Текст книги "Сказание о новых кисэн"

Автор книги: Хён Су Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Я… я только надела бюстгальтер, – оправдывалась, прикрыв руками грудь, сказала кисэн, – но почему вы, бабушка, всегда придираетесь только ко мне?

– Немедленно сними бюстгальтер, слышишь! – крикнула Табакне. – Ты что, считаешь, что большие груди – предмет для гордости? Почему ты их так выпячиваешь, а? Почему выпячиваешь, я тебя спрашиваю? Столько раз я учила тебя: кисэн только тогда будет выглядеть изящной, когда она будет носить ханбок, слегка согнув спину.

«Наверное, она думает, что в гаком виде она сможет соблазнить богача и уйти с ним из этого кибана, – ругала ее про себя Табакне. – Черт тебя побери, девка неразумная. Она что, думает, что у мужчин нет головы?»

С губ обиженной девушки вот-вот готовы были соскочить слова о том, что такой вид груди, как у нее, «имеет значение».

– Бабушка, скажите мне, есть ли какая-то ваша заслуга в том, что они такие большие? Если бы вы дали мне денег на силикон, тогда – другое дело, могли бы так мне говорить.

– Ах ты шлюха! Нет, вы посмотрите, пожалуйста, на ее раскрытую пасть! – в глазах Табакне вспыхнул злой огонь. – Я тебе дам, шлюха! Я тебе дам, шлюха!

Сжав кулаки, толкая ее плотно обвязанным боком, шаг за шагом двигаясь вперед, она наступала на нее. Со стороны на это было смешно смотреть. Рост кисэн, которая пятилась назад под ее толчками, был, наверное, почти в два раза выше, чем рост Табакне, но в данный момент это не имело никакого значения. Как же все-таки красивы цвета корейских карт хватху с рисунками би, пхуни чхо,означающими соответственно дождь, ветер и траву, с рисунком пиона, символизирующим июнь, безжалостно растоптанные ногами двух людей!

– Достаточно того, что каждый день, утром и вечером, я готовлю вам еду. Что же ты, бессовестная, еще хочешь от меня, нахалка, а?! – громко кричала Табакне, наступая на нее, но в голосе уже не было раздражения, к тому же ей нравились кисэны, которые имели свое мнение. В душе она признавала правоту ее слов и надеялась, что та не повторит судьбу мадам О.

Переодевшись в ханбок, кисэны улыбались про себя. Всем было видно, что, несмотря на то, что мисс Чжу не пришла на работу, настроение у Табакне не такое уж плохое, а судя по тому, что она даже улыбалась им вслед, ее раздражение к кисэн с большими грудями было просто способом выражения неудовольствия или привычкой. Девушки, делая знаки за ее спиной, подмигивали друг другу. Ясно, что было нечто такое, что знали только они, но о чем Табакне не догадывалась.

В Буёнгаке работали две группы кисэн. Девушки из первой группы проживали в отдельном доме внутри кибана, а из второй – вне его, и приезжали туда работать. С кисэн, проживавшими в кибане, особых проблем не было, но с теми, кто ездил туда как на работу, были. Используя свой «особый статус» и «особый характер работы», они все время опаздывали под разными предлогами. Хотя Табакне была старухой, она была настолько догадлива, что, если соединить ее сообразительность и обоняние, она, вероятно, могла занять первое место среди всех работников кибана. Благодаря тому, что слух о ее скверном характере и драчливости был широко распространен вне кибана, по всему городу Кунсану, она надежно защищала кибан от гангстеров, известных своей жестокостью, а внутри него контролировала регулярно опаздывающих кисэн. Однако и она имела слабость, о которой многие не догадывались.

Может быть, оттого, что всю жизнь она прожила лишь в кибанах, когда дело касалось красоты кисэн, она не боялась ни воды, ни огня, ни самого черта, поддерживала их. Она была человеком, который жил, почитая, словно небо, слова, сказанные в шутливой поговорке: «Женщина и мебель сверкают только тогда, когда о них бережно заботятся». Когда они ходили в отдел пластической хирургии или дерматологии или в салон красоты, иногда даже по три раза в день, она никогда не ругала их. Однако что за люди – сегодняшние кисэн? Сказав ей: «Да, конечно, я иду к дерматологу или в салон красоты», они на самом деле по очереди выскальзывали из Буёнгака по своим делам. Если они, разбившись на группы, договорившись предварительно между собой, обманывали ее, то, какой бы она ни была строгой и догадливой, что она могла сделать с этим? «Вот и сейчас, – подумала она, – наверняка мисс Чжу, словно сука в течке, или шляется где попало по злачным местам, разя всех запахом пудры, или, заказав тарелку с закуской „пёкоси“, мелкими сырыми рыбками, которых едят, макая в соус, хлещет сочжу на берегу моря в порту Кунсан, заливаясь слезами».

Устроив скандал, она отпустила девушек, села в краю деревянного пола и, жалко сжавшись, стала рассеянно смотреть на закат. Это время дня было для нее самым тоскливым. Даже когда солнце уже садилось и в кибане наступала ночь, она сидела, скрючившись, словно от холода, не шевелясь. Это все из-за ветра, пронизывающего до костей, дующего то ли из ее груди, то ли из бамбуковой рощи. Она знала, что ее тело увядает. Вероятно, она думала о том, что сегодня кроме нее в Буёнгаке есть еще один человек, который «увянет» на закате дня.

Она с трудом, из-за своего маленького роста, держась за столб, стоящий на деревянном полу, спустилась во двор, шумно отряхнула фартук и не спеша направилась к заднему домику. Когда, подойдя к двери, она оглянулась, туфель «мартовского кота» Ким сачжана нигде не было видно – видимо, ушел. Она осторожно открыла дверь комнаты мадам О. Та, как она и ожидала, лежала, раскинувшись на матраце, словно только что выброшенное выстиранное белье. Когда она подошла к ней поближе, ей в нос ударил резкий запах алкоголя.

– Открой глаза, пока я не вылила на тебя холодную воду! – громко возмущаясь, сказала она. – Ты что, опять выпила? Опять попалась на его хитрость?

– Нет, в этот раз я первая предложила ему выпить, – медленно, еле шевеля языком, ответила та.

– Ладно, я поняла, – сказала Табакне, ища глазами бутылку с алкоголем. – Делай все, что хочет неотразимый муж!

– Сестра, правда, – вяло сказала мадам О, чуть приоткрыв глаза. – Он отговаривал меня, но я, не выдержав, своими руками открыла бутылку сочжу.

Видя, как она заплетающимся языком, с затуманенными глазами, защищала даже такого подлеца, как Ким сачжан, считая его своим мужем, Табакне не выдержала и снова вспыхнула от гнева:

– Ты что, не видишь? На его узкой, как у хорька, морде даже глазки выглядят трещинками, словно расколоты топором. Честно говоря, мне трудно понять, чем он нравится тебе, почему ты его защищаешь? Что там ни говори, оправдывается поговорка: «О вкусах не спорят».

– Он в душе не такой, как выглядит, – упорно продолжала защищать его мадам О, пытаясь приподняться. – Поверь мне, у него нежная и добрая душа.

Табакне, не знавшая мужской любви, наслаждения от ласк мужчин, любовных игр, удовольствия от занятия любовью, вряд ли когда-нибудь поймет ее. Если бы она могла представить или вообразить это, то у нее появился бы шанс понять, почему она так защищает его.

– Ура, в Буёнгаке появилась преданная и верная жена. Если придет сама Чхун Хян [25]25
  Героиня древнего корейского сказания. Олицетворяет собой образ верной и преданной девушки.


[Закрыть], то ее с позором выгонят, так как она не сможет составить тебе конкуренцию. Ну что мне с тобой делать, а?

Табакне стояла, крепко держа в правой руке масляную тряпку, и, насупив брови, со злостью смотрела на О. Отругав ее как следует, когда она с трудом поднялась и прислонилась к стене, Табакне тщательно протерла масляной тряпкой гардероб, инкрустированный перламутром, а затем, продолжая ругаться, еще раз протерла его до блеска. Она считала, что, когда человек умирает, в любом случае его тело, каким бы крепким или слабым оно ни было, сгниет и исчезнет. Поэтому ее жизненная философия состояла в том, что «пока живешь, следует активно двигаться», чтобы умереть здоровой.

– Скажи мне, только честно, ты сказала этому негодяю, что на твое имя поступают деньги в банке? Да или нет?

– Сестра, моя банковская книжка и печать лежат у вас. Да и зачем мне говорить ему об этом?

– Я спрашиваю об этом не из-за того, что сомневаюсь в этом. Я говорю так потому, что, когда вижу его лисью рожу, мне кажется, что он может выманить деньги у тебя даже без книжки и печати. Он совсем не похож на человека, который оставит тебя в покое, выманив только задаток на квартиру в районе Дэхындон. Ты посмотри в глаза этого гада. Ты что, считаешь, что он остановится на этом? – с негодованием продолжала Табакне с таким видом, что, попадись ей сейчас Ким сачжан, она выцарапала бы его лисьи глаза.

– Сестра, прошу вас, не говорите о нем плохо. Он не такой человек. В прошлый раз его фирма находилась на грани банкротства, поэтому он вынужден был так поступить, – вяло оправдывала его мадам О, которой были неприятны ее слова.

– Ха-ха! Ты и корову рассмешишь! Какая фирма? Ты хоть была там? Уже сколько раз тебя обманывали мужики – не хватит и десяти пальцев на руке. Маленький Юн сбежал с твоими деньгами в тот же день, когда ты получила их из кассы взаимопомощи, большой Юн продал твою маленькую квартиру в районе Бонмёндон и исчез, а малодушный Сон, спавший с тобой под одеялом, на котором вышиты мандаринские утки, символизирующие супружескую любовь и верность, сбежал, украв твои драгоценности, – стала перечислять Табакне, загибая пальцы. – А кто это там удрал с деньгами, продав землю у дороги, которую я купила тебе для того, чтобы ты построила на ней гостиницу и, сдавая ее в аренду, жила бы на полученные деньги после моей смерти? Кто это? Пак или Ли?

– Это был Пак сачжан.

– Я смотрю, – с сарказмом в голосе сказала Табакне, – в такие минуты у тебя хорошая память.

– Сестра, я никогда не держала зла на них, – все так же вяло отвечала мадам О, прикрыв глаза. – Я их всех одинаково любила, как свою первую любовь. Благодаря тому, что я любила их всей душой и телом, отдавая все, что я имела, я не держу на них зла и у меня нет печали в душе.

– Пойми ты, наконец, что это не любовь между родителями и детьми, а любовь между чужими людьми, так что, какой бы ни была она большой, не пора ли опомниться? Я имею в виду, почему их любовь сохранялась только до тех пор, пока ты содержала их? – с язвительной усмешкой спросила ее Табакне, в который раз протирая шкаф.

– Деньги, которые они у меня забрали, я решила считать «налогом». Когда я так думаю, мне спокойно, – ответила мадам О, не обращая внимания на ее усмешку.

– Какой еще «налог»?

– Как вы отнесетесь, если я назову его «налогом на любовь»?

– Что?! Налог на любовь?! Не налог на воду, на электричество, а «налог на любовь»? – возмутилась Табакне. – Нет, слушала тебя, слушала, и дослушалась до бреда, бреда сивой кобылы, поэтому я тебе и говорю, что ты слишком мягкая. Ты столько страдала, что теперь должна бы уж прийти в себя. Нет, только подумаешь – слава богу, что один подлец ушел, как тут же другой появляется. Говорят же, что «когда рыба испортится, ничего не прилетает, кроме навозных мух».

– Хотя вы и ругаете меня изо всех сил, – тихо, не обращая внимания на ее возмущение, сказала мадам О, – я, наверное, кисэн, спустившаяся с небес. Это, конечно, может быть, вам неприятно слышать, но поверьте: я могу жить без еды, но без любви не могу.

– Я, наверное, сойду с ума: стоит зайти разговору о любви, как ты, обычно нормальная, становишься просто сумасшедшей. Ну что, пришла в себя?

Табакне стала пристально всматриваться в глаза мадам О, пытаясь определить: встали ли ее блуждавшие, словно летавшие по пустому воздуху, зрачки, на свое место? Странно, когда бы она ни смотрела в ее глаза, ей всегда было приятно. В этих круглых и больших глазах всегда блестела влага. Когда она их вращала, то становилось страшно: они, казалось, вот-вот взорвутся. «В нашем мире много такого, чего нельзя понять, – подумала Табакне, глядя ей в глаза. – Например, странно, что, несмотря на то, что ее болезненное тело стареет, зрачки остаются точно такими же, какими они были в молодости. Интересно, если в ее глазах высохнет влага, высохнет ли и омерзительный родник любви того негодяя?»

– Слушай меня внимательно, – сказала она, стараясь быть как можно спокойной. – Мне хотелось бы, чтобы Ким сачжан был последним мужчиной у тебя. Если ты скажешь ему, что у тебя есть вклад в банке, это будет конец. Ты не успеешь оглянуться, как он завладеет им и убежит, не оглядываясь.

– Я знаю… Поэтому мне еще более жаль его.

«Эх, глупая ты дура, – с горечью и жалостью подумала Табакне. – Еще во время ночного бегства из кибана в городе Чжинджу я поняла, что в предыдущей жизни ты была моим долгом».

– Ой, что-то я заболталась с тобой, не время мне сейчас так сидеть. Надо заглянуть в комнату гостей и вызвать водителей для тех, кто напился, – заторопилась Табакне.

Когда мадам О подняла руки, чтобы привести в порядок спутанные волосы, у нее на шее выступили вены. Увидев длинную, как у белого аиста, шею, Табакне быстро отвела взгляд в другую сторону. «Как же она похудела, – с жалостью подумала она, – если в ее треугольную ключницу насыпать два стаканчика очищенного проса, то оно вряд ли бы высыпалось». Внезапно у нее в горле встал комок.

В это время из Буёнгака, после того, как полились слова песни из норябана [26]26
  Означает «Комната для пения», является аналогом караоке.


[Закрыть]: «Когда идет дождь, я сажусь в поезд, по линии Хонам, идущий на юг страны…», стал доноситься шум. Возможно, там танцевали или прыгали группами, и громкий топот ног доносился до заднего домика. «Так недолго вывести из строя систему отопления под полом», – мелькнуло в голове Табакне.

– Послушай тот бессмысленный звук в кибане, где должна звучать мелодия каягым [27]27
  Корейский 12-ти струнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Это что, кибан? Это же какой-то базар, – проворчала Табакне.

– Сестра, оставьте. Мы должны жить, подстраиваясь под время, а не оно под нас. Сестра, – тут мадам О сделала паузу, – я хочу сказать вам правду. У меня, кажется, пропал голос. Теперь я тоже, наверное, буду вынуждена петь нынешние популярные песни, – раздался ее слабый голос, раздваивающийся, словно язык змеи.

Табакне, с жалостью посмотрев на нее, сказала:

– Не говори так. Ты даже не знаешь, какой у тебя голос. Разве он не достался тебе, пока ты не пролила черпак крови из горла? Когда это лето пройдет, мы переживём осень и зиму, а там снова наступит весна… Расцветут желтые цветы имбиря, в горах за домом… Тогда твой голос обязательно вернется, но ты должна бросить пить.

– Ты уверена, что когда наступит весна, мой голос вернется? Ты говоришь, что я смогу бросить пить? – с надеждой в голосе спросила мадам О, чуть привстав на локти.

– Если решительно, под страхом смерти, ты решишься, разве ты не сможешь бросить пить?

Она считала, что когда человек стареет, происходит сделка со временем: взамен того, что мышцы теряют упругость и эластичность, а кожа становится дряблой и покрывается морщинами, он получает мудрость и глубокое знание мира. Она всегда думала: «Сколько отдаешь, столько получаешь», поэтому не боялась старости, считая, что много отдала этой жизни. Она часто воспринимала возраст, увеличивающийся год за годом, как награду за прожитую жизнь. Но оказалось, что она ошиблась: старость оказалась абсолютно невыгодной сделкой. В возрасте 79 лет ее ждали укоренившиеся привычки и ненужные ворчания, которые можно было бы выкинуть, симптомы недержания мочи, вызванные ослаблением влагалищных мышц, уходящие силы в запястьях рук. Она знала, что завершением старения является полный уход из этой жизни. Но разве мы не должны карабкаться наверх изо всех сил, пока не утонем в «одиноком болоте небытия»?

Она знала, что единственный путь, по которому надо идти, чтобы не потерять «вкус руки», – не наклонная дорога, по которой бегут, а путь, по которому медленно и упорно шагают. Кто говорил, что у нее сильный дух? Не было ни одного мгновенья, когда она не чувствовала усталость. Боясь, что не сможет проснуться после обеденного сна или уснет, когда начнутся танцы, она плотно обвязывала пояс и, даже когда курила сигарету, не прислонялась к дереву, боясь уснуть, садилась на гладкий камень в саду, наклонившись набок. Иногда она с грустью, думала: «До каких пор я смогу держать за руки мадам О, похожую на ребенка, который заблудился, потеряв подол маминой юбки? Действительно ли верен этот путь, по которому я веду ее, держа за руки?» Чем больше она думала об этом, тем туманнее казалась ей дорога впереди, а перед глазами нагромождались горы…

– Я верю только тебе, – тихо, с нотками благодарности, сказала мадам О. – Сколько раз ты спасала меня, умирающую… Разве это было один-два раза! И именно ты каждый раз поддерживал меня, когда я была на грани безумия.

Изо рта Табакне, тихо-тихо похлопывающей ее по спине, прислонившуюся к плечу, вышел слабый и протяжный вздох, словно звук флейты.

«Мадам О, нет, О Ён Бун. Я тоже, как и ты, хотела бы сойти с ума от чего-нибудь. Когда я сойду с ума, разве я тоже не исчезну, словно ступая по облакам, как бы погрузив свое тело в водный поток? Разве я не смогу тогда, хоть на минуту, забыть тяжелую жизнь? О, если бы я могла, хоть на секунду, осторожно выгрузить ее, незаметно для всех, на землю, словно она не моя» – тоскливо подумала Табакне, глядя на луну, жалея мадам О и себя.

Когда луна, с отломанным краем, повисла на конце карниза Буёнгака, время было между пятью и семью часами утра, 21 июня по лунному календарю. За двором стояла бамбуковая роща, рисовавшая свои тени на раздвижной двери, обклеенной бумагой, бесконечно глубокая, одинокая, тоскливая…

Мадам О

1

– Я была дочерью вдовы.

Когда голос мадам О, не громкий и не тихий, раздавался в бамбуковой роще, мисс Мин, идущая вслед за ней, остановилась, чтобы расслышать его. Потому что голос был негромок и дрожал, подобно звукам качающегося бамбука.

– Моя прабабушка, бабушка и все тети, по отцовской линии тоже были вдовами. Даже сейчас, спустя столько лет, я ясно слышу рыдание старшей тети, которая, сидя на земле, билась об нее, когда младший дядя покинул этот свет, не прожив даже сорока лет, и горестно приговаривала: «Ой, я не могу… еще одна вдова, одной вдовой больше…»

Замолчав из-за шумного пения цикад, она неторопливо шла через бамбуковую рощу. Мисс Мин, шедшая вслед за ней, след в след, внезапно остановилась и приподняла взгляд в сторону неба. Небо, видимое в тёмном и влажном бамбуковом лесу, было не таким, каким она привыкла видеть его, оно выглядело очень узким, далеким, незнакомым, странным…

– Моя мать добровольно отдала меня в квонбон, в ассоциацию кисэн. Она выросла, пропахнув дымом сигарет, которые все курили по ночам, сидя на специальном камне для разглаживания, когда затихали звуки отбивания белья. Сперва она была юной, раньше времени состарившейся вдовой – а спустя годы старушкой-вдовой, – продолжила рассказ мадам О. – Сама она, не смея думать о бегстве от такой жизни, боялась, что единственная дочь тоже состарится вдовой. Мать сказала мне, что поступила так, потому что думала, что быть презренной кисэн – лучше, чем стареть целомудренной вдовой, растрачивая жизнь в сигаретном дыме. Стоя перед высокими воротами квонбона в городе Чжинджу, она положила мне за пазуху гребень из березы и мускусную шелковую сумочку. Есть поговорка, что частый гребень с трехслойным узором, изображающим волну, символизировал многодетность и богатство, но для кисэн, жившей, словно ива у дороги или цветок под забором, он вряд ли подходила. Но потом я догадалась, что просто ей нечего было дать, кроме этих вещей. Она сказала, что мускусная шелковая сумочка была дана второй тетушкой, ставшей молодой вдовой, и в деле «получения мужской любви» нет лучшей вещи. В возрасте восьми лет, не понимая, что означают этислова, я очень любила эту сумочку, на боках которой темно-синими и красными нитками были вышиты узоры. Когда я трогала ее, у меня появлялось чувство, как будто я была дома. «Хотя бы ты будь свободна и забудь навсегда о своем доме, где все женщины становятся вдовами». – Это были последние напутственные слова матери.

Мисс Мин посмотрела на небо. Облака в небе напоминали белые линии в половнике с водой, когда там кипел сахар после того, как в нем размешивали ложку соды. Возможно, она смотрела так, чтобы не заплакать.

– После этого я стала считать своей приёмной матерью наставницу кёбана в квонбоне, а когда я выросла и набрала вес, я похорошела. Я всегда носила за пазухой мускусную сумочку и гребень. Они хранили в себе заклинания и тайные желания матери и тетушек-вдов по линии отца. И я решила, что раз вошла в этот мир, то стоит жить как настоящая кисэн. Когда видишь то, на что можно смотреть и на что нельзя, когда стареешь внутри кибана… – тут ее голос стал влажным, – если ты спросишь меня, почему я тебе говорю такое… – и, не договорив, она замолчала.

– Я поняла, что вы хотите сказать, – тихо ответила ей мисс Мин. – Я тоже знаю, о чем вы беспокоитесь.

– Да, ты умная девушка, – сказала мадам О, немного успокоившись, тронутая ее словами, – поэтому ты во что бы то ни стало должна завтра ночью спокойно провести церемонию до конца.

– Ни о чем не беспокойтесь, – тихо заверила ее мисс Мин, – я сделаю все как следует.

Когда мадам О вместо бодрого ответа увидела мисс Мин, которая, склонив голову вниз, ковыряла землю передним носком туфли, неизвестно почему, ей вдруг послышался звук подметания веником «сарык-сарык». С некоторых пор она знала, что этот звук – самый грустный звук в мире.

– Шлюха! Нет, вы посмотрите на эти вздутые ягодицы, – гремел во дворе голос Табакне. – Стоит только взглянуть на них, становится страшно. Что, негде крутить ими, раз крутишь ими здесь, перед завтраком?

Это случилось чуть ранее, когда со стороны кухни раздался звук, словно керамическая посуда рассыпалась на куски с острыми углами, ударившись о столб. Судя по тому, что он был слышен после звука пуска воды из водяного пистолета и ругани Табакне: «Скажи, почему тебе потребовалось два дня, чтобы сделать пилинг?», видимо, мисс Чжу попалась прямо ей на глаза, когда она стояла у крана, и была облита водой из резинового шланга, когда пришла в кибан, проведя вне его две ночи, под предлогом «иду к дерматологу на пилинг». И хотя прошло уже много времени с того момента, когда она с визгливым криком: «Эй, ноги, спасите меня!», стремительно вбежала в комнату и закрыла за собой раздвижную дверь, обитую бумагой, еще долго был слышен шум непрерывно падающей струи воды. Мадам О собралась направиться в сторону бамбуковой рощи, ибо она знала, что ругань Табакне сразу не утихнет – та могла легко ругаться более получаса. «Шлюха!», – громко разносилось по всему кибану. Ругаясь в сторону плотно закрытой двери, она не обращала внимания даже на присутствие своей любимицы. От злости она вылила столько воды, что одна из кисэн тихо сказала: «Ой, перед раздвижной дверью образовалась река Ханган».

– Я смотрю, характер сестры не меняется, – тихо сказала мадам О, и в ее голосе был слышен упрек.

– Когда мой характер изменится, это будет означать, что мне пришла пора умереть, а тебе тогда придется копать для меня могилу, – раздраженно ответила та, все еще злая на мисс Чжу.

– Я не могу жить в таком душевном смятении, – глубоко вздыхая, сказала мадам О.

Табакне, сидевшая на краю деревянного пола, глубоко вздохнув вслед за ней, тут же, с нетерпением сверкая треугольными впавшими глазами, громким голосом, в котором чувствовалось раздражение и тревога, спросила ее: «Почему? Что заставляет тебя находиться в душевном смятении?»

– Знаете, она очень похожа на Чхэрён.

«Чхэрён? – мелькнуло в голове Табакне. – Но причем тут она?»

Она внимательно посмотрела на мисс Мин, выходившую из бамбуковой рощи.

– Ее танцевальные движения национальных танцев так похожи на танцевальные движения Чхэрён.

– Меня успокаивает то, что она не переняла вспыльчивость Чхэрён, ее жесткость и холодный характер.

– Мисс Мин очень практичная молодая девушка, с ней ничего не случится, не волнуйтесь, сестра.

Табакне, с угрюмым видом, стала энергично говорить:

– Мисс Мин сообщила, что ее любовник, говоря, сказал ей, что он против проведения этой церемонии: «Что это еще за „хвачхомори“» [28]28
  Свадебная церемония, к которой кисэн делала эту декоративную прическу в знак потери девственности после церемонии. Ее также называли «церемонией поднятия волос валиком».


[Закрыть]. Но я думаю, что это просто слова, не более того, так что нам не стоит его опасаться. Он, что, думает, что она удавится из-за него? Дурак! Если посмотреть на нее, то не похоже, что она станет вешаться, если они расстанутся. Она из тех девушек, которые обязательно извлекут выгоду для себя. Я видела его, он показался мне невзрачным и непривлекательным.

– Сестра, – тихо прервала ее мадам О, – разве есть в этом мире мужчины, которые могут выглядеть достойными и привлекательными в ваших глазах?

– Почему бы и нет? – не растерявшись, ответила Табакне. – Просто они не попадались мне на глаза.

– Возможно, оттого, что мисс Мин стала чувствительной перед большим событием, я видела, как она постоянно нервничает, – с тревогой в голосе сказала мадам О.

– Если это так серьезно, – проворчала Табакне, недовольная, что ее прервали, – позови ее к себе и попробуй еще раз приободрить.

– Хорошо, я так и сделаю.

Повернувшись к мисс Мин, мадам О окликнула ее, когда та собралась войти в отдельный домик и, предложив ей сесть на деревянный пол, тихо сказала: «У меня была подруга по имени Чхэрён. Мы знали друг друга с детства, со времен „нальтыги“ [29]29
  Возраст, когда девочки еще не начали учиться искусству кисэн.


[Закрыть], еще до того, как мы стали кисэнами».

– Наша мадам О была высокой, – прервав ее, вступила в разговор Табакне, – поэтому из-за своего роста и белой кожи, она бросалась в глаза и выглядела как современная красавица, а невысокая, миленькая Чхэрён, с маленьким лицом, в котором были видны лишь глаза, нос и губы, выглядела традиционной корейской красавицей. Каждая из них выглядела по-своему красиво, поэтому их трудно сравнивать друг с другом.

– Так же как и я, она была кисэн-танцовщицей, – тихо сказала мадам О, выслушав Табакне. – У нее была красивая осанка и прекрасная танцевальная техника, как у артистки И Мэ Бан [30]30
  Известная певица и танцовщица. Исполняла традиционные песни и танцы.


[Закрыть]. Возможно, ваши танцевальные движения похожи, потому что ты тоже одно время училась в школе корейской традиционной музыки и танца, но ты выглядишь профессионально, как актриса Хан Ён Сук.

– Чхэрён должна была стать актрисой, а не кисэн-танцовщицей, – снова встряла в разговор Табакне. – Возможно, если бы она была жива по сей день, то прославилась бы по всей стране благодаря танцу «Сальпхури» [31]31
  Корейский традиционный танец изгнанию нечистых духов.


[Закрыть]. Она была очень дерзкой девкой, а не такой мягкой, как мадам О.

– Сестра, пожалуйста, не ругайте ее, – вступаясь за свою подругу, сказала мадам О, огорченная этими словами.

– А что тут такого? При жизни она часто выслушивала мою ругань, а бранила я ее до хрипоты, поэтому если и на том свете она будет периодически выслушивать мою ругань, ей, думаю, станет теплее.

То ли оттого, что было жарко, то ли оттого, что им надоело спорить, они замолчали и начали усиленно обмахиваться веером. Веер мадам О шуршал «хваль-хваль», веер Табакне – «парак-парак».. Когда мадам О обмахивалась один раз, то Табакне, в соответствии с ее характером, три-четыре. Ее веер то изгибался так, что, казалось, вот-вот сломается, то снова выпрямлялся.

– Черт, – та еще паршивка. Когда она, словно моллюск, крепко закрывала свой маленький ротик, даже в разгар лета возникал холодный ветер. Но когда она начинала танцевать, то словно переворачивалась на 180 градусов, становясь совершенно другой: словно белая лиса превращалась в девушку, ее края глаз слегка искривлялись, а по ее телу, казалось, текла, искрясь, мифическая сила хвагэсаль [32]32
  В корейском шаманизме существует множество злых духов. Хвагэсаль являлся одним из них, и для обычных женщин был опасен. Считалось, что мужчинам и художникам он не причинял вреда, а даже способствовал творческой и научной карьерам.


[Закрыть], словно мерцание на обжаренной сайре, обмазанной кунжутным маслом. Увидев ее танец, многие мужчины теряли разум. Что поделаешь, ведь достаточно было только взглянуть на нее, как тело само собой начинало дрожать и покрываться потом.

– Несмотря на то, что с раннего детства мы спали под одним одеялом, она редко открывала свою душу, – тихо, с некоторой долей печали, сказала мадам О. – Она была девочкой с холодным сердцем, замкнувшейся в твердом панцире, и скатывала свое тело, словно улитка, когда кто-то пытался подойти к ней поближе.

В то время пунмульчжаби корейский традиционный музыкант-инструменталист, можно сказать, был важным лицом на всех мероприятиях в кибане. Если кисэн собиралась танцевать и петь, то был необходим пунмуль – музыкальное сопровождение на традиционных корейских инструментах. Использовать только каягым, на котором играли кисэны, было недостаточно. Поэтому тогда во всех кибанах сбивались с ног, чтобы найти хороших пунмульчжаби. И вот однажды появился мужчина, в старой и потертой одежде, который постучал в ворота, держа в руке лишь дансо – короткую бамбуковую корейскую флейту. Он попросил принять его на работу и не ставил никаких условий. Он сказал, что будет играть столько, сколько нужно, если ему предоставят еду и ночлег под карнизом, укрывающим от дождя.

– То, что мы его приняли, было большой ошибкой. Говорят, что любовь между мужчиной и женщиной невозможно предугадать. Жизнь – странная штука. Ну, кто же из нас мог подумать, что такая холодная девка, как она, и такой жалкий мужчина смогут понравиться друг другу? – снова вставила реплику Табакне, в голосе которой чувствовалась осуждение.

– Он был здоровым мужчиной высокого роста, с большими и живыми глазами, – сказала мадам О, которой не понравились ее слова.

– Да ну, он скорее был похож на вора коров. Вернее, на охотника на змей в горах Чжирисан или на лодочника у реки Накдонган.

– Он был неразговорчивым человеком, с глубокой и тонкой душой.

– Морда у него была хитрая, а в душе у него скрывались десятки змей.

– У него был спокойный характер и вел он себя просто.

– Я понимаю, есть грязные, неопрятные мужчины, но такого грязного мужика, наверняка, нет ни в нашей стране, ни на небе, ни на земле. Кроме того, он имел жалкий вид, разве не так?

– Он был великолепным мастером в игре на дансо. Когда он играл на нем, то сжималось сердце и немело тело, а на глаза невольно наворачивались слезы.

– Ну, если оценивать его как музыканта кибана, то да, можно сказать, что он неплохо играл на дансо, – нехотя согласилась Табакне, хотя было видно, что сделать это ей было нелегко.

Когда обе женщины, наконец, сошлись во мнениях, слушавшая их с начала до конца мисс Мин, не выдержав, весело рассмеялась.

Название кибана в городе Мокпхо, в котором тогда работали мадам О, Табакне и Чхэрён было такое же, как у нынешнего – Буёнгак. Когда, открыв его ворота, выйдешь на улицу, то перед глазами простиралось открытое море, уходящее в бесконечность. Так как сзади была невысокая гора и холм, которые, казалось, касались друг друга плечами, кибан находясь на открытом месте, и в то же время был как бы огражден. Основными его посетителями были моряки, которые хотя и были невежественны и грубы, но выручаемые от них деньги, сверх ожидания, были большими. Поэтому, несмотря на их грубое поведение, они были желанными гостями. Тогда было время расцвета Буёнгака, и порой не хватало даже десяти кисэн-певиц и кисэн-танцовщиц для удовлетворения клиентов.