Текст книги "Сказание о новых кисэн"

Автор книги: Хён Су Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Снимите головной убор чжокдури и свадебное платье.

После того как Пак сачжан убрал свисающую посередине штору из рами, комната, разделенная ею пополам, наконец стала единой. Мисс Мин по-прежнему сидела, опустив голову вниз. Когда он снимал с нее чжокдури и свадебное платье, она, лишь слегка двигая руками и головой, не поднимая головы, смотрела вниз.

– Я все же твой «муж», – сказал он, с нежностью глядя на нее, подсаживаясь к ней, – почему ты не смотришь на меня? Ведь трудно находиться в такой позе, постоянно опустив голову.

– Все дело в том, что ты стесняешься меня? – спросил он, нежно поглаживая по плечу.

– Нет, – тихо ответила она, не поднимая головы.

– В чем же тогда дело? – удивленно спросил он, немного отстранившись от нее.

– Я знаю, – тихо ответила она, – что мне нельзя смотреть на вас до тех пор, пока горит свет.

– Почему? – улыбнулся он. – Это что, принесет несчастье мне или тебе?

– Нет, мне сказали, что это правило кибана, – серьезно ответила она, не поднимая головы.

– Какой смысл в давно устаревших правилах сегодня? – игриво спросил он, продвинувшись к ней ближе. – Давай сделаем, как у всех, чтобы было удобно.

– Неважно, – твердо сказала она, – есть ли смысл или нет, но мне хочется сделать все как следует.

– Что это значит – «как следует»? – непонимающе произнес он, улыбнувшись и отстранившись от нее.

– Это значит, что я хочу показать преданность своей профессии, – еле слышно, но серьезно ответила она.

– Значит, для тебя это не просто временное развлечение? – спросил он, продолжая улыбаться. – В любом случае разве твоя профессия не обречена на исчезновение?

– Это так, но кто-то, хотя бы одна кисэн, должна остаться ей верной до конца, – упорствовала она.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся он, хлопая в ладоши, – я даже не знаю, что и сказать. Значит, ты и впредь будешь верна профессии кисэн. Раз так, то сегодня я куплю тебя по самой высокой цене.

– Хорошо, – все так же серьезно ответила она, – тогда я покажу вам самый лучший танец.

После того как он снял с нее чжокдури и свадебное платье, зеленую куртку и ярко-красную юбку, она осталась в белой куртке-юбке. Она специально надела ее, удобную для танца, сделанную из легкого, словно крылья бабочки, и нежного шелка, вместо нательной рубашки и подъюбника. Когда из комнаты молодоженов показался маленький столик, на котором были сложены свадебное церемониальное платье, чжокдури, зеленая куртка и ярко-красная юбка, сидящая за дверью мадам О приняла его. Затем, забрав одежду со столика, положив на него длинное шелковое полотенце, которое, даже по сравнению с рукавом одежды знаменитой танцовщицы Хан Ён Сук, было намного длиннее, протолкнула его обратно в комнату. В это время из главного дома пришел музыкант, игравший на народных музыкальных инструментах. С левой стороны от двери села мадам О, как свидетельница невесты, а на правой стороне музыкант, который, повернувшись к ней спиной, начал играть на дэгыме [53]53
  Корейский традиционный деревянный музыкальный инструмент, похожий на дудку с тринадцатью отверстиями.


[Закрыть].

В комнате для тренировок певиц-кисэн, которую украсили как комнату молодоженов, пахло свежескошенной травой. Стены оклеили новыми обоями, пол покрыли плотной промасленной бумагой, а постель заправили пахнущим свежестью постельным бельем, на котором был рисунок с мандариновыми утками.

Мисс Мин, повесив на шею шелковое полотенце, поглаживая волосы, собранные на затылке, встала со своего места. Попадая в ритм доносящейся из-за двери мелодии дэгыма, передвигая ногами, одетыми в корейские носки босон, она начала танцевать. Это был танец, где чувства выражались движениями ног. Казалось, что ноги, рисуя концентрические круги, словно создавали волны на воде, вызванные брошенным камнем, которые бесконечно шли по пруду, но не выходили за его края. Внешне казалось, что почти нет танцевальных движений, но на самом деле это был свободный танец, в котором все: покачивания тела, движения плеч, поигрывания головой – подчинялось ритму. Незаметно на лбу мисс Мин выступил пот. Пак сачжан, смотревший на нее с вожделением, не выдержав, с силой бросил белый конверт с деньгами на столик. Раздался громкий хлопок. Из-за этого звука мелодия дэгыма резко оборвалась. Танцевавшая мисс Мин тоже решила немного отдохнуть. Прекратив танцевать, она подошла к нему. Он лежал на боку, облокотившись на подушку, на самом теплом месте. Она, по-прежнему опустив глаза, не смотрела на него. Когда она подошла, он не встал, а, усевшись возле ее ног, начал снимать с них босоны. «А он гораздо сентиментальней, – мелькнуло у нее в голове, – чем казался на первый взгляд». Оставшись босой, она снова взяла в руки шелковое полотенце.

Быстрые движения в танце, когда она, беспорядочно размахивая руками в воздухе, изображала осенний листопад, назывались «падающие листья». Падающие листья – это не просто беспорядочные движения рук, изображающие листопад, они развеивают тревоги тоскующей и влюбленной души. «Сальпхури» – танец, который высвобождает энергию души, связанную со страданием, с глубокой печалью, несбывшейся мечтой… Когда она, изображая тоску по любви, бежала, развевая полотенце, чтобы поймать ее, и, не поймав, поворачивала голову с болью, то в танец переносилась вся тяжесть ее душевных страданий. «Сальпхури» – танец, в котором танцевальные движения выражали глубину печали, тяжесть страданий несчастной любви, несчастной жизни, несбывшейся мечты… Это не такой танец, в котором можно обойтись лишь приятными движениями или привлекательной внешностью. Когда мисс Мин танцевала его, никто не мог сказать, что она молода. Ведь это был танец, в котором недостаточно лишь поднять руки и красиво двигаться, в нем растворена тяжесть страданий всей жизни. Когда раздался резкий хлопок от удара второго конверта о столик, мелодия дэгыма снова прекратилась.

– Повернись, – шепотом сказал он, и в его голосе чувствовалось легкое возбуждение, нетерпение, страсть, похоть…

Пак сачжан встал и аккуратно снял с нее куртку. Волосы на ее висках мягко колыхались. Он нежно подул ей в уши, и на миг ей показалось, что все клетки ее тела разом проснулись, радостно крича от возбуждения. По всему телу побежали мурашки. Когда его влажные чувственные губы касались белой и тонкой шеи, а крепкие зубы, мягко покусывая, коснулись ее груди, она в изнеможении откинула голову назад, глотая готовые вырваться стоны. Когда его руки медленно приподняли край юбки, а его губы, снова пройдя шею, округлые плечи, остановились на позвоночнике, то куртка, разделявшая их, беззвучно упала на пол. Теперь на ней остались лишь белая юбка и кальсоны. Хотя она обвязала груди концом юбки, была видна соблазнительная ложбинка между ними. Пак сачжан, некоторое время смотревший на нее глазами, полными страсти и похоти, изнемогая от желания грубо овладеть ею, нежно обнимая ее, испытывая легкое головокружение от той ложбинки, сказал:

– Что ж, закончи танец, который начала.

В этот момент память унесла ее в детство. Она была единственным ребенком в посёлке, кто мог дольше всех идти по железной дороге, ни разу не упав. Каждый раз, идя школу, она шла по рельсам и незаметно для самой себя освоила основные танцевальные па. Иногда, боясь упасть, она опасно балансировала, стоя на рельсах, раскинув руки в стороны. Она умела держать равновесие лучше, чем кто-либо другой.

Затаенная печаль из детства и подросткового возраста, которую трудно забыть, даже если захочешь, виднелась в ее танце. И чем глубже она чувствовала ее и хотела забыться, тем сильнее росло возбуждение, воодушевление. В вихре танца она достигла пика, внося в него неисполненную ею мечту утомленных работой сестёр, угрызения совести от того, что не смогла оправдать их ожидания и стать носителем духовного, культурного наследия, тревогу за будущее.

Когда снова раздался резкий хлопок конверта о столик, она сняла кальсоны и, оставаясь лишь в юбке, едва прикрывавшей тело, желая выровнять дыхание, поменяла быстрый темп танца на медленный. В тот момент, когда, согнув колени, она коснулась двумя руками пола, ее грудь широко открылась и сквозь открывшееся пространство стали видны не только ее подмышки, контуры пояса и ног, но и темный волосяной покров вокруг влагалища. Когда она приподнялась и, вращаясь на одной ноге, приподняв слегка другую, наклонилась, тонкая и нежная шелковая юбка соблазнительно обволокла ее стройное тело и заколыхалась, обвиваясь вокруг него. Смотревший на нее с нежностью Пак сачжан, когда она, используя лишь шелковое полотенце, игралась, то обвязываясь, то раскрываясь, то волоча его по полу, не в силах больше терпеть, с силой бросил на столик последний конверт с деньгами. Когда юбка была снята его торопливыми руками, издавая при этом треск, словно она рвалась, в комнате молодоженов погас свет. Вокруг сразу стало темно, хоть выколи глаза. Выброшенное поверх головы шелковое полотенце медленно падало вниз, описывая в воздухе изящную белую параболу.

Как только мадам О, дежурившая за дверью, и музыкант ушли, со всех сторон нахлынули зеваки, до этого прятавшиеся по разным местам, и, словно кошки-воровки, приподнявшись на носочки, прильнули к двери. Боясь упустить решающий момент, они проделали то тут, то там дырочки в бумаге, которой была оклеена комната. Жесткое и частое дыхание двух людей, страстные стоны мисс Мин были так отчетливо слышны, что, казалось, их можно было поймать руками. Однако когда посмотришь в дырочку, в комнате виднелась лишь темень. Глазам зевак ничего не было видно. Шел последний день месяца.

«Застольный муж» кисэн

1

«Все, конец! – пронеслось в голове Ким сачжана. – Приехал! До самого последнего времени у меня не было такой слабой мужской силы. Уже давно мой „нефритовый стержень“ [54]54
  Так на востоке называют мужской половой орган.


[Закрыть]не вставал по утрам, но когда я заставлял его встать, то возле его корня начинала появляться жесткая и упругая сила. На душе сразу становилось тепло от мысли, что мужчина во мне пока еще не умер. Успокоившись, тихо глядя на восходящее солнце через окошко на восточной стороне, я попытался снова уснуть. Конечно, если взять возраст, я уже разменял шестой десяток, моя мужская сила была уже не такая, как раньше. Ужас! Какой стыд! Даже мадам О, которая пережила столько трудностей, сколько можно перенести, повернулась ко мне спиной и лежала, плотно закрыв глаза, не шевелясь.

Моя мужская гордость внушительно выделялась на фоне багрового восхода. Когда его лучи начали озарять все вокруг, величественный „нефритовый стержень“ был похож на неустрашимого генерала, который, подняв щит, готов бороться с войском врага, не зная, что его сила угасла. Когда я убрал одеяло, чувствуя упругую жесткость в пахе, то моя мужская гордость резко встала, устремившись в направлении неба. Она всегда вызывала у меня чувство гордости своим внушительным видом.

Но разве только это? Посмотрите еще на сапфир, крепко воткнутый в резко вставшую мужскую гордость. Хотя он был скрыт под кожей, даже в таком положении он испускал свой изумрудный свет. Даже цвет восточного моря, известного своим изумрудным цветом, не может быть более зеленым, чем он, а что касается элегантности, то он превосходил известный на весь мир корейский фарфор селадон. Благодаря этому сапфиру, среди тех женщин, которые стали „мокрыми“ от него, не было тех, кто, дрожа всем телом, не приставал бы ко мне, умоляя еще раз заняться любовью. Когда я представляю, что он начинает мягко сверкать внутри плоти, словно ореол вокруг головы бесстрашного спасителя Иисуса Христоса, родившегося от девы Марии, страдавшего от Понтия Пилата, распятого на кресте и в конце концов воскресшего спустя три дня после смерти, вознесшегося на небеса на сороковой день, то у меня само собой появлялась и растекалась в уголках губ гордая улыбка.

Я был так доволен! Ведь любой глупец, увидев мою мужскую гордость, мог понять, почему многие женщины украшали себя настоящими драгоценными камнями, а не искусственными! Как же мне не гордиться им, когда у меня нет проблем с ухудшением состояния здоровья, в отличие от тех, которые воткнули дешевые шарики. У меня теперь уже не было ощущения инородного тела, как в первые дни после операции, он стал частью моего тела. Конечно, сапфир являлся не только украшением, но и разящим мечом страсти во время обольщения женщин. Слегка касаясь женщин, словно теплый проходящий ветер, он растапливал их сердца. Иногда он являлся приятным для души „пистолетом“, умевшим пускать „пулю“, точно прицелившись в мишень, поймав точку прицела и время выстрела. На старости лет, когда тело станет немощным, вытащив его, можно будет его продать. Для меня он словно страховка на старость, поэтому как же я могу не поклоняться драгоценному камню, который имел столь много разнообразных применений?

Какая была польза бормотать про себя, вспоминая об славном прошлом, держа свалившуюся на бок мужскую гордость? Хотя нет, все же осталось приятное ощущение сапфира внутри мягкой плоти. Однако удовлетворение от его наличия длилось недолго, мои глаза и руки были сосредоточены лишь на моем „нефритовом стержне“. Я помнил то время, когда он мог резко вскочить, дрожа от нетерпения, стоило мадам О лишь начать петь, а сейчас, массируя его, словно яички мертвого сына, я тихо уговаривал его встать, глядя на нее. Но она встанет лишь тогда, когда солнце коснется ягодиц, так что мысль о занятии с ней любовью, казалось, остается несбыточной мечтой и напрасной иллюзией. Сегодня омерзительное утро, когда я, кажется, понимаю, почему есть мужчины, которые спят в одежде. Глядя на него, все время лежавшего, словно забывшего, как надо поднимать головку, я горестно решил, что теперь мне не остается ничего, как спать одетым, и что это в сто раз лучше, чем терпеть такое унижение. Когда я подумал, что, вероятно, сегодня закончились времена, когда можно было спать, ощущая голым телом жесткую ткань одеяла, раздалось мяуканье кошки.

Сначала я подумал, что это ветер. Потом я решил, что это тайфун, неторопливо прилетевший в конце лета, потому что был слышен сильный скрип от качания главных ворот. Однако когда снова донеслось мяуканье, мне стало ясно, что это был голос той кошки-воришки, о которой заботился водитель Пак. С самого начала, когда он привез за пазухой котенка, отнятого от груди кошки-матери, надо было предвидеть то, что произойдет. Котенок был маленький, размером с домашнюю мышку, но местами у него облезла шерсть, словно кто-то его покусал. Мне был неприятен не только водитель Пак, который кормил котенка молоком и вареным рисом, считая его красивым, но и Табакне, потому что она сразу приняла его и повела себя по-детски.

– Что это такое? – сказала она, улыбаясь, неожиданно теплым голосом. – Как давно у нас не было столь мило ползающего существа! Я даже не помню, когда это было.

Когда она, поглаживая кошку, хвалила водителя Пака, он скромно улыбался. Хотя у него была мягкая, словно шелк, душа, его лицо в этот момент было похоже на жесткую подушку „Если подумать, – пронеслось в голове, – то у него есть трудовые навыки и способности не хуже, чем у других. Однако я не могу понять, почему он, занимаясь всеми домашними делами, был привязан к Буёнгаку, словно раб. Я хорошо знал, что такие типы, как он, страшные. У таких людей, как он, темные души. Неизвестно, возможно, у него было тайное намерение нанести мне удар. Даже если мне придется умереть, я не могу допустить, чтобы его ложка первой воткнулась в „рис“, сваренный мной с таким трудом. Если бы это была просто закуска, то еще можно допустить, но ведь этот „рис“ – это не та „еда“, которое можно съесть, разделив пополам. Как бы то ни было, надо его остерегаться“.

– Кыт Сун… – раздался чей-то громкий нетерпеливый мужской голос, но это был не голос водителя Пака, хозяина кошки.

– Кыт Сун! – снова раздался тот же голос, в котором сквозили требование, мольба, обида и угроза. – Пожалуйста…

Что касается имени Кыт Сун, то не было ли оно настоящим именем кисэн-танцовщицы мисс Мин, которая вчера ночью впервые стала носить волосы валиком? Кто же это тогда? И тут до меня, как гром среди ясного неба, дошло, что это ее любовник, стоя у главных ворот, плакал, как козел. Какой же он был все-таки дурак! Разве, придя сюда, поможешь слезами, когда уже все кончено? Она сейчас сладко уснула в объятиях того „змееголова“ и, вероятно, счастлива. Дурак, тебе будет легче поймать бумажного змея с зажженным хвостом, улетевшего в небо, чем вернуть обратно ее любовь. И без того видно, что в голосе, которым он звал свою любимую, скрывалось чувство обиды и злости, готовое вырваться, но даже если бы она вышла к нему, то вряд ли ему стало бы легче от этого. Из-за шума у главных ворот мой утренний сон умчался прочь. Я посмотрел на мадам О, которая по-прежнему, отвернувшись, лежала рядом, но было ясно, что не собирается встать и прижать меня к груди. Мой свалившийся на бок „нефритовый стержень“ выглядел как двоюродный брат ската, сгнившего под палящим летним солнцем.

Когда я одевался, на меня снова навалилась тоска, словно вздымающаяся волна в море. Сначала она поднялась, а потом неудержимо хлынула с такой огромной силой, полностью накрыв меня, что я не мог даже шевельнуть руками. Это было совершенно незнакомое и страшное чувство. Мне стало очевидно, что я постарел, но мастер есть мастер, даже если стар. Я застегнул в брюках замок-молнию, втянул живот, чтобы собрать оставшиеся силы, которых уже не было, и… о, черт, кажется, слезы собрались хлынуть из глаз. Какой все-таки позор!

2

„К бежевым брюкам из хлопчатобумажной ткани подойдет черная рубашка, – подумал я. – Это хорошее сочетание цветов“. Стоя перед зеркалом, я взъерошил руками волосы на лбу. „Красавец, да и только, – мелькнуло в голове, – этот парень в зеркале!“ Я слегка повернулся, и в глаза бросились чуть свисающие ягодицы. Джинсы, которые кажутся жесткими для пожилых людей, на самом же деле хороши тем, что скрывают недостатки телосложения и, благодаря толстой ткани, делают тело упругим. В отличие от них тонкие брюки из хлопчатобумажной ткани выдают телесные изъяны. Конечно, постоянный контроль над животом остановил его выпирание, но мне не удалось предотвратить провисание ягодиц. Видно, что такие брюки, даже если носить их очень аккуратно, можно носить не более двух-трех лет. То, что даже когда я шел умываться, я выбирал такую одежду, чтобы сочетались цвета, и оглядывал себя со всех сторон в зеркале, словно девушка, идущая на свидание, вызывало у меня чувство раздражения и заставляло тяжко вздыхать. „Но разве ты не мастер в этой сфере? – пронеслось в голове. – Мастер в любом месте, в любой ситуации должен выглядеть стильно“. Для меня, например, идти умываться в брюках от ночной пижамы или в тренировочных брюках, с пузырями на коленях, или таская, с шарканьем, по полу тапочки, – поведение, нарушавшее правило поведения альфонса. Если даже слегка расслабишься, непременно будешь безжалостно выброшен из этой сферы – вот главное правило. Так что увольнение грозит не только наемным работникам с „белыми воротниками“, но и нам. По мере того как провисают ягодицы и слабеет мужская сила, приходится больше обращать внимание на внешность. Войдя в этот возраст, я с болью в сердце понимаю, почему у женщин в возрасте макияж с каждым днем становится ярче».

– Когда я вижу тебя, – как всегда проворчала, глядя на него с неприязнью, Табакне, – мне становится ясно, откуда происходят слова «кисэнский брат».

С недавнего времени она, поглядывая на него искоса, неприятным взглядом, опять начала придираться к нему. И почему я попадаюсь ей на глаза именно тогда, когда иду умываться! Теперь я не обращал внимания на ее упреки. Когда, стоя передо мной, она ругала меня, говоря, что я отъявленный негодяй и вымогатель, я, ничего не отвечая ей, просто улыбался. А что я мог ответить, если она была права. Когда мне не хотелось терпеть от нее унижения и оскорбления, я, как можно скорее оставив ее, возвращался в комнату и тихо сидел там, как мышка. Упреки с ее стороны всегда жгли мне спину с утра.

– Когда мужчина стареет, то его ягодицы должны выглядеть плоскими, – продолжала ворчать она, но в голосе не было уже злости. – Твои же выглядят упруго, словно две свежие хурмы. Каждый раз, когда ты шагаешь, они двигаются то налево, то направо, и, глядя на них, женщины, наверное, сходят с ума. Так что, когда выбираешь мужика, надо смотреть и на его ягодицы. Если посмотреть на их форму, можно точно узнать темперамент и привычки мужчины.

Мои глаза широко раскрылись. Боже мой, у моих ягодиц проблема не в том, что они провисли, а в том, что они слишком упругие! Сегодня почему-то ее упреки были необычайно приятны. Несмотря на то, что я ничего не делал, улыбка не сходила с моих губ, ноздри расширились. Я не в силах был сдержать самодовольную улыбку. Да, я, Ким Гён Чхун, еще жив! Не обращая внимания на то, разглядывала она мои ягодицы или нет, я быстро спустился по высокой лестнице главного домика, легко перепрыгивая через две ступени. В этот момент даже крутая лестница и соскальзывающие с ног тапочки не могли мне помешать показать мастерство танца.

Вся окружающая природа, может быть благодаря приподнятому настроению, выглядела ослепительно прекрасной. Даже бамбуковая роща за домом, которая обычно мне не нравилась, казалась мне местом, откуда могли появиться привидения, сейчас выглядела пышной, приятной, сочно-зеленой и ароматной. Я уже сожалел о том, что говорил: «Как только Буёнгак попадет в мои руки, первым делом я уничтожу экскаватором бамбуковую рощу за кибаном».

Крыша Буёнгака, которая всегда казалась мне бельмом на глазу оттого, что она часто пропускала дождь и в трещинах между черепицами росла трава, сейчас выглядела элегантно. Я уже сожалел о том, что говорил, что как только кибан попадет в мои руки, первое, что я сделаю – уберу черепицы и вместо них выложу красивую стальную крышу в современном стиле. Но сейчас, после ее слов, у меня словно заново открылись глаза. Ведь достаточно было даже просто кинуть взгляд, чтобы понять, что заставлявшие нервничать убогие, на мой взгляд, старые деревянные полы и столбы с трещинами выглядели изящно, словно ценный антиквариат. Мне стало стыдно за то, что я говорил, что сколько ни натирай старый деревянный пол свечой, он не станет лучше, и раз есть слепцы, готовые купить его и сгнившие столбы за сумасшедшие деньги, я продам все, что можно продать, а затем полностью заменю новыми материалами. Я сожалел о том, что говорил каждый раз, когда наступал на червей после дождя, когда на аккуратно очищенные до блеска туфли прилипала мокрая глина. Меня злило, что Табакне ворчала, говоря мне, что, мол, хотя бы вырвал сорняки на площадке двора, а не только валял дурака. Конечно, я был неправ, когда говорил, что как только Буёнгак попадет в мои руки, я сразу вырву все цветы и деревья, а затем, покрыв двор цементом, продам его.

А ведь, если подумать, то именно благодаря ним существует Буёнгак. Жилая площадь составляла примерно 416 кв. м, а площадь земли – около 2138 кв. м. Даже за исключением никому не нужной бамбуковой рощи площадью 832 кв. м, в мои руки достанется земля площадью в 1036 кв. м, и я был уверен в том, что я смогу «освоить» ее целиком, без всякого труда. «Раз меня ждет запоздалая удача, – подумал я, – то, кажется, не таким уж неверным было гадание гадальщика во дворе рынка Чжагал в городе Дэгу». Интересно, сколько все это стоит, если посчитать с учетом площади четырех сгнивших домов вокруг Буёнгака, недавно купленных Табакне? Поговорка «Лопну от счастья», наверное, уместна именно в такие минуты. Конечно, я тоже совестливый человек: хотя мне и было жалко, я исключил из расчета деньги, которые Табакне откладывала в банке. Нельзя же выманить деньги, накопленные бедной старухой за всю жизнь? Нельзя выманивать хотя бы из-за моей любви к мадам О и симпатии к Табакне. Хотя если честно, я никогда ее не любил, но она мне была симпатична за ее твердый характер, и оставить ей эти деньги – значит проявить человечность. Все вещи в кибане служили накоплению и приумножению ее богатства. Кисэны, будучи движимым имуществом, тоже содействовали этому. Как же я могу не признать, что все они вместе сыграли главную роль в создании лучшего кибана в стране – Буёнгака, позволив ему продержаться до сегодняшнего дня? Когда продаешь что-то, надо продавать без всяких сожалений, но при этом, конечно, надо признавать то, что следует признавать, только так станешь настоящим профессионалом.

Сейчас мне даже не хочется вспоминать об этом, но если честно, в молодости мое положение было действительно ужасным. Как только я не заискивал перед гангстерами банды «Эогэ», в которой были собраны мелкие хулиганы, или хотя бы работавшей под ней бандой «Гарибондон», чтобы стать их членом, не смея даже мечтать о присоединении к крупной банде «Генерала О», орудовавшей в районе Мёндон, или к банде «Западники», контролировавшей район Чхунмуро, – все было бесполезно. Я тоже хотел стать гангстером, чтобы ко мне обращались с уважением, со страхом и почтением называя меня хённим, что значит «босс» или «шеф». Когда бывал в банде через знакомых, чтобы стать ее членом, я каждый раз попадался мелким сошкам и, даже не увидев босса банды, был избит их ногами. Причина, по которой меня не брали в банды, была до обидного проста: мне говорили, что мое лицо выглядело слишком бандитским.

– По-вашему, значит, человек, похожий на учителя, не сможет им работать, – с негодованием крикнул я однажды при посещении очередной банды.

– Сопляк, разве можно одно сравнивать с другим? – смеялись они надо мной.

Однажды, после того как меня избили до крови из носа, приемом ёпхчхаги из тхэквондо [55]55
  Корейская национальная борьба.


[Закрыть], – ударом ноги сбоку, они, издеваясь, снисходительно похлопывая по плечу, посмеиваясь надо мной, сказали:

– Эй, тебе лучше вымогать деньги у людей перед Сеульским вокзалом. Твоя рожа как раз подходит для такой работы.

Если бы тогда они приняли меня в банду, вероятно, я не стал бы жить как мелкий вымогатель, обманывавший «бедных» женщин. Я тоже хотел жить круто, динамично, соря деньгами. Мне и сейчас трудно выразить словами то презрение, которое я испытывал к самому себе, когда напал на выглядевшую богатой женщину и, даже не успев трахнуть ее, был пойман на месте преступления и посажен в тюрьму. Сидевшие там люди тоже были преступниками, но они не выносили насильников или развратников и, полагая, что их преступления – самые грязные, не считали их за людей.

Я тогда не знал, что и в обществе, и в тюрьме надо совершать преступления и воровать «по-крупному». Я не знал очевидного факта: тот, кто с самого начала ест гнилые яблоки, вместо того чтобы их выбросить, будет есть только такие яблоки, потому что свежие портятся, пока он ест испортившиеся, а тот, кто ест сначала свежие, не обращая внимания на то, что другие гниют, будет все время есть только хорошие.

Из-за характера моего преступления, из-за жадности, потому что я упорно ел сначала гнилые яблоки, вырезая ножом испорченную часть, из-за неприязни к матрацу с цветочными узорами я ложился только на соломенную циновку. Поэтому мое место было всегда рядом с парашей, даже если в камеру приходил новичок. «Ничтожество», «жалкий сукин сын», «негодяй с душою мыши»… – так каждый день ругали меня все, кому было не лень. Каждый раз, выслушивая их ругань, мне приходилось терпеть оскорбления, а когда им становилось скучно, они заставляли меня подробно описывать совершенное мной преступление, словно просматривали видео.

– Эй, ты, стой! – с презрением в голосе кричал мне старший по камере. – Ну-ка, прокрути-ка снова назад и начни сначала!

Когда он произносил эти слова и требовал повторить, я вынужден был прервать рассказ посредине и снова вернуться назад к тому моменту, когда снимал с женщины трусы. Старшему по камере – старому вору-карманнику нравилось слушать мой рассказ. Его мужская гордость давно уже не вставала, но он интересовался всем, что касалось секса. Однажды он потребовал пять раз подряд повторить этот момент.

Несмотря на то, что я день за днем крутил «видео», тюрьма была скучным местом. В полдень, когда сквозь маленькое зарешеченное окно проникали солнечные лучи, становилось чуть веселее. Кто-то начинал стучать по стене, общаясь с кем-то в соседней камере, кто-то читал журнал с порнографией, тайно принесенный в посуде для еды, остальные начинали использовать ручку пластмассовой зубной щетки в качестве инструмента, остро затачивая ее конец, словно шампур.

Политические заключенные, используя этот предмет в качестве ручки, начинали писать на внутренней поверхности картонки из-под молока отрывки стихов или слова «свобода» или «народ», на которые было достаточно взглянуть, чтобы понять их бесполезность. Остальные, сняв трусы, вытащив мужскую гордость, начинали ее обрабатывать. Они прокалывали ее шампуром из зубной щетки, проходя по кругу, и она, вся израненная, сочась кровью, болталась, словно порванная тряпка. Рана заживала, и образовывалась короста, поверхность кожи становилась бугристой. Когда половой орган, возбуждаясь, вставал вертикально, то из-за того, что та часть кожи, где была короста, выглядела как подсолнух, такой член называли «тюремным подсолнухом».

Да, чего только не сделаешь ради того, чтобы доставить женщине удовольствие, повысить ее сексуальную чувствительность. Выражения лиц у тех, кто делал такую операцию, были серьезными, а относились они к этой операции, как к жертве во имя будущей благодарности от женщин. Ради этого они терпели даже сильную боль от шампура из пластмассовой ручки зубной щетки. От нагноения, опухоли и побочных эффектов лечились с помощью антибиотиков.

Когда я увидел избранный в этом году самый красивый «подсолнух» вора-карманника, то долго не мог закрыть рот от удивления. Удивительно, что мужская гордость могла так до неузнаваемости измениться. Невозможно было представить, чтобы «подсолнух» являлся мужской гордостью, потому что он был изодран в клочья и казался грубым, словно петушиный гребешок, и на него было страшно смотреть. Окрашенный разнообразными оттенками цветов: от темно-красного до желто-оранжевого цвета, этот член, на мой взгляд, выглядел мрачно и омерзительно. Несмотря на это, неожиданно для себя мне захотелось погладить ее, моя рука само собой потянулась вперед. Хотя у меня не было склонности к гомосексуализму, я не мог сдержаться от внезапного порыва взять «подсолнух» вора-карманника в руки и крепко его сжать. Он вызвал это возбуждение лишь в тот момент, когда я увидел его, но волна омерзения и отвращения надолго осталась в моей душе.

Я несколько раз колебался и, в конце концов, решил отказаться от операции по изготовлению «подсолнуха». Мошенник по кличке Тарелка, остановив операцию, внезапно спросил причину моего отказа. «Для меня – ответил я ему, – мое тело – капитал, оно у меня единственное, что есть, как же я могу в нем оставить шрам? Настоящий мастер делает акцент только в одном месте, не увешивая гроздья всяких сережек, цепочек и браслетов». Несмотря на то, что он сидел за мошенничество, он туго соображал и не понял смысла моих слов. Посмотрев на него глазами, в которых можно было прочитать «вот почему ты был пойман» и сострадание, я снова бросил остроумное, как мне казалось, замечание: