Текст книги "Эрос"

Автор книги: Хельмут Крауссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Фрагменты

Ночью я просил Лукиана рассказать что-нибудь о том времени. И снова он отделывался отговорками, что его дополнения несущественны, ведь вся эта история не о нем. Однако я напомнил, что речь идет в том числе и о Софи. Лукиан посмотрел на меня изучающим и в то же время удивленным взглядом и несколько долгих секунд не отводил глаз.

– Александр знал, кого приглашать для работы над книгой.

Что он имел в виду? Оказывается, Лукиан считал, что мы с Александром близки по духу. По большому счету я занимаюсь в своих романах тем же, что и он – в рамках самой жизни. Все люди когда-нибудь становятся персонажами, и власть, которую я буду иметь над ними как автор, можно сравнить с властью над людьми, которой обладал Александр в реальности.

– С вашей помощью он превращает свое прошлое в произведение искусства. Такая уж у него манера – оправдывать все задним числом. Я не хочу мешать ему, однако и поддерживать не вижу смысла.

Я возразил, что превратиться в произведение искусства – не самый худший исход для человека. Лукиан покачал головой. Роман – это ложь. Наверное, истории лучше оставаться фрагментом. Только фрагменты проходят проверку временем, только они по-настоящему правдивы.

Лукиан покинул мою комнату, не прощаясь.

День пятый

Друзья и помощники

В мае 1970 года меня в Ойленнесте посетили два сотрудника Федерального управления уголовной полиции. Этому предшествовала странная история. Хотите верьте, хотите нет, но целых три года я пытался отойти от опеки над моей возлюбленной и предоставить ее самой себе. Конечно, иногда Софи все же получала тайную поддержку, но в целом перебивалась случайными заработками и с большим трудом сводила концы с концами. Все подробности мне неизвестны, ведь я знал, что в случае настоящего, серьезного кризиса ее не оставят в беде.

Эти три года я словно просидел в тюрьме – большой и прекрасной, куда я заключил себя по доброй воле, чтобы очиститься от грехов. Я проводил время, занимаясь философией, изучая изобразительное искусство и музыку. В определенной степени я старался с помощью столь утонченного образования сублимировать бытие, абстрагировать его, придать ему метафизическую форму. Последним связующим звеном между мной и Софи оставался Лукиан. Он не просто являлся моим заместителем – он жил моей жизнью. И это приносило ему радость. Все, что я знал, я знал только от него, наверное, он о многом умалчивал. Или, наоборот, многое придумывал.

Однако вернемся к визиту важных гостей из Федерального управления уголовной полиции. Первый звался Фридрих Штайнметц, второй – Хёфер. Они желали знать, в каких отношениях я состою с фройляйн Крамер, урожденной Курд, в настоящий момент проживающей в Берлине.

Я отвечал предельно скупо, возможно даже слишком перегибая палку, и от волнения даже забыл спросить, что послужило поводом для таких расспросов.

Софи Крамер, Софи Крамер… да, вспомнил! Нет, это нельзя назвать отношениями. Правда, я давал объявление, чтобы ее разыскать, оно выходило по всей стране, но с тех пор прошло столько лет…

– По-вашему, это нельзя назвать отношениями? – с нажимом спросил Штайнметц. Хёфер же молчал все это время, как рыба.

Я не оспаривал того факта, что в свое время был с ней знаком. В годы войны, в самые страшные годы.

– Вам известно, чем она занимается?

– Столько воды утекло с тех пор… Кажется, она работала воспитательницей?

– Когда-то работала. Но потом резко поменяла сферу деятельности. Однако мы не обязаны посвящать вас в детали. Ведь все это вас явно не касается, правда?

– Не касается.

– Вы не женаты?

– Моя жена – это моя работа, – ответил я.

– Над чем же вы работаете?

Я сказал, что занимаюсь проектом, который достался мне еще от отца, и показал им старинный эскиз.

– Вот, взгляните. Эта конструкция яйцевидной формы – не что иное, как индивидуальный бункер для семьи. Он прекрасно вписывается в интерьер подвала частного дома. Мы запустим его в серию. Под его защитой можно выжить при ядерной войне, по крайней мере дня два прожить точно удастся.

Хотя Штайнметц и подозревал, что я вожу его за нос, однако утверждать это со всей уверенностью он не мог. Он спросил, могу ли я рассказать еще что-нибудь о Софи Крамер.

– За все эти годы она не написала мне даже открытки, – вздохнул я. – Что поделаешь, таковы женщины!

Штайнметц спросил про Лукиана Кеферлоэра:

– Он работает на вас, не правда ли?

Я кивнул:

– Да, работал когда-то. А сейчас этого имени нет ни в одной зарплатной ведомости. Уже очень давно. А почему, собственно, вы спрашиваете?

– Этот Кеферлоэр состоит с Софи Крамер в интимных отношениях.

– Об этом мне ничего не известно. Лукиан уволился из моей фирмы и теперь, кажется, работает редактором, внештатным редактором. Это последнее, что я о нем слышал.

У Штайнметца не было никаких, абсолютно никаких козырей. В противном случае он разговаривал бы со мной совсем иначе.

– Чем еще могу быть полезен?

Штайнметц раздраженно поджал губы:

– Известно ли вам, что Софи Крамер подозревается в совершении тяжких преступлений?

– Вот как. На самом деле?

– Послушайте, господин фон Брюккен. Я знаю, что вы весьма влиятельный человек и имеете множество заслуг перед государством. Но существуют определенные рамки, переступать которые не следует даже вам. Не стоит создавать себе проблемы!

– Обойтись без проблем, уважаемый господин Штайнметц, хочет любой человек, независимо от заслуг и влиятельности. Разве я не прав?

Мне было очень интересно, какая реакция последует на мой выпад. Но ничего особенного не произошло. Визитеры покинули меня явно неудовлетворенными. Однако это был очень важный эпизод – ведь в тот день я впервые услышал о тяжких преступлениях,которые якобы совершила моя возлюбленная. Это известие прозвучало для меня как гром среди ясного неба. Ведь я не имел ни малейшего понятия об этом. Ни малейшего.

Принценштрассе

В конце октября 1968 года Лукиан выходит на контакт с Софи. По собственной инициативе, без моего указания. Он подходит к ней в одном из кафе Кройцберга, и впоследствии уверяет, что завязал тот разговор совершенно спонтанно и импульсивно и что не мог поступить иначе.

– Простите?…

– Да?

Вздрогнув от неожиданности, Софи не просто произносит, а почти выкрикивает это «да».

– Думаю, мы с вами знакомы. Помните Вупперталь? Столько лет прошло… Лукиан. Твой бывший сосед! Ты меня помнишь?

– Ах… да…

Приоткрыв рот от удивления, Софи лихорадочно роется в памяти. Лукиан. Да, она припоминает. Беллетрист с оппортунистическим уклоном. Люк. Букет цветов. Глинтвейн и видеоарт.

– Ты узнал меня? Я думала, меня уже никто не узнает…

Глаза Софи спрятаны за темными очками, с короткой стрижкой она распрощалась – ее длинные осветленные волосы струятся пышными локонами, а челка почти касается бровей.

– А ты не хочешь, чтобы тебя узнавали? Специально маскируешься?

Кажется, Софи не совсем поняла этот вопрос – она смотрит рассеянно.

– Что?

– Я наблюдал за тобой некоторое время. Ты постоянно оглядывалась по сторонам.

– У меня действительно было такое чувство, что за мной наблюдают. Но я не имею в виду тебя.

– Вот как? У тебя какие-то проблемы?

– Да, мои дела не очень хороши, это правда, А ты все еще работаешь редактором?

– Время от времени. Как-то держусь на плаву. А ты?

– Так. Выживаю.

– О-о…

– Ничего, все в порядке. Ты покажешь мне свою квартиру?

– Мою квартиру? – поднимает брови Лукиан.

– Ты хочешь поговорить со мной или нет?

– Конечно, хочу. Без вопросов.

– Напиши мне свой адрес, – Софи протягивает ему картонный кружок, который кладется под стакан пива, – и я приду. Сегодня вечером.

Лукиан слегка сбит с толку, ведь поговорить можно и здесь. Но Софи шепчет, что не хочет впутывать его ни в какие истории и позже объяснит ему все. Сегодня вечером.

Об этом разговоре Луки сообщил мне по телефону. Я ничего не имел против. Пусть делает что хочет, мне все равно. Про себя я проклинал его самоуправство, но это было лишь поначалу, а потом мне действительно стало безразлично. Нет, конечно, не совсем безразлично, но такой поворот был меньшим из зол. Честно говоря, я думал, что он восстановил контакт с ней гораздо раньше, и обрадовался по меньшей мере тому, что Лукиан посвятил меня в свои планы.

В тот же вечер Софи Крамер переступает порог квартиры Лукиана на Принценштрассе.

– Так здорово, что мы с тобой опять встретились! – улыбается Лукиан и помогает гостье снять видавшее виды пальтишко с каракулевым воротником.

Противница придворной галантности, Софи недовольно отталкивает руку Лукиана, но, впрочем, тут же извиняется за свою резкость:

– Прости. Наверное, я произвела на тебя странное впечатление…

– Ты всегда производила на меня странное впечатление. В лучшем смысле этого слова.

– Спасибо. У тебя есть что выпить?

– Что предпочитаешь?

– Вино.

– Как насчет красного итальянского?

Лукиан откупоривает бутылку высококлассного «Примитиво Пулия» и считает, что у Софи не должно возникнуть никаких лишних мыслей по поводу его цены – ведь на этикетке как-никак написано «примитиво»…

Софи со вздохом падает на диван. Жестом человека, попавшего в очень затруднительное положение, глубоко запускает пальцы в волосы.

– Мне кажется, что я могу доверить тебе кое-какую информацию. Правда, Люк? Ты ведь не работаешь на полицию?

– Конечно, нет.

– А на шпрингеровскую прессу?

– Тоже нет.

С некоторым облегчением Софи подносит бокал ко рту и выпивает вино залпом, не выражая никаких, даже мимолетных эмоций по поводу качества.

– Хольгер лишил меня всех полномочий. Он сейчас живет в моей квартире, поэтому я не люблю находиться дома. Все очень сложно. Каждый месяц Хольгер получает чек откуда-то из ГДР. Я выяснила это случайно, когда копалась в его вещах, но, поверь, безо всякого дурного умысла.

– Кто такой Хольгер?

– Своего рода… председатель марксистско-ленинской фракции. Мой друг погиб в прошлом году, но Союз продолжает пользоваться моей квартирой.

Лукиан делает непонимающее лицо.

– Они обращаются со мной как со скотиной. Понимаешь, Социалистическому союзу немецких студентов грозит раскол, и Хольгер возглавляет фракцию радикалистов, готовых к применению силы. С момента покушения на Дучке пацифистам у нас делать нечего. Хольгер уютно устроился в моей квартире, а со мной никто не считается. Мой дом теперь похож на пансион, квартирой пользуются при первой необходимости.

– Кто пользуется?

– Тебе не нужно этого знать. Подумай хорошо, сам догадаешься.

Лукиан кивает, его взгляд преисполнен сочувствия и озабоченности.

– Знаешь, как мне все осточертело? Я даже хотела вернуться к своей прежней работе, но никто не рискует брать воспитательницей бывшую активистку. Я стопроцентно уверена, что мой телефон прослушивают. Я просто не могу больше находиться в той квартире. Кстати, Олафа повязали, а все потому, что он не удержался и стянул тот идиотский меч короля Артура…

– Меч короля Артура?… А кто такой Олаф?

– Конечно, он все отрицал, пытался свалить всю вину на Генри…

– Генри?…

– Это мой друг, который погиб. Попал под автобус. У него были свои недостатки, однако подобного конца я и врагу не пожелаю. Такая страшная, кровавая смерть… Вообще-то мне не надо пить красное вино… Так, о чем я? В общем, с той самой поры, как погиб Генри, фараоны держат меня под колпаком… Я не знаю, как мне жить дальше. Мне угрожают, что, если я буду возникать, меня повесят.

– Кто угрожает? Полиция?

– Нет, мои товарищи.

– Хорошенькие товарищи.

Софи рассказывает о противоречиях в рядах студенческого Союза, где разворачиваются баталии между сторонниками Кастро и Мао, троцкистами, ленинистами, анархо-синдикалистами и приверженцами Маркузе. [28]28
  Маркузе Герберт(1898–1979) – немецко-американский социолог и философ. (Примеч. пер.)


[Закрыть]О дебатах на тему эмансипации и о своей деятельности в Комитете освобождения женщин. Она говорит о том, как много среди революционеров грязных мачо, настоящих дикарей, сексуально разнузданных алкоголиков. Женщин, пропагандирующих отказ от насилия, эти сегодняшние бурши не воспринимают всерьез и презрительно называют воспитательницами. Некоторые даже стали заниматься всякой нелегальщиной, лишь бы завоевать признание мужчин. Кругом махровые эгоисты, которые прикрываются флагом революции, а на самом деле представляют собой совершенно гнилые натуры. Когда в мае этого года в Париже выступали студенты, казалось, что до смены власти рукой подать, но эти мечты так и не сбылись, и с ними придется подождать до лучших времен. А все потому, что в самый решающий момент не было единства, а одни лишь споры и разногласия, и вот теперь буржуазия берет реванш. Это какой-то кошмар!

Софи считает, что рабочий класс давно уже потерян для социалистического движения, но никто не разделяет ее точку зрения. Подобное мнение слывет пораженческим и считается почти таким же преступлением, как сомнения в победе Гитлера при нацистах. Идиотское вторжение русских в Прагу отрезвило многих, пробудило от сладкого сна наяву. Проблема еще и в том, что она слишком стара для этого поколения, слишком отягощена жизненным опытом. Иногда хочется бросить все и убежать куда глаза глядят, куда-нибудь на край земли. После этого откровения бутылка вина становится пустой.

– Ты действительно хочешь уйти?

– Я и сама не знаю. Сначала я думаю так, а потом мне кажется, что еще не все потеряно, все как-нибудь утрясется. Ведь есть же у меня ангел-хранитель, что наблюдает за мной с небес.

Ангел-хранитель? Что конкретно он имеет в виду?

– Пожалуйста, приведу пример. Полгода назад я совершенно села на мель и уже собиралась искать место продавщицы, все равно где. И тут в мою дверь звонит распространитель лотерейных билетов. Представляешь? Такой лотерейщик с сумкой на животе, они сейчас встречаются очень редко. Он стоит, смотрит на меня и улыбается во весь рот. Не проходите мимо своего счастья, прекрасная леди. Билетики всего по марке! Денег у меня было кот наплакал, я даже не знала, смогу ли купить себе что-то на завтрак. Но он смотрел на меня таким умоляющим взглядом… И я купила билет. Только вообрази себе: я выиграла десять тысяч марок! Счета в банке у меня не было, поэтому на следующий день явился человек из лотерейного общества и принес мне маленький чемоданчик наличных… К счастью, Хольгера не было дома.

Лукиан счел, что дотронуться до плеча Софи не покажется слишком уж большой наглостью.

– Почему ты не уехала с такими деньгами?

– Нет, я кК раз уехала. В Париж! Но проблема в том, что многое из наших тоже захотели в Париж именно в тот момент, и я обязана была им помочь. А что такое десять штук для такой оравы? Тем более в Париже. Но Париж – это какое-то чудо. Слушай, у тебя есть еще красненькое? Оно недурное. Я не собираюсь напиваться. Все в порядке?

– Конечно, конечно. Я все понимаю.

– Да что ты там понимаешь? Ни черта ты не понимаешь. Пардон. Ты неплохой парнишка. Да, да, именно парнишка. Можно, я придавлю часок на твоем диване? Я боюсь идти домой. Тебе хватит пороху сдержаться? Я скажу тебе все как на духу: я хочу твоего вина, но трахаться с тобой не хочу. О'кей? За вино я заплачу тебе позлее. Наверное, я кажусь тебе такой нахалкой…

– Все в порядке. Оставайся у меня. Это вино… такое примитивное…

– Иногда я вижу моего ангела-хранителя во сне.

– Правда? И как же он выглядит?

– Знаешь, я уверена, что у каждого человека в жизни бывает одна, а то и две, и три первоклассные возможности, но… Например, я могла стать благородной дамой… Ты об этом ничего не знаешь. И зачем я только тебе все это вываливаю? У меня такое чувство, что могу рассказать тебе все, все, и ты спокойно выслушаешь меня. И только подумаешь: бог мой, закончит ли когда-нибудь эта тупая корова… У нее, наверное, месячные, и вообще неумелый любовник.

– Я так не думаю.

– А почему? Вполне возможно.

– Меня это не касается.

– Ой, только не надо кривляться! Все тебя прекрасно касается, потому что я валяюсь на твоем диване. Если тебя ничего не касается, то я просто заткнусь, и точка.

– Я имел в виду совсем другое. Я хотел…

– Хольгер собирается сделать банк. А потом, если получится, еще и еще. Представляешь? Я ничего против не имею, но ведь для этого требуется оружие. А если людям в руки попадает оружие, оно когда-нибудь обязательно стреляет…

– Сделать банк… Ты имеешь в виду – ограбить банк?

– А что же еще, по-твоему? Открыть свой? Ха, может, ты одолжишь мне для такого дела стартовый капитал?

Лукиан молчит, тут же обдумывая возможность действительно сделать это. Движения Софи становятся все более неуклюжими.

– Я вспомнила, что ты мне сказал тогда, в Вуппертале. Мир еще ненормальнее, чем мы думаем о нем. Что-то в этом роде. Эта присказка мне понравилась. Я ее запомнила, хотя вроде ничего особенного в ней нет. Ладно. Думаю, что мир устроен предельно просто: большая куча дерьма, а посередке люди. С маленькими лопатками. Начинаешь копать, копать, глядишь – и очистишь местечко. Как раз такое, чтобы самому места хватило. Втиснуться туда, и адью!

На этих словах Софи засыпает сидя, с пустым бокалом в руке.

Лукиан позвонил мне на следующий день и все рассказал. Софи проспалась на его диване. Она пьет, нет сомнений. Мы должны сделать что-нибудь.

– Мы и так сделали более чем достаточно.

– Алекс! А что, если она будет счастлива со мной? Что тогда?

Этот вопрос прозвучал довольно непосредственно, но, чтобы задать его, Лукиану потребовалась вся его смелость. Я слышал, как он прерывисто дышит от волнения. Вот гаденыш. Что я должен был отвечать? Что ответили бы на моем месте вы? Он выжимал из меня один-единственный возможный ответ, давать который я был не вправе, иначе превратился бы в собственных глазах в настоящего подлеца.

– Если счастлива будет она, то и я буду счастлив.

– Так я могу делать все, что считаю нужным?

Длинная пауза.

– Алло! Алекс!..

– Да.

После того как я произнес это «да», я показался себе таким хорошим, почти благородным. Нет, скорее, ощутил себя на вершине благородства. Но чувствовал себя довольно погано. Я понимал, что теперь все начнется скачала. Лукиан был могущественным – конечно, не таким, как я,но тем не менее он хотел и мог воспользоваться своей властью. С другой стороны – с чего начинается власть? Возможно, думал я, Лукиан сумел бы зажить с моей возлюбленной относительно нормальной жизнью конечно, при том условии, что Лукиан ей понравится. Честно признаться, я не верил в последнее и успокаивал себя мыслью о том, что вскоре вопрос разрешится сам по себе.

Но я явно упустил из виду, что в той безысходности, в какой оказалась Софи, любой мужчина добрый, приличный, понимающий и готовый помочь, являлся подарком судьбы, которым не бросаются. Так началось короткое счастье Софи с Лукианом. У нее была алкогольная зависимость, но ради него она старалась держаться, не пить слишком много. Лукиан раздобыл в издательствах пару-тройку рукописей, получивших бесповоротный отказ, и старательно испещрял их поля всяческими крючочками, чтобы поддержать иллюзию о том, что он трудится на ниве редактирования. Он даже отпечатал в типографии несколько книжек под грифом вымышленных маленьких издательств, и выходные данные этих изданий украшали слова: «Редактор Лукиан Кеферлоэр». Ему даже не требовалось прикрываться выдуманным именем – о, как я ему завидовал!

В знак благодарности за заботу Софи даже начала заниматься домашним хозяйством, правда, без особого энтузиазма, переступая через себя. Когда в один прекрасный день на пороге квартиры Лукиана появилась приходящая домработница, он сумел очень ловко, даже изящно вывернуться из щекотливой ситуации. Если вы думаете, что я распорядился установить наблюдение за этой парой, вы ошибаетесь. Нет, я предпочел держаться в стороне. Парочка спала в одной постели, но по серьезному сексом они не занимались – только ласкались. По крайней мере, так говорил мне Лукиан. Да, я настоял на том, чтобы он время от времени докладывал мне, как дела. Я должен был знать, что у Софи все хорошо. И поклялся себе полностью оставить их в покое, если они станут настоящей, крепкой парой.

Фон Брюккен то и дело сбивался на шепот и старался не смотреть мне в глаза. Ему явно тяжело давались воспоминания о том периоде. Извинившись, он соскользнул с кресла на пол и сидел так. Мне не оставалось ничего другого, как тоже соскользнуть на пол со своей скамеечки, и мы продолжили разговор в таком положении. Ничего против я не имел, ведь до сих пор фон Брюккен не проявлял особых чудачеств. Возможно, сменить позу он захотел по той простой причине, что так ему легче было переносить те боли, которыми он постоянно страдал.

Вы наверняка подметили: Лукиана нельзя назвать красавцем, а в молодости он выглядел еще хуже. Чувство юмора у него оказалось тоже не безграничное. Однако Лукиан производил впечатление честного и постоянного человека, и Софи сумела оценить эти качества. Кроме того, он прекрасно готовил, был довольно галантным и, что очень важно, умел слушать. Достаточно образованный, он читал Софи вслух Достоевского и недурно играл на фортепиано. Лукиан с большим удовольствием вошел в свою новую роль, и то, что Софи отвечала ему симпатией, наверняка заставляло его чувствовать себя победителем в негласном поединке со мной.

«Порою человеку кажется, что все свое прошлое можно оставить в шкафу прихожей. Сбросить с себя историю, словно пальто, и начать жизнь заново. Перед тобой открывается дверь, и если ты переступишь ее порог, то все пойдет совсем по-другому».

Эти слова принадлежали Софи – Лукиан зачитал мне их по телефону. Я был растроган до слез. Софи уже настолько доверяла своему новому другу, что дала ему почитать свои стихи. Правда, ничего особенного они не представляли, однако Лукиан был полон решимости основать через Подставное лицо собственное издательство, чтобы выпустить ее вирши – чем они хуже той чепухи, которую печатают другие авторы?

Несмотря на все муки, которые я испытывал, меня все же немного радовало то обстоятельство, что Лукиан все последовательнее превращал реальность в костюмированный спектакль. Да-да, я даже гордился им и чувствовал облегчение, все более убеждаясь, что он мало чем отличается от меня. Его действия удивительным образом повторяли мои. Но ведь Лукиан не делал ничего плохого? Поначалу я боялся, что его любовь к Софи не так уж серьезна и что в действительности он просто хочет перещеголять меня и даже унизить – как же, тень господина наконец-то зажила своей собственной жизнью, и не просто так, а заняв мое место. Но однажды Лукиан произнес три роковых слова.

Лукиан.Я люблю тебя.

Софи.Вот как?

Лукиан.Я полюбил тебя очень давно, но в то время ты была с Рольфом.

Софи.У тебя феноменальная память на имена. Рольф! Существовал ли он в реальности? Кажется, что с тех пор прошли миллионы световых лет. Лукиан.Я не знал его. Но тем не менее ненавидел.

Софи.Ах, не такой уж плохой вариант, если смотреть сегодняшними глазами. Моя мать была такой практичной. В том случае если какую-то вещь нельзя было назвать совсем плохой, то мать держалась за нее до последнего. И постоянно твердила мне: когда-нибудь, дочка, ты поймешь… Не помню, как именно она выражалась, но я так и не сумела этого понять… Однако в любом случае… Если, как ты утверждаешь, ты любил меня уже тогда, то почему же не сказал мне об этом? Нельзя любить человека молча.

Лукиан.Это слишком общее утверждение. Бывает, что…

Софи.Поцелуй меня. У тебя такая аура, от тебя исходит какое-то свечение. Когда ты рядом, у меня появляется то же чувство, что и во сне, когда я вижу своего ангела-хранителя…

Позже Лукиан сказал, что не спал с ней. Что он специально старался, чтобы у него не вставало, потому что боялся меня.Этими словами он явно пудрил мне мозги, может, для того, чтобы успокоить и одновременно упрекнуть меня. Все так непросто. В то время образовывались первые коммуны свободной любви, о которых с показным возмущением повествовала газета «Бильд». Но по большому счету она только выигрывала от этого, привлекая внимание читателей все новыми порнографическими фантазиями. При мысли о том, что Софи может перебраться в такую коммуну, мне становилось дурно. Но на каком основании я мог отказывать своему другу Лукиану в радостях секса, раз Софи уже вытворяла черт знает что с таким животным, как Генри?

Возможно, Софи была уже близка к тому, чтобы ответить Лукиану взаимностью. Наверное, теперь все зависело только от индивидуальных химических процессов в организме. Но вдруг идиллия оборвалась. Если вы сейчас начнете расспрашивать Лукиана о Софи, он вряд ли захочет распространяться на эту тему, и его можно понять. Разрыв с Софи стал одной из самых страшных потерь в его жизни наряду с гибелью семьи и со смертью его отца, который в старости заболел слабоумием и окончил жизненный путь весьма плачевно. Кстати, мне уже немного получше. Может, снова усядемся, как подобает цивилизованным людям?

Охая и кряхтя, Александр фон Брюккен снова вскарабкался в кресло, а за ним и я подсунул скамеечку себе под мягкое место.

– Вы еще ни разу не сказали, что вам неудобно на этой скамеечке!

– Все в порядке, я не испытываю никаких неудобств.

– Я могу распорядиться, чтобы вам принесли удобный стул. Вы только скажите. Но я выбрал скамеечку из своих соображений. Пока вы сидите на ней, я чувствую в себе уверенность, что доскажу мою историю до конца.

– Вот как.

– Но теперь я уверен в вас еще больше. Это очень важно для меня, ведь времени на то, чтобы начинать все сначала, у меня просто нет. Может, все-таки хотите стул?

– Нет, скамеечка довольно удобна, иначе я давно бы пожаловался.

Фон Брюккен добродушно улыбнулся. В его глазах читалось извинение.

Я кивнул:

– Пожалуйста, продолжайте.

Однажды декабрьским утром Лукиан позвонил мне из телефонной будки. Он был сильно возбужден – как человек, в жизни которого наметился серьезный поворот:

– Мне так неприятно говорить об этом. Мы больше не будем говорить о ней. Я люблю эту женщину. Если хочешь, можешь уволить меня ко всем чертям. Откажись от нее. Отдай ее мне!

– Хорошо, но при условии, что ты будешь сообщать мне, как у нее идут дела. Все ли у нее в порядке. Ты должен будешь хорошенько присматривать за ней. – А что еще я мог ответить своему единственному другу?

Пока Лукиан разговаривал – вернее, торговался со мной, – Софи зашла в ванную комнату. Открыла аптечку и стала рассматривать, какие в ней лежат медикаменты. Сплошные успокаивающие и стимулирующие средства. Это не очень-то вязалось с тем впечатлением, какое сложилось у нее о Люке.Бог знает, какие мотивы двигали ею, но после этого в порыве жгучего любопытства, а может, паранойи Софи перевернула вверх дном всю спальню. И в конце концов обнаружила фотографию.

Снимок был действительно хорошо спрятан, и Лукиана нельзя упрекнуть в небрежности. Когда он возвращался в квартиру, то едва не столкнулся с Софи, что не оглядываясь бежала прочь с маленьким чемоданчиком в руках. Фото, которое бережно хранилось в шкафу спальни, в недрах аккуратно сложенных стопок постельного белья, теперь немым укором валялось на кровати. Помните? Тот самый снимок, который Лукиан спас тогда от огненной расправы и припрятал для себя. На нем была изображена Софи, спящая в вуппертальской квартире. Что только могла подумать бедняжка, увидев этот снимок?…

Фон Брюккен помассировал себе область живота и негромко застонал. Затем позвонил и приказал принести чаю. Судя по запаху, это был чай с фенхелем. В чашку он добавил несколько капель коньяку.

– Хотите тоже?

– Нет, спасибо.

– Лишь несколько дней спустя, после безрезультатных поисков по всему городу, Луки посчитал необходимым поставить меня в известность о произошедшем.

– Я потерял ее, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Я совершил глупость, Алекс. Страшную глупость.

– И чего же ты ждешь от меня?

– Помоги мне!

– Нет…

– И вы не стали ему помогать?

– А с какой стати? Сначала он занимает мое место, а потом приползает на брюхе и не знает, что делать дальше? То, что случилось, привело меня в настоящую ярость. Бедная моя возлюбленная! Разве ему не хватало живой Софи? Зачем ему понадобилось хранить ее фото? Представляю, она, наверное, просто обезумела от страха. Самое безобидное объяснение происхождения этой фотографии, какое она только могла придумать, все равно было для нее достаточно ужасным, чтобы потерять всякое доверие к действительности.