Текст книги "Вдова Клико"

Автор книги: Хелен Фрипп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать пятая
ОГРАБЛЕНИЕ

Март 1814 года

Война уже дотянулась до Шампани. Сидя в холодной неудобной повозке, прыгающей по ухабистой дороге, Ментина и Николь цеплялись друг задруга. За несколько миль от Реймса среди деревьев поднимались столбы дыма и виднелись с дороги армейские лагеря. Сначала им было неудобно и тесно из-за всех прочих пассажиров, спасающихся от парижского хаоса. Но сейчас Николь недоставало тепла этой разношерстной толпы: солдат, возвращающихся домой из России, двух богато одетых торговцев серебром, сидящих на туго набитых мешках, пары пожилых сестер, спешащих к родным в деревню. Все они один за другим сошли, остались только Николь с Ментиной да кучер.

– Если по дороге встретимся с незнакомцами, не смотри никому в глаза, гляди только перед собой. Мы сейчас не знаем, кто на какой стороне, – шепнула она Ментине.

Возница хлестнул лошадей, подгоняя. Николь была готова голыми руками убить любого, кто посмеет грубо обойтись с ее дочкой.

Небольшое подразделение пруссаков и казаков остановилось, пропуская их телегу. У Николь замерло сердце, но солдаты нехотя отдали честь по команде сержанта. Унылые, отчаявшиеся, в разбитых сапогах и истрепанных мундирах, на небритых лицах выпирают скулы от голода. У некоторых грязные повязки с засохшей кровью. Не хотелось бы с ними повстречаться, когда при них не будет начальника, и Николь охватила тревога об оставшихся в Реймсе друзьях. Наташина пекарня могла оказаться приманкой, перед которой не устоять. Благополучие и изобилие ее родного города – крайнее искушение для этих изголодавшихся, измотанных войной людей, – и все это прямо просится в руки, потому что большинство здешних мужчин до сих пор далеко от своего дома, несмотря на вчерашнюю капитуляцию.

В родительском доме, большом отеле «Понсарден», в окнах горели огни, как будто никакие союзные войска совсем не патрулируют улицы. Что такое хранится в доме твоего детства, что он всегда кажется надежным убежищем, даже когда вырастешь?

Ментину подхватили дедовы руки и втащили в тепло дома. Мать ахала и охала, глядя на темные круги под глазами Николь.

– Снимай плащ и отдохни хоть раз в жизни, – сказала она. – У тебя такой вид, будто ты уже уходишь.

– Так и есть, мама. Мне прямо сейчас нужно проверить погреба. Ты приглядишь за Ментиной?

– Нечего за мной приглядывать! – нахмурилась Ментина. – Ты обещала, что меня не оставишь!

– Это всего на час или чуть больше. Я вернусь сказать тебе «спокойной ночи». Обещаю.

– Нет, не вернешься, ты всегда уходишь надолго. Каждый раз бывает что-нибудь не так, как надо, а я только что приехала домой!

Ментина, как маленькая, цеплялась за Николь, но той было совершенно необходимо проверить запасы. Отец сказал, что пока что русская оккупация проходит мирно, но она знала, что уже случались грабежи, и следовало быть настороже. Она оторвала от себя пальцы дочери, чувствуя свою вину. Но слишком уж давно она не проведывала свое хозяйство.

Добравшись до погребов на площади Прав Человека, она увидела Ксавье, который расположился у входа с молотом в руках, охраняя запасы. Рядом с ним стояли прислоненные к стене грабли. При нем находились двое тощих мальчишек из приюта, один с мотыгой, другой с лопатой.

Дверь в погреб заложили кирпичом, как велела Николь, но в кладке зияла здоровенная дыра.

– Ксавье, я вернулась! Что тут случилось?

– Черт побери, самое время! Пока ты там прохлаждаешься в Париже с хлыщами, фатами и бог знает кем, мы тут отбиваемся от воров тем, что под руку попадется. Пришлось бы – я бы им головы проломил лопатой.

– Я так благодарна тебе, Ксавье. Но не стоило так рисковать, это опасно. Лопата против мушкета мало чем поможет.

На двери погреба виднелась наполовину стертая надпись красной краской: «Вин… щай…»

– Не обращай внимания, – сказал Ксавье.

– Что там было написано?

Он пожал плечами, мальчишки смущенно отвернулись. Николь дала им по монете каждому.

– Свободны. Пойдите купите себе чего-нибудь поесть, видит бог, вам это не помешает.

Когда они ушли, Николь обернулась к Ксавье:

– Что там было? Лучше скажи сразу. Ты знаешь, что я не отстану.

– «Виношлюха. Угощайтесь». Мы пытались стереть, я не хотел, чтобы ты увидела…

– Чья работа?

– Мальчишки говорили, что видели этого собачьего говнюка Фурнье, бригадира у Моэта, с красной краской на руках. Идиот гребаный!

– Постой здесь.

Она протиснулась через брешь в кирпичах, застучала каблуками по ступенькам в погреб, пробежала сотню этих ступенек, пока наконец не добралась до прохладных меловых подземелий. Сердце ее сжималось от горечи. Погреба всегда были ее убежищем, но даже здесь она не могла стереть из памяти это слово: шлюха. Было абсолютно темно, но она знала, где лампа, дошла до нее, держась за стенку, нашарила спички, зажгла. Загорелся огонек.

Аккуратные стеллажи были опрокинуты, полки выдраны, драгоценные «младенцы» разбиты и похищены. Винтажное, молодое, розовое, красное, белое, без разбору… Бог с ней, с финансовой катастрофой, но мысль о том, что ее лучшие вина сгинули в брюхах бессмысленных пьяниц…

В жуткой тишине она осторожно продвигалась в глубь погребов – ни одного рабочего. Пусть только посмеет сейчас какой-нибудь солдат на нее налететь, она ему горло перережет разбитой бутылкой! Николь знала погреба как свои пять пальцев и могла убежать от любой шайки грязных наемников.

Наконец она дошла до хранилища, где был заложен винтаж одиннадцатого года, – и ее сердце рухнуло вниз. Остались лишь пустоты в пыли, смутные очертания мест, где хранились лучшие бутылки. Украли ее звездное вино кометы, лучшее из ее вин. На эти бутылки нельзя было наскочить случайно – они лежали в самой глубине погреба, и Николь подумала, что Фурнье, коварный прихлебатель Моэта, сыграл здесь не последнюю роль. Она нащупала на поясе ключи от потайной двери, скрытой за стойками, и остановилась. Из замочной скважины и по краям двери пробивался свет – там кто-то был. Скрипнул стул.

Николь схватила большую бутылку бургундского и прижалась к стене, затаив дыхание. Думай! Если она повернет ручку, а дверь окажется заперта изнутри, значит, у того, кто за дверью, есть ключ, и тогда она знает этого человека.

Она заставила себя взяться за ручку, потом повернула. Заперто. Николь отперла дверь своим ключом – и увидела дуло, которое смотрело ей прямо в лицо. Выпущенная из рук бутылка с грохотом разбилась, расплескав по полу вино и стеклянные брызги.

– Боже мой, дикарка! Не надо так подкрадываться!

– «Луи! Какого черта ты тут делаешь?!

– Какого черта ты поперлась вниз в одиночку? Тут могли быть разбойники!

– Никого здесь нет, и попробовали бы они лазить по моим погребам! Мое вино кометы – все исчезло!

«Луи грубо привлек ее к себе:

– Боже мой, я же тебя застрелить мог!

– Они сюда пробрались?

– Нет, тут все в порядке, – ответил он, показывая на ремюажные столы, тянущиеся в глубь помещения.

Бутылки шампанского «Кюве де ля Комет», аккуратными рядами один за другим. Целое состояние, вложенное в золотистый рай. Весь запас, который был заложен, абсолютно нетронутый.

– Прозрачны, как горный источник, – улыбнулся Луи. – Твое изобретение гениально.

– Слава богу. Если им оно нужно, пусть мне заплатят столько, сколько оно стоит.

– Тогда ты станешь лучшим продавцом, чем я. Мне удалось только не дать его украсть.

– Найду способ. Вы с Ксавье без всякой помощи спасли то, что здесь оставалось?

– Все полевые работники и все, кто когда-либо на тебя работал, защищали этот подвал. Мадам Оливье ведет для нас разведку. Могло быть намного хуже; другие погреба пострадали сильнее, чем этот, а он – сама видишь каков. Утром рабочие вернутся и заложат дыру в стене. Ксавье настоял, чтобы мы организовали охрану, и я собираюсь с этими «детками» провести всю ночь.

– Ты их любишь не меньше, чем я.

– В России я был готов даже умереть за них. Иди поспи малость, а это все предоставь мне. Ты ведь только что приехала с Ментиной из Парижа? Ты, должно быть, устала с дороги.

– Спасибо, верный мой Луи. Утром прежде всего принесу тебе на завтрак мамино абрикосовое варенье. А ты тоже постарайся отдохнуть.

Когда она вышла из погреба, уже похолодало и стало сыро. Ксавье стоял на посту как часовой.

– Пришлю кого-нибудь из ребят тебя сменить, – сказала Николь. – Вид у тебя усталый.

Пока я на посту, никто туда шагу не ступит. Постою, пока стену не заложат так, что можно будет только пушкой разбить.

Тут из темноты вышел солдат. От него разило как от человека, месяцами живущего в лагерях под открытым небом.

– Этого обещания тебе не сдержать, деревенщина. Ну-ка, в сторону!

Ксавье и Николь встали у него на пути, но к солдату подошло подкрепление. Судя по мундиру, казаки, не меньше десяти. Но мундир не мог скрыть, что это просто громилы.

– У нас закрыто, – сказала Николь.

– А за спиной у тебя здоровенная дыра, милочка. Похоже, что все-таки открыто. – Он поднял ружье вперед прикладом. – Отойди, если не хочешь получить вот этим по морде.

На лбу у него красовался шрам. В глазах его спутников у одного за другим зажигался зловещий огонек, будто кто-то поднес спичку.

– Убирайтесь к чертям, сколько вас тут есть! – рявкнул Ксавье, загораживая собой Николь.

Приклад ударил его в лицо. Нос брызнул кровью, Ксавье свалился на землю и скорчился, закрыв руками голову. Солдаты принялись по очереди пинать его ногами.

– А ты давай со мной! – велел солдат со шрамом и потащил Николь к дверям погреба.

Она вцепилась ему в руку зубами, он отскочил, зажимая место укуса.

– Ах ты, сука!

– Ничего ты от меня не получишь!

Он толкнул ее на стену, Николь ударилась затылком, от боли потемнело в глазах. Грязная лапа полезла ей под платье, она изо всей силы ударила его ногой в пах.

Перекрывая хаос, грохнул выстрел, и нападавшие разбежались как тараканы. Ксавье, шатаясь, поднялся.

– Женщину приведите ко мне и помогите этому человеку.

Двое русских солдат подхватили Ксавье и бережно помогли ему сесть на землю.

– А вы – не солдаты, вы разбойники! Вон с глаз моих, пока под трибунал не загремели. Мы сюда пришли с миром. Ради освобождения, а не ради драк в темном переулке. Хочешь выпить – покупай! А теперь проваливайте! И передайте, что всем, кто не участвовал в этом налете, я принесу в лагерь выпить. Мадам, примите мои глубочайшие сожаления и извинения. – Почти совершенное французское произношение. – Вы сильно пострадали?

У нее болела голова так, что говорить было невозможно.

Он велел двоим своим солдатам доставить Ксавье домой и побыть с ним до прихода врача. Потом принес стол и два стула из кафе напротив и поставил их возле двери погреба. Когда он взял Николь за руку, она в испуге отпрянула.

– Вы ранены, присядьте. Этих людей посадят под арест. Пожалуйста, позвольте мне вам помочь.

– Я не могу уйти, пока дыру не заложат, – проговорила она заплетающимся языком.

– Разумеется. Конечно же нет. Присядьте.

Она опустилась на стул, положила локти на стол и подперла голову руками, пытаясь собраться с мыслями. Французский язык почти в совершенстве. Неужели это тот человек из парижского кафе, русский офицер, в третий раз появляется на ее пути?

– Ни шагу дальше, не смейте! Там все, для чего я всю жизнь работала.

– У меня не было ни малейших поползновений к подобным действиям. Я всего лишь посижу здесь с вами, пока вы наконец окончательно не придете в себя. Позвольте?

Он раздвинул ее волосы и тронул там, где болело. Николь вздрогнула.

Он отнял руку – пальцы были в крови.

– Давайте доставим вас домой.

– Не могу. Я должна остаться.

– Тише, тише, так больнее будет. Хорошо, пусть будет по-вашему. Посидим здесь. – Он протянул ей платок: – Прижмите покрепче.

Николь машинально сделала, как он сказал. Офицер накинул свой китель ей на плечи. От него пахло костром.

– Я поставлю охрану из своих людей. Такое больше не повторится. Это непросто, но все же попытайтесь мне поверить.

Николь проморгалась. Его лицо выступило из тумана, и она попыталась понять, насколько он честен.

– Я должна остаться. Никто так не заинтересован в этом погребе так, как я, – и зачем бы им? Вот что случается, когда меня здесь нет.

– Понимаю, понимаю, пожалуйста, не надо больше волноваться. Нам еще долго придется завоевывать ваше доверие. Я буду ждать с вами здесь.

Залаяла собака, где-то кто-то кашлянул. Часы на соборе пробили середину часа. Звезды смотрели с неба, и пульс у Николь стал успокаиваться.

– Значит, вы и есть знаменитая вдова. Я пил ваше вино – в другой жизни.

Она посмотрела на него непонимающе.

– Вдова Клико, – пояснил он. – Или «Вдова Клико и компания». Так написано над дверью, и я думаю, вы не стали бы с разбитой головой защищать эту дверь в одиночку, если бы она не была вашей. Это, видимо, и есть та степень увлеченности, которая сделала знаменитыми вас и ваши чудесные вина. Пока эта война не превратила нас с вами во врагов, приверженность к вашему vin mousseux была признаком безупречного вкуса. Но это было миллион лет назад.

– Вся моя жизнь заключена в этих бутылках.

– То есть вы и они – против всего мира?

– Иногда я чувствую именно так.

– Сейчас вы уже можете идти? Обещаю, что мои люди обеспечат неприкос…

– Не уговаривайте, я не стану рисковать. Не волнуйтесь, я выживу.

– Вам нужно пережить не только сегодняшнюю ночь. Где ваша чудесная дочь? Да, мадам, конечно же, я помню вас в том кафе в Париже. Есть кто-нибудь, кто может о вас позаботиться?

– Я хочу остаться. Мне нужно подумать. А вам следует пойти и поспать. И спасибо, что предотвратили несчастье.

– Я подожду вместе с вами.

– Вам совершенно не нужно этого делать.

– Ясно ведь, что нужно. Я вас оставил только на один день – и видите, что случилось!

Смеяться и плакать одновременно было больно. В горячке Николь не могла понять, радостно ей или грустно. Или, как она всегда говорила Ментине, то и другое одновременно. Но она знала, что поможет ей прийти в себя.

– Хотите немножко подегустировать?

– Вино? Я думал, это только для французских губ.

– Мое вино кометы придаст мне сил и напомнит, зачем я тут сижу на холоде с русским офицером, оккупирующим мой город, пока я пытаюсь защитить свое имущество.

Она сунула руку в дверь, в шкаф, где Луи держал образцы вина для приходящих покупателей, по одному каждого винтажа. Бутылка определялась на ощупь: та, что справа, всегда самая лучшая. Потом Николь взяла с верхней полки два чистых бокала, поставила лампу в середине стола, расставила бокалы и наполнила их. Виноградник под звездами, жаркое лето, шипучими пузырьками созревающие гроздья «пино», юго-восточный виноградник на Авене-Валь-д’Ор, поглощающий ровно сколько надо золотых лучей. Этого хватило, чтобы забыть солдат, бывших тут лишь несколько минут назад, и опасность, которой подверглись они с Ксавье.

Он покрутил вино в бокале, посмотрел на его вязкость – внимательно оглядел «ноги»[58]58
  Ручейки, стекающие по стенкам бокала, если его раскручивать, тихо взбалтывать. Обычно это делается для проверки срока выдержки вина.


[Закрыть], – вдохнул носом и ртом и поднес к губам неожиданно деликатно.

– Из всех сортов «пино» лучше всего передает вкус терруара. Определенно вино отсюда, – сказал он. – Вишня, малина, карамель.

– Розы, слива, фиалки, – чокнулась с ним Николь. Он еще раз пригубил вино и улыбнулся:

– И это тоже. Как ваше имя? Не такой я себе представлял знаменитую винную вдову. Мне виделась суровая матрона, считающая франки на крышке бочки в перчатках без пальцев.

– Если так и дальше пойдет, вы окажетесь недалеки от истины, но вряд ли я смогу даже перчатки себе позволить. Николь.

– Похоже. – Он протянул руку: – Алексей. Вот что, Николь, я благодарен вам за чудесное вино, но вы действительно должны позволить мне отвезти вас домой. У меня есть повозка с одеялами…

– Я не очень умею подчиняться приказам от кого бы то ни было. Я вам уже сказала, что остаюсь здесь до утра, а когда я принимаю решение…

– Как скажете. – Он сделал еще глоток. – В вашей обширной коллекции, видимо, есть правильно размещенные виноградники, глядящие на юго-восток? Верно, вдова Клико?

Глаза у него были темные, с горечью – как ее любимый шоколад.

– Тоже верно. Откуда вы знаете столько о вине?

– Из другой жизни. Расскажите мне о комете. Это был одиннадцатый год? По нашему небу она тоже прошла…

– Такой винтаж бывает раз в жизни. Тысяча восемьсот одиннадцатый год был идеальным – по крайней мере, для вина. Попробовав его впервые, я почувствовала вкус прохладного ночного неба. Это было как откровение. А ваши люди вылакали не меньше половины его запасов.

Она присмотрелась к собеседнику: мундир с аксельбантом, ровные зубы, блестящие волосы. Усталость от войны виделась во всем его облике, но было заметно, что он принадлежит к самому высшему и изысканному обществу. И она видела его на Елисейских Полях рядом с царем!

– Если вы хотите мне доказать, что ваше вторжение такое мирное, – продолжила Николь, – и что вы умеете держать в узде своих громил, то пусть русская армия заплатит мне честную цену за уничтоженное вино.

– Буду счастлив купить ящик и заплатить из своего кармана.

– Это не то. Я хотела бы, чтобы русские официально признали нанесенный мне ущерб.

Он приподнял бровь. Видимо, ситуация его забавляла, но, как надеялась Николь, помочь он тоже хотел.

У меня на самом деле есть некоторый компенсационный фонд, откуда я могу черпать необходимые средства. Но почему эти деньги должны уйти именно вам? Тут все погреба в радиусе двадцати километров разграблены, и не только русскими.

– Потому что мои вина – самые ценные, и потому что любой винодел в радиусе двадцати километров хотел бы видеть мой провал. И уже много лет я, как только могу, этому сопротивляюсь.

– Вы совершенно очевидно доказали, что сопротивляться умеете! Какую компенсацию вы сочли бы справедливой, вдова Клико?

– Сомневаюсь, что вы можете себе ее позволить. Война всех нас сделала нищими.

– Проверьте.

– Пять франков за бутылку.

– Естественно, что это запрос для начала торговли?

– Я никогда не торгуюсь. Мне нужно платить рабочим и кормить тех, кто от меня зависит.

– Конечно, будет некоторая бумажная волокита, но какжест доброй воли для русско-французских торговых отношений… Посмотрим, что я смогу сделать, чтобы возместить хотя бы часть ваших убытков. Если вы мне обещаете тотчас отправиться домой.

– Останусь с моими бутылками. Но все равно спасибо.

Глава двадцать шестая
ФОРТУНА С ВОСТОКА

Апрель 1814 года

Мутное пятно сложилось в черты Наташиного лица. Николь села: где это она, черт побери? А, в своем городском доме на Рю-де-ла-Ваш. В этой комнате она лежала без сна в ночь смерти Франсуа. Слишком много воспоминаний… Надо немедленно уходить отсюда.

– Куда это ты собралась? – ласково спросила Наташа.

– Не могу здесь оставаться. Тут бродят призраки, а мне надо вернуться в погреба.

– С погребами все в порядке, их сторожит твой новый русский друг. Ему пришлось спросить меня, где ты живешь: ты, видимо, отказывалась ему сказать. – Наташа покачала головой с осуждением, но и с гордостью. – Никуда не пойдешь, немедленно в кровать, а я скажу заговор, чтобы отпугнуть всех призраков. – Наташа начертила в воздухе восьмерку, медленно повернулась три раза вокруг себя и обратилась к шторам: – То есть как это – не уйдешь, пока она не вернется в постель? – Она обернулась к Николь: – Ты слышала? Ложись обратно, и тогда призрак оставит тебя в покое.

Николь уставилась на нее.

– Я серьезно. – кивнула Наташа. – С шуточками – это было, чтобы тебя не пугать, но призрак не шутит.

Николь легла обратно – на всякий случай. Все равно ноги превратились в студень, а голова болела, точно зажатая в тисках.

– Так оно лучше, моя дорогая.

– Они пекарню захватили?

– Пекарню, которой владеет колдунья? Они слишком суеверны, эти крестьяне.

– Надо было мне вчера с тобой туда идти.

– У тебя свои способы околдовывать, даже когда ты этого не осознаешь. Осилишь одну релижьос? Сейчас трудно найти ингредиенты, но у меня была припрятана толика шоколада на особый случай, а твое возвращение в Реймс – вполне подходит. Сегодня утром испекла.

Наташа протянула Николь булочку, и та отломила кусочек из вежливости, хотя от боли ей казалось, что во рту вкус пепла.

– Ментина взрослеет, – заметила Наташа.

– Слишком быстро.

– Тебе повезло. Она красивая девочка – и в душе, и с виду. Белокурая версия Франсуа.

«Он был бы лучшим отцом, чем я – матерью», – подумала Николь. Она обещала Ментине, что придет сказать «спокойной ночи», и опять не сдержала слова. И погреба не сторожила до утра. Если так растягиваться, чтобы всюду поспеть, скоро просвечивать начнешь.

Наташа раздвинула шторы, распахнула окна, и внутрь ворвались солнце и чудеснейший весенний день. Внезапный порыв ветра внес в окно вихрь яблоневых лепестков, они покружились и опустились на пол снежинками.

– Восточный ветер, яблоневый цвет… – Наташа прищурилась. Хороший знак. – Зачерпнув горсть лепестков, она осыпала ими Николь, как конфетти. – Тебе счастье не помешает, и вот сейчас оно идет с востока.

– А ты всегда твердишь, что каждый сам кузнец своего счастья.

– Может, и так.

Ментина постучалась, вбежала, наспех поцеловала Наташу и бросилась на кровать, размахивая каким-то конвертом.

– Ой, какие красавцы!

Кто?

– Эти русские солдаты! Их целый отряд пришел к нашему дому, а один подошел к двери и передал вот это. Смотри, на конверте написано: «Николь Клико»! Откуда он узнал, как тебя зовут? Мама, весь город бурлит рассказами о том, как ты отбилась от грабителей всего лишь ботинками! Один быстрый удар по…

– Хватит! – Но Николь не смогла одержать улыбки, видя восторг дочери перед ее победой.

– Так это правда?

– Не совсем, хотя я действительно сумела выпутаться из неприятной ситуации.

– И ты голову разбила, мама?

– Ерунда. Ты только смотри не ходи одна, пока они здесь. Либо со мной, либо с бабушкой и дедушкой.

– Но мне же так скучно, а в городе столько новых людей, и все время что-нибудь происходит, а я тут сижу как дура. Жозетта не понимает, что я больше не хочу устраивать чаепитие для кукол и играть в детские игры, а мне ее обижать не хочется. – Ментина сунула матери конверт. – Ты его откроешь, в конце-то концов?

Внутри лежал чек, Николь проверила его дважды. Шестьсот франков. Достаточно, чтобы до последней бутылки покрыть убытки, понесенные ее погребами. Кроме чека была еще и сложенная записка:

Надеюсь, Вы это воспримете как доказательство, что русским можно верить. В эту сумму включен также мой личный ящик «комет пино». Вашим погребам в настоящий момент ничто не угрожает, так что в ближайшие дни Вы можете поспать в доме: на улице ночью слишком холодно.

Когда Вы поправитесь, может быть, сможете устроить Вашему самому крупному покупателю экскурсию на виноградники?

Искренне Ваш Алексей

– Мам, это что, любовное письмо? – спросила Ментана, поддразнивая.

– Не говори глупостей! Это плата от русской армии за все, что было разграблено из наших погребов.

«Невероятно, но это чистая правда!»

– Я же тебе говорила, счастье придет с востока, – улыбнулась Наташа.

– Ну, это скучно, – надула губки Ментина.

Николь выдержала в этой комнате еще три ночи, но как только оправилась от удара по голове, перебралась в Бузи, в дом у давильни. Ни в каком другом месте она не чувствовала себя настолько хорошо. Вокруг бушевала весна, лозы выбрасывали едко-зеленые листья, рабочие занимались посадкой, а сорта прошлого года были готовы к розливу. Снова надо закладывать запасы и, как всегда, нельзя терять ни минуты.

Апрель обычное время для перевозки созревших вин, отсылки драгоценных «младенцев» навстречу будущим приключениям на корабле, где «Луи – рулевой.

В этом году ничего никуда не едет. Торговля умерла навеки, порты доставки закрыты для французского экспорта. Трудно понять, что будет дальше, но Николь, каждый раз выглядывая в окно и видя оживающие лозы, надеялась, что и она однажды воспрянет снова. Еще год-другой, и все вернется на круги своя. Адо того – работать, усердно работать! Как проблеск надежды сияло для нее обещание показать Алексею виноградники. Этот человек, по крайней мере, покупает.

Двор давильни зарос бурьяном. Без Николь тут тоже шла работа, но место выглядело заброшенным. Придется ей здесь остаться, пока отсюда снова не двинутся сотни телег, нагруженных бутылками. И если на это уйдут годы – пусть.

Николь наклонилась и принялась дергать сорняки. Можно начать и с этого.

– Неужели нет никого, кто делал бы это за вас? Идеальное французское произношение. Почти.

– А, мой самый крупный покупатель! Готовы к экскурсии?

– Ни о чем другом думать не могу с тех пор, как попробовал то пино.

– Один раз ощутив вкус терруара, человек уже не может его забыть.

– Так это здесь вы спите?

– Смешно.

– Куда мы направимся?

– Начнем с ближайших низинных виноградников неподалеку, потом я вам покажу гран крю, а потом склоны, где мы выращиваем «пино». Пойдемте пешком, лошадей брать не будем – так вы увидите больше.

Воздух был заряжен весной. Парили в высоте жаворонки, усики лоз обвивали опорные шесты – твердую опору для роста гроздей. На кустах роз готовы были раскрыться тугие бутоны, суетились божьи коровки, уничтожая тлю. И было что-то такое в присутствии Алексея, отчего солнце светило гораздо ярче, что уж не вспомнить, когда она чувствовала себя так легко.

Идя в ненапряженном молчании, Николь поймала себя на том, что изучает его, когда он отвлекается на описание сорта или метода посадки. Было в нем что-то, что придавало ему какой-то растрепанный вид, не соответствующий безупречному офицерскому мундиру. Держался он властно и уверенно, но в блестящих черных глазах пряталась какая-то горечь или обида, которую Николь не могла постичь до конца.

– У нас всего триста девяносто гектаров, и нам очень повезло в том, что в основном это гран крю или премьер крю, – говорила она.

– А лучшие ваши виноградники – на восточной стороне, где маломощные почвы?

– Вы так мне и не рассказали, откуда столько знаете о вике.

– Я пришел к выводу, что чем глубже знание, тем больше удовольствие. И мне в радость узнавать новое о вине и… о вас.

Что-то подпрыгнуло в груди у Николь от этих слов.

– На самом деле не я владею этими виноградниками – они владеют мной. Я завишу полностью от любого их каприза. Бывают плохие годы, бывают хорошие, и это абсолютно мне неподвластно, – я могу лишь отзываться на их нужды, согласно тем знаниям, которые нажила. Но все эти знания не только моя заслуга: люди, работавшие на этой земле, собирали их столетиями. И я, пока живу, постараюсь добавить к ним все, что в моих силах.

Она подумала о своих ремюажных столах, хранимых пока что в тайне – ради конкурентных преимуществ. Но когда и если этот секрет будет открыт, в мировом производстве шампанских вин произойдет революция.

Когда они подошли к Верзене, солнце поднялось высоко, и погода стояла необычайно теплая для такой ранней весны. Как и было велено, под старым каштаном был выставлен стол, покрытый хрустящей белой скатертью. На ней – бутылка лучшего совиньона и шевр, козий сыр, – идеальный спутник для этого вина.

– Самое меньшее, что я могу сделать для первого крупного покупателя этой весны. Война убила торговлю, особенно с Россией. Но я никогда даже не предполагала, что Россия явится ко мне.

– Вы оказываете мне честь.

Они сели на приготовленные стулья, и Николь порадовалась, что оставила волосы распущеными и надела в этот весенний день свое любимое платье. Ей нравился светлый серовато-синий шелк, подчеркивающий цвет ее глаз и она надеялась, что Алексей тоже это оценит. Неожиданно она отметила, что сегодня на ее памяти первый раз, когда она сама, а не Жозетта выбрала, что надеть. Она скинула на спинку стула приталенный жакет, ощутила кожей плеч теплый воздух и улыбнулась.

Не обольщайтесь, я абсолютно меркантильна. Если вам понравится этот совиньон, это может склонить вас купить еще ящик. При нынешнем положении вещей вы – мой единственный рынок.

Испарина на бутылке играла сотнями капелек солнца. Нотки мятлика, лимона и крыжовника дополняли резкий вкус козьего сыра, свечи розовых соцветий отягощали ветки, а ликующие птицы праздновали конец войны.

Алексей пригубил вино.

– И я намереваюсь быть хорошим покупателем. Расскажите, пожалуйста, об этом вине. – Когда он улыбался, боль в его глазах моментально исчезала.

– Тонко сбалансированный напиток. Эти лозы поздно цветут, но рано созревают, и потому мы их сажаем отдельно от прочих, прямо вот на этом винограднике. Когда они дозревают, мы снимаем ягоды ранним утром, чтобы сохранить свежесть. – Она зачерпнула у подножия лозы горсть меловой земли, недавно смешанной с fiimure. – Понюхайте. Вы ощущаете в вине этот вкус?

– Да, свежий и минеральный. Здесь, что ли, все вина на вкус таковы, какова земля?

И Николь почувствовала, что это именно так.

– Это вино прошлого года. Совиньону выдерживание не на пользу, его лучше пить молодым, но в нем все же остаются тонкость и аромат, несущие наслаждение. Название происходит от двух слов – sauvage и blаnс, «дикий» и «белый».

Он посмотрел на Николь через стекло бутылки:

– Изюминка и кремень. Идеальное сочетание. Полагаю, цены у вас астрономические, даже когда не оправданы кометой.

– Конечно, но мои вина того стоят.

Алексей достал блокнотик и карандаш.

– Вы не возражаете? Чудесный вид, и, сколько хватает глаз, ни одной военной палатки. А то такое чувство, что эта война была всегда, от сотворения мира.

– Да, конечно, не стану вам мешать. Мой помощник, Ксавье, где-то здесь, а мне нужно с ним переговорить. Мне не нравится, что они зря расходуют этот драгоценный fumure, внося его слишком далеко от корней. Самое лучшее упускают.

– Как вы отсюда это заметили?

– На своих виноградниках я вижу всё.

Уходя, она почувствовала спиной его взгляд и потому свернула волосы в пучок.

– Что за щеголь с золотым шитьем пришел реквизировать виноградники? – спросил Ксавье. Лицо у него все еще было в синяках и ссадинах.

– Наш самый крупный покупатель.

– Ты сумела заставить их покупать? Как тебе удалось? Еще пару дней назад я от этих кретинов отбивался палками, а теперь они у тебя из рук едят. А этот с тебя своих сальных глазок не сводит.

Николь улыбнулась:

– Он интересуется виноделием и смотрит, как тут у нас все устроено.

– Ну-ну.

– Брось, Ксавье. Он настоящий покупатель, и нам нужен. А теперь про fumure…

Новое весеннее солнышко, благодарный покупатель с деньгами, рабочие, снова вышедшие в поле, мужчины, один за другим возвращающиеся с войны, и руки у них истосковались по земле. Наверное, права Наташа счастье с востока. Ходят слухи о реставрации монархии Бурбонов – две революции за одну жизнь хватит для любого, но Николь обрадовалась бы собственной революции, перемене к счастью. Забавно все же, что сегодня русский враг стал ее другом, но родной город и самый сильный в нем человек – т» Моэт – резко настроены против ее успеха. Они бы предпочли, чтобы она вышла за Моэта, чем продавала вино, русскому.