на лице Антуана она увидела такую скорбную потерянность, что ей понадобилась вся ее воля, чтоб не сказать шоферу повернуть назад в аэропорт.

Зелеев забронировал для них номер в Эссекс Хаус, сорокаэтажном отеле на Сентрал Парк Саус, где их сразу же провели в их комнату, просторную, с видом на парк, огромной кроватью, хорошенькой кроваткой для Валентина и небольшой кухней.

– Константин, это совершенно излишне, – сказала она, глядя на категорию номера, помеченную на двери. – Честно говоря, я думала, что мы едем в небольшую квартирку.

– Это – мой вам подарок, – спокойно сказал ей Зелеев. – После того, что вам пришлось вынести, вы заслужили немного комфорта.

– Об этом не может быть и речи, – вмешавшись, твердо сказал Антуан. – Вы очень добры, но мы просто не можем принять.

– Серьезно? Ну так вот что я вам отвечу – вы не можете отказаться, не обидев меня. И очень сильно обидев, – он поглаживал свои усы, по-прежнему ярко-рыжие и ухоженные. – Всего на три ночи, mon ami. Он сделал паузу.

– Если вы не хотите сделать это ради себя, то хотя бы ради жены – ведь ей приходилось так много работать.

– Не знаю… – Антуан вспыхнул краской замешательства.

– Просто отдохните, – предложил Зелеев. – И подумайте об этом позже. Не сейчас.

– Разве здесь не чудесно? – воскликнула Мадлен, когда он ушел. Она прилегла на кровать и смотрела, как Валентин с удовольствием ползал по мягкому ковру, его маленькое личико светилось любопытством. – А вид! Какой отсюда вид!

– Тихая комнатка, – сказал неопределенно Антуан. – А где мои костыли?

Мадлен быстро встала с кровати и протянула ему костыли.

– Куда ты хочешь идти? Могу я помочь тебе, chéri?

– Я просто хочу пойти в туалет – разве нельзя? Он выбрался из своего кресла и направился к ванной комнате.

– Если твой друг вообще принимал меня в расчет, он должен был понять – мне придется привыкать к двум новым местам вместо одного.

За ним захлопнулась дверь, и жаркие слезы брызнули из глаз Мадлен, и словно в ответ, Валентин зашелся плачем. Она подхватила его на руки и прижала к себе, чувствуя, как его маленькая грудка сотрясается при каждом рыдании. Мадлен вдруг стало совсем тоскливо. Если б она могла также свободно излить всю тяжесть, скопившуюся у нее на сердце!

Дверь снова открылась. Антуан стоял в полосе света за его спиной, и смотрел на них.

– Прости меня, – проговорил он.

– Мне нечего тебе прощать, – Мадлен быстро стерла слезы со своих щек, а потом со щечек ребенка. – Я знаю, как тебе тяжело.

Она помолчала.

– Может, я не могу знать до конца – но я чувствую, что твоя боль – это моя боль.

– Я знаю. Но было бы лучше, если б это было не так.

Он опустился на кровать и лег, вздохнув с облегчением.

– Немного крепковат, – сказал он, ощущая под собой матрац. – Но совсем неплохо.

– А какой большой! Он кивнул.

– Отличная кровать.

Мадлен, все еще держа на руках Валентина, присела рядом с мужем.

– Ты хочешь, чтоб мы уехали отсюда, chéri?

– Конечно, нет, – он криво улыбнулся. – Я был так груб. Все эти дни я просто чудовище. Твой друг хотел только сделать как лучше – я извинюсь перед ним.

– Он понимает, я уверена.

– Но я все равно извинюсь.

Зелеев позвонил из холла два часа спустя.

– Я подумал, не помешает хорошая легкая прогулка, перед закатом. Если сейчас долго отдыхать, разница во времени не даст вам уснуть всю ночь.

– Я даже и не знаю… – проговорила в замешательстве Мадлен.

Зелеев понял.

– Чем раньше Антуан выберется в город, тем лучше для него. Какой смысл менять одну тюрьму на другую, chérie?

– Вы правы.

– Как всегда, mon ami.

Антуан немного поворчал, но потом сдался и позволил Мадлен вывезти себя в инвалидной коляске в лифт, потому что слишком устал, чтоб ходить на костылях. Да и потом она была такой удобной и легкой в обращении после той, к которой он привык в Париже; Валентин сидел у нега на коленях и улыбался ему. Швейцар приподнял фуражку и пожелал им приятной прогулки. И погода была такой восхитительно ясной, несмотря на холод. И хотя они знали, что находятся в Новом Свете, в чужом городе, было что-то такое в Центральном парке, что напоминало им немного о Париже. Тротуары были таким широкими, а дорога по краю парка – такой гладкой, и мягко ложилась под колеса, и пешеходы казались такими безразличными к проносившимся мимо машинам и спешили вперед – одни целеустремленно, а другие задумчиво и безмятежно.

– Ну-ка, посмотри на лошадок, – сказал Антуан Валентину, показывая на прелестные экипажи, стоически поджидавшие туристов, которые никак не хотели появляться. – Может, мы как-нибудь на них покатаемся, chéri.

Зелеев посмотрел на Мадлен.

– Помнишь нашу поездку на санях в Давосе – целую жизнь тому назад?

– Только десять лет, – сказала Мадлен.

Они углублялись, медленно, безмятежно, в парк, проходя под высокими, густыми деревьями с влажными, без листьев ветвями, смотрели на стайки семенивших вразвалку голубей, клевавших что-то в грязи; пара белок мелькнула рыжими хвостами у них над головой.

– Тут недалеко есть очаровательный пруд, – сказал Зелеев. – Может, мы отдохнем там немного? Валентин посмотрит на уток и лебедей. А потом перед тем, как мы вернемся, вы можете взглянуть на Пятую Авеню. Ça va, Антуан?

Антуан кивнул.

– Ça va bien.

– В этом парке ездят верхом на лошадях, – рассказывал им русский, – и есть специальные велосипедные дорожки. Неподалеку отсюда большая игровая площадка – хотя наш мальчик еще очень мал для нее. Есть зоопарк – он Валентину очень понравится. А когда выпадает снег, ребятня катается даже на санках и на коньках.

Они вышли из парка на Пятую Авеню, пересекли Пятьдесят Девятую улицу у отеля Плаца и возвратились в отель Эссекс, пройдя мимо отеля Сент-Мориц. Мадлен улыбнулась на щеголеватых посетителей за окнами ресторана отеля, а Зелеев сказал, что можно забавно провести время в Румпельмейере, съев там лэнч или выпив хорошего чаю.

– Элегантные женщины здесь всегда сидят на диете, – весело заметил он, – хотя их постоянно искушают совершенно гаргантюанские сырные пироги. А салаты! Вы бы видели их салаты! Даже если они и озабочены своими фигурами, их салатами можно запросто накормить целую семью.

Пробираясь сквозь бурлящий поток нью-йоркцев – кто-то шел домой с работы, другие – просто туристы на прогулке, кто-то спешил на вечеринку или просто выпить где-нибудь коктейль с мартини – Мадлен почувствовала себя затерянной в этой толпе. И хотя она улавливала лишь случайные слова из гула разговоров на английском, она вдруг поняла, что быть здесь иностранкой, незнакомкой, даже со всеми проистекавшими из этого трудностями, – подарок судьбы несмотря ни на что. Волна благодарности к Зелееву нахлынула на нее. Это он вытащил их из боли и отчаянья, захлестнувших их в Париже. Кто знает – удалось бы им избавиться от этого самим?

Вернувшись назад в номер, Антуан вдруг как-то охотно поддался окружавшей их роскоши. Удобству и быстроте сервиса, – огромные бифштексы так и таяли во рту, купание в ванне с ароматной пеной было долгим и приятным, невообразимо пестрая толчея на телеэкране показалась забавной. Взрослые понимали, что это было лишь недолгой передышкой, радужной эйфорией перед тем, как им придется перенести новые испытания с переездом на новую квартиру, а Антуану – приступить к курсу лечения в медицинском центре Маунт Синай. Но в эти недолгие дни они не хотели беспокоиться ни о чем – не хотели даже думать. Они могут расслабиться, не чувствуя за это никакой ответственности, не вспоминая о прошлом и не заглядывая в тревожное будущее. Они могли наслаждаться ощущением, что они снова живут. Болезнь Антуана настигла их, как удар грома среди ясного неба, всего лишь год назад, но, казалось, прошла целая вечность с тех пор, как они в последний раз ощущали себя такими беззаботными.

В тот вечер они были близки, и это само по себе казалось им чудом. Впервые после удара молчаливый Антуан ощутил свою безжизненную правую половину тела. Все еще возможно, понял он теперь, глядя в сияющие глаза Мадлен и любуясь ее шелковистой кожей – он все еще может дарить радость своей любимой жене.

– Это было так… ну словно наш дом превратился в тюрьму, – пытался объяснить ей он позже, когда они лежали, прижавшись друг к другу, в большой американской кровати. – И пока мы были там, все напоминало мне о том, чего я теперь не могу.

Мадлен ничего не говорила, просто лежала, благодарная хотя бы за то, что он мог с ней разговаривать.

– Я знал – потому что они мне так говорили – что мне повезло, что могло быть гораздо хуже. Но вместо того, чтоб думать о той части тела, которая все еще могла работать, была нетронутой – большая часть меня, я позволил больной части, бесполезной, взять верх надо мной.

– Совсем не бесполезной, – нежно возразила Мадлен. Опершись о локоть, она позволила своим глазам легко и свободно странствовать по его телу, на что она не отваживалась вот уже год. – Ты все такой же красивый, ты всегда самый лучший для меня – как в ту ночь, когда я поселилась во Флеретт.

Она помолчала.

– И я не верю, что ты не станешь сильнее опять. Ты поправишься. Все будет хорошо.

– Не надейся слишком на многое, chérie, – сказал Антуан.

– Но разве это мне важно, как ты не видишь? – сказала она ему. – Мне больно из-за того, что чувствуешь ты, что ты думаешь – о себе, о жизни, как смотришь на Валентина.

Она взяла его правую руку и поцеловала каждый палец.

– Мне не нужно ничего больше того, что у меня есть сейчас… только чтоб ты был счастлив опять, полюбил снова жизнь.

Она запнулась.

– Мы никогда не говорили вслух – но мы оба боялись этого, правда?

– Близости? – глаза Антуана потемнели. – В прошлом я редко боялся. Я был везучим парнем, потом удачливым мужчиной. А потом, ни с того, ни с сего, я стал трусом.

– Не говори так, – запротестовала Мадлен. – Я была ранена так же, как ты. Врачи часто говорили – это будет скорей всего удача, чем риск, но это ничего не меняло. Я слышала только «скорей всего», «риск».

– Поворот колеса рулетки…

Она прижалась теснее.

– А теперь мы не будем бояться.

У них осталось это позади, думала радостно Мадлен. Она чувствовала себя легче, смелее, моложе. Они рискнули, сыграв «ва-банк», покинули страну, где узнали радость и где ее потеряли, и очутились чужестранцами в чужой незнакомой стране. Удивительном месте, где могут случаться чудеса.

– Константин, вы просто гений – Мадлен была права!

– Конечно.

– И как всегда, сама скромность, – засмеялась Мадлен.

– Оставим скромность лицемерам, ma chérie, – с улыбкой парировал Зелеев. – Вы думаете, здесь вам будет уютно?

– Да здесь просто замечательно!

– Отлично!

– Я рад, – Зелеев сделал паузу. – По правде сказать, все дело решил случай. Я рассказал своей квартирной хозяйке – прекрасной женщине из Москвы – о том, что вам необходимо. Я объяснил ей, что комфорт и приятная обстановка жизненно важны для успеха лечения Антуана. А потом она узнала – благодаря своим связям, что в один из этих домов можно ненадолго вселиться. Это большая удача, потому что обычно здесь бывает все занято.