Текст книги "Эрос"

Автор книги: Хельмут Крауссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Необработанный материал

У фон Брюккена не было ни времени, ни терпения рассказывать все в деталях. Кроме того, его все же подводила память. Но материал набрался очень богатый: просто какая-то глыба материала. Первая редакция этой книги составила двести страниц, и это вовсе не предел, но я решил пойти по пути радикального сгущения информации. Кое-что я мог реконструировать, опираясь на записи разговоров, сделанных с помощью прослушивающих устройств, – например, той беседы, что вели Софи и Александр ночью второго июня 1967 года в квартире на Мерингдамм. Этот разговор не просто характерен – он многое проясняет, поэтому я счел возможным привести его полностью, без сокращений, хотя это и несколько противоречит законам романной драматургии.

Софи.Что мне сейчас говорить тем, кто собирается искать оружие? Я не знаю. И я не хочу отвечать за то, что они делают, за тот путь, который они сейчас выбирают, понимаешь?

Александр.У тебя такая бурная жизнь…

Софи. А утебя нет?

Александр.Можно сказать. Да, сегодня выдался напряженный день. А так…

Софи.Мне казалось, в твоей профессии впечатлений хватает.

Александр.Да? Крутишь себе баранку и крутишь. Цель дороги – сама дорога. И больше ничего.

Софи.Утверждение, что цель заключается в самой дороге, само по себе оптимистично, но меня оно вгоняет в тоску. Разве оно не означает, что тыникогда не достигнешь конечного пункта? Люди живут на свете и ищут свой путь, и в какой-то момент смерть ставит точку в исканиях. В жизнь после смерти я не верю, ведь в таком случае наше существование превратилось бы в вечное детство, в разновидность подросткового периода, полного муки, душевных терзаний и боли. Я все-таки хочу достичь некой станции назначения и просто жить, пусть очень недолго, но счастливо. Я хочу ощутить реальность счастья, хочу прижать его к себе и больше не отпускать. И пусть оно будет совсем мимолетным и длится ровно столько, сколько нужно, чтобы осознать его и громко прокричать солнцу: сегодня я счастлива и нашла то, что так долго искала, все прекрасно, и я преисполнена благодарности и смирения. Надеюсь, такое счастье все же возможно – и если мне когда-нибудь суждено найти его, тогда я перестану омрачать его страхом, что снова могу его потерять, ведь сейчас оно со мной и одаривает меня блаженством. Но под дурманом страха я могу забыть о скоротечности счастья. Кажется, так говорил Сенека.

Александр.Похоже на него. Я никогда не любил Сенеку. Ему легко было рассуждать о том, что страх нужно переживать с достоинством и бесстрастно принимать неизбежное, ведь он был богатейшим человеком Рима, его состояние в пересчете на немецкие марки достигало трех миллиардов. Все его высказывания отражали привилегированную позицию, так что…

Софи.Однако он так смело и красиво принял смерть, когда Нерон велел ему покончить с собой. Он лег в ванну и вскрыл себе вены…

Александр.Нуда, что же ему еще оставалось делать? Он выбрал самую легкую смерть, когда человек теряет сознание очень медленно. Кроме того, он знал, что потомки будут наблюдать за тем, как он умер, и долго говорить об этом. А еще он был уже стар и прожил свою жизнь в удовольствиях. Не лучше ли было восстать против тирана и убить его?

Софи.Философы не убивают – это ниже достоинства Сенеки. Также не надо забывать о том, что Нерон был его учеником. Если бы Сенека умертвил его, не означало бы это, что он являлся плохим учителем?

Александр.Учитель из него явно вышел никудышный. Так ты считаешь, что убить тирана ему помешало тщеславие?

Софи.Думаю, что такие люди, как Сенека, организованы слишком тонко, чтобы грубо вмешиваться в земные дела, их удел – интеллектуальная сфера. Я, к сожалению, не гожусь для умственного труда, мне не хватает для этого мозгов.

Александр.Но его покорное согласие умереть – незрелое решение. На смерть его толкнули не высокие духовные сферы, а чисто земное сумасбродство императора.

Софи.Может быть, это не сумасбродство? Вдруг Сенека и на самом деле планировал свергнуть Нерона?

Александр.Как бы там ни было, для меня его поступок означает одно – неудавшуюся жизнь. То, что ты слепо подчинишься чьей-то злой воле, не уменьшит Всеобщего страдания. Так поступают лицемеры, для которых главное – сохранить собственное достоинство. При этом они называют преступление досадным неудобством, подобным лишь комариным укусам. Нет уж, спасибо. А мы что, играем в Руссо и Вольтера?

Софи.Я не читала ни того ни другого. Это обязательно?

Александр.Э-э»…

Софи.Не спорю: убей Сенека Нерона, человечество от этого только выиграло бы. Но в роли убийцы должен был выступать кто-то другой. Мыслители живут на земле лишь для того, чтобы мыслить, и не стоит требовать от них невозможного.

Александр.Так ты правда считаешь, что какие-то проблемы можно решить только с помощью насилия?

Софи.Да, я действительно так считаю. Но вопрос здесь в том, можно ли оценить эти проблемы объективно – так, чтобы кто-то получил полное право вмешиваться в них с позиций силы. В случае с Нероном данный вопрос кажется мне риторическим.

Александр.А сейчас? Кого из правителей нужно убить сейчас чтобы ситуация изменилась?

Софи.Больной вопрос. Сейчас нет императора, мы имеем дело с многоглавой гидрой, и Робеспьер был последним, кто рискнул покуситься на такое чудовище. Сегодня бороться нужно с системой, а системы меняются только в том случае, если народ то есть его большинство, выражает открытое недовольство ими. Ну или в результате войны, когда одна система проигрывает другой.

Александр.Мне не нравится слово «большинство». По-моему, оно не вяжется с понятием демократии. В «большинстве» мне чудится что-то угрожающее. Я считаю, что часто так называемыми высоконравственными людьми движет исключительно страх и тщеславие, и все, чего они хотят, – это заслужить поменьше упреков и побольше славы.

Софи.Гм…

(В этот момент на кухню заглядывают люди, слышен звон бутылок и возглас: а разве пиво уже кончилось?» Примерно на семь секунд реплики Софи заглушены посторонними шумами.)

Александр.Если человек выступает против чего-то, он обязательно получает что-то взамен. Отдавая, мы ждем компенсации. Человека, который действует, можно назвать предпринимателем. А разве предприниматель – не коммерсант?

Софи.Нет. Это какой-то словесный футбол. Я верю, что всегда были и будут герои, которые жертвуют собой, не думая ни о каком вознаграждении.

Александр.Возможно, но едва ли доказуемо.

Софи.Знаешь, Борис, с тобой так приятно философствовать, однако это, к сожалению, ни на шаг не продвигает меня вперед.

Александр.Но ведь тебе приятно – разве это не шаг вперед?

Софи.Нет. Существует масса возможностей и в наше время жить припеваючи. А если приятно мне одной, это не значит, что и всем остальным – тоже.

Александр.Понимаю. Значит, истинное удовлетворение ты испытываешь только тогда, когда вмешиваешься в дела других?

Софи.Что за дичь ты говоришь? Помогать – не значит вмешиваться.

Александр.А почему нет? Одно не противоречит другому. Более того, вмешательство всегда сопутствует помощи.

Софи.Ну уж нет, здесь ты преувеличиваешь. Дискутировать о проблемах человечества и о том, что делать, можно с самых разных позиций, и не стоит смешивать их. Чтобы преодолеть угнетение, помогать людям, необходимо ставить себя на место врача или быть бойцом. Чтобы чего-то достичь, врачам и бойцам достаточно придерживаться простых истин, пользоваться незамысловатой, но законной и эффективной системой ценностей, которая в итоге сводится к прагматическим следствиям.

Александр.Однако не бывает одной-единственной правды.

Софи.Нет, бывает. Она обязательно должна быть, эта элементарная правда, этот наименьший общий знаменатель человечества.

Александр.Ты хочешь отыскать эту правду, сформулировать ее и затем действовать?

Софи.Действовать. Это слово кажется мне сейчас не совсем уместным, после того как ты облил его грязью, сведя все к предпринимательству и коммерции. Я чувствую, что скоро обязательно приду к какому-то решению. Мне необходимо сделать выбор – к примеру, съездить кому-нибудь по физиономии или нет.

(Снова слышно, как на кухню заходит какой-то мужчина, причем сильно пьяный. Он явно чем-то оскорбляет Софи, раздается ее возглас: «Веди себя прилично!» Громко пыхтя, едва ли не похрюкивая, персонаж, похоже, теряет равновесие и налетает на стол, издает громкий, визгливый звук и снова вываливается из кухни.)

Александр.Так почему же человечество так много значит для тебя?

Софи.Что за вопрос? Ведь я – часть человечества. А ты, выходит, нет?

Александр.Можно еще считать себя частью космоса, или Солнечной системы, или планеты Земля. Частью нации, родового клана, семьи, связи между двумя людьми. Или жить исключительно для себя. Софи.Это уже настоящий нарциссизм. Так говорят эгоисты. Послушай, ведь ты только что рассуждал на тему, что неплохо было бы Сенеке убить Нерона. Так к чему же ты клонишь сейчас? К тому, что нужно бежать от реальности? Целиком погрузиться в частную жизнь?

Александр.Раньше я думал так, а сейчас иначе. Борьба с глупостью представляется мне еще большей глупостью. Для меня очень важна свобода аргументировать то так, то иначе, потому что мое мышление не связано шаблонами. С каждой минутой я мыслю иначе и становлюсь иным человеком. Меня это увлекает.

Софи.А меня нет. Я считаю, что ты впадаешь в крайности. Это называется не иметь твердых убеждений и без конца шарахаться из стороны в сторону. Жить без руля и без ветрил. Аполитичная беспринципность.

Александр.Называй это как угодно. С принципами тоже нужно быть поэкономнее.

Софи.С такими замашками индивидуалиста далеко не уедешь. Твоя проблема в том, что ты придаешь слишком много значения своей персоне!

Александр.Почему яке я должен быть менее значим, чем любой другой человек на этой планете? Я не слышу весомых доказательств твоего тезиса. Ну хорошо, предположим, художники дают миру гораздо больше, чем я. Их я уважаю. Или те же «Битлз»…

Софи.Опять? Не желаю больше слышать о них, хватит! Я не утверждаю, что ты как таксист значишь меньше, чем кто-либо еще. Я хочу сказать, что любой другой человек обладает равной с тобой ценностью, и наша святая обязанность помогать страждущим.

Александр.Я помогаю.

Софи.Ты? Каким же образом?

Александр. Я делаю пожертвования.

Софи.Потрясающе! И кажешься себе при этом образцом великодушия?

Александр.Я жертвую весьма крупные суммы. Еслибы каждый вносил столько, сколько я…

Софи.Пардон, но мы с тобой явно говорим на разных языках. Ты без конца все принижаешь, вульгаризируешь, переводишь на деньги.

Александр. И что дальше? Это не секси или как? Деньги помогают всегда, а политика – лишь в редких случаях. Тот, кто имеет деньги, может поделиться ими. А тот, кто имеет власть, держится за нее зубами. Надо дать власть хорошим людям, и тогда…

Софи.Что за пурга! Ты думаешь, что если ты пожертвовал десятую часть своего заработка в такси, то осчастливил все человечество и можно почивать на лаврах? Ты действительно так считаешь?

Александр.Послушай…

Софи.Чем же ты занимаешься, если ты никакой не таксист?…

Александр.Мне нравится эта песня. Может быть, потанцуем?

Софи.Здесь? На кухне?

Александр.А почему бы и нет?

(Конец необработанного материала.)

Акция

Июль 1967 года, неподалеку от Германнплац. Ночную тьму прощупывают лучи карманных фонариков, раздается пронзительный вой охранной сигнализации – Карин и Олаф грабят оружейный магазин. Их лица затянуты чулками. За двадцать пять секунд они набивают огромный мешок пистолетами и боеприпасами, а также забирают так называемый меч короля Артура сослегка наточенным обоюдоострым клинком. Для нужд революции этот меч совершенно не годится – просто Олаф мечтал о таком оружии с детства. Вдребезги расколотив витрину дядюшкиного магазина, они выскакивают наружу, забрасывают добычу в «пежо» и мчатся в направлении улицы Колумбия-дамм, затем сворачивают у дачного кооператива и припарковывают автомобиль у кладбищенской стеньг. Затаившись, прислушиваются, нет ли погони, не верещат ли полицейские сирены. Но все тихо, за ними никто не гонится. Разбойничья парочка стягивает маски и начинает бурно ликовать. Олаф поднимает меч над головой. Картинный жест выглядит чересчур по-детски, но так возбуждает Карин, что она настаивает на немедленном сексе.

Разгар лета. Мартин, Олаф, Карин, Хольгер, Биргит, Генри и Софи отдыхают на берегу озера Ваннзее; женщины в купальниках, мужчины в плавках. Софи надела темные очки, но даже они не в силах полностью скрыть синяк под глазом.

Олаф, Хольгер и Генри играют в скат. Карин загорает, настраивая портативный транзистор. На волне SFB [25]25
  SFB– радиостанция «Свободный Берлин» («Sender Freies Berlin»), сейчас называется RBB («Rundfunk Berlin Brandenburg»). (Примеч. пер.)


[Закрыть]передают «Песни странствующего подмастерья» Малера. Карин это не нравится, и она крутит рычажок дальше. Вскоре приемник ловит выступление Руди Дучке: [26]26
  Дучке Руди(1940–1979) – главный идеолог левого студенческого движения. В 1968 году стал инвалидом в результате покушения на его жизнь человека праворадикальных взглядов – малообразованного маляра, начитавшегося материалов враждебной к Дучке прессы. Сторонники Р. Дучке сочли это преступление делом рук представителей издательского дома «Шпрингер» (см. комментарии выше). (Примеч. пер.)


[Закрыть]«Нам совершенно точно известно, что в нашем Союзе имеются товарищи, которые уже не готовы отстаивать позиции абстрактного социализма, если это не связано с их личными интересами… Уклонизм в собственных рядах ведет к формированию партизанского менталитета, а следующим шагом станут приспособленчество и цинизм».

В эту речь Карин тоже не может вслушиваться долго и продолжает поиски, пока не обнаруживает на волне RIAS [27]27
  RIAS– берлинская радиостанция РИАС (буквально «Вещание в американском секторе» – «Rundfunk in amerikanischen Sektor»), существовала с 1946 по 1993 год (Примеч. пер.)


[Закрыть]рок-музыку в исполнении группы «Айрон Баттерфляй».

Биргит взяла выходной – специально, чтобы встретиться с сестрицей и серьезно поговорить с ней. Поговорить, то есть задать ей как можно больше бесцеремонных вопросов. На что она сейчас живет? Чем планирует заниматься в жизни дальше? И еще один риторический вопрос о том, кто ей поставил такой жуткий фингал? Конечно же, Генри?

Софи не очень-то склонна к задушевным беседам. Присутствие сводной сестры обременяет и сковывает ее. И только то обстоятельство, что Биргит – адвокат, останавливает Софи от разрыва отношений, ведь кто знает, может, ей когда-нибудь снова понадобится помощь юриста.

– Я тебя не понимаю, – хмурит брови Биргит.

– А тебе и не нужно понимать все.

– На какие шиши вы сейчас живете, а?

В этот момент на весь пляж гремит голос Генри:

– Восемьдесят и туз, четыре червы плюс портной на тридцать – гоните каждый по сорок пфеннигов!

– У тебя что, еще и этот на шее?

– Он виртуозно играет в карты.

– Ну, знаешь, это уже не смешно!

Последняя фраза Биргит доносится до Генри:

– Что, опять интригуем, госпожа адвокат?

– Заткни варежку!

– У тебя что, месячные? Или уже климакс?

– Прекрати, Генри!

С каждой минутой ситуация становится для Софи все более тягостной.

– Принеси-ка нам пива из киоска, а?

– Топай за своим пивом сама!

– Я схожу за пивом, – вступает в словесную перепалку Мартин.

– Ах! Истинный рыцарь! Само благородство! – кривляется Генри вслед уходящему Мартину, затем снова поворачивается к Биргит: – А ты чего здесь, собственно, забыла?

– Уйди, от тебя несет перегаром.

– Что, тоже хочется? – Он приближает свои губы к губам Биргит. – Хочется, да не получится! – ржет он, довольный своей удачной, на его взгляд, шуткой. Потом заявляет, что пойдет искупнется.

Выходки Генри снова сближают сестер. Биргит складывает руки лодочкой и благодарит небеса за то, что вышла из рядов Союза. Она прежде всего адвокат и выглядит гораздо солиднее, находясь в стороне от этой толпы, которую ей, возможно, когда-нибудь придется защищать.

– Да ты состояла в организации, как мертвая душа. Всегда была пассивным членом, рабой своих убеждений.

Софи тут же жалеет, что у нее вырвались эти слова. Ведь по большому счету она совершенно не вправе упрекать Биргит, по крайней мере, в том, что касается их частных дел. Биргит постоянно поддерживала Софи, не раз предлагала ей денег – просто так. Однажды Софи даже приняла помощь Биргит, правда, сделала это скрепя сердце, но выбора у нее не было.

Женщины прогуливаются по берегу озера. Софи хочет поделиться с подругой важной информацией и осторожно интересуется у нее как у юриста, подпадает ли их секретный разговор под профессиональное неразглашение тайны?

– Дурочка, что ли? Естественно!

Софи шепотом рассказывает Биргит, что двое ее друзей ограбили оружейный магазин.

– Тот самый, которым владеет дядя Карин?

– Не важно какой. Они взяли двадцать боевых пистолетов «Вальтер» и боеприпасы к ним.

– Ну и?…

– Вся эта музыка находится в моей квартире.

– Что?! Ты совсем чокнутая?!

– Не называй меня, пожалуйста, чокнутой!

В Софи просыпается комплекс неполноценности, который обычно проявляется у нее в обществе Биргит, и разговор грозит оборваться на этой фразе. Биргит просит прощения за резкость, потому что ей любопытно узнать, что дальше.

– Олаф струсил сам раздавать оружие или продавать его, поэтому явился к Генри и предложил ему сделку пятьдесят на пятьдесят. Генри положил мешок в подвал, в мою кладовку, и начал торговлю. По триста марок штука. Семь или восемь стволов уже ушли.

– Софи!

– Генри даже не спросил моего согласия. Я обнаружила мешок совершенно случайно и потребовала от него объяснений. Сказала; «Немедленно забирай это безобразие и выметайся из моей квартиры!» А он: «Куда же я все это дену? За три недели распродам все, и у нас будут бабки на отпуск. Поедем в Испанию!»

– Софи!

– Не надо напоминать мне, как меня зовут. Скажи лучше, что мне делать.

Биргит задумывается. И не просто делает вид, а на самом деле ищет какое-то решение. Но это очень нелегко.

– Если ты придешь в полицию с повинной, тогда, возможно, отделаешься сравнительно легко…

– Этого сделать я не могу.

Лучшего решения Биргит предложить не может. Начинает смеркаться, и купальщики возвращаются в город.

Магнитофонные записи

Когда фон Брюккен нажимал на клавиши магнитофона, у меня по коже бежали мурашки, потому что аудиозаписи делали образ Софи слишком конкретным, слишком осязаемым. Я не ожидал, что у нее окажется такой низкий и приятный голос. Наша с фон Брюккеном деятельность вдруг приобрела оттенок неприличия, даже скабрезности – собственно, такую окраску она имела уже давно, просто сейчас я впервые осознал это так остро. Успокаивала меня лишь мысль о том, что результатом нашей работы станет художественный роман, и это само по себе сгладит все этические шероховатости. До этого момента иногда казалось, что фон Брюккен потчует меня вымыслом, но когда он включил акустическое сопровождение, я вдруг отчетливо ощутил вею реальность произошедших когда-то событий. У меня неприятно засосало в желудке, и я понял, почему в древности считалось, что душа находится именно там.

– Слушайте внимательно! Это очень волнующий момент. Софи и Генри спорят. – Фон Брюккен нажал на кнопку «пуск».

Запись от 10 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм

Софи.Почему эти опасные игрушки должны храниться именно здесь? Нельзя ли их куда-нибудь убрать?

Генри.И куда же ты предлагаешь? Под кустик в зоопарке, что ли?

– Вы слышите, запись довольно плохого качества. Голоса различаются с трудом и, кроме того, искажены. Я спросил у техника, в чем причина? Сначала он не мог найти подходящего объяснения, но в конце концов его осенило:

– Наложение частот? Может быть, в квартире прослушивался телефон?

– Да, но как же…

– Я думаю, что здесь постарался кто-то еще. Не только мы. Этим скорее всего и объясняются помехи.

Александр фон Брюккен залился странным, безудержным, диковатым смехом.

– Вы поняли? Вы хотя бы отчасти представляете себе, насколько все это волновало и расстраивало меня? И снова я задаю вам тот же самый вопрос: как бы вы поступили на моем месте?

Он признался, что чувствовал себя тогда звонарем парижского собора Нотр-Дам, который глядит, как затягивают петлю на шее его любимой Эсмеральды.

– Я должен был дать ей шанс выпутаться из этой опасной истории! Я играл роль того самого кинолюбителя, который снимает фильм о животных и вовсе не собирается вмешиваться в их жизнь. Приводя этот пример, я не хочу никого оскорблять или выделять свою персону. Итак, человек с кинокамерой обязался лишь наблюдать, и пусть все события идут своим чередом. Но в тот момент я стоял перед выбором. Какое решение предложили бы вы? Ситуация стала развиваться непредвиденно быстро. Генри продавал краденое оружие просто так, первому встречному, до кого случайно дошли слухи о такой возможности. Жадный маленький идиот. Естественно, вскоре он нарвался на провокатора. Ясно как день: в полицейском государстве необходимо соблюдать осторожность. Но где там! Уже на следующий вечер в квартиру Софи явился некий молодой человек. Генри спросил, есть ли у того бабки, затем они спустились в подвал. Генри стал искать мешок среди старого домашнего хлама, но мешка и след простыл.

Фон Брюккен снова включил магнитофон.

Запись от 11 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм. Подвал

Генри.Проклятие!

Молодой человек.Что случилось? Где товар?

Генри.Момент. Сейчас выясню.

Софи как раз принимала ванну, вернее, стояла под душем. Но это не важно. Генри ворвался в ванную комнату и выволок мокрую Софи из-под душа, она в гневе заорала на него. Послушайте сами!

Запись от 11 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм

Софи.Что тебе надо? Ты что, сдурел?!

Генри.Куда девался мешок?

Софи.Чего?

Генри.Ты перенесла товар в другое место?!

Софи.Нет, я ничего не трогала.

Генри.А кто же тогда трогал?

Софи.Лично я ничего не переносила. Ты что, офонарел?

Генри.За дурачка меня держишь? Там, внизу, ждет покупатель!

– Заботясь о Софи, мы иногда получали настоящее удовольствие от этого. Впервые мы соверши? ли бесспорное благодеяние – спасли Софи от тюрьмы. Мешок с оружием забрали именно мы,и как раз вовремя. Только представьте себе всю фарсовость ситуации: судя по всему, полицейская подсадная утка должна была заставить Генри произнести вслух слово «пистолет».

Запись от 11 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм. Подвал

Генри.Чес-слово, я прямо сгораю от стыда. Товар тю-тю. Вот дьявол!

Молодой человек.Так я не смогу купить пистолет?

– Последняя фраза была сформулирована так неуклюже, что даже такая тупая обезьяна, как Генри, почуяла неладное.

Генри. Могупредложить стакан воды.

Молодой человек.Но вы обещали мне «Вальтер-65» с боеприпасами!

Генри. Скаких это пор мы «выкаем»?

Молодой человек.Я специально приехал сюда и вот стою теперь с пустыми руками…

Генри.Что ты там мелешь? Приехал он!..

– Похоже, в этот момент Генри вернул ему деньги. Если хорошенько вслушаться, можно различить шелест купюр.

Молодой человек.Может, я приеду за пистолетом в другой раз?

Генри.Ты о чем? Пошли, нечего тут делать. Может, у меня скоро снова появится «Бордо» шестьдесят пятого года. А может, и нет.

Молодой человек.«Бордо?» Хм! За кого ты меня принимаешь?

Генри.Гуд бай! Поцелуй меня знаешь куда? Полный назад!..

– Генри вытолкал провокатора на лестничную клетку, зашел в квартиру и захлопнул за собой дверь. Агент понял, что операцию он провалил, и ему пришлось ретироваться. К сожалению, для Софи эта история так быстро не кончилась.

Запись от 11 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм. Кухня

Генри.Слышь, я на тебя ни капельки не сержусь. Этот парень, похоже, из фараонов, я это сразу почуял. И хочу даже сказать тебе большущее спасибо. А теперь колись. Куда ты перепрятала товар?

Софи.Я в самом деле к нему не прикасалась.

Генри.В самом деле?

Софи.Говорю же тебе!

Генри.А может, это твоя сеструха-засранка? У нее есть ключ от подвала?

Софи.Нет.

Генри.А у кого есть?

Софи.Не знаю.

(Звук пощечины.)

Генри.Хватит ломать комедию! Со мной этот номер не пройдет!

Софи.Я ничего не брала!

Генри.Еще поори мне тут!

– Генри начал избивать Софи. Дело не ограничилось пощечинами, ставшими к тому времени уже привычным делом, – он набросился на нее по-настоящему, с кулаками. Я слушал, как моя возлюбленная кричала и плакала от боли. Спрашиваю снова и снова: как бы вы поступили на моем месте?

Фон Брюккен замолчал. На его глаза навернулись слезы – видимо, он заново переживал события того дня. Он был так тронут, что какое-то время не мог говорить и против своего обыкновения выпил таблетку в моем присутствии. За окном закружились снежные вихри, и я предложил закончить на сегодня.

– Нет-нет, – прошептал он, делая над собой громадное усилие, – ничего, сейчас пройдет. Прошу прощения за излишнее проявление чувств. Естественно, услышав такое, я сразу же сорвался с места, перебежал улицу, взлетел вверх по лестнице и позвонил в квартиру Софи. Я был совершенно один. Дверь не открывали, и тогда я воспользовался своим ключом.

– Своим ключом? У вас была копия? Откуда?

– Ах, мой юный друг, это совершенно излишний вопрос. Доходный дом, этим все сказано! Я вошел в квартируй обнаружил обоих в спальне. Софи корчилась на полу, из ее носа хлестала кровь, а Генри крепко держал ее за волосы своей огромной пятерней. Слушайте!

Запись от 11 сентября 1967 года, вечер, квартира на Мерингдамм. Спальня

Генри.Это еще кто такой? Как он сюда попал?

Александр.Отпусти ее, мерзавец!

Софи.Борис?…

Генри.Где-то я видел эту харю! Так, так, так… Да ведь это… Тот самый таксист!

Генри так растерялся, что и в самом деле выпустил Софи, а потом громко затопал ногами на месте, прежде чем наброситься на меня. Просто ублюдок, а не человек. Я увернулся от удара, выскочил в коридор и пулей ринулся вниз по лестнице. Генри заметил в моей руке ключ от квартиры и, похоже, принял меня не только за вора, укравшего мешок с оружием, но и за тайного поклонника своей подружки. Надо признать, он был недалек от истины! Я редко испытывал такую эйфорию и, несмотря на то что опасался за свое здоровье, ни о чем не жалел. Весьма своеобразное ощущение – смесь страха и эйфории.

Я вылетел из дома, перебежал, не глядя по сторонам, оживленную проезжую часть Мерингдамм. Генри настигал меня, он был уже в каких-то трех метрах… и вдруг он попал под автобус. По сей день у меня в ушах стоит глухой удар, страшный треск ломающихся костей, шорох тела, волочившегося по асфальту, звук разрываемой одежды и вопли объятых ужасом прохожих. Внезапно все предстало передо мной словно в невесомости или в замедленном кино, только очень жестоком. Рядом со мной стояла и смеялась афишная тумба. С вами когда-нибудь случалось подобное? Нет? Посетители уличного кафе, освещенного оранжево-красными огнями, повскакивали со своих мест и во все глаза смотрели на происходящее. Я увидел, как из дома выбежала Софи. Она упала, на тело покойника, потом встала на колени и приподняла руками его голову. – По щекам Александра фон Брюккена прокатились две слезы. – Как я должен был поступить? Я побежал прочь.

– Это был несчастный случай?

– Да. Хотя можно допустить, что Бог иногда садится за руль автобуса.

– А что произошло потом? Вы просто убежали?

– Неужели я должен был дожидаться полиции? Допустить, чтобы установили мою личность? Хотя это стопроцентный несчастный случай, я все равно считал себя виноватым. Может, и по праву.

Фон Брюккен очень устал, его нездоровое веко подрагивало. Он налил себе стакан вина и жадно его выпил.

– В ту же ночь такси отправилось в металлолом. Пистолеты нашли свое пристанище на дне канала, Мартин уехал на год в Марокко, о чем давно мечтал, а я вернулся сюда, в замок, чтобы осмыслить недавние события. Делами бизнеса занималась Сильвия. Напишите длинную главу о том, как я себя чувствовал в тот момент. Вообразите себе самое худшее, поганое, самое черное настроение, какое только может быть, а затем удвойте ваши представления. Я хотел быть хорошим человеком, не забывайте об этом.

Фон Брюккен весь съежился в своем кресле, низко опустил голову. За окном сгущались сумерки. Мы с трудом различали друг друга в темноте, но никто из нас не пошевелил и пальцем, чтобы зажечь свет. Мы молча сидели в потемках. Я подумал, что фон Брюккен вот-вот уснет, и осмелился тихонько задать ему последний вопрос: кто же с того момента заботился о Софи? Я тут же пожалел об этом. Но мой собеседник, похоже, так не считал. Вопрос даже понравился ему и по-своему растрогал.

Фон Брюккен улыбнулся:

– В Берлине остался только Лукиан. Он сам настоял на этом, заявив, что в такой момент нельзя оставлять Софи совсем одну.