Текст книги "Колумб Земли Колумба"

Автор книги: Хейно Вяли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

III

– Итак, голодовка! – сказал отец Тойво у себя в комнате и принялся вышагивать взад-вперед.

Тойво сидел на диване, держа колени вместе.

– Итак, голодовка… – протянул отец. – Голодовка как тактика борьбы имеет долгую историю. Ладно, оставим историю… Но все же кое-что надо уточнить. А именно – цель!

Цель! Какова цель?

Отец остановился перед Тойво и вопросительно посмотрел ему в лицо. Тойво сжал губы и принялся изучать ноготь на большом пальце руки.

– Мхм, чтобы было яснее, проанализируем один-два случая из недавнего прошлого, – продолжал отец. – Например, лет двенадцать назад во французских тюрьмах объявили голодовку несколько тысяч политических заключенных – алжирцев. Какую цель преследовали они? Что ты думаешь? – Поскольку Тойво ничего не думал, отец продолжал сам: – А вот какую – заставить французских колониалистов признать алжирское народное правительство, судить брошенных в тюрьму французами алжирских патриотов не как уголовных преступников, а как политических заключенных.

Некоторое время спустя там же, во Франции, начали голодовку восемнадцать шахтеров Деказвиля. Находясь целый месяц непрерывно под землей, эти отважные люди начали голодовку. Зачем? С какой целью? Они решили бороться до конца за то, чтобы правительство не закрывало шахту, где они работали, чтобы их дети не остались без хлеба и крова. Таковы были благородные цели этих двух голодовок.

Отец расхаживал по комнате. Тойво сидел и кусал губы.

– А теперь о твоих целях? Чего ты добиваешься?

У Тойво было достаточно времени для того, чтобы основательно продумать свою цель.

– Я хочу, чтобы учительница Усталь перестала меня доводить!

– Ага-а… – протянул отец. – Так-так… Какие же условия ты ей ставишь?

– Но ведь я уже сказал! – ответил Тойво.

– Так-то оно так, но конкретнее?

Тойво казалось, что он высказался достаточно конкретно, поэтому он теперь лишь пожал плечами.

– Вопрос имеет несколько решений, – объяснил отец. – Первое: добиваться, чтобы историю, как учебный предмет, вообще исключили из школьной программы. Второе: пусть история остается в школьной программе, но тебя освобождают от ее изучения. Третье: учительница не спрашивает у тебя заданного. Четвертое: спрашивает, но не ставит тебе двоек…

Перед такой конкретностью Тойво почувствовал себя несколько неуютно. Особенно плохо было, что отец так основательно стал разбирать цель голодовки, – основательность вообще была одним из недостатков отца. Тойво надеялся, что своим молчанием он затормозит рассуждения отца, но, увы, отца так захватило выяснение конкретной цели голодовки Тойво, что он даже снял галстук и расстегнул ворот рубашки.

– Итак, конкретно: какова, так сказать, программа?

Черт бы побрал эти программы! Чего тут еще программировать, ведь дело предельно ясное и простое: взволнованная мама отправляется в школу и беседует с учительницей Усталь с глазу на глаз. О чем? Ну, уж мама сумеет найти самые верные слова! А после этого учительница… В конце концов, отец Тойво ведь человек известный в городе, а может быть, и во всей республике!

Такова была программа Тойво. Но поскольку отец в своей схеме не сумел оставить места для такой простой возможности, Тойво счел за лучшее не конкретизировать. Он пожевал губами и промычал в ответ что-то неопределенное.

– Ну, хорошо, мы еще вернемся к этому, – любезно предложил отец. – А теперь возьмем на учет твои резервы.

– Резервы?

– Именно! – подтвердил отец. – Возьмем на учет массы, которые солидарны с тобой.

– А разве нужны массы? – заерзал Тойво.

– А как же? – удивился в свою очередь отец. – Алжирские патриоты выиграли свою голодовку только потому, что с ними были солидарны алжирский народ и прогрессивные силы Франции и всего мира. Шахтеров Деказвиля поддерживали трудящиеся Франции и всего мира. И они победили. В одиночку, без поддержки единомышленников голодовку не выиграешь.

Вначале такое простое и ясное дело – голодовка – после слов отца стало казаться Тойво совсем неясным и запутанным. Да и мало удовольствия анализировать все возможные аспекты голодовки под аккомпанемент собственных кишок. С помощью собственного желудка Тойво уже успел исчерпывающе познать некоторые особенности голодовки. Отец же щурил глаза за стеклами очков и снова пускался в рассуждения:

– Звено знает о твоей голодовке? А совет отряда? Тойво покачал головой.

– Плохо, – констатировал отец. – Надо сообщить им.

У Тойво перехватило дух. Только этого еще не хватало!

– Они прежде всего должны поддержать тебя.

– Нет! – заторопился объяснять Тойво. – Они не должны. Это вообще не их дело. Им вообще не следует и знать об этом!

– Ка-ак? – удивился отец. – Что это за разговор? Они ведь твои ближайшие товарищи, соратники, так сказать. Или нет?

– Да! – подтвердил Тойво. – Они вполне достойные товарищи и соратники, но к этому делу они не имеют ни малейшего отношения.

– Но кто же тогда поддерживает тебя? Класс?

Вот еще вздумал! В классе об этой голодовке и заикнуться невозможно. Никому вообще даже пикнуть нельзя.

– Я не желаю поддержки класса, – с достоинством объявил Тойво. – И вообще я не желаю никакой поддержки и солидарности.

– Та-ак?! – Отец вздернул брови и смотрел на сына, странно усмехаясь. – Чего же ты тогда вообще желаешь? – Ирония в отцовском голосе не прошла мимо слуха Тойво.

– Я желаю, чтобы меня оставили в покое! – гордо сказал он.

– Та-ак! – констатировал отец с оскорбительной иронией.

– Конечно, очень жаль, что… – начал Тойво со злой решительностью, но оставил фразу незаконченной.

– Продолжай, продолжай, пожалуйста, – подбадривал отец. На лице его все еще сохранилась та самая, способная разозлить кого угодно, самоуверенная ухмылка.

И Тойво, выведенный из себя, несколько секунд набирался смелости, пока не выпалил единым духом:

– Это, конечно, личное дело каждого, но я бы уж точно не позволил так над своим сыном… Уж я бы его сам поддержал, если кто-нибудь думает, что может… над моим сыном…

– Смотри-ка, смотри!.. – бросил отец после долгой паузы и снял очки. От ухмылки на его лице не осталось и следа. – Значит, ты бы поддержал своего сына, когда он делает глупости… Ну да, и мой отец меня поддерживал. И знаешь чем? Березовыми розгами.

– Что же давай, высеки меня! – Тойво вскочил с места.

– Не такой уж плохой совет… – заметил отец. – Только, пожалуй, не годится. По правилам, к тем, кто объявил голодовку, нельзя применять наказания. Или как ты сам считаешь?

От обиды и чувства бессилия у Тойво слезы навернулись на глаза.

Отец поднялся. Он подошел к окошку и отодвинул гардины. Словно в комнате не было никого, кроме него одного, он молча стоял у окна и смотрел в ночную тьму. Тойво в свою очередь не отрываясь смотрел на широкую, чуть ссутулившуюся спину отца и чувствовал, что недавний злой задор начал смешиваться в нем с какой-то плаксивой жалостью к самому себе, отцу и всему миру. Он шмыгнул носом.

– Иди спать, глупый мальчик! – сказал отец, не поворачивая головы.

IV

Тойво лежал под одеялом с открытыми глазами и примерял на свое обиженное «я» терновый венок мученика. Сладко было отдаваться этим мыслям, и они вытеснили из головы все сомнения, которые возникли у него в отношении своей правоты, пока он глядел на отцовскую спину. Жаловаться, что у Тойво не хватает фантазии, не приходилось, теперь же фантазия его обрела достаточно пищи. Урчание в животе было для его грустноватых, но, несмотря на это, задорных мыслей подходящим аккомпанементом.

Утром, когда Тойво проснулся, вчерашние мысли показались ему весьма наивными. Было неловко глядеть в глаза домашним. Но дома все шло, как обычно по утрам: в кухне горела газовая плита, на сковороде шипела яичница, а отец брился и придирался к материнской привычке начинать сразу десяток дел и заниматься одиннадцатым.

– Доброе утро! – сказал Тойво, не поднимая глаз, по дороге в ванную комнату.

Ему ответили, как обычно по утрам.

Тойво хорошенько обдал себя холодной водой. Запахи, распространявшиеся из кухни, щекотали в носу, напоминая, что он мужественно упорствует со вчерашнего обеда. Это придало бодрости.

В конце концов, долго ли ему позволят голодать?! Нет, его Ватерлоо еще впереди и начнется довольно скоро, если не сейчас. Теперь надо будет выдержать!

– Мужчины, кушать! – как обычно, крикнула мама. Ни отец, ни Тойво не заставили повторять себе дважды. Только…

Тойво хотя и сел за стол, но с пылающим лицом уставился в тарелку, скрестив руки на груди. Ничего не спрашивая, мать положила Тойво еду на тарелку. Тойво не пошевелился. Уголком глаза заметил он, как отец и мать обменялись взглядом.

Так, значит, теперь!..

Но ничего не случилось. Ни отец, ни мать не стали возражать против голодовки. Наоборот, они словно бы и не замечали его и самым будничным, скучным тоном обсуждали преимущества новых блочных жилых домов по сравнению с прежней архитектурой.

Тойво сидел, как на угольях, но не осмеливался пошевелиться. Только подбородок его сделался малиново-красным, все тело источало жар, а нос опускался все ниже.

– Спасибо! – поблагодарил отец, поднимаясь из-за стола.

– Спасибо! – сказал и Тойво. Он тоже поднялся.

– Так, – сказал ему отец. – Ты, естественно, сегодня останешься дома, поскольку правила голодовки предусматривают отказ от выхода на работу, а твоя работа – учеба. Зато можешь заниматься своей коллекцией марок, можешь читать или просто так лежать в постели… Кстати, а ты выставил свои условия учительнице Усталь?

Тойво смотрел в пол и молчал.

– Тогда тебе надо сделать это сегодня.

Больше ничего сказано не было.

Отец ушел на работу.

Тойво сидел у себя в комнате. Пытался о чем-нибудь думать, но мысли рассыпались. Было ощущение грусти и пустоты – хоть плачь.

Затем он ухватился за вечерние размышления о мученичестве. Почувствовал, как веки начинает щипать. Но и это не принесло успокоения.

Наконец, Тойво пошел в кухню напиться. Мать звенела посудой. Тойво пил долго, маленькими глотками. И ждал. Но мать напевала себе под нос «Дорогую Мари» и не сказала ему ни слова. Вся посуда у нее уже была насухо вытерта, а Тойво все пил, и мать принялась мокрой тряпкой протирать пол.

– Я тебе помогу, – сказал Тойво и ухватился за тряпку.

– Иди уж, – отказала ему мать и добавила, как отец: – Правилами голодовки это не предусмотрено.

– Дай я помогу! – клянчил Тойво.

Но мать была неумолима.

– Тебе надо беречь силы, – объясняла она. – Иначе ты долго не продержишься.

Тойво побрел назад в свою комнату. Он чувствовал себя Наполеоном Бонапартом на острове Эльба. Только у Наполеона впереди были еще сто дней, а Тойво с тоской думал, что произойдет, если он выставит свои условия учительнице Усталь.

Мать ушла, и тишина в доме сделалась еще более грустной. Несколько раз в порыве задора Тойво был готов позвонить учительнице Усталь. Ну действительно, что они ему могут сделать! Наверное, отцу самому в конце концов придется расхлебать эту кашу. Но тут же закрались сомнения, и вся его голодовка показалась ему самой глупой и безобразной затеей в мире. Стало так стыдно, что в груди он ощутил боль. Но тут же снова подняло голову упрямство…

Впервые в жизни марки не принесли Тойво ни малейшего удовлетворения. И когда мать пришла звать его обедать, он лежал на кровати, уставясь в потолок, и не шевелился.

С сильным сердцебиением Тойво ждал, что будет дальше. Минуты тянулись, как часы. Тойво показалось, что минули целые сутки, пока мать пришла снова. Она поставила у кровати Тойво накрытый для еды табурет.

– Приносят на табурете, прямо как в тюрьме! – отчаялся Тойво.

Запахи еды хищно впивались в нос. Тойво повернулся к табурету спиной и спрятал голову под подушками. Сжав зубы, он глотал слюну. Он должен, должен выдержать! Ведь невозможно, чтобы мать не уступила.

Казалось, минула целая вечность, пока не пришла мать. Молча унесла табурет из комнаты.

А ведь есть такая сердечная песня про родной дом, единственное местечко на этом свете, где живут верность, любовь и счастье!.. Тойво грыз уголок подушки и безнадежно боролся с приступом плача.

Вечером вся семья снова сидела за столом. Словно дома ничего особенного не произошло, отец прятался за газетой. Словно действительно ничего не происходило, мать хвалила малиновое варенье. И поскольку в доме действительно ничего особого не случилось, Тойво положил на свой бутерброд вместо двух ломтиков колбасы целых четыре. Честно говоря, этот мальчик никогда не жаловался на отсутствие аппетита.

Лишь не совсем обычным, пожалуй, был вечерний час в отцовском кабинете. Прежде чем лечь спать, Тойво зашел туда, заложив палец на нужную страницу своего школьного дневника. Отец был столь сосредоточенно занят какими-то бумагами, что Тойво пришлось несколько раз покашлять.

– Ну? – спросил отец, поднимая глаза от письменного стола.

– Да вот… может быть, ты подпишешь? – пробормотал Тойво.

– А что тут у тебя? – спросил отец, протягивая руку. – Ага-а… Так-так… Значит, ты сегодня пропустил школу?

– Случилось… – признался Тойво, глядя в сторону.

– Так-так… – протянул отец. – Как же это… Ах да, верно, у тебя же была…

– Я тут вечером сильно подучил историю, – заторопился объяснять Тойво.

– Ах вот как… – пробормотал отец.

И затем надолго воцарилась тишина. Пока оба вдруг не взглянули друг другу в глаза.

– Такая, значит, история… – Отец погладил на затылке свои густые с проседью волосы. – Так что же мы сюда?..

– Хорошо бы поставить… может быть… «по домашним причинам»? – с готовностью предложил Тойво.

– Ах, значит, «домашние причины»? – рассуждал вслух отец. – Раньше у нас таких вроде бы не было… И что еще хуже, один раз найдешь подобные причины и потом только и будешь на них ссылаться…

– Нет, папа, не буду. Честное слово! Только один раз.

Отец и сын посмотрели друг на друга. Тойво с тревогой и умоляюще. Отец задумчиво и пристально. И затем был весьма долгий разговор. Может быть, первый настоящий мужской разговор в этой комнате.

– Ну ладно, пусть это будет один лишь раз, – сказал отец в конце концов, и его сильная рука вывела сложную подпись под словами «по домашним причинам».

Колумб Земли Колумба

I

Океан бушевал. Волны, высокие, как горы, перекатывались через палубу. В трюмах хлюпала вода. Порыв шторма смыл за борт дюжину людей, взобравшихся на реи. Остальные матросы, обезумев от шторма и морской болезни, с криком метались по палубе. Капитан стоял у штурвала, надвинув на глаза зюйдвестку, с которой стекала вода, и орлиным взором вглядывался в горизонт. Где-то там, за бушующими горами воды, была земля. Корабль с поднятыми парусами, пренебрегая смертельной опасностью, мчался к далекой родной гавани…

И не было никого, кто мог бы наблюдать за этим трагическим рейсом. Если бы сыскался такой сторонний свидетель, он бы увидел старый, заросший осокой и тростником пруд бывшей господской усадьбы, плот, сколоченный из нескольких бревнышек, и на плоту мальчишку. У мальчишки брючины закатаны до колен, обтрепанная кепка надвинута на глаза, в руках шест, которым он отталкивается от дна.

К голым ногам мальчишки жался щенок. Вода проступала между бревен плота и лизала мокрые лапы щенка, дрожавшего всем телом. Щенок сделал несколько беспомощных шажков, но вынужден был снова прижаться к мальчишке и жалобно заскулил.

Ветер трепал камыши и гнал по воде рябь. Моросил дождь. Время от времени мальчишка прекращал отталкиваться шестом, застывал, неподвижно ссутулившись, внимательно и напряженно всматриваясь во все вокруг.

Колумб плыл к стране Колумба.

История цивилизации страны Колумба была не слишком долгой. Да и сам Колумб не родился Колумбом.

Существование этого острова и других таких же – а их было с десяток здесь, среди огромного, частично уже заболоченного и заросшего приусадебного пруда, – ни для кого не было новостью, особенно для мальчишек. Но ребят гораздо больше интересовали бурелом или сорочье гнездо далеко в лесу, а островов в приусадебном пруду они словно бы и не замечали. Так часто случается и с более значительными достопримечательностями, если не наткнешься на них буквально носом.

Остров, ставший теперь страной Колумба, привлек к себе внимание Ильмара Калликука и его звена. Произошло это совершенно случайно. Мальчишкам просто нечего было делать. В воскресенье после обеда они долго придумывали себе какое-нибудь интересное занятие, чтобы убить время, но не пришли к согласию ни по одному предложению. Лениво препираясь, брели они по берегу пруда, так, куда ноги выведут. И вышли к острову.

Остров находился почти у берега. От материка его отделяли четыре-пять метров воды. Остров почти соединял с берегом ствол старой березы, очевидно сломленной бурей, – верхняя часть ствола тонула в воде, нижняя лежала на суше.

Ильмар Калликук не без интереса разглядывал ствол, а мальчишки с безразличным видом стояли вокруг него.

– А что, если попробовать? – сказал вдруг Ильмар.

Он разулся и взошел на ствол. Мальчишки следили за ним с любопытством. Ильмар двинулся по стволу и, когда вода достигла ему до щиколоток, остановился и принялся размышлять. Ствол березы уходил все глубже под воду. Ильмар немного помедлил, но все-таки пошел вперед. Когда вода была ему уже выше колеи, до острова осталось около метра. Ильмар прыгнул и оказался на острове.

Тогда, не раздумывая дольше, все разулись и пошли по стволу на вновь открытый остров. Последним из мальчишек шел будущий Колумб.

Остров мальчишкам понравился. Прежде чем покинуть его, они натаскали к берегу жердей и хвороста, чтобы соорудить между Большой землей и островом мост.

– Завтра, ребята, завтра!.. – сказал Ильмар Калликук многозначительно.

У ребят возникли кое-какие планы относительно острова и дальнейших мальчишеских дел.

II

В тот же вечер будущий Колумб вернулся к острову. Он пришел один и долго стоял возле «моста», погрузившись в раздумья. Затем разделся и перешел на остров. Он вытащил из воды все, принесенное мальчишками для строительства моста, и вообще расчистил весь этот участок на берегу острова. После этого, войдя в воду и убедившись, что вброд на остров перейти нельзя, он вернулся на Большую землю. Здесь он попробовал сдвинуть ствол с места, но тот был тяжел и неподвижен.

Колумб немного подумал, поискал и нашел подходящую для рычага жердь. Долго раскачивал и поддевал он рычагом ствол, пока не добился своего. Пропитавшееся водой тяжелое березовое бревно беззвучно съехало в воду. Мальчишка оглянулся, облегченно вздохнул, ополоснул прохладной водой потное лицо и шею, оделся, оттащил подальше в сторону свои «инструменты» и в предвечерних сумерках зашагал домой.

На следующий день к месту, где лежала береза, явился Ильмар Калликук со своим звеном, и ребята не поверили собственным глазам: березовый ствол, служивший мостом между Большой землей и островом, исчез. Его словно вообще никогда и не было. Лишь глубокая вмятина, оставшаяся в земле, свидетельствовала о том, что вчерашнее открытие им не привиделось. Долго галдели ребята на берегу пруда. Среди них, сжав губы, стоял будущий Колумб. Он не произнес ни слова. В конце концов ребята махнули рукой на свои строительные планы, и все происшедшее дало лишь повод для различных, самых неправдоподобных предположений.

А будущий Колумб начал тайком строить плот. В одиночку, подальше от всех глаз. Однажды лунным вечером он столкнул только что законченный плот на воду и взял курс на остров.

От каждого толчка шестом отражение луны в воде разламывалось на тысячи осколков. Впереди по курсу лежал одинокий остров – молчаливый, высокий и черный. Словно это был уже не тот, прежний остров, да он и не должен был быть тем самым.

Луна разламывалась и снова сливалась из осколков в цельную луну. У камышей всплескивала рыба, и лунный свет дробился в дрожащей поверхности пруда тысячами серебристых искр. Они ярко сверкали, пока не гасли в черной воде. Беззвучно, как тени, трепетали над водой ширококрылые летучие мыши. Был час привидений. Но у морехода было отважное сердце и четкая цель. Он смеялся, смеялся беззвучно, не нарушая таинственного безмолвия лунной ночи, и его зубы в улыбке тускло поблескивали. Он отталкивался шестом, гнал вперед свой плот и широко раскрытыми глазами вглядывался в остров.

Он пришвартовался, прикрепив веревку за ствол ивы, победно глянул через искрящийся осколками лунного света пруд, повернулся и, по-хозяйски раздвинув руками кусты малины, исчез в зарослях.

Остров был почти круглым – сотня шагов и вдоль и поперек. На мысу высился небольшой ельник, еще на острове росли можжевельник и березы. Попадались и клены. Один край острова был окаймлен густым ольшаником, другой – кустами малины. Здесь росло даже четыре больших орешины. Вокруг разрослись черные папоротники, они поднимались выше головы мальчишки. И еще здесь была крохотная полянка с мягкой, как ковер, травой.

Он обошел остров из края в край. Лунная ночь придавала всему свою форму и цвет. Где кончалась действительность, где начиналась сказка? Или наоборот. Потому что разве не загорается каменным цветком огромная люстра папоротника? Не обернется ли вдруг огнедышащим драконом мечущаяся, как привидение, летучая мышь? И может быть, это ведьмы, а не слетевшиеся на ночевку вороны каркают в чернильной темноте ельника?

Разве он бывал здесь раньше? Разве на этом острове вообще кто-нибудь бывал? Нет, на этом острове не бывал никто! Этот остров открыл он! Этот остров заслуживает великого первооткрывателя, и потому, стоя тут под папоротниками, он назвал себя Колумбом. А остров – Землей Колумба…