Текст книги "Майор, спеши меня любить (СИ)"

Автор книги: Хелен Кир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

23. Укол.

– Мне лучше.

Отнимаю руку. С некоторых пор опасаюсь лекарств. Мне так беспокойно.

– Давайте вернемся, – прошу фельдшера. – Там Миша. Он пришел. Мне надо к нему.

– Никуда тебе не надо, – с силой укладывает.

Нечаянно бьюсь головой о край носилок. От звона темнеет в глазах еще больше. Сдавленно рычу. Бессилие размазывает. Только и думаю о том, что там Громобой остался.

Что такое … Все кружится.

– Тошнит.

– Ничего, сейчас перестанет.

Голос грубый, с жесткими нотками. Расплывающимся зрением таращусь на сотрудника медслужбы. Странная борода. Вроде бы как неровная у правого уха. Ерунда. Ведет сознание, скорее всего кажется.

– В какую больницу едем?

Слова с трудом проталкиваю. Во рту будто каша.

– Какая разница. Привезем куда надо.

– Мне позвонить надо.

Слепо ищу телефон. Его нет. Потеряла?

Закрываю устало глаза, пытаюсь успокоиться. В глубине сознания тревожно тарабанит: не спи, не спи, не спи, нельзя засыпать. И я борюсь. Включаю последние резервы, активирую все затаенные кнопки.

Шарю по краям, цепляюсь за выступающие борта, пытаюсь подняться.

– Да успокой ты ее! – бурчит водитель. – Что она дергается!

– Заткнись. Без тебя знаю.

Затихаю. И в моменте в голове взрыв.

Это не скорая!

Жгучая волна поднимается от пяток к макушке. Все волоски на теле встают дыбом. Страх, как липкая паутина, опутывает обездвиживает все тело. Мне невыразимо ужасно.

– Кто вы? – хриплю, булькая горлом.

Голос срывается, сипит и обрывается. Горю от подступающего волнения.

– Давай руку, – присаживается мужчина, раскрывая чемодан.

– Нет.

Он молча набирает прозрачное лекарство в шприц. Зажимает сгиб локтя, больно зафиксировав руками. Они у него, как клещи. Не вырваться.

– Пожалуйста, – текут ручьями слезы. – Пожалуйста. Отвезите меня к Мише.

– Заткнись, – ровно выговаривает, наматывая жгут. – Поработай лучше кулаком.

– Нет. Не колите.

Меня никто не хочет слушать. А я слишком слаба, чтобы сопротивляться. И кому мне молиться, кого просить? Так обидно, что жизнь рушится. Так страшно возвращаться в положение рабыни. Не хочу. Не хочу!

Мужчина безэмоционально хлопает по вене, приглядывается. Преодолевая зыбь по телу, угрожаю.

– Мой парень полицейский. Вам не страшно за последствия?

От переживаемого ужаса мозг проясняется немного. Говорю убедительно и связно, по крайней мере так мне кажется.

– И что?

– Он майор. Следователь. Он найдет всех.

– Правда? – жестко усмехается. – Пусть попробует.

Игла царапает кожу. Сопротивляюсь проколу. Жгут больно скручивает кожу, все щиплет и саднит. Но хорошо, что так, потому что именно боль помогает не рухнуть в беспамятство.

Верчусь. Не даю поймать тоненькую вену.

– Ты сейчас довыгребываешься, – хватает за волосы и трясет, приближает свою морду к моему лицу. – Я тебе вколю в глаз. Будешь безглазой ходить, а? Замерла быстро!

Лязгаю зубами. Морщусь.

– У тебя из рта воняет!

– Скоро ты вонять будешь, бегляночка, – усмехается, – поняла?

– Миша тебя найдет, – качаюсь в мареве, – ты кровью блевать будешь.

– Да как скажешь, – ставит колено на плечо, выкручиваю окончательно руку. – Если сам жить останется.

Фраза вымораживает. Пару секунд перевариваю, а потом невесть откуда прорвавшийся крик прорывает горло. Меня будто отпускает действие лекарств. Оно так резко прекращается после вспышки от сказанного.

Одолевает беспокойство. Они тронут Мишу? Причинят вред? Юматов пострадает из-за меня.

– К нему никто не приблизится, – кулаком прикладываю сидящего на мне мужика. – Мощи не хватит. Он следователь. Вы его не тронете, твари!

– Заткнулась.

В кожу больно впивается иголка. Сгиб горит, будто в него раскаленное олово вливают. Я борюсь, но сдвинуть глыбу не могу, как не стараюсь. Брыкаюсь, кусаюсь и толкаюсь, а потом вырубает свет.

Успеваю лишь подумать о Громобое.

А когда открываю глаза …

Смотрю в потолок. Сквозь раздолбанные доски, виднеется темное небо с огромными звездами.

Холодно. Мне очень холодно.

24. Астахов.

– Проходите.

Забываю снять куртку. Начищенный косится, но мне по барабану. Я ночь не спал. В голове не то, что каша, там мешанина из всего, что надумал. Внутри литры кофе, легкие разрывает от дыма сигарет. Забрали Яну. Вытащили из-под носа.

Спланировали грамотно и максимально просто. Пожар. Эвакуация. Скорая. Охрененно. Надо же было так подставиться и Яну подставить. Все перерыл, нет ее. Скорая пропала бесследно. На камерах болты. Как могли подтереть пока загадка. Но весь где-то же должны были облажаться.

Федя ставит всех знакомых раком, выискивает след. Я в информации о секте гибну. Адский ад. И можно, конечно, еще покопаться, времени нет. Поэтому переступив через себя, приехал сюда. Власть этого человека большая, если поможет, то найти малышку станет гораздо проще.

Могущественный генерал Астахов.

– Разрешите? – останавливаюсь в дверях, тяжелая массивная дверь захлопывается за мной.

Генерал хмуро бросает взгляд. Не отвечает. В другой раз не стал бы, но ради Яны пойду на шаг. Попрошу.

Гулкие шаги уносятся под потолок кабинета. Без спроса отодвигаю стул, сажусь напротив.

– Н-ну? – непримиримо спрашивает.

Расстегиваю молнию на свитере. Душно здесь. Стаскиваю куртку, кладу руки на стол. На плечах генерала форма трещит, несмотря на преклонный возраст.

– Мне нужна Ваша помощь.

– Вот как, майор? – поднимает брови.

– Именно так.

Астахов крутит большие пальцы вокруг друг друга. Кажется, слышу шелест огрубевшей кожи. Тяжелое дыхание вырывается из груди. По опыту знаю, что бесится.

– Майор, на Вашем месте я бы здесь не появлялся.

Сука! Два года прошло! Не успокоится никак. Да, вместо того, чтобы сохранить жизнь главному подозреваемому, я его убил. Выстрелил. Рука дрогнула, когда, глядя в глаза нагло вещал, что ничего не будет. Что, мол, зря берем его. Слетят наши головы, если хоть пальцем тронем. Что на коленях прощения просить будем и все такое. Уродец, сука. Нечаянно … Нечаянно … Мразь детей на наркоту сажал, на химозу, что вызывала мгновенное привыкание и разжижала мозг.

Выстрелил. И понеслось.

Из управы я ушел. Черную метку выдали. На копеечную зарплату посадили. Мало?

– У меня обстоятельства, – закипаю.

– У всех обстоятельства, – отстраненно говорит.

У всех полисменов должна быть идеальная выдержка, знаю. С появлением Яны в жизни терпение в жопе осталось. Так, да. Признаю. Раньше колом не прошибить, на сегодняшний момент все изменилось. Оправдание – я ее люблю.

Вот так, да.

Не знаю, на самом ли деле это и есть чертова любовь, просто понимаю – если не вытащу, то все …

Успокаиваюсь, смотрю в одну точку. Не думаю ни о чем, благо голова сама по себе отключается, иначе беду не миновать. Надо пройти путь. Я здесь не за милостью всесильного и не за прощением, я за помощью. Все. Больше ничего. Потом пусть хоть всю оставшуюся жизнь проклинает.

– Мне уходить? – прощупываю почву.

Молчит.

Криво усмехаюсь. М-м, генерал ... Не может простить как его распекали тогда и чуть в звании не понизили? Злопамятный. Хотя кто незлопамятный, когда жопой в теплом кремле сидит. Хотя, гоню. Астахову надо было через того главаря еще выше прыгнуть, но боюсь даже ему не дали бы там развернуться. Слишком космос.

– Излагай.

Дышать становится легче. Стягиваю куртку совсем, кладу на соседний стул. Беру листок бумаги и начинаю черкать пирамиды. Коротко и емко излагаю ситуацию по секте, что удалось нарыть. В одной стороне благие дела, отчетные концерты при слугах народа и так далее. Благотворительность, одна из лучших показательных школ, производство сыров и так далее. Но с другой … Пишу по пунктам, их немного, но там самая жопа.

Помимо страшных исповедей, изнурительного труда, наказаний и возведения себя в статус «кумира-бога» самого главы, слово которого закон, есть еще самое интересное – скиты. Их и надо проверить. Также хорошо бы проследить путь попадания детей в секту.

Ну и вишенка на торте – Яна Одинцова. Как пример.

Астахов берет лист и тщательно изучает. Я достаю сигареты. Башка уже кругом от них. Генерал юзает по столу хрустальной пепельницей. Ловлю, устало рассматриваю. Раритет.

О Яне сейчас не думаю … Нельзя. Сердце кровью захлебнется.

– Что ты от меня хочешь? – кладет лист в ящик.

– На нее ориентировки пришли, – уже спокойно объясняю. – Но там вранье. Завтра у Ядвиги узнаю, почему Яна с ранних лет там.

– Девушка твоя?

Молчу. Стоит говорить? Да, наверное, стоит. Что терять?

– Моя, – твердо отвечаю. – И я буду ее защищать. Ото всех. Так случилось.

– Мгм, – качает головой.

– Сделай что-нибудь с ориентировками.

– Ты понимаешь куда ты лезешь? – будто не слыша просьбу, спрашивает.

Странно, чувствую облегчение. Будто этим разговором лед надвое раскололся. Два года напряга и холодной войны, а теперь легче стало. Генерал знает о секте, к бабке не ходи. Был бы суеверным, пальцы бы скрестил.

– Понимаю.

– Михаил, тебя могут убить. О матери подумай, – хлопает тяжелой ладонью по столу. – Нам в прошлый раз по ноздри хватило, ведь еле вытащил тебя дурака. И Федор еще за тобой ушел. Оруженосец херов!

25. Аффект?

Подползаю к двери. Доски хоть и редкие, но крепкие. Там цепь и замок амбарный. Вокруг тишина. Глухой лай собак. Судя по голосу собаки здоровенные. Забиваюсь в угол, зарываюсь в охапку сена. Деревня какая-то. Знать бы, где я.

Хлопаю по карманам. Ни черта! Пусто. Это предсказуемо. Все отобрано.

Изо рта вырывается пар. Снова подкатывает истерика. Душу, как могу. Вот не время сейчас киселиться. Надо держаться. Сжимаю зубы и кулаки. Я вынесу. Я все выдержу.

Миша стал моим первым. Значит, Никодиму ничего не достанется. Все! Лопнула его мечта. Чертов извращенец! А порченую он меня не тронет.

– Иди, дитя, расскажи о своих грехах.

– Мне не в чем каяться.

– Разве? Ядвига о тебе сильно беспокоиться.

– Ядвига заботится лишь о счетах отца, – дерзко отвечаю.

– Вот, – назидательно палец поднимает. – Ропщешь. Садись, дитя, ближе. Вот сюда, на колени. Поглажу твою грешную головку.

Фу-у!

Как вспомню, так вздрогну. Мерзкая сальная тварь. Я слышала о нем всякое в секте. Наклонности живого бога скрывались узким кругом людей. Для остальных Никодим был сила и мощь. Каждое слово, как гиря. Талантливый оратор, организатор. Один из самых богатых людей в округе. Как я поняла со временем.

Долго думала, ну почему я попала в круг его зависимости? Все оказалось просто. Внешность, о которой грезил главарь общины, совпала с ожиданиями. Сладострастная пакость с вечно влажными мясистыми губищами.

Зажмуриваюсь. Оттягиваю воротник, дышу на кожу чтобы согреться. Так тоскливо! Миша-а, найди меня. Найди меня, пожалуйста! Не могу больше жить так. Если не дай Бог в скит увезут, никогда оттуда не выберусь.

Однажды послушала ночью, как туда кого-то отправляли. Крики, стоны, смех. И все! Говорят, подхода и подъезда туда нет. Даже с вертолета среди огромных крон не рассмотришь строения. Все сделано хитрым образом. Спаси и сохрани, там не место, а живая могила.

Как глупо, что вышла из квартиры. Подумать не могла, что по-идиотски попадусь.

Думай, Янка. Думай!

Не паниковать. Командую себе, диктую. Не велю раскисать, расстраивается, хотя ощущения рвутся натянутой струной в небо. Дрожу и звеню. Убеждаю себя, что от холода.

Вдалеке раздаются шаги. Приникаю ухом к ледяной стене, пытаюсь сориентироваться. Шаги мелкие, легкие. Значит, женщина.

Потом раздается кряхтенье и оханье. Звенит что-то. Настороженно подползаю к двери, там тень.

– Кто здесь? – спрашиваю.

– Я, Яночка. Не бойся.

В душу заползает злость. Устинья! Наушница и первое доверенное лицо Никодима по особым вопросам. Старая тварь!

Душа заполняется злобой. Трясусь от негодования. Мигом накрывает плотным одеялом трясучей ненависти. Сколько трясогузка пакости сделала не сосчитать. Ее все молодые девчушки общины ненавидят. Ласково говорит, приторно, будто нараспев, все по голове погладить пытается. А когда розгами наказывает, аж потеет от удовольствия.

Открывается закорузлая дверь. Вползает старая бобриха. В руках держит какую-то чашку. Запирает дверь и заводит снова трещетку. Как меня искали, как соскучились. Одновременно ставит толстую свечу на пол, зажигает. Помещение озаряет тусклый свет.

– Чего пришла?

– Что ж ты неласковая, дитя?

– Какой еще быть? Думаешь рада, что поймали.

– Мы ждем тебя, – укоризненно смотрит. – Стерпишь наказание и начнется райская жизнь.

– Какая же? – с усмешкой спрашиваю.

– Поешь, – пододвигает чашку с бурдой.

Вытягиваю ногу и переворачиваю. Лицо Устиньи вытягивается.

– Из твоих рук пусть пес помойный ест.

– Отбилась от лона, дева, скорбно поджимает губы. – Ну ничего. Доедем до места, вмиг по-другому заговоришь.

Тетка садится в угол, шевелит губами. Грустит, печалится. Я за ней наблюдаю. Вот никогда не спрашивала, а вдруг повезет? Я же знаю ее подлую душу.

Оглядываюсь, вслушиваюсь. Рядом вроде бы никого. Нервно облизнув губы, шепотом зову.

– Слышишь, Устинья.

– А?

Любопытный взгляд ползет по лицу. Мерзкий крючковатый нос нюхает воздух, будто заранее пытается определить, что витает в невесомости. Хитрая. Жадная.

– Отпусти меня. Вот прямо сейчас.

Устинья всплескивает руками. Тихо смеется.

– Ты чего удумала?

– Я тебе кулон отдам, – показываю цепь на шее. – Сама знаешь сколько он стоит.

Тетка сглатывает слюну. Жадно ощупывает взглядом увесистую цепочку с висящим камнем. Лишь на миг в лютых глазах мелькает сомнение. Потом опускает взгляд в пол.

– Нет. Худо потом придется.

– Придумаешь что-нибудь. Ты изворотливая.

– Не подбивай. Не поддамся. Хватит!

– Устинья!

С расторопностью вскакивает, вылетает из сарая. Вертит башкой туда-сюда и заходит назад. Упирается лбом в доски, тяжело дышит. Одолевает жадность-то. Я от волнения еложу под сеном руками, неожиданно нащупывая небольшую дубинку. Сжимаю, как последнее спасение.

– Не искушай, – скрипит злобно. – Ты Никодиму обещана. Поняла? Так что тебе одна дорога.

Взрывает внутри. Подлючая Ядвига! Отдала на перевоспитание, сволочуга проклятая. Интересно, сколько заплатили за меня. Как же тяжело быть ненужной всем, боже мой.

Коплю в душе яду побольше.

– Тетка, слушай. Слышишь? Никодиму сраному ничего не достанется. У меня жених есть. Он меня искать будет. А все, что извращенец ваш желал, парню досталось. Так что – все! Распрягайте!

Устинья падает на пол прямо задницей. Ошарашенно охает, что-то воет. Так противно, так мерзко. Так ужасно все!!! Ненавижу всех! Ненавижу-у-у!

Меня замыкает. От пережитого свет в глазах выключает. Сама себе не принадлежу, проваливаюсь в вату.

В памяти все белое. Прихожу в себя лишь тогда, когда обнаруживаю себя стоящей рядом с теткой в руках с той самой дубиной.

На полу, припорошенном снегом, капли крови.

26. Очиститься от скверны.

Ни хреновые апартаменты. Рассматриваю элитку.

Значит, отсюда сплавили мою Янку, чтобы жить не мешала. Показываю удостоверение консьержу, поднимаюсь в квартиру. Ноги, как гири. Сейчас увижу вживую лживую суку Ядвигу. Информация на нее имеется, там ничего такого, не придерешься. Только чувствую, все совсем не так. Слишком благостно все. А как водится, где сильно мягко пружинит, на дне охрененный булыжник лежит.

Жму звонок.

Дверь открывает бледная чопорная дама. Ни дать ни взять женщина благородных кровей. Сухая, как палка. Шею затягивает кружевной воротник, в складках которого мелькает камень. Руки сложены перед собой, длинные крючковатые пальцы усыпаны кольцами. Лицо надменное, выражает тщательно скрываемую брезгливость к происходящему.

Вопросительно поднимает на меня водянистые глаза. Будто в болотную зыбь смотрю.

– Юматов, – показываю удостоверение. – По поводу вашей дочери.

Кивает, поджимая губы. В ответ ни слова.

Горгона тщательно изучает информацию, лишь потом впускает в квартиру. Ведет в гостиную. По пути замечаю, будто по музею иду. Везде книги с литературой религиозного содержания, труды известных ученых, психология. Есть даже психиатрия.

О, как. Начитанная какая.

– Ядвига Самуиловна, – начинаю без предисловий. – Где ваша дочь Яна Одинцова.

По губам мегеры скользит противная улыбка. Женщина снова складывает руки перед собой, качая головой отвечает.

– Она не моя дочь. Падчерица.

Голос против внешности тихий и вкрадчивый. Совсем не совместим с обликом. Мачеха Яны будто убаюкивает интонацией.

– Тем более, – вкладываю значимость.

Вскидывает брови. По лицу скользит явное изумление.

– Что Вы имеете в виду?

– Вам виднее. Где она?

– Почему спрашиваете?

– Потому что от вашего имени написано заявление в полицию о бегстве из секты.

– Какой секты? – возмущается. – Это школа с уклоном.

Ядвига вскакивает. Проявляются первые эмоции. Внимательно слежу за проявлениями. Похоже тетку больше оскорбило определение «секта».

Начинает объяснять о достоинствах общества, рассказывает какие замечательные люди там работают и вся лабуда. Это мне как раз известно, вся сторона со знаком «+» так называемым. Какая интересная женщина. Давно таких не видел. Будто из восемнадцатого века выпала. Что-то есть у нее от кровавой барыни, прям фонит садистским благочестием.

– Каким уклоном?

– Благочестивым.

Истерический пафос зашкаливает. И ведь верит в то, что вещает сейчас на голубом разбавленном глазу.

– Как относится отец к тому, что дочь в такой специфической школе?

– Нормально. Мы с ним все согласовываем.

– А где же отец?

– В больнице. Тяжелое состояние. Ничего нельзя сделать.

Кривится. Отворачивается, прижимая руки к лицу. Пара судорожных выдохов, обмахивает лицо руками. Жду, когда успокоится.

– Ясно. Так что с Яной … Почему сбегает не в первый раз?

– Она патологическая лгунья, – горько качает головой. – Изворотливая дрянь. Нам пришлось ее туда отправить.

– Какое несчастье, – подхватываю.

И вот тут тетка колется. Вижу. Внешне держится и голос контролирует изо всех сил, но правое веко еле заметно подрагивает. Ноздри расширяются и трепещут. Уголки рта выворачивают некрасиво рот. Внимательно замечаю мелочи. Какая тренировка! Да она же гений мимики просто, но я тоже не пальцем деланный.

Ясно. Янка моя оказалась камнем преткновения на пути к семейному счастью. Одинцов был последний шанс скорее всего. А тут девочка моя с непростым характером судя по добытым сведениям.

Включаю участие, расслабляю даму.

– Она была наркоманкой? Воровкой? Я понимаю проблемная скорее всего, так?

– Нет! Хотя в последнее время …

Задумывается. Делает круг по комнате. Слежу за ней. Ядвига трет виски. Колечки неприятно позвякивают. Съезжает пальцами к уголкам рта, массирует, а потом и вовсе прикрывает рот ладонью.

В глазах мелькает проблеск.

Пока мачеха в процессе, задаю следующий вопрос.

– Секунду. Что конкретно она натворила перед тем, как была отправлена в школу? – вытаскиваю пачку сигарет, кладу на стол.

Пристально следит за моими действиями. При пачке взгляд сверкает, как у ненормальной рипофобки (человек, страдающий страхом загрязнения – прим. авт.)

– Распущенный образ жизни, – голос вздрагивает. Ядвига нервно сцепляет руки, впервые бросает взгляд, полный неприязни. – И вообще почему спрашиваете. Это личное дело каждой семьи, где учить детей.

– Она уже не ребенок, а все еще там. Странно не находите? – вытаскиваю сигарету. – Закурю?

Ядвига бледнеет, сжимая кулаки.

– Некоторые не исправляются, – шипит змеей. – Она слишком порочна. У нас не курят!!!

Достаю зажигалку.

– А может вам так удобно? – разминаю пальцами плотную сигу.

Крошки табака просыпаются на белоснежную скатерть.

– Что? Да как вы смеете обвинять? Она – чудовище!

– Любое чудовище защищает мать. Вы ей не являетесь. Так что с отцом не так?

– Он проклял Яну и не желает с ней общаться.

– Интересно. Почему?

Крошки падают еще.

Ядвига выхватывает из небольшой тумбы совок и щетку. Полетает и с остервенением счищает просыпавшийся табак. А потом и вовсе сдирает скатерть, бросая ее на стул.

– Не смейте курить в моем доме! – почти хрипит. Прячу сигареты, встаю. Мне почти все ясно. На сегодня достаточно. Спокойно смотрю мегере прямо в глаза. – Из-за нее погибла родная мать. Жена Александра. Когда найдете Яну, верните по адресу. Поверьте. Она исчадие ада. Должна очиститься от скверны. Ибо это единственный путь!

27. Уравнение с неизвестным.

Я ее что прибила?

С ужасом присаживаюсь рядом. Не двигается, признаков жизни нет. Боже, я не хотела. Не хотела же. Нечаянно получилось. Одолевает ужас до такой степени, что едва не задыхаюсь. Зажимаю рот рукой, сдерживаю рвущийся плач. Всю колотит неимоверно. Что же так не везет!

– Устинья, – толкаю в плечо, – слышишь?

Молчит.

Оттаскиваю ее подальше от двери, пододвигаю свечу. Преодолев себя, осматриваю внимательнее. Вытираю слезы, пленка то и дело замерзает, мешает. Глаза Устиньи плотно закрыты, даже зажмурены. Нос острым крючком выступает. Губы плотно сжаты скобочкой. Стаскиваю платок, свечу ближе. Кровь, господи. Так много натекло.

Точно убила.

Отбегаю дальше, от отчаянья рыдаю взахлеб. Теперь точно посадят. И Миша не поможет. Хоть головой об стену бейся, что за жизнь такая. То мама погибла, то Ядвигу нанесло в наш дом, то отец отрекся, а потом наступил адище.

Только Юматов светлое пятно и то теперь все.

Ну что я не могла полегче треснуть, зачем перегибать было. Да еще и по макушке приложила.

– М-м-м …

Звук настолько неожиданный, что теряюсь в секунду. Резко замолкаю, затихаю на максимум.

– О-о-х …

Живая. Она живая. Хватаю свечу, ползу назад. Устинья хватается за голову и пытается сесть. Тело на автомате действует. Подтягиваю за шкирку, немного встряхиваю.

– Тетка Устинья.

– Падла-а-а …

– Слышишь?

– Гнида-а. Вертухаев бы на тебя.

Стонет, сжимая кулаки. Меня отпускает. Ругательства не то, что удивляют, хотя слышу впервые за все время, просто пропускаю мимо ушей. Неинтересно, ей-богу. Главное, я никого не лишила жизни.

– Не ори, – шикаю.

– Погоди, – грозит, тянется к голове. – Крови-то сколько. Убийца. Мать свою со свету сжила, и меня хотела. Убийца! Вот Никодим-то тебе ума даст, а я розгами так отхожу, что еле жива останешься.

Про маму предпочитаю не развивать ход мыслей в голове, иначе беды не миновать сейчас. Задушу тварину.

Для пострадавшей Устинья слишком много говорит. Получается, притворялась больше. А кровь? Может кожу рассекла сильно. Да некогда думать, надо действовать.

– Заткнись.

– Эй, – взвизгивает. – Да я тебя сейчас прям здесь …

Ну вот и все.

Срываю платок, наваливаюсь на тетку. Не понимаю каким чудом удается справиться. Я не только в рот кляп заталкиваю, еще и приматываю руки к выступающему крюку. Так нужно, иначе мне конец.

– Замолкни! Так тресну, – показываю дубину, – не оклемаешься больше. Зараза садистская! Вам меня не достать, поняла?

Мычит что-то, аж пена лезет. Глаза от бессильной злости из орбит вылазят. Отрываю от кучи юбок, что на тетке напялены, изрядный кусок и натягиваю на глаза. Крепко завязываю. Небось не помрет тут. Ведь она с кем-то здесь. Скоро должны хватиться.

С опаской выхожу из сарая. Луна высвечивает белую дорогу. В далеке виднеется лес. Туда мне и нужно. Оглянувшись, припускаю под ленивый брёх собак. Места не знаю, не могу сообразить, где я. Цель одна – нестись вперед.

Бегу, не останавливаясь. Ноги сами несут. Ветер свистит в ушах, тяжелое дыхание заглушает звуки. До леса совсем немного, может с километр еще. Позволяю себе остановиться на минуту, оглядываюсь. В густой темноте домишки почти невидно.

Задыхаюсь, душу кашель. Зажимаю рот руками, боюсь, чтобы звуки в оглушительной тишине не разлетелись. Шум в ушах затихает и к ужасающему страху, слышу голоса. Они тревожно бухают, но самое жуткое – постепенно нарастающий лай. Если это обученные псы из секты, мне жить на полчаса осталось.

– Беги, Янка, – говорю сама себе, утирая слезы. – беги, что есть сил. Миши тут нет. Спасти некому.

Оборачиваюсь. Лес. Темный. Чужой. Что меня там ждет?

Но все равно делаю первые тяжелые шаги спиной вперед. Скрип. Скрип … Скрип …

Беги!

Влетаю в ветки, налету отмахиваюсь. Едва различаю тропинку. В движении стягиваю куртку, бросаю в сторону, а сама рву в другую. Шапку назад швыряю, петляю как заяц. Натягиваю капюшон толстовки, затягиваю веревки. По спине холод и жар одновременно. Адреналин рвет вены, гулом по телу катится.

Беги, Янка. Беги!

Закусываю губы до крови. Соленые капли в рот проливаются. Сплевываю на ходу и мчу вперед. Время свой ход стирает, пропадает. Мне от страха кажется, что кто-то параллельно рядом со мной несется. Безумие одолевает, припускаю сильнее. Кажется, несусь как стела.

– Туда побегла! – орет кто-то. – Трави туда!

Это не конец? Не конец же?

В мозгах бьется мысль. Они догнали? Догнали?!

Трави кого? Меня? Меня же!

Секунда дезориентации сбивает напрочь. Лай собак ближе и ближе. Взрыдываю, забивая грудь и слышу выстрел совсем рядом. Глохну на мгновенье. Ну пожалуйста! Пожалуйста …

Где-то кто-то орет, сучья перестают трещать, а я делаю последний бросок и еще пробегаю сколько-то. Явно ощущаю, прям ой как явно – позади меня кто-то есть. Он хватает меня за локоть и тянет в сторону. По инерции несусь с ним. Он тяжелый и огромный.

– Обувь бросай, – рычит.

Не знаю почему, но слушаю. Кидаю ботинки в сторону, двигаюсь дальше. Огромная тень закидывает на спину в один прием и на бегу. Что за ниндзя?

– Вы кто? – хриплю испуганно.

– Робин Гуд.

Он подлетает к еловой куче, разгребает, а там снегоход. В горячке прыгаю за спину и обхватывая человека, почти теряю сознание от пережитого.

– Держись крепче! – хрипло командует.

Вцепляюсь, что есть сил. Мощный движок уносит нас в темноту леса.

Что со мной дальше будет, не знаю. Я уже ничего не знаю.