Текст книги "Вдова Клико"

Автор книги: Хелен Фрипп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Николь взяла ожерелье, не до конца уверенная, что генералу можно доверять.

– Какого черта вы делали у Жана-Реми?

– Он меня пригласил, и я принял приглашение. Я видел, как вы боретесь, как весь город ополчился против вас, как один из самых могущественных виноделов в стране намерен любой ценой вас повергнуть, и я хотел чем-нибудь помочь. Моэт полагает, что я буду действовать в его интересах, чтобы он организовал поставки своего шампанского в Россию прежде, чем вам придет в голову та же идея. Он верит, что я помогу ему обойти торговую блокаду, и это позволяет вам выиграть время. По правде говоря, у меня не так много влияния, как он думает, если речь идет о вопросах торговли.

Николь посмотрела на ожерелье и улыбнулась. Оно может оказаться самым сильным ее козырем.

– Вот это обеспечит вам необходимое влияние. – Она резко встала, стараясь целиком сосредоточиться на этой идее и рассмотреть этот многообещающий со всех точек зрения ход. – Я правильно понимаю, что вы – один из самых доверенных генералов царя? По крайней мере, вы вхожи в ближний круг и можете передать ему сообщение, когда остальные будут покорно ожидать аудиенции?

– Да, во дворце для меня открыты многие двери.

Впервые за долгое время Николь вздохнула с облегчением – значит, не зря она доверяла своему сердцу Она правильно оценила Алексея, когда они шли в ту ночь по погребам и она показала ему драгоценные ремюажные столы.

Она положила ожерелье и восторженно закружилась по комнате – наконец-то удача на ее стороне!

– Только скажите, и я что угодно сделаю, лишь бы видеть вас такой беззаботной, – рассмеялся он.

– Царь вряд ли хотел бы, чтобы такой роскошный дар посторонней женщине попал не в те руки. А вы, естественно, как один из его самых верных слуг, можете гарантировать, что этого не случится, если русское правительство окажет мне небольшую услугу.

– И какова будет цена?

– Луи сейчас в Париже, пытается получить аудиенцию у русского посла. Быть может, при помощи этого ожерелья Луи вдруг выяснит, что посол чудесным образом позволяет нам в ближайшие полгода отгрузить в Россию столько шампанского, сколько мы сумеем, несмотря на сохраняющийся запрет торговли. «Вдова Клико» станет единственным французским вином, допущенным в страну, и получит шесть месяцев торгового преимущества над всеми нашими конкурентами. Включая моего старого друга Жана-Реми.

– Я хорошо знаю посла. Он отлично умеет прикрывать царские шалости. Завтра я еду в Париж, оттуда собираюсь в Россию. И я с удовольствием передам ваше послание. Тереза так и предполагала, что это ожерелье сослужит вам хорошую службу. Все уладится как нельзя лучше, мой прекрасный винодел. Но как мне пережить расставание с вами и вашей волшебной империей обаяния и коммерции?

– Так не расставайтесь. Останьтесь, добудьте себе новое служебное поручение во Францию. – Она будто растворялась в этих черных глазах, теплых, как угли.

– Если бы я думал только о себе, то да. Но слишком много страданий и горя мне пришлось пережить, чтобы я мог кого-нибудь сделать счастливым, и я не хочу разочаровывать вас, мой красивый и целеустремленный алхимик. Я обвенчан с горем, а вы – с вашими винами. Но в другой жизни… – Он недоговорил и стал помешивать угли в камине. – Мне пора взять ожерелье и отправляться в путь. Но я хотел, чтобы вы знали: я всегда был на вашей стороне. И уезжать мне мучительно трудно.

– Не исчезайте так быстро! – попросила Николь. – Вы обо мне все знаете. Останьтесь еще немного и расскажите что-нибудь о себе, чтобы я могла перебирать в памяти воспоминания, когда вы уедете.

Тогда он принялся говорить о России и о том, как жил, пока не встретил Николь. О том, как ложится туман на озеро ранним утром, о французском воспитателе, который его вырастил, учил рисовать, видеть цвет и линию. Еще воспитатель учил его французскому языку и знанию французских вин. Он рассказал, как звали его сына – Николай, и как тот любил ловить рыбу и ездить верхом. Мальчик говорил Алексею, что любит его выше самого высокого дерева и шире озера – такого, у которого другого берега не видно. Алексей обещал сыну, что, пока он рядом, с ним ничего плохого не случится.

Он снова поправил огонь и повернулся к Николь:

– Я был очарован вами с той самой минуты, когда вы вошли в Париже в кафе. Ваши быстрые шаги, тонкие, чарующие черты лица и огонь в глазах… Когда я увидел, как вы в одиночку сражаетесь с моими солдатами возле погребов, я впервые после гибели Николая смог испытать какие-то чувства. На своих людей я обозлился, а у вас был вид такой испуганный и такой решительный, что мне захотелось вас крепко обнять и никогда уже не отпускать.

– А если представить ту, другую жизнь, о которой вы говорили? Такую, в которой есть только я и никого другого? Как бы все обернулось?

Он улыбнулся:

– Мы бы устроили свадьбу, правда, в России принято платить выкуп за невесту.

– Мне кажется, что подарить женщине целый российский рынок для шампанского – в этом случае достаточный дар.

– Я боялся, вы никогда больше не станете со мной разговаривать.

– Это невозможно. Но вы завтра уезжаете. Мы увидимся снова?

Он покачал головой.

– Вы можете прожить другую жизнь за один вечер? – спросила она.

Он взял с дивана розовую подушку:

– После выкупа над головами новобрачных держат розовую материю.

Он вывел ее в новый бальный зал Терезы, роскошное собрание позолоты и зеркал – Николь знала, что это иллюзия.

Алексей взял две свечи из подсвечников, зажег их и дал одну ей.

– Держите перед собой.

Подняв над ними обоими подушку, он взял Николь под руку.

– Теперь идемте, очень медленно.

Они тысячи раз отразились в бесчисленных зеркалах, словно могли прожить еще тысячи разных жизней.

– Теперь встаем на эту дорожку. Это значит, что мы женаты, и здесь по традиции я вас целую.

– Хоть мы, французы, и революционеры, но в особых случаях против традиций не возражаем.

Он крепко обнял ее, улыбнулся от счастья, горечь в глазах сменилась желанием. И он поцеловал ее. Небо снаружи стало индиговым, и эта синева отразилась в зеркалах, укрывая их шепчущей тьмой.

– У меня есть домик в деревне, – еле слышно прошептала Николь, чуть отодвигаясь. – Маленький домик в Бузи, среди виноградников. Для медового месяца – идеально.

– Завтра я уезжаю в сторону границы.

– Значит, у нас не меньше двенадцати часов, и мы каждый из них можем превратить в год.

– Ты знаешь, что я не сплю?

– Да кто же спит в ночь свадьбы?!

– Ты уверена? Я могу подарить тебе только эту ночь.

– Бывает, хотя и очень редко: судьба вдруг поставит у тебя на пути нечто, что сделает тебя счастливым, пусть оно и неправильно. И тогда надо это хватать и тащить к себе, а об остальном думать потом.

Они пошли пешком в Бузи по полям, тайными путями, где, как знала Николь, вряд ли кого-нибудь встретишь. Тропа заросла, путь подсвечивали гнилушки и светляки, образуя в подлеске созвездия.

По дороге они говорили о своих надеждах и страхах, о жизни и о любви, о том, как бы они были счастливы, если бы встретились в другой жизни. Они намечтали невозможный новый мир, наполненный чудом, волшебством и любовью, который они могли бы создать.

У дверей дома в Бузи Алексей взял ее на руки, перенес через порог и поднял по лестнице. В этой темноте Николь чувствовала себя как растаявший сахар.

Когда утром она проснулась, он еще был здесь и смотрел на нее.

– Любовался, как ты дышишь.

Восход рисовал над горизонтом алый узор, и они лежали молча, слушая рассветный хор, глядя, как солнце поднимается над туманом. Рой поденок взметнулся перед окном, и свет превратил их крылья в фантастическое кружево. Эти создания живут годами в прибрежной глине, и в один сверкающий день вылетают на солнце, ловят его жар, видят зеленые поля, колыхание пшеницы, ирисы на межах, зонтики куприка, колючие ветки, укрытые цветом мая, и в вихре роя находят свою любовь. Один день – достаточно.

Глава тридцатая
КЛИКОВСКАЯ

Июль 1814 года

Десять тысяч бутылок вина кометы отправлено в Россию! Николь мысленно сопровождала их, шепотом разговаривая с каждой по ночам. С Луи они были в безопасности. Он всю свою жизнь поставил на карту ради этого момента. Николь переживала, что ему приходилось прятаться, как преступнику, на голландском судне, укрываясь шубой, как одеялом, и поддерживать себя скудными припасами, купленными на деньги Алексея.

Вести доходили нерегулярно и медленно. Ей мерещились кораблекрушения, взрывы бутылок, разбойники. Даже при русской протекции никто не отменял превратностей судьбы.

Сейчас все торговые пути принадлежали только Николь. В Реймсе никто не успел обеспечить себе поставку, и она ухватилась за шанс завоевать рынок безраздельно.

Когда Ксавье, запыхавшись, вбежал во двор давильни, размахивая письмом, она выбежала ему навстречу, и он сунул письмо ей в руку.

– От Луи. Но сейчас не до него. Старушка свалилась и, говорят, не встанет.

– Кто?! Не пугай меня!

– Наташа. Я тебя отвезу, и править буду я. И хоть раз, черт побери, не спорь!

Наташа казалась крошечной в большой кровати. Длинные седые волосы волной укрыли подушку, глаза еще светились, но лицо перекосило так, что с трудом можно было узнать знакомые черты. Полоска соли окружала кровать, в спертом воздухе горели сотни свечей.

Николь бросилась ее обнимать:

– Наташа, что с тобой?!

– Не надо. Не сотри соляную черту…

Николь погладила подругу по щеке.

– Не бойся, я ее не тронула.

– Они здесь, но им черту не переступить, – пробормотала Наташа.

– Кто они, cherie?

– Аристократы, которые убили моего Даниэля. Реставрация, так их и этак, теперь они снова в силе. Они пришли за мной, но соляную черту им не переступить.

– Конечно, они тебя не обидят. Да и никогда никто не мог.

Наташа улыбнулась половиной рта, и у Николь сердце забилось от страха. Она крепко сжала руку подруги.

– Ты не бойся, я готова. Мама за мной приходила, – сказала Наташа почти неразборчиво.

– Но я не готова! Я тебя знаю; стоит тебе захотеть, и ты сможешь вернуться. Позволь мне задуть часть свечей и открыть окно, здесь невозможно дышать.

– Ничего не трогай. Все здесь так, как должно быть. – Наташа закрыла глаза. – Не тормоши меня, я довольна. Я каждый су экономила, спекла сто тысяч хлебов, чтобы позволить себе столько свечей. И перестань лить слезы. Я хочу все услышать до того, как уйду. Все. Пусть я уйду с хорошими вестями, что у тебя в кармане.

Письмо от Луи. Николь и забыла о нем.

– Он добрался до России. Но, Наташа, сейчас…

– Я знала, что он справится – счастье с востока. Давай дальше.

– Первые бутылки проданы за двенадцать рублей каждая! Он продал сотни ящиков прямо там, потом – в гавани за кучу денег, и люди дрались, чтобы быть первыми. Он остановился в портовой гостинице и не собирается двигаться дальше ни на шаг. Возле этой гостиницы стоит очередь день и ночь, и Луи заставляет их вымаливать мое шампанское.

– Ты это вполне заслужила. А что генерал Марин?

– Он в самой гуще этой возни, всем руководит, как военной операцией. Я когда-нибудь увижу его снова?

– Я вижу только Даниэля, он меня ждет. Ты присмотри, пусть меня красиво оденут и причешут перед свиданием с ним, когда уложат.

– Наташа, не уходи! Пожалуйста, останься!

– Я ухожу, когда ухожу. Ты будешь счастлива, это я знаю наверняка, но есть еще два дела. Видишь эту коробочку на подзеркальнике? Открой… черту не сотри! Вытащи бумагу и разверни.

Николь пробежала глазами содержание документа. Наташа оставляла пекарню Эмилю и Мари.

– Мари слишком стара, чтобы работать в поле, а Эмилю это заведение нравится. Когда-то Мари сражалась за революцию и заслужила награду. Теперь вернись и сядь со мной.

Николь прильнула щекой к ее щеке.

– Не держи зла на Жана-Реми, Бабушетта, – сказала Наташа, трудно дыша. – Прости его. Он просто сильно тебя любил – в своем высокомерном стиле. Наш городок слишком мал для вендетт, а он с тобой сражаться больше уже не может.

Николь кивнула, чтобы не спорить. А про себя подумала: никогда. Наташа скривилась:

– Ты врешь. Обещай! Жан-Реми все эти годы мне исповедовался. Да, для тебя это неожиданно, понимаю. Каждый в этом городе рано или поздно надеялся, что я ему предскажу судьбу – богатую, яркую или несчастную. Он тебя любит по-своему, и когда он узнает, что ты его окончательно победила, ты должна проявить доброту. Быть лучше, чем он. – Наташа пошарила под подушкой. – И последнее.

– Не говори «последнее», – шепнула Николь.

– Дай договорить, это важно. – Наташа взяла ее за руку, уронила на ладонь бархатный мешочек и сомкнула вокруг него ее пальцы. – Не открывай, пока не поймешь, что пришло время.

Николь сжала ее руку.

– Это я могу тебе обещать. – Пламя одной из свечей задрожало, замигало и погасло, пустив струйку дыма. – Сейчас я ее зажгу.

– Нет! Оставь, так надо. Ты же знаешь, что спорить со мной бессмысленно и что я всегда права. – Наташа сумела улыбнуться, но дыхание у нее стало поверхностным. – Время пришло, – прошептала она.

Свет стал тускнеть, Николь крепко обняла подругу. И Наташа ушла, как и говорила. Затихла и обмякла, а глаза остались широко открытыми. Они, как при жизни, видели все.

Ксавье нашел Николь свернувшейся клубочком рядом с телом подруги. На улице уже стемнело. Она потеряла счет времени, и казалось, что тишину освещают призраки. Ксавье перекрестился:

– Я думал, она будет всегда. Пойдем, отвезу тебя домой.

Николь жестом велела ему уйти и осталась на всю ночь, зажигая свечи, когда они гасли, поддерживая соляную черту. Она расчесала Наташе волосы и завернула ее в красную русскую шаль, чтобы была красивой, когда увидит Даниэля.

– Поцелуй его от меня, – прошептала Николь.

Неужели это Наташа лежит внутри жесткого темного гроба, такого окончательного? Священник скромно отвернулся, когда Николь подняла мешочек соли, который Наташа специально оставила ей для дня похорон. Она начертила на гробе восьмерку, соль рассыпалась, подпрыгивала и оставляла неровный след.

Мадемуазель Вар и мадам Оливье из тайного дегустационного комитета, опираясь друг на друга, бросили на гроб пробку, упавшую на соль.

– Смелей! – крикнули они, повторив слово, которым сопровождали первую пробу на своих дегустационных сеансах.

Муж мадам Оливье бросил на нее недобрый взгляд. Несомненно, такая дерзость будет стоить ей очередного синяка.

Марта, жена Луи, бросила поверх соли и пробки букет ромашек, любимого Наташиного цветка, и беззвучно прочла русскую молитву, поправив вуаль на новой дорогой шляпке. Ее благосостояние росло стараниями «Вдовы Клико и Компания». Николь и Марта обменялись натянутыми улыбками, и Николь про себя поблагодарила Наташу за это entente cordiale[62]62
  Сердечное согласие (фр.).


[Закрыть]. Даже после смерти она по-прежнему все исправляла.

– Передай от меня привет Санкт-Петербургу, – прошептала она и зажмурилась, стараясь удержать слезы.

Чья-то рука опустилась на ее плечо и вернула во внешний мир.

– Соболезную вашей потере. Если я что-нибудь могу для вас…

Она мотнула головой и отстранилась.

– Она была хорошим другом, – не отступал Моэт. – Не только для вас – для всех несчастных и одиноких сердец в этом городе. Она всем пожертвовала ради революции. Никогда не забуду ее в тот день на площади, обнимавшую умирающего мужа.

«Будь лучше, чем он», – словно напомнила Наташа.

– Я думала, она сможет своими чарами и амулетами отогнать смерть, – сказала Николь.

Жан-Реми опустил глаза в землю:

– Она просила меня кое-что вам передать.

– Вот как?

Наташа никогда бы через него ничего не передала.

– Я к ней пришел за предсказанием погоды. У нее была невероятная прозорливость на этот счет. Это я послал за вами Ксавье, когда увидел, как она больна. А она заставила меня обещать кое-что сделать для вас. Сказала, что проследит, пусть даже и из загробного мира, чтобы я выполнил обещание. Он запнулся, прокашлялся. – Конечно, я во все эти фигли-мигли не верю, но слова умирающей женщины не могут не вызвать отклика. Я был высокомерен…

– Да, это есть.

– Я лишь хотел вас защитить, но, похоже, это меня надо было защищать от вас. Та война окончена. Сейчас нашему городу дорог любой успех любого из жителей, а Реймс принадлежит вам не меньше, чем мне. – Он протянул руку: – Мир?

Николь оглянулась на могилу. Люди, провожавшие гроб, начинали расходиться, возвращаясь к своей обычной жизни.

– Мир, – она приняла руку Моэта.

Он улыбнулся:

– Теперь мне можно перестать пестовать те лозы «пино», что вы мне дали. Никогда не пробовал винограда хуже.

– Меры отчаяния… простите меня.

– У меня кое-что для вас есть, – сказал он, подавая ей истрепанный документ.

Свидетельство о смерти Франсуа. Последнее волшебное деяние Наташи. И нет большего успеха, чем находить друзей там, где не ожидаешь, – по крайней мере, когда все идет хорошо.

– А, два моих любимых винодела, в полной гармонии! Так приятно видеть, что вы помирились, как это и должно было быть. Жаль, что Наташа не видит этой счастливой минуты. Ну, бросьте, дорогая моя! Будете так морщиться – гусиные лапки появятся.

– Тереза! Вот уж не думала, что вы придете!

– Вы удивлены, та belle? Будем считать, что это ворожба Наташи. Не спрашивайте меня, работают ли ее заклинания, но вот я здесь.

Жан-Реми откланялся и ушел. Тереза в своем платье из черных перьев была похожа на изысканного ворона, и вырез на платье был ниже, чем допускали приличия. Ее сопровождал болезненного вида мужчина в рубахе с кружевами.

– Ох, чуть не забыла. Знакомьтесь: мой новый спутник, Ксавье де Бурбон.

– Бурбон? Впечатляющее имя, – удивилась Николь, отводя Терезу в сторонку. – Он в родстве со старым королем?

Тереза усмехнулась:

– Никогда бы не подумала, что человек такой жирный и такой испорченный, как старый Людовик Восемнадцатый, вернется на французский трон, – но вот, пожалуйста. Конечно, родственник. Вы же не думаете, что я стала бы тратить время на подобного хлыща, если бы он не мог провести меня прямо к королю.

– Вы же помните, что Наташа ненавидела аристократов? Кажется, самое время вам вернуться в Париж, где вы будете уместнее.

– Она поняла бы. Я не нуждаюсь в деньгах – благодаря моим вложениям в ваше чудесное предприятие, но жизнь так скучна, если ты не в центре власти. – Тереза наклонилась ближе, губами касаясь шеи Николь. – Я бы осталась, если бы вы попросили, – прошептала она.

Николь улыбнулась:

– Вам бы надоели и я, и этот городишко.

Тереза погладила ее по щеке, перекрестилась возле могилы и двинулась прочь, тяжело опираясь на своего Бурбона.

Священник повел процессию через кладбище обратно. Николь послала Наташе прощальный воздушный поцелуй и присоединилась к остальным. Все пришли со своими близкими, но Ментина осталась дома.

Наташа не хотела бы, чтобы подруга печалилась. Николь подняла голову и пошла вперед, отодвинула щеколду на кладбищенских воротах и зашагала к виноградникам.

К сентябрю, когда последняя пригодная бутылка добралась до России, а работники разошлись по домам, Николь кружилась в польке по пустым погребам, празднуя перемену к счастью. Горящие энтузиазмом письма Луи были полны восторга:

…Нарыв последних двенадцати лет наконец-то вскрыли. Не могу передать, как это приятно – сообщать тебе такие хорошие новости! У меня сердце разрывается от радости при мысли о том, что я могу наконец пролить бальзам на твои раны, которых ты ничем не заслужила…

С возвращением войск Шампань стала невероятно модной. Бочки яблок «пепин» и груш «руселет» громоздились у границ, а Эмиль с Мари выбрасывали на процветающий Реймс имбирные пироги в таких количествах, что уже деньги некуда было девать.

Николь читала свою бухгалтерскую книгу. Все записи были теперь черными, верные работники получали двойное жалованье, как она и обещала. Во дворе давильни телеги проседали под тяжестью грузов, тайком вывозимых под прикрытием ночи.

Виноградные листья уже сворачивались, скоро настанет пора сбора. Николь вошла в состав дегустационного комитета наравне с Жаном-Реми и другими виноделами – единственная женщина, допущенная в этот закрытый священный круг. В бочках бродило молодое вино, как ему и следовало, и спелая оранжевая луна висела над виноградниками – доброе предзнаменование для всходов и для Реймса.

Далеко за морем шампанское «Вдова Клико» покупали и продавали по цене за бутылку, превосходящей месячное жалованье, и в Санкт-Петербурге Николь прозвали «Кликовская». Это имя придумал генерал Марин, и оно прижилось. Как писал Луи, во всех петербургских гостиных Алексей так восхищенно живописал блестящий и элегантный винодельческий гений вдовы Клико, что от покупателей не было отбоя.

Николь вытащила бутылку вина кометы из ящика, который придержала для себя, на особый случай, и провела пальцем по клейму, оставленному Алексеем.

– Я сберегу тебя для него, пусть только он вспоминает обо мне, – шепнула Николь бутылке и убрала ее обратно в ящик, гадая, увиделся ли он с женой, обострили или облегчили его утрату знакомые поля и дома родины.

Но она понимала, мучительно сознавая свое одиночество, что вряд ли когда-нибудь откроет эту бутылку, чтобы выпить ее вместе с Алексеем.

Наступал вечер. Осенний воздух был сыр и прохладен, а она, Николь, одна-одинешенька в обществе лишь бутылок да книг. И для чего все это?

Она зажгла свечу, разгоняя темноту, и фитиль зашипел, как шампанское. Заметалось, разгораясь, пламя. Наташа всегда говорила, что в пламени можно увидеть весь мир. Николь стала смотреть. Ничего. Только синяя дуга над фитилем да пятно света над ней, где пламя поглощает воздух.

Огонь заметался и погас, хотя ни малейшего движения воздуха не было. Ну конечно!

Николь схватила ключик от потайного ящика бюро и нащупала бархатный мешочек, который дала ей Наташа.

Снова зажгла свечу, развязала шнурки и заглянула внутрь.

Ожерелье со светлячком и записка:

Я сохранила его для тебя под залог моей пекарни. Выполни обещание, данное мною моему доброму другу ростовщику, и заплати ему. Сейчас ты можешь себе это позволить.

Желтый бриллиант, поднесенный к свету, заиграл яркими бликами. Предсмертный дар Франсуа!

«Если я уйду первым, пусть это будет памятью обо мне». И он приложил ожерелье к коже Николь, застегнул его сзади на подзатылочной ямке.

«Умеет Франсуа из самых тяжелых дней сделать самые прекрасные», – подумала она тогда, а он улыбался ее отражению в зеркале.

Николь надела ожерелье, уже теплое на ощупь, и вышла. Большая осенняя луна, луна урожая возвышалась над виноградниками, и грозди набирали сладость и вес, созревая для сбора. На той стороне двора стояли давильня и погреба, готовые творить свое волшебство.

«Ты права, Наташа. Вот для этого все и делается. Для Франсуа. Для нас».

Его мечта, и ее мечта тоже, и вот она, Николь, сделала ее явью. Хороший будет винтаж – по крайней мере, этого года. А потом – кто знает…