Текст книги "Эрос"

Автор книги: Хельмут Крауссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Вожделение

Таким образом, впервые за время пребывания в замке у меня появилась возможность осмотреть Парк при дневном свете. Стоял ясный ветреный и сравнительно теплый день – столбик термометра опустился чуть-чуть ниже нуля. В парке не было ни души. Работы над погребальным комплексом, похоже, уже завершились, и черный памятник угрюмо возвышался посреди широкого луга, обрамленного ведьминскими кругами дубов, тополей и берез. От памятника на все четыре стороны света разбегались дорожки из белого мрамора, но они резко обрывались, едва дойдя до подножия ближайших деревьев. Раньше везде лежал снег, и поэтому я не видел этих дорожек, но теперь подтаяло, и я обратил внимание на то, как резко контрастирует их белизна с черным мрамором склепа. На мой вкус, здесь лучше смотрелся бы хороший газон – ярко-зеленый, с шелковистой подстриженной травкой. Однако я понимал, что луг по весне оказывается под водой и заболачивается.

Как далеко зашла болезнь Александра, я не знал и ни за что бы не отважился спросить. Я впервые задумался о том, что он может не успеть завершить свой рассказ, и эта мысль повергла меня в легкую панику. Что я тогда буду делать?

Вечерами я мечтал о женском обществе – так страстно, что даже не мог сосредоточиться на изучении бумаг. Я пил все больше и больше, и от вожделения бегал по комнате. У меня появилась дрожь в кистях и плечах, руки стали казаться чужими и ватными, и мне невыносимо хотелось размяться, молотить руками во все стороны, как делают рок-гитаристы, а еще – потанцевать. Но пуститься в пляс я все-таки не решался и продолжал томиться от застоя во всем теле.

Я попросил Лукиана показать мне тот деревенский кабачок, в котором Александр дожидался Софи, но в ответ услышал, что этого заведения давно уже не существует. Похоже, это была всего лишь отговорка.

– Что ж, тогда покажите мне любой другой трактир, я хочу одного: вырваться из этого замка.

Лукиан вытащил мобильный и повел меня вниз по лестнице, к главному выходу, у которого стоял автомобиль с шофером – тем самым, что привез меня с вокзала.

– Если вы хотите травки, только скажите. У вас такое лицо… У нас есть все, что только пожелаете.

Я и сам не знал, чего хотел. Везите меня куда угодно, лишь бы там горели разноцветные огоньки – пусть даже это будет самая захудалая пивнушка с музыкальными автоматами. Услышав распоряжение Лукиана – исполнять все мои прихоти – шофер лишь пожал плечами.

Мы поехали в деревню. Часы показывали около девяти часов вечера, и слишком многого от поездки ожидать не приходилось. Вскоре перед нами засияли огнями греческий ресторан, бистро и дискотека с баром, однако без борделя. Я вдруг обнаружил, что в моем кошельке гуляет ветер – наличности хватало лишь на один, от силы два коктейля.

В баре было полно местных – демонстративно привалившись к стойке, деревенские парни глядели на меня недоверчиво, словно на заморскую птицу, и явно замышляли вывести меня на чистую воду. За стойкой суетилась грудастая барменша, вульгарная и неотесанная, динамики сотрясались от дешевой музыки, состряпанной для идиотов. Шофер предпочел подождать в машине. В одиночестве я почувствовал себя неуверенно и неуютно, едва ли не залпом выпил две порции джин-тоника, быстро заплатил и ушел восвояси. Меня провожали разочарованные глаза местных – еще бы, их лишили удовольствия разобраться с пришельцем.

На обратном пути водитель завел разговор о том, что ближайший бордель находится всего в тридцати километрах отсюда.

– У нас там кредит. Если у вас есть желание, то никаких проблем…

– Что значит – у нас кредит? – спросил я, невольно присоединившись к этому «мы». – С какой это радости?

Шофер поведал, что раньше ему частенько приходилось возить оттуда девочек в замок, но сейчас это уже не практикуется.

– Вот как? И кто именно заказывал девочек? – Мне хотелось знать все подробности.

– Раньше господа кутили по-настоящему, не то что сейчас. Сейчас все тихо и скучно. А в прежние времена я то и дело возил девок туда-сюда – вечером в замок, утром обратно.

– Для кого?

– Не могу знать, – ответил мой собеседник и пояснил, что он всего лишь шофер, не больше. Последней фразой он явно обозначил ограниченность своего существования, однако жаловаться на судьбу он даже и не думал. То, что он сказал, выглядело скорее как оправдание.

Однако какое, собственно, мне до этого дело? Покоробила ли меня догадка о том, что Александр прожил свою жизнь не как аскет и благочестивый святоша? Наверняка к нему в гости наезжали члены правления, которых он обеспечивал всем, в том числе и девками на ночь. Ведь это ничего ему не стоило.

Я ухмыльнулся при мысли о том, что прямо сейчас, в данный момент, начинаю углублять образ своего будущего главного героя. Александр сам подвел меня к этому.

День седьмой

Никому-Роза

Когда в десять часов утра следующего дня я зашел в зал, Александр лежал в кровати, установленной прямо посреди гигантского помещения. Он ждал меня. Немного странно, но поверх пижамы он надел голубой пиджак – видимо, чтобы придать обстановке хоть какую-то официальность. Врачи прописали ему постельный резким. Фон Брюккен никогда не рассчитывал валяться в кровати, но пожалуйста, раз на то пошло, он готов к компромиссам. Он спросил, изучал ли я бумаги.

– К сожалению, лишь бегло, – ответил я. – Мне очень захотелось прогуляться.

– Понимаю. Я уже в курсе. Вас внезапно охватило желание пожить по-настоящему, верно?

– Можно выразиться и так.

– Теперь вы понимаете, что творится у меня на душе каждый день, каждый час и каждую минуту.

В ту ночь Софи раздумывает, можно ли начать жизнь с нуля? Она решает принять предложение и скрыться на несколько недель. За это время она обуздает свою алкогольную зависимость, а заодно поутихнет шум, поднятый вокруг ее персоны. Лишь позже Софи станет ясно, на какой шаг она идет, а пока события развиваются спонтанно, без подготовки, и многое сваливается на нее как снег на голову.

Ночной визитер увозит ее на машине, и позже в своем дневнике Софи сравнит эту поездку с дорогой ужасов, только в отличие от известного аттракциона с довольно добродушными привидениями, которые даже оберегали ее, хотя и казались грозными. Вывод: довериться. А потом спать.Эти слова записаны в ее дневнике.

Вскоре черный «мерседес» с дипломатическими номерами подъезжает к Хельмштедту, пересекает границу, и Софи со своим спутником оказываются на территории ГДР. Тут же, в приграничной зоне, они пересаживаются из элегантного автомобиля в более скромный, неприметный «шартбург». Их путь лежит в Грюнау, район на западной окраине Лейпцига, застроенный панельными пятиэтажками. Туда они приезжают ранним утром. На остановке уже ждут трамвая люди, работающие в первую смену. На последнем, пятом этаже одного из домов Софи ожидает пустая двухкомнатная квартира. Выходить оттуда в ближайшие дни ей нельзя, в ее же собственных интересах – а в чьих же еще? Сначала требуется разработать подходящую легенду. Приказ формулируется как пожелание, однако весьма настоятельное.

Осмотрев квартиру, Софи убеждается, что она мало чем отличается от той, в Брауншвейге. Те же голые стены, сиротливый радиоприемник, узкая кровать, холодильник… В уборной висит рулон туалетной бумаги, непривычно грубой и жесткой. Среди продуктовых запасов обнаруживаются два ящика пльзеньского пива. К плюсам относится разве что центральное отопление – это хорошо, по крайней мере, не нужно таскать уголь.

Последующие дни похожи друг на друга. Ничего не происходит; Софи либо лежит в кровати, либо стоит у окна. Она чувствует себя в безопасности, но, как ни странно, никакого удовольствия от этого не испытывает, а почему – объяснить не может. Так написано в ее дневнике. Покидать квартиру Софи не решается и наклеивает изнутри на дверной глазок кружок из-под пивного стакана, чтобы снаружи никто не увидел свет в ее жилище. Радиоприемник очень старый и слабый, западные станции ловятся с огромным трудом, пополам с треском и свистом.

Через несколько дней наконец-то приезжает машина с мебелью – подержанной, разнокалиберной, гадких коричневых расцветок. Согласно экспедиционному листу поступила мебель из какой-то деревни недалеко от Ростока. Ничего подписывать Софи не нужно. Соседям по дому, похоже, нет никакого дела до того, что происходит в этой квартире, и вообще неясно, заметил ли хоть кто-нибудь появление нового жильца.

Однажды Софи навещает дама лет пятидесяти, полноватая и энергичная. Дверь квартиры она открывает своим ключом. На голове дама носит платок, а обута она в кожаные сапоги. По должности – офицер-инструктор, но также выполняет функции приветственного комитета.

– Главупркадробуч, – скороговоркой произносит женщина.

– Крамер, – растерянно отзывается Софи.

Розовощекая визитерша улыбается во весь рот:

– Главупркадробуч – это не фамилия, а главное управление по кадрам и обучению. Называйте меня пока просто госпожа майор.

Она старается говорить на общепринятом немецком, хотя то и дело сбивается на тюрингенский диалект.

– Мы разработали для вас новую биографию. Выучите ее назубок. Здесь, в этом городе, я единственная, кто посвящен в ваши дела. Так будет и в дальнейшем. Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы или вопросы, я всегда к вашим услугам. Вот ваши новые документы, держите. Стопроцентно настоящие. И удостоверение о гражданстве. Поздравляю. А эти книги вам нужно основательно проработать. Ведь вы не были в Ростоке, верно? Придется побольше почитать о нем. Рекомендую вам первое время не выходить на улицу, но, если все же увидите соседей и начнутся расспросы, ничего не отвечайте: скажитесь больной и кашляйте посильнее.

У этой энергичной дамы, одной из немногих женщин-офицеров в Министерстве госбезопасности, прекрасно развито чувство локтя. Сама по себе гостья не вызывает у Софи отторжения: мягкие, округлые черты лица даже внушают симпатию, хотя это не мягкость в чистом виде, а всего лишь излишки подкожного жира. Но как бы там ни было, глуховатый голос дамы-майора звучит успокаивающе, а ее тон строг, но добродушен.

Софи изучает свое новое удостоверение личности.

– Инге Шульц? Такое теперь у меня имя?

В ее голосе звучит упрек, непонятный для майора. Что тут такого? Она сама носит фамилию Шультце – отличие всего в двух буквах.

– Ладно – фамилия, но зачем менять имя? – слегка капризничает Софи. – Почему нельзя было оставить мое собственное?

– Какая вам разница? Имена ничего не значат! Итак, запомните: раньше вы работали ювелиром в Ростоке, а теперь получили инвалидность по причине нервного заболевания с нарушением моторики движений. Усвоили?

– Ювелиром?…

– А чем вы недовольны? Ювелир – очень хорошая профессия. Обычно они сидят в своих комнатушках, согнувшись над работой, и носа никуда не высовывают.

– Но я не имею ни малейшего представления о ювелирном деле.

– Уф-ф, а кто же имеет, скажите на милость? И еще. Вот вам адрес одной клиники. Там прекрасные специалисты и оборудование, так что на следующей неделе обязательно наведайтесь туда, слышите?

– Зачем?

И тут майор госбезопасности Шультце испускает нервный стон. Так много лишних вопросов, это становится просто невыносимо!

– Для лечения от алкогольной зависимости. За государственный счет.

– Но ведь у меня уже все в порядке. Шнапс я уже не пью.

– Вот там и проверят, в порядке у вас все или нет. Два за пять – это, знаете ли, наводит на определенные мысли…

– Что-что?

– Два ящика пива за пять дней. В среднем по три литра в день. Вы считаете, это нормально?!

– А чем же еще мне было заняться в этой убогой конуре? – протестует Софи.

Дама-майор смеется неприятным смехом. Теперь она будет приходить сюда каждый день после обеда и давать своей новой подопечной двухчасовые уроки, рассказывая о повседневной жизни и быте социалистического государства. Все, что она будет рассказывать, необходимо учить наизусть и пересказывать по первому требованию.

Когда ты вступила в Союз свободной немецкой молодежи? Когда прошла гражданскую конфирмацию? Где получила образование? Какие имеешь награды за труд и когда они получены? Существует даже список кинофильмов ГДР, который обязательно нужно выучить, а обо всех остальных лучше забыть. Сколько стоит экзамен на водительские права? Почем в стране сливочное масло? Какие товары можно купить в свободной продаже, а какие – только в валютном магазине? И так далее.

Софи не хочет казаться неблагодарной и изо всех сил старается вжиться в новый образ. Вскоре ей устанавливают спецтелефон, но звонить по нему пока нельзя – это может вызвать много вопросов и недовольство со стороны соседей, дескать, слишком уж быстро в ее квартире появился телефон. Это совершенно особое средство связи: Софи-Инге может принимать по нему звонки, но набирать имеет право лишь отдельные цифры – от единицы до восьмерки. Разрешенных цифр достаточно, чтобы в экстренном случае дозвониться до майора Шультце либо, если ее вдруг не окажется на месте, до ее заместителя, чье имя знать вовсе не обязательно.

– Никаких контактов с родственниками и знакомыми. Вам нельзя общаться ни с кем, особенно с бывшими подельниками. Политическая активность строго запрещена. Об оружии речь вообще не идет. На ваш счет будет ежемесячно перечисляться по шестьсот марок, это досрочная пенсия. Квартплата составляет тридцать девять марок, так что на остаток можно прекрасно прожить. С настоящего момента вы живете по законам Германской Демократической Республики и подчиняетесь им беспрекословно. Поняли? О любом, даже самом незначительном контакте с кем бы то ни было вы обязаны докладывать мне.

– Но я хочу снова работать.

Фрау Шультце откидывается на спинку узкого дивана, смотрит на фройляйн Шульц безжалостно-изучающим взглядом и качает головой.

– А что вы, собственно, умеете делать? – спрашивает она, скривив уголок рта.

– Я была воспитательницей в садике.

– Выбросьте это из головы. Что еще?

– Но ведь вы все про меня знаете. Я преподавала в кружке марксизма-ленинизма.

Глаза майора Шультце наполняются приторным состраданием:

– Кого вы тут удивите своим марксизмом?!

Несколько дней спустя Инге Шульц послушно идет в больницу имени Святого Георгия. Там ее помещают в дефицитную одноместную палату и накачивают уколами. На вопрос, какие именно лекарства ей вводят, Инге не получает никакого ответа. Радушный, еще довольно молодой врач заверяет, что для нее делают все возможное и невозможное. Он говорит, что физически отучить организм от дурной привычки можно в два счета, всего лишь за несколько дней. Инге просит только об одном, чтобы ее ни в коем случае не привязывали к кровати.

– Конечно же, не будем. Даже не думайте об этом.

Несколько дней больная Шульц находится без сознания. Придя в себя, она страдает от страшных головных и желудочных болей. Некоторое время Инге остается под врачебным контролем, а потом, после недельного пребывания в стационаре, ее отпускают домой. Совету лечащего врача пить как можно больше жидкости она следует очень охотно. Сначала мучается страшной жаждой, но в конце концов чувствует себя все лучше и постепенно склоняется к мысли о том, что вместе с физическим излечением у нее наступила и психическая независимость от алкоголя.

Постепенно Инге разрешают выходить из квартиры. Сначала на один час в день, затем на два и даже на три часа. Если раньше за покупками ходила майор Шультце, то теперь Инге дозволено заботиться о себе самостоятельно. На банковский счет поступают первые шестьсот марок досрочной пенсии, и Инге Шульц может распоряжаться ими как хочет. Ей даже начинает нравиться новое существование, Инге кажется, что она участвует в интересной игре, будто в детстве. Чтобы занять свободное время, ей выписывают читательский билет в библиотеку. Также она может сходить в кино или на концерт, но с одним условием – возвращаться домой не позже половины одиннадцатого. Это напоминает персональный комендантский час, однако Инге Шульц не жалуется – что ей делать на улице после половины одиннадцатого вечера? Шататься по кабакам? При всем желании наведаться туда она чувствовала бы себя неуверенно. Ведь она не сумеет продержаться у барной стойки и четверти часа – ее моментально разоблачат как уроженку Запада. Сначала нужно изучить все тонкости социалистического образа жизни.

Время тянется все медленнее и медленнее. Приходит жестокая серая зима. Билеты на общественный транспорт дешевы до смешного. Инге, глубоко кутаясь в шарф, проводит много времени в поездках по Лейпцигу, незаметно слушает, как разговаривают люди, а дома старается воспроизвести их акцент, повторяет отдельные яркие словечки. Ее гардероб полностью заменен, Инге пока предоставили одежду, но на размер больше, чем нужно, потому все болтается. Впрочем, не важно. Она с удовольствием занялась бы каким-нибудь спортом, однако никак не может решить каким. Вступать в физкультурное общество пока запрещено – она еще не адаптировалась как следует. Инге пытается заниматься гимнастикой в одиночестве, но скоро бросает это занятие – не хватает внутренней дисциплины. Тогда она снова пытается писать стихи и даже прозу, но ничего толкового из этого не выходят.Ей просто необходимо чем-то заполнить избыток свободного времени, нужен какой-то наркотик; если не алкоголь, то надежда, если не надежда, тогда работа. Ей хочется либо воспарить ввысь, либо забыться в тяжелом сне, одно из двух. Нужен смысл жизни, какая-то цель.

Соседи так и не интересуются ею. Никто не звонит в дверь, никто не спрашивает, как и что. Но соседи не дураки – они чувствуют, что здесь не все чисто, сюда явно приложила руку Штази, а ведь, казалось бы, они не видят ничего подозрительного, кроме элегантных кожаных сапог госпожи Шультце. У гэдээровских соседей тонкий нюх на такие дела, к тому же госпожа майор провела несколько коротких профилактических бесед с жильцами нескольких квартир, поэтому никто и не пытается вникать в дела Инге Шульц.

В середине марта Инге-Софи впервые чувствует себя словно заключенная в камере-одиночке. В припадке бешеной истерики она вышвыривает все из своего платяного шкафа и выламывает у него дверцы.

Так дело не пойдет. Майор Шультце выражается на эту тему предельно ясно. Но и ее подопечная внезапно набирается смелости и выражается еще яснее. Невзирая на лица, безо всякого стыда и стеснения, Инге выкрикивает во все горло свои требования:

– Я больше не могу сидеть в этой конуре как проклятая!

– Мы подумаем, что с тобой делать. Какой у тебя, однако, тяжелый характер!

В то время как в ГДР более широко распространен принцип коллективного надзора и строгого социального контроля, в случае Софи Крамер делается ставка на изоляцию. Так решили в Министерстве госбезопасности. Данная ситуация очень не нравится некоторым офицерам на ключевых постах.

Инге Шульц утешают тем, что обещают подобрать ей подходящую работу, но нужно подождать, пока освободится место. Время от времени ей вручают конвертик с валютой ФРГ, чтобы Инге могла купить себе что-нибудь в валютном магазине.

– Разве тебе плохо живется? – спрашивает в такие моменты майор Шультце, и Инге Шульц послушно отвечает «нет», хотя и очень тихо.

Покровители в штатском заинтересовались стихами и прозой Инге, и ей предписано передать их для проверки цензурой. Инге легко соглашается, хотя и предполагает, что ее творчество давно уже проверяется. С помощью пары-тройки маленьких хитростей она установила, что ее квартиру периодически досматривают. Не вызвав никакой особенной реакции, ее тексты вернулись к ней обратно. Без комментариев. Однако Инге все же попросили отказаться от ведения дневника.

Она обещает, но вопреки своему обещанию все же ведет дневник, сначала особенно не скрываясь. Но когда первые тетради бесследно исчезают, Инге изобретает все более изощренные тайники.

Почти все ее дневники сохранились. Это означает, что все тетради рано или поздно были обнаружены. Глядя на даты записей, можно сразу сказать, когда это произошло. Часто тайник находили через несколько недель, но случалось, что ему удавалось продержаться и несколько месяцев.

Весна и лето проходят для Инге довольно сносно. Много времени она проводит на свежем воздухе, открывая в себе тягу к природе, часами гуляет в парке и кормит птиц овсяными хлопьями и дроблеными лесными орешками.

Осенью 1977 года, которую на Западе назвали «Немецкой осенью», умирает не своей смертью Ханнс-Мартин Шлейер, [32]32
  Шлейер Ханнс-Мартин(1915–1977) – крупный немецкий бизнесмен, похищен и убит террористами RAF. (Примеч. пер.)


[Закрыть]а также Андреас Баадер, Гудрун Энсслин и Ян-Карл Распе, [33]33
  Баадер Андреас(1943–1977), Распе Ян-Карл(1944–1977) – террористы, ключевые фигуры RAF. Оба покончили с собой в тюремной камере вместе с Г. Энсслин (см. выше). (Примеч. пер.)


[Закрыть]после того как бойцы западногерманского спецназа берут штурмом пассажирский самолет, захваченный в Moгадишо. [34]34
  17 октября 1977 года группа палестинских террористов захватила пассажирский лайнер авиакомпании «Люфтганза», направлявшийся в столицу Сомали. Террористы выдвинули требования освободить всех членов RAF, на тот момент находящихся в немецких тюрьмах. В ходе штурма самолета западногерманским спецназом террористы были уничтожены, а заложники освобождены. Успех контртеррористической операции послужил толчком к тому, что на следующий день, 18 октября, в Штутгарте покончили с собой ведущие деятели RAF А. Баадер, Я.-К. Распе и Г. Энсслин (см. выше). (Примеч. пер.)


[Закрыть]Все эти события повергают Инге Шульц в тяжелую депрессию. Она требует разрешить ей седативные препараты, но организм реагирует на них аллергией.

Находясь в отдалении от ФРГ, Инге не может до конца разобраться в последних политических событиях, происходящих на родине, и чувствует себя до предела порабощенной. Если в случае гибели: Ульрики Мейнхоф она больше верила в самоубийство, то теперь, наоборот, ей кажется, что Баадер, Энсслин и Распе не накладывали на себя рук, а их убили по неофициальному приказу сверху. Теперь Инге чувствует отвращение к террористическим акциям «фракции Красной армии» – слишком уж: истеричными, слишком инфантильно-бессмысленными они стали.

Дневниковые записи отражают явные сдвиги в ее психике.

19.10.1977

Жизнь коротка, верно? Но для кого-то она становится слишком длинной. Когда приходится бесконечно ждать. Разве ожидание беспричинно? Причина – в тебе, прежде всего в тебе. Ты будешь смеяться. Наш ребенок вырос бы с приличными бабушкой и дедушкой, мы с тобой занимались бы органостроением и на наших органах играли бы великие органисты. Ты мог гордиться мной. Тебя совершенно не в чем упрекнуть, она слишком стара для нас – а была такой наивной юной дурочкой. С настоящего момента вы живете по законам Германской Демократической Республики и подчиняетесь им беспрекословно, понятно? Это не сон. Дети всегда начинают с нуля. Не важно, что говорят люди. Это не сон! Она зажилась на свете. Некоторым вечно чего-то не хватает. Мне не хватает воздуха. Не хватает воздуха.

В эти недели насилия наступает день, который переворачивает всю ее жизнь. Этот день отмечен в дневнике безжалостной фразой:

21.10.1977

По прошествии сорока трех дней мы решили прекратить жалкое существование Ханнса-Мартина Шлейера.

Следующая запись:

Эта фраза заставляет меня окончательно отречься от методов вооруженной борьбы – несмотря на то, что я еще способна сражаться, как зверь. Одно это высказывание перечеркивает весь смысл террора.

Дело принимает серьезный оборот. История болезни Инге-Софи предусмотрительно изъята из архивов, но и без того ясно, что женщина находится на волосок от смерти. Приступ острой сердечно-сосудистой недостаточности. Женщину находят совершенно случайно и срочно доставляют в больницу. Искусственное дыхание, вовремя сделанное майором Шультце, спасает Инге-Софи жизнь.

За четыре недели, проведенные в больнице, ее организм справляется с аллергией, однако появляются симптомы онемения конечностей. Правда, это делает еще более правдоподобной легенду о досрочном выходе на пенсию «в связи с нарушением моторики движений».

Лечащий врач настоятельно просит ее усиленно питаться. Инге-Софи уже сорок семь, а весит она пятьдесят два килограмма. Ей необходимо получать больше витаминов, есть больше мяса и обязательно прибавить в весе.

– И, прошу вас, осторожнее с успокаивающими препаратами любых разновидностей! Не пейте снотворного, а у зубного врача отказывайтесь от обезболивания. Даже если придется немножко потерпеть.

Это при том, что зубные врачи в ГДР очень редко предлагают сделать обезболивание.

В итоге Инге-Софи мучают новые депрессии. Она чувствует себя старухой, которую использовали и выбросили на свалку. Никому, никому она не нужна.

Уже с конца лета майор Шультце пытается выбить у своего начальника разрешение на работу для Инге-Софи, которая снова начала пить, хотя и довольно умеренно. Ее дневная доза спиртного практически не превышает 0,7-литровой бутылки «Серого монаха» – сладенького белого вина. Наблюдение за ней становится менее интенсивным. Квартиру обыскивают теперь изредка, и скорее лишь для того, чтобы придать наблюдаемой ощущение, что ее персона все еще имеет какую-то значимость. Майор Шультце желает своей подопечной только добра.

Зимой 1977/78 года Инге-Софи приступает к работе в музее имени Георгия Димитрова. Музей располагается в здании бывшего имперского верховного суда, которое временно предоставлено для хранения предметов искусства, находящихся на балансе управления культуры Лейпцига. Инге носит теперь очень короткую стрижку, а вот поправиться ей так и не удалось. Рабочая смена начинается в девять часов вечера, а заканчивается в шесть утра. Нести службу полагается четыре раза в неделю. На такой работе обычно сидят дедушки-пенсионеры, и по большому счету без этой штатной единицы прекрасно можно обойтись. Ведь кому придет в голову идея проникнуть сюда под покровом темноты и похитить картины? И даже если допустить, что среди ночи вдруг выключится отопление или останется открытым окно – вред картинам будет весьма небольшой. Инге-Софи тоскует по коллективу, мечтает общаться с людьми, но ей предельно ясно сказано, что если уж она так хочет работать, то пусть примет имеющееся предложение и успокоится. Ее доход вырастает до восьмиста марок в месяц, и это совсем неплохо за столь примитивную должность.

Вахтер на входе, древний старец, вводит Инге-Софи в курс ее новой работы. Раньше это место занимал он сам. С гордостью демонстрируя ей громадные залы, он радостно бормочет:

– Лукас Кранах, Каспар Давид Фридрих, Рубенс, Франс Халс, Тинторетто. Все, что душе угодно! Более двух тысяч полотен! Восемьсот скульптур, пятьдесят пять тысяч рисунков и графических изображений!

А еще в ее распоряжении маленький столик в кабинке у входа. С настольной лампой, телефоном и подшивкой архивных документов.

– Берите с собой что-нибудь почитать, да побольше! Должность просто чудесная, настоящая синекура. Можно сказать, совершенно нечего делать.

Эти слова нисколько не радуют Инге-Софи.

– Два раза за ночь делаете обход. Собственно, и одного вполне хватает. У нас еще ни разу ничего не случалось. Вечером надо расставлять мышеловки, а утром убирать.

Он показывает журнал дежурства.

– Не думайте, что вы тут для охраны. Для этого есть специальные люди – здание охраняется снаружи. Ваше дело – сидеть и присматривать за порядком. Ну температуру проверите. Вот, в общем-то, и все. Утром пишете в журнале, вот тут: «Дежурство прошло без происшествий». Глядишь, и ночь прошла. Но уж если, конечно, что-нибудь происходит, тогда пишете совсем другое. Правда, за семь лет,что я тут работаю, случилось всего два происшествия. Лопнула лампочка и протекла труба в туалете.

– В здании я буду совершенно одна?

– Ну да. А что, боишься? Курить нельзя. Это вредно для картин. Если совсем невтерпеж, тогда кури у выхода или в туалете.

Он передает ключи от выхода и от кабинетов сотрудников. Указывает на телефон:

– Только местные звонки, естественно. Причем каждый звонок нужно заносить в протокол с обоснованием. Ноль не набирается. В шесть утра приходит уборщица, потом заступает дневной вахтер. Есть вопросы?

Выполнять подобные обязанности кажется Инге-Софи верхом идиотизма. Однако, успокаивает она себя, все-таки не нужно опускать руки. Ее песенка еще не спета. Она постарается завоевать доверие сурового начальства и когда-нибудь ей доверят более ответственную работу. Майор Шультце уже давно стала для нее кем-то вроде подруги, она, что ни говори, человек: не свирепствует, не строит козней и с ней всегда можно договориться. Надежда умирает последней!

Поначалу новая работа все-таки доставляет ей определенное беспокойство. Блуждать по ночам по залам громадного музея, хотя и с карманным фонариком в руках, – занятие не для слабонервных, и Инге-Софи постоянно приходится преодолевать страх, который навевают на нее помпезные стены бывшего храма юстиции. Здесь более четырехсот залов, и двести из них хранят скульптуры. Чтобы обойти это хозяйство, требуется немало времени. Чуть позже это входит в привычку, но, чтобы выработать ее, Инге потребовалось несколько недель. Она постоянно слушает музыку из компактного транзисторного приемника, классическую музыку, хотя раньше была к ней абсолютно равнодушна. Особенно по душе пришлось скрипичное соло из Девятой симфонии Дворжака – «Из Нового Света». В ночных радиоконцертах это произведение звучит удивительно часто. В противоположность своим былым предпочтениям Инге-Софи носит теперь высокие каблуки, и они игриво постукивают в ночной тишине залов. Курит она больше, чем раньше, – в туалете, при открытой дверце кабинки. Разглядывая свое изображение в зеркале над раковиной, она с горечью думает, что никогда не представляла свою жизнь такой. А еще эти проклятые мышеловки, пережиток ветхозаветных времен! Слава богу, сюда не забегает ни одна мышь.

Иногда, когда из приемника льется подходящая медленная музыка, Инге-Софи танцует перед зер? калом – плавно, с закрытыми глазами, чуть приподнимая плечи, будто плывет по воображаемому морю. При этом она вспоминает Бориса. Весьма странный тип. Можно сказать, самый странный из тех, кто встречался ей на жизненном пути, – не считая Александра, конечно. Чем занимаются теперь эти чудики?

Иногда, при большом желании, Софи снимает с себя все и носится по галерее обнаженной – и только картины взирают на нее невидящими глазами. Им безразлично все, этим самодостаточным предметам в рамах, что замерли на стенах, словно окоченевшие висельники. Огромная парковочная площадь перед музеем, скупо освещенная фонарями, напоминает Софи то сцену, то взлетно-посадочную полосу. При взгляде на площадь у нее всегда появляется ощущение пространства и свободы. Софи глядит на эту громадную сцену по ночам из окна, затягиваясь сигаретой, – она курит в зале вопреки всем запретам. По утрам на плацу собирается мягкий туман, иногда вступают в громкую перебранку сороки или вороны. Туман, сигаретный дым, холодное стекло, запотевающее от ее дыхания, – как это все странно: дыхание, дым, туман. Долго читать в ночных залах она не может – избыток тишины давит ей на затылок невыносимым грузом.

За покупками Инге-Софи ходит ранним утром и чувствует себя слишком усталой и разбитой, чтобы искать знакомства с мужчинами. Зеркала подтверждают, что она не только стройна, но и до сих пор довольно красива. Нет, найти мужчину не составит ей никакого труда. Она заводит себе аквариум и покупает на сэкономленную валюту маленький цветной телевизор «Грюндиг». Это ее первый собственный телевизор. В дневнике появляется запись: «Посмотрела передачу „Криминал по пятницам“, и вместо страха впервые получила удовольствие. Немножко. Удовольствие от страха. Парадокс!»