Текст книги "Индийская страсть"

Автор книги: Хавьер Моро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

40

Ноябрь 1918 года. Конец войны. Капуртала праздновала вовсю, с фейерверком, великолепным приемом в L’Elysee, куда съехались британские офицеры и чиновники, а также сыновья махараджи. Все вернулись в Индию после того, как совершили «громаднейший труд для достижения победы», как сказал махараджа.

Для Аниты окончание войны не было окончанием химеры, а скорее наоборот. О Виктории она знала только то, что сестра вернулась к себе в парижскую квартиру. Тревожно было не то, что ее муж, Джордж Вайненс, не давал о себе знать, а Виктория могла нуждаться в деньгах (Масиас наверняка позаботился о том, чтобы сестра ни в чем не нуждалась), а то, что в Европе разразилась война, гораздо более разрушительная и смертоносная, чем та, которая только что завершилась. Речь шла о коварной болезни, которая началась у испанских солдат, сражавшихся в Африке. Смертоносный враг исчислялся в миллиардах и, кроме того, был бесконечно мал. Речь шла о вирусе «испанского гриппа», названного так по простой причине – его впервые диагностировали в Испании. Этот вирус вызвал одно из величайших несчастий в истории человечества, став самым быстрым убийцей из всех когда-либо существовавших на Земле. Этот невидимый глазом враг человечества унес жизни сорока миллионов людей, почти в три раза больше, чем жертв войны.

Анита считала дни до новой поездки в Европу. Она собиралась туда со своим мужем, приглашенным самим Клемансо на подписание договора об окончании войны, которое должно было состояться в Версальском дворце. Но ожидание казалось бесконечным. Ей уже нечего было делать в Капур-тале, разве что утешать семьи не вернувшихся с войны солдат. Она чувствовала, что теперь ее место в Париже, рядом со своей сестрой. После того как Анита узнала, что Виктория вернулась в парижскую квартирку с детьми, от нее больше не было новостей. От Бенигно Масиаса тоже. Как будто они сквозь землю провалились.

Дни перед поездкой были бурными. Во дворце Капурталы впервые за долгое время сыновья махараджи собрались все вместе. Трения и ссоры были неизбежны, потому что каждый из них рос отдельно.

Будучи более современным человеком, чем его братья, с открытым мышлением и лучшим образованием, Каран был убежден, что дни принцев, как и англичан в Индии, уже сочтены. Возможно, в. какой-то степени на его точку зрения повлиял тот факт, что он не был прямым наследником трона. Так или иначе, но эта тема стала причиной жарких семейных споров. Парамджит, первенец и наследник, видел в Каране потенциального врага, поскольку считал, что младший брат заражен идеями националистов. Кроме того, он боялся, что Каран может стать соперником и представлять серьезную опасность после его восхождения на трон. Махараджа, который догадывался о стремлении Парамджита прийти к власти, в конце концов отстранил его от государственных дел. Он предпочитал, чтобы его наследник ничего не делал, пока не придет время. Пусть развлекается, сорит деньгами, добивается рождения сына, что обеспечит будущее для династии, и, главное, не досаждает. Остальным он поручил задачи по их способностям: Амарджиту – реорганизацию армии, Махиджиту – проведение работ по канализации и водоснабжению города, а Карану, как инженеру-агроному, – управление землями Удх, а также заботы, связанные с повышением плодородия полей Капурталы.

Обожая верховую езду, Каран каждое утро выезжал на прогулку. Он бывал в деревнях, разговаривал со стариками, с крестьянами, держал руку на пульсе народа и возвращался с новыми предложениями по повышению производительности. Ему удалось убедить отца создать первый сельскохозяйственный кооператив в Капуртале и систему кредитов для крестьян на льготных условиях. Было ясно, что, несмотря на кровопролитие, которое вызвала война, Капуртала процветала во всех отношениях. Без спешки, но и без перерыва за двадцать лет доход на душу населения удвоился. Город был чистым, красивым и постепенно стал воплощением многих задумок своего господина, махараджи, чья привязанность и любовь к различным культурам привела к росту строительства. В проекте было возведение мечети наподобие той, которую Джагатджит видел в марокканском городе Фес, и кинотеатра с дорическими колоннами в настоящем греческом стиле. Со своим французским дворцом и парком Шалимар, названным так в честь садов Лахора, Капуртала постепенно превращалась в образец стиля, нечто вроде тематического парка avant Theure, в котором демонстрировались здания со всего света, что свидетельствовало о космополитизме ее короля.

Однако война оставила свой разрушительный след и на дорогах Пенджаба. Как-то утром, во время одной из своих прогулок верхом, которые были ее любимым занятием, перейдя реку вброд, Анита наткнулась на оборванных бродяг. Это были бывшие солдаты. Бросившись к ее лошади, они схватились за поводья и крикнули:

– Спешивайтесь, мемсахиб, спешивайтесь!

Анита сохранила самообладание и не стала им уступать.

– Отпустите мою лошадь! – потребовала она на пенджабском, размахивая хлыстом направо и налево. Ни за что в жизни она не позволит, чтобы у нее украли Негуса!

Тот факт, что эта строптивая мемсахиб, которую они считали англичанкой, так хорошо говорила на их языке, испугал нападавших. А когда она к тому же пригрозила им рассказать об этом лично махарадже, мужчины, на которых была военная форма Капурталы, правда уже превратившаяся в отрепья, отпустили ее. Они собирались украсть лошадь у европейки, а не у одной из жен верховного командующего.

Анита никому не рассказала об этом происшествии, поскольку знала, что тогда бы муж приставил к ней сопровождающих, а она не хотела, чтобы ее свободу ограничивали. В любом случае она была в курсе, поскольку Gazette не переставала сообщать известия о кражах и грабежах и публиковать статистику, свидетельствующую о том, что по окончании войны преступность в Пенджабе выросла в десять раз. В целом количество преступлений было настолько незначительным, что даже после десятикратного увеличения оставалось смехотворным в сравнении с Европой или Америкой. Однако было ясно, что тюрьма переполнена и система правосудия могла зайти в тупик из-за того, что многочисленные солдаты, вернувшиеся с фронтов, нападали на людей, потому что у них не было даже еды.

Несмотря на свое злоключение, Анита продолжала ездить верхом каждый день. Она делала это не из-за потребности побыть одной и уйти в саму себя, как это порой с ней случалось в прошлом, или просто из желания размяться, чтобы быть в хорошей физической форме. Казалось, она не осознавала до конца, что ее толкало на это. Но даже если бы Анита понимала истинную причину своего желания, вряд ли бы она осмелилась признаться в этом даже себе. На самом деле Анита садилась на коня, потому что во время своих поездок по полям она обычно встречалась с Караном, и тогда день принимал иной оборот. Находясь рядом с ним, таким бодрым, полным жизни, она забывала обо всем на свете, в том числе и о своей главной проблеме – одиночестве. Юноша показывал ей страну, населенную крестьянами, которые изо всех сил старались выйти из нужды.

– Всегда говорят, что индийцы – фаталисты, но это не так… – говорил Каран. – Если нам дадут возможность стать лучше, мы тотчас воспользуемся этим шансом.

Каран был единственным в семье, кому нравилось находиться среди простых людей. Его каприз, который вызывал недовольство братьев и придворных, заключался в том, что время от времени, когда у него появлялось желание, он оставался ночевать в деревнях, в лачуге какого-нибудь бедного крестьянина. Болтали, что с ним обращались как с королем, но для Карана это был самый быстрый способ путешествовать и познавать свою страну, не преодолевая много километров. Ему нравилось говорить с крестьянами о посевной, сборе урожая, удобрениях и вообще о работе на земле. Все это очень интересовало молодого человека и было его пристрастием.

Возможно, поэтому Каран казался Аните более прямым, доступным и открытым, чем его братья, чье истинное призвание было связано с роскошью и помпезностью. Сама мысль о том, чтобы быть среди тех, кто ниже рангом, раздражала их. Каран был чужим среди своих. Его искренность и стремление внедрять современные идеи, которые обсуждались во время общения с английскими друзьями в Харроу или Кембридже, пока не очень принимались в узком аристократическом кругу Капурталы. Но он обладал решительным складом характера, умением быть общительным, ресницами мечтателя и звонким смехом, что заставляло Аниту вздыхать. Рядом с ним она смеялась, чувствовала себя оживленной и трепетала как женщина, ведь ей еще не исполнилось и тридцати.

В Индии у нее почти не было друзей. Но когда она знала, что увидит Карана, все ее переживания, мысли об одиночестве и тоска забывались. Как прекрасно, когда понимаешь другого человека без лишних слов и объяснений, когда получаешь удовольствие от того, что с тобой кто-то рядом! В течение нескольких месяцев, предшествовавших поездке в Европу, не было и дня, чтобы они не виделись. Впервые за много лет по просьбе Карана Анита отправилась во дворец жен, чтобы повидаться с его матерью, рани Канари. По мнению Аниты, Каран был единственным, кто заботился о благополучии близких ему людей и догадывался об одиночестве, на которое, к несчастью, были обречены Канари и Анита. Посещая рани Канари, испанка неизменно видела ее нетвердую походку и блуждающий взгляд. Уже давно мать Карана выбрала спиртное в качестве средства против одиночества в зенане.

В мае 1919 года махараджа, Анита и их свита прибыли в Париж, который еще сохранял вид города-призрака, поскольку теперь ему пришлось сражаться с вирусом, с яростью набросившегося на беззащитных жителей. Из экипажа, доставившего ее к дому сестры, Анита видела, как несколько служащих министерства охраны здоровья входили и выходили из подъездов. На этих людях были маски из белой материи, почти полностью закрывающие лица. У входа в дом Виктории была табличка, предупреждающая, что помещение заражено. Но Анита не обратила на это внимания и побежала вверх по лестнице. Поднявшись на знакомую лестничную площадку, она увидела на двери пломбу. Там никого не было. Тишина повсюду. Птицы уже не хлопали крыльями под лестницей, как будто испугались и тоже покинули дом.

Через мгновение, которое, казалось, длилось бесконечно, Анита спустилась вниз к консьержке. У нее внезапно появилась уверенность, что она больше никогда не увидит Викторию, ей не принесут утешения письма сестры, она не порадуется веселости ее смеха. Чувствуя, как сжалось сердце, не осмеливаясь спросить, но в то же время горя желанием все узнать, она постучала в дверь мадам Дье.

– Я сестра…

– Я вас узнала, – перебила ее консьержка. – Проходите…

В маленькой скромной комнатке было темно. Мадам Дье, как показалось Аните, еще больше сгорбилась. Она предложила ей присесть на диван, на котором спал кот. Через минуту Анита узнала самую страшную новость, которую могла только представить.

– Сначала умер третий ребенок, – медленно рассказывала женщина, – потом, через несколько дней после рождения, скончался младенец. Оба от «испанки». Виктория прожила еще пятнадцать дней. Говорят, что она тоже умерла от этого, но я думаю, что от тоски.

Анита сидела, онемев от ужаса, с потерянным взглядом, не в силах произнести хотя бы слово.

– С тех пор как муж покинул ее, ушел… она совсем о себе не заботилась. Когда после окончания войны Виктория вернулась из деревни, она походила на скелет. Из-за этого и начался грипп.

Наступило долгое молчание, нарушаемое тиканьем настенных часов.

– Этот грипп был хуже бошей, – продолжала женщина. – Я потеряла свою дочь и невестку. А власти не поднимают тревогу, чтобы не началась паника. Это возмутительно.

– Где они похоронены?

– Мадам, мертвых хоронили очень быстро, чтобы не распространялась инфекция. Вашу сестру похоронили менее чем за двадцать четыре часа… Она и дети на кладбище Пер-Лашез.

– Их никто не хоронил? – спросила Анита. Ее взгляд помутнел от крупных слез, которые катились по щекам.

– Никого не пускали, мадам.

– Не было даже кюре? Никого?..

– Нет, мадам, священник был. Но умирало столько людей, что кюре ограничивались тем, что брызгали несколько капель святой воды на трупы. Они тоже не хотели заболеть, это понятно.

– Ясно… – Анита напряглась, чтобы сдержать рыдания.

– Поплачьте, ничто не приносит такого облегчения, как слезы, – сказала женщина, поднимаясь, чтобы подать ей платок. Анита горько плакала. – Но позвольте вам дать совет, мадам… Уезжайте из Парижа как можно скорее. Мы все здесь обречены.

У Аниты осталось слабое утешение, что «аргентинский кабальеро», как описывала его женщина, говоря о Бенигно Масиасе, навещал Викторию до самого конца. Он всегда приходил с пакетами одежды и еды, а также с новостями о поездке в Испанию, которую он взялся организовать, чтобы перевезти Викторию и малышей. Но однажды, за несколько дней до болезни Виктории, аргентинский кабальеро перестал приходить.

Столкнувшись лицом к лицу с ужасом смерти, Анита вновь задалась вопросом, который постоянно мучил ее. Почему она не собралась с духом, чтобы противостоять махарадже, прервать их поездку и прийти на помощь родной сестре? Измученная мыслями о собственной вине, Анита чувствовала, как внутри нее разрастается ярость к себе самой за то, что она не сумела настоять на своем решении в судьбоносный момент, а также к своему мужу, не захотевшему понять тяжесть положения Виктории. Она мысленно обращалась к махарадже, бросая ему в лицо обвинения в эгоизме, упрекала за его привычку требовать, за тщеславие бумажного принца, который ставит свои желания превыше всего.

Вместо того чтобы сесть в экипаж, который ожидал ее напротив дома Виктории, она отпустила кучера и пошла по улицам пешком в надежде, что приступ неистовой ярости пройдет и останется только страдание. Оставшись одна перед лицом судьбы, Анита впервые осознала тяжесть драмы, которую она сама спровоцировала, когда ей едва исполнилось семнадцать лет, и которая теперь преследовала ее всю жизнь. Она предпочла не возвращаться в таком состоянии в свой роскошный отель. Ей следовало успокоиться и снова стать прежней, но ничего не получалось. Анита чувствовала, что ей не хватает чего-то, что было неотделимой частью ее жизни, без которой она не была самой собой. Ей вспомнился один разговор с доктором Варбуртоном в Капуртале; врач рассказал, что люди, которым ампутировали конечности, часто чувствуют боль в тех частях тела, которых у них уже нет. Так же чувствовала себя Анита, потеряв сестру, – она ощущала ее присутствие в своем сердце, хотя Виктории уже не было.

Сирены машин «скорой помощи» вернули Аниту к злободневным проблемам. Она знала, что ей вряд ли удастся быстро выбраться из той трясины боли и сожаления, которая засосала ее, но в то же время понимала, что им нужно бежать из этого города. Консьержка была права. Как бы она ни страдала, ей срочно следовало уехать – хотя бы ради тех, кто у нее остался. Она не смогла помочь Виктории, однако, по крайней мере, должна поддержать своих родителей, чтобы вместе с ними пережить невосполнимую утрату.

Когда в июне 1919 года Анита уехала в Испанию, махараджа со своей свитой прибыл в Версаль в составе британской правительственной делегации, чтобы присутствовать при подписании мирного договора между немцами и союзниками. Приезд в это место, которым Джагатджит всегда восхищался, наполняло его чувством гордости и удовлетворения, тем более что на этот раз он оказался здесь не как обыкновенный посетитель, а вершитель истории. Такая же честь была предоставлена и Ганге Сингху, махарадже Биканера, и некоторым другим индийским принцам, более важным, чем он. Но в этом и состоял его талант – заставить относиться к себе как к одному из великих, не будучи таковым на самом деле. Махараджа добился того, чтобы о маленьком государстве Капуртала говорили так же, как и о других индийских государствах, гораздо более крупных и могущественных.

Сценарий церемонии был впечатляющим. За столом в форме подковы, стоявшим в зеркальной галерее, сидели трое грандов: Вильсон, президент Соединенных Штатов, Клемансо, герой Франции, и Ллойд Джордж, премьер-министр Англии. Когда-то в этом огромном зале – семьдесят три метра в длину и десять метров в ширину – король Людовик XIV, «король-солнце», которым так восхищался махараджа, имел обыкновение принимать послов. Приглашенные сидели на табуретах.

– Введите немцев, – торжественно произнес Клемансо.

Наступило полное молчание. Два офицера германской армии в толстых очках в металлической оправе вошли в сопровождении привратников. Никто не встал, чтобы поприветствовать их. За столом, над которым висел штандарт Людовика XIV с вышитыми на нем словами «Государство – это я», немцы подписали мир, черкнув в толстых книгах. После них свои подписи поставили представители союзных держав. Церемония продлилась недолго, и по окончании все пространство заполнили грохот орудий и гул самолетов, низко летавших над дворцом. Клемансо, Вильсон и Ллойд Джордж вышли вместе на террасу, где неистовая толпа устроила им овации. Впервые с начала войны в парижских садах и парках снова заработали фонтаны.

41

Махараджа был счастлив, оттого что имел честь беседовать с президентом и государственными деятелями во время празднования подписания мира сначала в Париже, а потом в Лондоне. «Апартаменты махараджи, находившиеся на десятом этаже гостиницы «Савойя», отличались восточным великолепием и американским комфортом, – писал один английский журналист. – Когда его спросили о подъеме националистического движения в Индии, махараджа ответил, что ему не нравится говорить о политике». Джагатджит Сингх предпочитал перечислять награды, полученные его военными, упоминать о присвоении его сыну Амарджиту звания капитана и особенно подчеркивал чрезвычайное признание его заслуг, которое выражалось в позволении императора увеличить официальный салют в честь Капурталы на два залпа. Таким образом, государство Его Высочества перешло в другую, более высокую категорию, и отныне ему полагалось пятнадцать залпов. Вот так честь! Однако именно этот факт доставлял махарадже, вложившему в войну огромные деньги, самое большое удовлетворение. Ведь эти залпы были утвержденным на века символом превосходства его статуса среди индийской знати.

Тем временем Анита находилась в Малаге вместе со своими родителями и своим горем. Она изменилась и уже не была такой, как прежде. До сих пор смерть воспринималась ею как беда, случавшаяся с другими – с чужими сестрами, с детьми и родителями других людей, а не с ее близкими. Это внезапное откровение вкупе с болью, вызванной потерей сестры, и при отсутствии того, кто мог бы снять груз с ее души, привели Аниту в состояние крайней меланхолии. Возможно, таковой была жизнь, которая сопровождалась постоянной потерей тех, кого ты любишь, пока не предстанешь перед собственной смертью. Постоянные терзания и мысли о войне, повлекшей за собой столько смертей и разрушений, впервые заставили Аниту задуматься о непрочности и скоротечности жизни. Она даже не могла отблагодарить Бенигно Масиаса за помощь, оказанную Виктории, потому что он тоже скончался: его сбил военный грузовик, и инфекция попала ему в ноги. Этот несчастный случай, глупый, как и все несчастные случаи, произошел совсем близко от дома Виктории, когда он, вероятно, навещал ее в последний раз. Это известие пришло к ней из Лондона от махараджи. Отчаявшись, Анита стала искать утешения в вере. Она закрылась в своей комнате и часами стояла перед маленьким импровизированным алтарем, над которым висели изображение Святой Девы Победоносной, фотография ее сестры с племянниками, а также картинки сикхских гуру и связка благовонных палочек. Она молилась всем богам, пытаясь вновь обрести смысл жизни. Оставаясь без движения с четками между пальцев и смежив веки, Анита отрешилась от всего, что ее окружало. Среди всего того, что ей довелось выслушать от священников, пандитов, мулл и монахов, с которыми она встречалась за всю свою жизнь, Анита искала слова утешения.

Она оставалась в Испании столько времени, сколько потребовалось для организации ухода за ее двумя осиротевшими племянниками. Ей хотелось забрать их с собой в Индию, но она знала, что не должна этого делать. Ее положение в далекой стране было настолько запутанным, что усложнять его еще больше не имело смысла. Поэтому Анита оставила их на своих родителей, пообещав взять на себя все расходы. Из-за ощущения собственной беспомощности и осознания, что она уже ничего не сделает для своей сестры, Анита не могла оставаться в Испании дольше, чем ей хотелось бы. Чувство вины словно подгоняло ее. Как бы ей ни хотелось выбросить из головы горестные мысли, она все время возвращалась к ним, считая себя виноватой в смерти Виктории. Это причиняло ей еще большую боль, особенно когда она находилась рядом с родителями и племянниками. Кроме того, махараджа требовал, чтобы она приехала в Лондон.

Первое, что сделала Анита, прибыв в Англию, была поездках сыну в Харроу. Мальчик, как выяснилось, предпочитал учебе игру на саксофоне и джаз. Он сдал экзамены через пень колоду, и махараджа пригрозил перевести его в другой колледж. Аджит яростно сопротивлялся, поскольку знал, что в другом колледже будет еще тяжелее. Он тосковал по безмятежной и приятной жизни в Индии, потому что английские зимы казались ему бесконечными и унылыми. Анита часами успокаивала и утешала его, но при расставании едва сдержала слезы, чувствуя, как у нее разрывается сердце. «Что же это за жизнь, – спрашивала она себя, – если никто из членов семьи не может сказать, что он по-настоящему счастлив? Все мы разделены и чувствуем себя одинокими…» Анита все чаще задумывалась о том, что она лишена обычной семейной жизни – такой, как у ее родителей, когда они с Викторией были маленькими. Ей нравилось представлять, какой могла быть ее жизнь с другим человеком, например с Ансельмо Ньето… Возможно, менее интересной, но зато более счастливой. У каждого своя карма, любила повторять Далима. «Куда заведет меня моя карма?» – спрашивала себя Анита, предчувствуя появление темных туч на горизонте своей жизни.

Странно, но сейчас она думала только о том, чтобы побыстрее вернуться в Капурталу. Раньше с ней никогда такого не происходило, да и вряд ли могло произойти. Анита всегда чувствовала, что жила жизнью, взятой взаймы у своего мужа, как будто он был владыкой огромной империи счастья, созданной для него и только для него. Она так и не нашла своего места. И все же сегодня ей хотелось вернуться в Индию.

Во время своего пребывания в Англии Анита стала путаться прожорливости огня, который она сама разожгла в своем сердце. Дело в том, что у нее из головы не выходил Каран. Она желала находиться с ним не ради удовольствия, а по простой и чистой необходимости. Он превратился для нее в наркотик. Любовь, которую она испытывала к своему мужу, стала уменьшаться из-за излишне отеческого отношения с его стороны, которое привело к тому, что между ними образовалась дистанция, непреодолимая для обоих. Каран был прямодушным и настолько близким по духу человеком, что она чувствовала его на расстоянии. «Возможно, я не умею быть счастливой, – говорила она себе. – Я отвергаю то, что имею, и предпочитаю то, чего у меня нет. А если это просто каприз?»

Нет, о капризе не могло быть и речи, это была любовь, призналась она себе, испугавшись грандиозности своего открытия и не желая думать о последствиях. Эта всепоглощающая сила, которую она всегда мечтала познать, взяла ее в плен, заставляя терять рассудок. «Безумная! – мысленно восклицала Анита в моменты просветления. – Я не могу позволить себе увлечься. Неужели я потеряла голову?» Но потом, забывая обо всем на свете, она погружалась в сладостные мечтания и соглашалась с принцессой Гобинд Каур, чья тоскливая жизнь с богатым мужем закончилась благодаря отваге и любви капитана Варьяма Сингха. Какими счастливыми и свободными от мирских пут казались эти люди, живущие в лачуге, но любящие друг друга! Она увлекалась безумной мечтой, убеждая себя, что Каран мог бы сделать то же самое и что для любящих людей всегда есть выход. Недопустимая любовь, торжествующая во враждебном окружении… Разве они не свободны и разве индийские песни не полны подобных историй?..

Да, но в ее случае все не так. Каран не посторонний, он сын махараджи. Этого вполне достаточно, чтобы заставить себя отказаться от столь опасного искушения. Когда Анита задумывалась над этим, она пыталась убедить себя, что своей любовью не только оскорбляет Господа, давшего ей жизнь, но и предает мужа. И, что еще хуже, предает маленького Аджита. Тогда она выбрасывала из головы мысли о Каране, понимая, что эта любовь кровосмесительная, недопустимая и обреченная на провал. Источник несчастий, позора и бесчестья.

И все же она с трудом сдерживала волнение, прислушиваясь к стуку собственного сердца, когда состав подъезжал к Ка-пуртале. Анита не хотела думать о Каране и, тем не менее, вглядывалась в лицо махараджи, сидящего перед ней, что бы узнать его черты. Бегство было невозможно. Когда на перроне вокзала она увидела одетого в праздничный костюм Карана, прибывшего встречать махараджу вместе с королевской гвардией, членами правительства и государственным оркестром, Анита попыталась скрыть свою радость, однако глаза у нее стали такими, как будто она увидела что-то нереальное. Поздоровавшись с ней, Каран прошел так близко, что она ощутила запах, исходящий от него, и на его приветствие ответила улыбкой.

В Капуртале был еще один человек, которому война нанесла удар, но переживавший свою боль в молчании. Тайная любовь Бринды, офицер Ги де Пракомталь, пал в бою на Восточном фронте Франции в середине 1917 года. Об этом узнали, получив письмо со стертой индийской монетой в конверте – это был сувенир, подаренный ему Бриндой на память. «Мы нашли ее в кармане рубашки Ги, когда он лежал на поле боя», – сообщалось в коротком послании. Несмотря на грусть, охватившую ее, Бринда подумала, что тогда в Париже она, несмотря ни на что, приняла правильное решение, вернувшись в Индию и выйдя замуж за Парам-джита. Если бы она прислушалась к зову сердца, то сейчас была бы бедной вдовой-иностранкой в опустошенной войной стране.

Вскочить на лошадь и нестись по полям. Позволить охватить себя пьянящим ощущениям свободы. Мечтать о том, чтобы увидеться с Караном в деревне, на дороге, на сходке крестьян, в конюшне дворца. А затем, встретившись с ним, чувствовать легкую дрожь, пробегающую по телу. Мечта становится реальностью, и жизнь перестает быть кучей вопросов без ответа. Как будто все пошло своим чередом. Не нужны слова. Достаточно позволять убаюкивать себя сладким ощущением того, что она была рядом с ним. Дни заполнялись короткими мгновениями, которые были подобны тайным сокровищам, для Аниты более ценным, чем все богатство махараджи. Однако она понимала, что входит в туннель, у которого, возможно, нет выхода.

– У меня для тебя есть хорошая новость, посмотри на это, – сказал однажды махараджа, вручая ей официальное письмо департамента иностранных дел Индии. Анита вскрыла конверт, и первое, что она прочитала, повергло ее в шок. На гладком листе четким почерком было написано: «Признание испанской жены Его Высочества махараджи Капурталы». В этой официальной ноте сообщалось: «Его Превосходительство вице-король решил снять ограничения, введенные для этой particular lady[54]54
  Особая леди (англ.).


[Закрыть]».

– Ты видишь, они называют меня particular lady … – Анита засмеялась и продолжила читать вслух: – «Таким образом, ее могут принимать все чиновники во всех случаях, котда они пожелают». Глазам своим не верю! Что это им взбрело в голову?

– Читай дальше, – сказал ей махараджа.

– «.. за исключением вице-короля, губернаторов и вице-губернаторов».

– Они же отворачиваются от меня! – сказала Анита, явно разочарованная. – Они признают меня, но совсем немного, чтобы я их не заразила…

– Это аванс.

– Несколько лет тому назад я прыгала бы от радости Сегодня, по правде говоря, мне все равно. Когда приезжает вице-король?

– Четырнадцатого.

– Не переживай, mon chéri. Я позабочусь, чтобы все было в порядке.

«Тот, кто вас знает, уважает в вас, Ваше Высочество, не только энергичного и прогрессивного правителя, но также и прекрасного спортсмена, образованного человека, щедрого и гостеприимного хозяина и сердечного друга». Так вице-король закончил свою речь после праздничного ужина во дворце Капурталы, ужина, о котором Анита позаботилась, стараясь учесть все до последней мелочи, но на котором ее не было. Об этом, как об особом одолжении, Аниту попросил муж, дабы не омрачать прекрасные отношения, сложившиеся между ним и англичанами в последнее время. Кроме того, вице-король приехал сам, без своей супруги, чтобы, вероятно, не создавать проблем для протокола. Через двенадцать лет после свадьбы Анита ужинала сама, в своей комнате, как будто она была чужой в собственном доме.

Правда, после этого визит Клемансо немного компенсировал неприятный осадок, оставшийся после визита вице-короля. «Мы имели огромное удовольствие принимать этого незаурядного человека и его жену в своем дворце и в течение нескольких недель наслаждаться обществом этой замечательной пары. Особенно запомнились дни, проведенные с ними на охоте за дичью», – писала Анита в своем дневнике. На банкете герой Франции рассыпался в похвалах по отношению к Капуртале, называя ее «колыбелью цивилизации на Востоке» и сравнивая с Афинами, которые были «колыбелью цивилизации на Западе». Сановников и самого махараджу распирало от гордости.

Визиты важных персон, светскаяжизнь… Мало-помалу Анита перестала интересоваться миром, который, как она чувствовала, ей не будет принадлежать. Она продолжала выполнять свои обязанности преданной европейской супруги, которая все организовывала, по-прежнему сопровождала мужа в поездках, но очарование и магия испарились. Она уже не вкладывала в это душу. Отношения с махараджей, как и прежде, оставались сердечными, но все менее интимными. Пришло время, когда Камасутра уже не вдохновляла их и они охладели друг к другу. А затем не стало и ночей любви. Анита подозревала, что Джагатджит поддерживал отношения с другими женами или с прежними сожительницами, а она… Она мечтала стать свободной, как птица, и проводила целые вечера, глядя в окна, построенные в стиле Великих Моголов и выходившие на север, в сторону отрогов Гималаев. У нее уже не осталось сил жить со своим одиночеством, а поделиться переживаниями, рассказав о запретной любви, сжигающей ее душу, было не с кем. Она не сомневалась, что Далима о чем-то догадывалась, но ее это не волновало, потому что служанка была воплощением такта и преданности. А потом еще был Аджит. Анита решила, что не уедет из Капурталы, пока ее сыну не исполнится восемнадцать лет, то есть пока он не достигнет совершеннолетия. Она опасалась, что остальные жены могут затеять заговор против него с целью лишить мальчика наследства или, что еще хуже, изгнать его из своей среды.