Текст книги "Сказание о новых кисэн"

Автор книги: Хён Су Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Кисэн-танцовщица

1

На Кыт Сун. Это имя выдавало отчаяние того, кто его придумал. Разве у нее в жизни мало было случаев, когда приходилось называть свое настоящее имя, не зная, куда деваться от стыда? Каждый раз, когда ей приходилось называть свое имя, у нее все тело каменело, а лицо вспыхивало, словно ее застали, когда она снимала нижнее белье. Даже если она, набравшись храбрости, называла свое имя, голос у нее становился слабым или заплетался так, что собеседник ничего не мог понять. Чья была вина в том, что каждый раз, из-за одного и того же вопроса, ее лицо вспыхивало, словно заново разворошенный костер? Была ли в этом вина ее или сурового отца, который дал такое имя? Или дело было в чем-то другом, например, в том, что зовут «судьба»?

Когда ей, счастливо дремавшей в теплой утробе матери, пришлось выйти в этот мир под действием непреодолимой силы, она была похожа на любого младенца в этом мире. Неизвестно, возможно, что именно из-за того, что имя На Кыт Сун приклеилось к ней, у нее сложилась такая несчастная жизнь.

Для отца было очень важно, кто у него будет: сын или дочь. Крайне невежественный, он, как только услышал ее первобытно громкий голос, первым делом спросил врачей: «Кто родился? Девочка или мальчик?» Конечно, с его стороны было бы великодушней спросить о том, сколько весит ребенок, как выглядело его лицо, были ли у него ручки и ножки, но он, не проявляя никакого интереса к новой жизни, интересовался лишь одним: «перец» это или «моллюск» [43]43
  У корейцев слово «перец» означает рождение мальчика, а «моллюск» – девочки.


[Закрыть].

С самого момента рождения она была для отца существом без лица, груди и ног, имевшим только женские половые органы. Когда он услышал, что снова «моллюск», то пришел в отчаяние. Ее младшую сестру звали Чхон Сун, что, согласно иероглифам, означало «последняя девочка», поэтому он и ее назвал Кыт Сун, что также означало «последняя девочка».

Отец, услышав слово «моллюск», в ярости, чиркая спичкой, пахнущей серой, чтобы прикурить от горя, возможно, без всякой задней мысли дал ей это имя. Или он специально дал такое имя? Она не знала. Возможно, крепко сжимая спичку «Ариран», он разломал ее. Тогда он, вероятно, подумал: «Проклятье, снова в этом году не повезло!» Вероятно, лицо девушки-модели с круглыми глазами, надевшей чжокдури, с круглыми точками на обеих щеках и на лбу, намазанных красной помадой, отпечатанной на коробке спичек, в тот день оказалось совершенно сдавленным и сморщенным.

Но могло быть еще хуже, ведь если бы воля отца, говорившего, что теперь он будет сушить «моллюсков», была настойчивей, то вместо имени На Кыт Сун он мог дать ей имя На Чжон Маль, поэтому можно утешиться тем, что он ограничился этим. И хотя имена Кыт Сун и Чжон Маль с точки зрения элегантности почти не отличались друг от друга, тем не менее ее душа успокаивалась от того, что в конечном счете хоть маленькая, но разница была. Такова история ее страданий, связанная с настоящим именем, и как могла она не дрожать от возбуждения, когда выбрала себе красивый псевдоним мисс Мин? Сняв с себя маску «гадкого утенка», она наконец почувствовала, что она взлетела в ряды «благородных лебедей», и, вероятно, только поэтому ей нравилось быть кисэн.

2

Сегодня был ужасный день, когда надо жить не под красивым псевдонимом мисс Мин, а под настоящим именем На Кыт Сун. Бамбуковая корзина с едой, которую дала ей Табакне, когда она утром выходила из Буёнгака, была очень тяжелой, поэтому плечо постоянно оттягивало на правую сторону.

– Хотя порядок обряда свадьбы поменялся, а он, к сожалению, сильно поменялся, помни, что сегодня ты идешь не просто к себе домой, а у тебя послесвадебное посещение. Ты посещаешь дом родителей после свадьбы без жениха, но ты не огорчайся! – напутствовала ее Табакне.

В наполненной до краев корзине лежали говяжьи ребра, хлеб, сладкий пареный рис, разные поджарки и морепродукты. Если бы она не видела грубые шершавые руки Табакне, которые крепко обвязали корзину платком с четырех сторон, чтобы не просочился наружу запах, то она сразу после того, как приехала в Сеул, бросив ее перед дверями дома, ставшего ей чужим, ушла бы, даже не входя. А после этого она развлекалась бы, в послесвадебном настроении, в каком-нибудь из увеселительных рок-кафе в районе Синчхон или Хондэ, где собирались и гуляли красивые девушки и симпатичные парни.

«Эй, посторонись! Прочь с дороги! – крикнула бы она им. – Пришла лучшая кисэн-танцовщица Буёнгака, о которой говорят, что она умеет танцевать даже на семечках павлонии». Наконец-то, при нормальном освещении, словно моллюск без костей, с мягким волшебным движением магического танца-волны, она показала бы всей этой зазнавшейся молодежи. «Эй, девушки, – воскликнула бы она, – знаете ли вы то, что даже в этом ультрасовременном высокотехнологичном XXI веке существует старинная профессия кисэн? Не смотрите такими презрительными взглядами! Кто из вас в день своего рождения мог знать то, что не станет кисэн? Я лишь пошла по более легкому пути вместо того, чтобы всю жизнь терпеть трудности, как ученица-танцовщица бог знает какой духовной культуры, у которой впереди только бедность и одиночество. Если бы я танцевала, словно сумасшедшая, в центре сцены-площадки, как босоногая Айседора Дункан, успокоилась ли бы тогда хоть немного моя душа?» Такие мысли посещали ее, пока она ехала в отчий дом.

Чтобы добраться до назначенного места, ей надо было велеть водителю такси доехать до магазина «Чхонвансюпхо» возле комплекса зданий под названием «Самчхолли», но она не могла вспомнить это название, поэтому сошла не там, где ей надо было, а чуть ближе. Она подумала, что совершила ошибку, сойдя раньше, и держала корзину с едой перед лицом, не желая видеть лицо таксиста, который ворчал из-за того, что ему было трудно развернуться.

Район, где она жила в детстве, превратился в развитой жилой комплекс с многоэтажными домами, тесно располагавшиеся здесь некогда завод по производству молотого перца и лавки, торговавшие хламом, исчезли, а вместо них встал комплекс зданий, которого здесь раньше не было.

Мисс Мин проходила эти места в течение девяти лет, пока училась в начальной и средней школе. Изначально на том месте, где сегодня находился комплекс зданий «Самчхолли», стоял завод по производству угольных брикетов с одноименной маркой. Она помнила, как в те дни, когда шел дождь, возле угольных насыпей, стоящих, словно горы, черная вода покрывала дорогу, а в обычные дни, когда дул ветер, из-за разлетавшейся в воздухе угольной пыли ноздри, руки и шея становились черными. Дорога же становилась такой пыльной, что нельзя было даже открыть глаза.

Она вспомнила случай из детства. Однажды, когда она считала, что уже прошла заводы по производству угольных брикетов и молотого перца, дорогу ей загородила большая, размером с теленка, собака, привязанная веревкой за ржавый кол во дворе лавки, торговавшей хламом. Яростно лая, она нападала так, словно хотела разорвать ее на части. Когда, страшно испугавшись, она сделала шаг назад, то уперлась спиной в забор, верх которого был обит оцинкованным железом. Она вспомнила, как вместо собаки одежду ей разрывали металлические прутья и части железной скульптуры, покрытой оцинкованным железом, остро выпиравшие из забора, как пыталась она высвободить зацепившуюся ткань, но это ей не удавалось: лишь распутывалась текстура свитера и, задираясь вверх, рвалась школьная форма. Вообще, насколько она помнила с самого детства, неприятности никогда ее не обходили.

На площадке, огороженной забором, словно на свалке лежали в беспорядке оторванные дверные створки платяного шкафа, сломанная электрическая рисоварка, смятая пустая банка, разорванная белая коробка… Все это было покрыто красной ржавчиной или плесенью и имело бесформенный вид из-за того, что щели расширились и внутренности вылезли наружу. От свалки шел зловонный, омерзительный запах, словно от выброшенного и утонувшего мешка для риса, выловленного из затхлого пруда. Она хорошо помнила, что во времена детства и юности нельзя было носить светлую одежду и белые кроссовки из-за черной пыли, витавшее в воздухе.

Мисс Мин тогда думала, что ее жизнь в будущем, вероятно, будет иметь такой же вид: она или покроется ржавчиной или плесенью, или ее вывернет наизнанку, как те вещи на свалке. И она будет такой, что нельзя будет даже открыть глаза, словно в них попал жгучий горький перец, и что даже если быть предельно осторожным, то ноги все равно испачкаются в грязной воде.

После того как она прошла мастерскую, где заряжали газом, появился железнодорожный переход. Она не стала переходить по нему, а встала на рельсы. По этой дороге трижды в день по расписанию проходил грузовой поезд. Путь по рельсам был кратчайшим путем домой. Повсюду поверх гальки, разбросанной между шпалами, лежали осколки разбитых бутылок, брошенные окурки, а на полосе земли, тянувшейся вдоль железной дороги, местами были аккуратно посажены перилла, тыква, горох и сорго. Говорят, что когда корейцы эмигрируют куда-нибудь, то первое, что они делают, – сажают семена салата на ближайшем пустыре, и лишь потом выгружают и развязывают вещи. Такой стойкий характер, не позволяющий просто так оставить пустующую почву, был виден даже на этой скверной земле, что лежала вдоль железной дороги.

После того как она прошла мимо стены, защищавшей новый жилой комплекс многоэтажных квартир от шума сталелитейного завода, перед ее глазами открылось такое множество бедных поселений у подножий горы, что просто не верилось, что они до сих пор существуют в Сеуле. Ведь вокруг столицы есть зеленая зона – территория, на которой не то что построить, даже свои дома нельзя было отремонтировать по своему желанию. Она прошла всего один квартал, но уже так четко проявилась граница между богатыми и бедными. У нее вдруг заболело правое плечо; опустив на землю корзину, она устало села на рельсы. Правая рука, казалось, вот-вот выскочит из плеча, спина и подмышки взмокли.

Как она и предполагала, дома никого не было. На двери кухни, через которую можно было войти в дом, висел большой ржавый замок. Домик представлял собой строение площадью примерно в 33 кв. м, с двориком, выходившим к железной дороге. Стена внутренней комнаты и дверь кухни также выходили к железной дороге, а возле двери кухни, на расстоянии одного метра, стоял туалет, наскоро сделанный из досок. Сквозь щели раздвинутых досок были видны следы ног, черные испражнения, начавшие твердеть, и летавшие с громким жужжанием навозные мухи. Хотя несколько кустов клещевины и гребенчатой целозии, словно загораживая от улицы всю эту ужасную картину, красиво обступили помост для чанов с соевой пастой, стоявший вдоль железной дороги, но все равно это было неприятное зрелище. Складывалось ощущение, что цветы сажали, специально выбирая самые безобразные. Возле помоста для соевой пасты виднелось неуклюже лежащее кресло-качалка, неизвестно откуда принесенное. «Если перед домом поставить даже неописуемо красивую новую вещь, – подумала она, – она сразу будет смотреться, как старый хлам». Несмотря на то, что ее ягодицам было неудобно из-за жесткости кресла, а на ноге остались вмятины от его каркаса и тело все время наклонялось набок, ей все равно было приятно, потому что она сидела в своем доме. Когда, примирившись с тем, что кресло такое старое и неудобное, она вытянула ноги, они почти касались железной дороги.

Мисс Мин родилась в этом доме, похожем на страшного духа гульвансина,стерегущего по ночам могилы. Она помнила, что когда засыпала, то от звука проходящего грузового поезда гремела крыша, тряслась стена, а пол ходил ходуном. Отец продал администрации железной дороги часть двора, поэтому семья была вынуждена, смирившись, терпеть три раза в день гром и землетрясение. Люди часто говорят, что голос Табакне похож на звук паровозной трубы, но они на самом деле не знают, насколько ужасен этот звук.

В долгие зимние ночи, когда сестры просыпались от него, в маленькой комнате не раз возникала борьба за одеяло. В пронизываемой холодным ветром комнате четыре девочки должны были укрываться одним одеялом. Однако это можно было сделать, лишь если они спали, прижавшись друг к другу, как связка рыб гульби [44]44
  Рыба, издающая хриплые звуки.


[Закрыть]. Во время сна одной из них, обычно той, кто лежал с краю, одеяло не доставалось. Когда она начинала тянуть одеяло на себя, лежащая на другом краю тоже начинала тянуть его, и оно туго натягивалось, словно тент хорошо поставленной палатки. Двум сестрам, лежавшим посредине, тоже было неудобно спать, потому что под туго натянутым одеялом все время сквозил ветер, и у них мерзли плечи. Старшие сестры, лежавшие по краям, боясь, что во время сна утянут одеяло, спали, крепко сжав зубами его край. Поэтому их передние зубы постепенно искривились и впоследствии изогнулись вовнутрь.

Разумеется, в доме было несколько одеял. Они находились внутри платяного шкафа в комнате, но мать не разрешала вытаскивать их. Вероятно, она поступала так, потому что было крайне утомительно их стирать, сушить и сворачивать. Однажды старшая сестра тайно от матери принесла одеяло, но никто не стал укрываться им, потому что от него несло затхлым запахом и оно было влажным.

Как-то зимой сестра Чжон Сун обморозила ногу. Мать, приговаривая, что клин клином вышибают, поместила ее ногу в мешок с горохом и велела ей спать так. Сестра мучилась всю ночь, жалуясь, что нога была то холодной, словно она находилась в морозильной камере холодильника, то ужасно чесалась, пылая, словно была помещена в печку. Каждый раз, когда она страдальчески двигала телом, слышался ее стон и звук перекатывающегося гороха в мешке, поэтому остальные три сестры тоже не могли уснуть. За ночь у всех лица стали усталыми и осунувшимися. Мать же, у которой опухли глаза от долгого сна, как ни в чем не бывало спокойно вошла со столиком для завтрака. Это было действительно страшно.

Если посмотреть на свадебную фотографию родителей, висевшую на стене, то можно увидеть, что отец, надевший шляпу жениха, прикрыл глаза, а мать, в головном уборе невесты чжокдури, наоборот, широко открыла глаза, ее зрачок был направлен вверх. Было ясно, что в момент, когда сработала вспышка фотокамеры, он, не желая видеть будущее без сына, прикрыл глаза, а она чего-то сильно испугалась. Как во время, когда снимали свадебную фотографию, так и всю остальную жизнь мать жила рассеянной, словно была не в себе, как блюдо, в котором не хватало необходимой приправы. Другими словами, она жила, совершенно не думая о настоящем и будущем.

Хотя мать готовила блюда, используя одинаковые продукты, они были или невкусными, или недоваренными, или жесткими. Даже когда она клала в тарелки только что приготовленные блюда, она была настолько рассеянной, что укладывала их так, будто их кто-то уже ел. Но когда она рассказывала о железнодорожном духе, она становилась совершенно другой: собранной, возбужденной. Если сестры, хныча, не засыпали или между ними возникала ссора и становилось шумно, она успокаивала их строгим голосом, с металлическим оттенком.

– Сейчас придет дух-калека, у которого тело отрезано поездом по пояс, – начинала она говорить страшным, не своим голосом. – Он придет сюда, таща за собой отрезанную нижнюю часть тела, громко стуча железной цепью.

И тут, словно подтверждая ее слова, когда стихал стук колес мчавшегося мимо поезда, действительно доносился звук стукающихся металлических цепей. Четыре маленькие девочки, дрожа от страха, укрывались одеялом, забравшись под него с головой. Она, наверное, с раннего детства рассказывала им о таких страшных вещах, от которых они съеживались от страха, вместо историй о красивой мечте и надежде, которая есть в этом мире, для того чтобы во взрослой жизни они уже ничего не боялись.

Поздней осенью, по утрам и вечерам, когда стоял плотный туман, учащались дорожные происшествия. Она помнила, что когда выходила за дверь, откуда-то доносились негромкие голоса, были видны спины людей, плывущие в тумане. Если, следуя за чьей-нибудь спиной, долго смотреть на железную дорогу, то обязательно можно было увидеть труп, накрытый соломенным мешком. Почти всех жителей, живших у подножия горы, можно было встретить после того, как случалось такое. Услышав новость, взрослые, придя раньше, стояли с окаменевшими лицами или, засунув руки под мышки, расхаживали вокруг трупа.

Мисс Мин, независимо от того, переехал человека поезд или нет, было интересно, станет ли он духом-калекой. Она помнила, как ей хотелось приподнять соломенный мешок, чтобы удостовериться в этом, но под тяжелым молчанием взрослых она была вынуждена тихо отойти назад. После этого она обычно шагала по рельсам спиной назад. Если, раскрыв руки, шагать спиной назад, то труп и люди, стоящие вокруг него, постепенно отдалялись и уменьшались, пока совсем не исчезали из вида. Она знала, что идя задом, нельзя было падать, иначе можно пораниться. Она помнила, что когда размахивая руками и ногами, она ловила баланс над рельсами, ей в глаза бросались следующее: вдали виднелись черно-белые поля, дикие травы, покрытые росой, белый пар, все время выходящий изо рта людей, плотный туман, делающий влажным даже нижнее белье. Еще до того, как выросла, она узнала, что это за чувство, когда мерзнут кости. Вероятно поэтому впоследствии она так сильно ругала мадам О, когда та простояла всю ночь у двери комнаты с клиентом.

Но даже в такой ужасной обстановке три старшие сестры мечтали. Они безнадежно мечтали и искренне верили, что если пойти в далекие края, пройдя двенадцать гор и рек, то их ждет счастливое будущее. Каждый раз, когда старшие сестры, с искривленными передними зубами, говорили о своих мечтах, они становились нежными и мягкими. Мягкой становилась даже сестра Чжон Сун, у которой из-за второй сестры глаза стали раскосыми, потому что та чересчур сильно натягивала волосы во время заплетания косичек. По ночам, когда сестры, перетягивая друг у друга одеяло, рассказывали перед сном о своих мечтах, она любила слушать их, подперев подбородок двумя кулачками.

Когда она слушала их рассказы, то у нее начинала неметь от волнения грудь, но, несмотря на то, что ей хотелось вставить слово, она молчала, словно у нее во рту был кусок ткани для закрытия щелей в токсиру [45]45
  Глиняный горшок для пареного риса.


[Закрыть], с каменным выражением лица, крепко сжав губы. Она лежала, поджав ноги, боясь, что раньше времени выдаст свои сокровенные тайны. Ей было страшно при одной мысли, что они станут видны, словно те предметы на свалке, покрытые красной ржавчиной или плесенью, и старые вещи с вывернутыми внутренностями, которые она видела, когда проходила через территорию завода по выпуску, угольных брикетов «Самчхолли». Она боялась разбить мечту сестер, боялась того, что ее тайные эгоистические желания выйдут наружу, словно пар, выходящий сквозь щели в котле и токсиру, поэтому ей приходилось молчать, держа язык за зубами.

3

Прошел уже час, а отец и мать не возвращались. У нее стало болеть тело, но она не могла понять, в каком месте. Сидя в кресле-качалке, покачиваясь, вытянув ноги, она пробовала разминаться, вытягивая руки и ноги, но время тянулось бесконечно медленно. Она решила про себя, что не будет ждать их больше двух часов, и спустя час, решительно поднявшись, покинула дом. Она знала, что отец – внутри теплицы, которая стоит там, где бьет источник минеральной воды, собирает огурцы, а мать продает на рынке собранные вчера огурцы, разложив их на деревянных лотках. Было ясно, что она не вернется, пока не наступит закат, потому что ей надо было их продать. Ради этого она будет хватать проходящих женщин за нижнюю часть брюк, растягивая их, и умолять их купить огурцы, боясь при этом опрокинуть деревянные лотки. Покрытая пылью, она будет сидеть до самого захода солнца, оглядываясь по сторонам в поисках покупателя. У мисс Мин не было мысли искать отца. Она знала, что быстрее всего его можно найти в теплице, но ей не хотелось встречаться с ним.

Отец, отчаянно желавший иметь сына, так и не увидел его. Но, несмотря на это, он не издевался над женой и не гулял открыто с другими женщинами, как это делали другие мужчины, чтобы не уронить свое лицо, или, наоборот, используя это как предлог. И, хотя их отношения трудно было назвать гармоничными, когда принималось важное решение, они всегда находили общий язык. Когда время от времени на столе появлялась дорогая закуска, то отец, раскрыв палочки, словно щипцы, закрывал ими тарелку так, чтобы палочки четырех сестер не могли коснуться ее. Притянув к себе тарелку, он делил закуску с женой, говоря дочерям, что у них впереди есть много дней, когда будет шанс хорошо поесть, и велел им не поворачивать головы в сторону тарелки с закуской. Со стороны казалось, что он вел себя с ними холодно и бессердечно, словно с чужими детьми, но если вдуматься, то в его словах была доля правды. Четыре сестры росли, боясь отца, бережно кормившего рассеянную мать. Однако у него была привычка, которую трудно было понять умом.

Отец был крестьянином. Со стороны то, что он жил, занимаясь сельским хозяйством в пределах зеленой зоны Сеула, где были высокие налоги, могло выглядеть немного странным, но это была абсолютная правда. Взяв в аренду часть заброшенных полей в зоне, которую землевладельцы не использовали несколько десятков лет, он жил, упорно выращивая рис и другие злаки в теплицах, без особой выгоды. В этом районе, у подножия горы, кроме него сельским хозяйством занимались еще несколько человек. Их жены выносили продавать на рынок продукты, выращенные в теплицах, тем самым зарабатывая средства на жизнь.

Она ничуть не стеснялась занятия отца. Ежегодно в школьной анкете о семейном положении она быстро писала, что он занимается сельским хозяйством, и лишь в клетке, где надо было вписать свое имя, рука ненадолго зависала.

– На Кыт Сун, твой отец действительно фермер? – удивленно спрашивали учительницы, у которых под висками мягко вились пушистые волосы. – Он на самом деле живет в Сеуле, занимаясь сельским хозяйством?

Затем, когда они, быстро изменив выражение лица, громко говорили ученикам: «Друзья, мы не должны забывать про труд и пот, проливаемый крестьянами!», ее тошнило от их фальшивых слов.

Что касается отца, то нельзя было сказать, что он успешно занимался сельским хозяйством. Мисс Мин всегда думала, что иначе и быть не могло, потому что он ругал последними словами все, что выращивал. Когда, мучаясь из-за того, что у него нет сына, он выходил на рисовые чеки или в поле, то выговаривал растениям все недовольство и ярость, что были у него на душе. Хранившиеся в его душе, они, превратившись в ругань, выскакивали из него, взрываясь, словно горящие петарды. В его ругани был самый грязный мат, какой она знала. «Возможно, было бы лучше, – часто думала она, – если бы он, как другие отцы, утопил бы свое горе в водке». Но узколицый, низкорослый, мелочный и скупой отец вымещал всю свою злость на безмолвных растениях. «Если в ругани Табакне есть теплота, – думала она, сравнивая их, – даже когда она ругалась, это не портит настроения, ругань же отца была жестокой, холодной и колючей, словно ледяные иголки». Следуя своему настроению, он все время бранился разными словами. Он никогда не повторял ругательство дважды, поэтому она не без основания думала, что в технике и мастерстве ругани он, вероятно, был даже намного искуснее, чем Табакне. Если издали смотреть на отца, то каждый раз, когда он ругался, обращаясь к растениям, сидя в необычной позе, скрючившись, натужившись, словно справлял большую нужду, он выглядел как нечто вечно ворчащее, поэтому соседи прозвали его «ворчун На». Разве мог хорошо расти рис, если, начиная с посадки, он, словно впитывая удобрение, целыми днями слушал ворчание и ругань отца? Даже хорошо выращенный, он имел неприятный цвет, грубый вид, был маленький, едва достигая среднего роста риса, выращенного другими крестьянами. К этому можно добавить, у него была жена, которая не обладала способностью быстро, с выгодой продавать продукты, поэтому жизнь семьи всегда была очень тяжелой.

Большинство людей скучает по родине. Это нормально. Но если посмотреть, как те, кто на родине жил плохо, ужасно страдая и бедствуя, уехав в другое место, с задумчивостью и грустью во взгляде, с удовольствием рассказывают о картинах родины, о том, как они скучают даже по запаху испражнений, мочи и всякого дерьма, которые они нюхали, когда жили там, то становится противно. Для них было бы лучше не вспоминать, потому что образ родины становился душевной раной. Однако если посмотреть, как они старались сохранить память о «грязной» родине, нанизывая кусочки воспоминаний, словно шашлыки на шампур, то их невольно становилось жалко.

С точки зрения мисс Мин, ее сестры, вероятно, чувствовали то же самое. Не имея возможности уехать далеко, чтобы заработать денег, все они жили рядом, недалеко от родительского дома, управляя маленькими магазинчиками, словно люди, знавшие толк в торговле. Человеком, который указал им путь в торговлю, была старшая сестра. Имея способность к шитью, она рано стала работать в маленькой мастерской на рынке. Вывесив два полотна из акриловой ткани с надписями «Удлиняем брюки» и «Ушиваем рубашки» вместо хорошей деревянной или железной вывески, она целыми днями, глотая обрывки нитей и пыль от одежды, крутила педаль ручной швейной машинки. Когда по дороге в школу мисс Мин заглядывала через окно внутрь, то, увидев, как старшая сестра бесконечно обрывает нить зубами, она боялась, что ее и так кривые зубы прилипнут к деснам. В такие минуты даже в ее детской душе просыпалось беспокойство.

В самом цветущем возрасте старшая сестра, вместо того чтобы встречаться с парнями, жила словно 70-летняя старуха, воткнув в волосы три-четыре иголки с разноцветными нитками, поставив перед собой швейную машинку Когда ветер улетал, тихо подметая площадь рынка, вывески с надписями «Укорачиваем брюки» и «Ушиваем рубашки», словно выстукивая какую-то мелодию, ударялись в окна ее мастерской. Иногда летавшие в воздухе смятые газеты или черные полиэтиленовые пакеты, запутавшись в них, развеваясь на длинном акриловом полотне, ударялись о стекло мелодией стаккато: «Не-льзя-так-жить-так-жить-не-льзя». Несмотря на то, что вывески ударялись о стекло, она, словно девушка из легенды, заточенная в древнюю крепость, чтобы вечно прясть нитку, не поднимая головы, была занята шитьем. До тех пор, пока она не вышла замуж и не повесила рядом с прачечной мужа «Ясный свет» металлическую вывеску с надписью «Починка мужских костюмов», мисс Мин не могла избавиться от острой печали, которую внушали надписи «Укорачиваем брюки» и «Ушиваем рубашки». Даже после того, как их сменили, каждый раз, когда она ходила в мастерскую по починке одежды для того, чтобы получить деньги на обучение в школе национального традиционного искусства, она долго не могла забыть те надписи, звучавшие так печально.

Магазин второй сестры, работавший без учета продажи, всегда был переполнен высохшими или испорченными овощами и зеленью. Не подсчитывая даже, сколько можно продать овощей и зелени в день, она завозила их бездумно много. Непроданный товар ей потом приходилось продавать с большой скидкой или бесплатно раздавать постоянным клиентам. Ведя торговлю без всякого расчета, она с трудом оплачивала аренду магазина.

По сравнению с ее лавкой магазинчик трудолюбивой сестры Чжон Сун можно было считать доходным, но из-за того, что рядом, по соседству, открылся крупный магазин, где давали хорошие скидки, у нее в магазине, казалось, летали одни мухи. Если бы не было сигарет, продаваемых в углу, и лотерейных билетов, то оставалось только ворчать по поводу того, закрывать магазинчик или нет.

Люди на рынке часто называли трех сестер не по имени их детей, как принято в Корее, или магазинчиков, а «сестры у железной дороги». Их мужей также стали называть «муж первой или второй или третьей сестры» из «сестер у железной дороги». Детей они тоже вырастили вместе, на рынке. Будучи крайне бедными, они, кроме слов сожаления, ничего не высылали родной матери, ни гроша, потому что у них не было никаких накоплений. То, что они послали мисс Мин учиться в школу национального традиционного искусства, оплата за обучение в которой была намного выше, чем в обычной школе, без раздумий оказав ей финансовую помощь, вероятно, было связанно с их детской мечтой. Они искренне верили в то, что человека ждет сияющее будущее, если он поедет в далекие-предалекие края, пройдя двенадцать гор, двенадцать равнин и двенадцать рек.

4

Баня, построенная в комнате отдельного домика, была аккуратной и чистой. Находившаяся в ней овальная ванна цвета слоновой кости, выбранная мадам О, понравилась мисс Мин. Она была заполнена водой примерно на 70 % от объема, и на ее поверхности густо плавали темно-красные лепестки роз. В воде развели ароматическое масло и морскую соль. Она вошла в воду и легла, прислонив голову на край ванны. Нежный аромат роз приятно проникал в нос. Это была «спа» – целебная минеральная ванна. Мисс Юн, работавшая здесь сменщицей по часовому графику, сказав, что название этого способа купания идет с далеких времен, запела.

 
Моя рука дверная ручка, что ли?
Этот тип хватает ее и тот.
Мой рот бокал для вина, что ли?
Этот тип лизнет его и тот.
Мой живот паром, что ли?
Этот тип едет на нем и тот.
 

Она так громко пела низким голосом «Песню о горькой доле бродячей артистки», что Табакне, услышав ее, до смерти испугалась.

– Попробуй только мне еще раз спеть эту песню! – пригрозила она ей, размахивая кулаками. – Надо этой негодяйке завязать или запечатать пасть. Черт, в наши дни те, у кого есть образование, ведут себя хуже, чем необразованные.

Однако даже угроза самой Табакне не подействовала на мисс Юн. «Когда я входила в комнату для гостей, – со смехом рассказывала она истории из своей жизни, – то еще до того, как руки пьяных гостей станут щупать мои груди, я сама быстро снимала одежду и нападала на них». Мисс Юн, которую подгоняла кочергой Табакне, приговаривая: «Ты хоть знаешь, куда пришла, что ведешь себя, как в публичном доме, запомни, ты не в салоне для занятия любовью», имела больше популярности у кисэн, чем у гостей. Даже новость о том, что в Сеуле, в районе Чхондамдон, есть минеральные ванны, стоящие от 50 тысяч вон [46]46
  Название корейских денег. 1135 вон равны приблизительно 1 доллару США.


[Закрыть]за одно посещение, и роскошные, великолепно обставленные, с годовой карточкой постоянного члена на 70 миллионов вон, они тоже услышали от нее. «Там, – смеясь, говорила она, довольная тем впечатлением, которое произвела своим рассказом, томно прикрыв глаза, словно испытывала в этот миг наслаждение, – если надо, вам сделают кислородную терапию с вдыханием кислорода, смешанного с ароматом лекарственных трав, или предложат эффективную терапию для снятия стресса. Если, воткнув в уши, поджечь длинную ароматическую свечу, то она, сгорая, дает микроскопическую вибрацию, которая снимает стресс. Я просто хочу сказать, что, в любом случае, в основе „спа“ лежит купание с цветочными лепестками».