Текст книги "Фронтовое братство"
Автор книги: Хассель Свен
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Она кивнула.
– Я так и знала.
– Что ты знала? – язвительно спросил Ольсен. Он кипел от ярости. В висках у него стучало. Он сжимал и разжимал кулаки, шепча себе: «Успокойся, успокойся, не делай ничего опрометчивого!»
– Знала, что ты ничего не поймешь, – чуть ли не прорычала она. Глаза ее вспыхнули. – Ты такой же упрямый и тщеславный, как всегда. Сразу видно, откуда ты.
Ольсен устало засмеялся.
– Да, Инге, сразу видно, откуда. Я мелкая конторская вошь, которую вытащили из грязи, чтобы лизать пыль перед выдающимся Ландером, фон Ландером!
Последние слова прозвучали насмешкой.
Он принялся расхаживать по комнате. Пнул ножку дивана.
– Ты так и не сказала, почему отдала Гунни в нацистский приют.
– Этот мальчишка несносен! – завопила она, утратив самообладание. – Он такой же, как ты. Противный. Надутый. Упрямый. Когда я просила его что-нибудь сделать, грозился, что все тебе расскажет. Он лгунишка.
Инге спохватилась.
Ольсен перестал ходить.
– Расскажет все? Что же он может сказать такого, чего мне не следует знать? Что твои родные пренебрежительно отзываются обо мне, я знаю. Твоя восхитительная сестрица, как тебе известно, любит совать нос во все, что ее не касается. Тупая сука, – добавил он.
– Будь добр, выбирай выражения в моем доме, – предостерегла она, выпрямясь.
Ольсен запрокинул голову и неудержимо рассмеялся.
Инге в изумлении раскрыла рот.
– Ты сошел с ума?
Он оборвал истерический смех. Поглядел на нее. Глаза его потемнели.
– «Сука» неприличное слово? А что скажешь о «свинье», «потаскухе» или «шлюхе»?
Она встала и чуть подалась вперед. Голос ее звучал твердо.
– Хватит, Бернт. Уходи. Убирайся! – На пальце, которым она указывала ему на дверь, блестело кольцо с бриллиантом. – Это дом моего отца. Не твой. Тебе здесь нечего делать. Этот кров получила я. Не ты.
Ольсен швырнул бокал. Он разбился.
Она посмотрела на него укоризненно.
– Почему ты не открыла, когда я стучал и звонил в полночь? – спросил он, обратив к ней искаженное гневом лицо.
Инге обратила на него спокойный взгляд. Внезапно он понял, что она презирает его такого, в грязном мундире.
– Потому что было ни к чему открывать тебе. Давно следовало понять.
У него захватило дыхание. Мышцы живота напряглись. Они поменялись ролями. Теперь мышью была не она. Он.
«Не впустить меня!» – подумал он с искаженным от душевной боли лицом. Его Инге, его любимая Инге, совершенно спокойно сказала, что не хотела его впускать. Не извинилась ни за что. Ничего не объяснила. Простить можно все, даже неверность, но она не просила прощенья. Все кончено? Не может быть! Он может вынести войну, даже если она будет длиться целую вечность. Может вынести все, но если Инге отказалась от него… этого он не мог вынести. А его сын? Он проглотил ком в горле и взглянул в ее темные, бархатистые глаза.
Она спокойно выдержала его взгляд. Ничуть не смущаясь. Провела тонкой, холеной рукой по блестящим волосам.
– Инге, но почему ты не впустила меня? – Его ярость прошла. Осталась только печаль, глубокая, невыносимая печаль. – У меня три недели отпуска.
Она приподняла бровь, поджала губы. Подошла к патефону и поставила пластинку.
– Потому что была не одна, мой друг.
– Не одна? – переспросил он.
– Да, и уверена, тебе это прекрасно известно. Думаю, ты прятался где-то поблизости и видел, как уходил Вилли.
Она улыбнулась.
Ольсен кивнул.
– Да, ты права. Стоял на лестничной площадке внизу. – И опустился в кресло. – Хочешь развода?
Инге, поводя бедрами, походила взад-вперед, напевая под нос песенку Зары Леандер «Davon gebt die Welt nicht unter» [137]137
«От этого мир не перестанет существовать». – Прим. ред.
[Закрыть].
– Развода? – ответила она, наливая себе рюмку коньяка. – Не приходило в голову, пока ты не упомянул о нем. – Пригубила коньяк. Закурила сигарету, вставив ее в длинный золотой мундштук, украшенный пятью маленькими бриллиантами. – Во всяком случае, я устала ждать. Сейчас я влюблена в Вилли, но, думаю, ты со своей солдатской моралью считаешь, что женщина может жить одними только письмами. Наши отношения были ошибкой с самого начала.
– Инге, ты говорила, что любишь меня, а потом у нас появился Гунни.
Она лихорадочно затягивалась сигаретой. Допила коньяк. На лбу у нее выступила вена.
– Мало ли, что говоришь иной раз. Как ты считаешь, много пар действительно любят друг друга? Любовь переходит в привычку. Обладай ты широкой натурой, а не мелочился бы все время, мы прекрасно могли бы жить вместе, и этой нелепой сцены можно было избежать. – Она смотрела на него. Глаза ее были злобными. Рот язвительно кривился. – Я могла бы спать с кем захочу, ты тоже. Мы были бы друзьями. Друзьями с обручальными кольцами
– Инге, но это невозможно!
– Да? – Она хрипло засмеялась. – Будто ты имеешь хоть малейшее представление о том, что возможно!
Ольсен снова ощутил ком в горле. Что произошло? Его Инге не может так говорить. Поправил ремень, заметил пистолет и задумчиво положил на него руку.
Она увидела это и искривила губы в улыбке.
– Ради Бога, не превращай это в классическую драму, где неверную жену застреливают. Мы будем выглядеть ужасно смехотворными.
Он опустил руку и пожал плечами.
– Инге, ты хочешь, чтобы я ушел?
Она кивнула.
– Так будет лучше всего. Ты ведь очень старомоден, чтобы продолжать наши отношения так, как хотелось бы мне. Если захочешь развода, Бернт, можешь мне написать.
Ее кимоно распахнулось. Ольсен увидел ее длинные ноги, стройные, красивые ноги. Которые он так часто ласкал. Он не мог осознать, что все кончено. Все это было слишком нелепо. Слишком нереально. Почти смехотворно. Она стояла, мило улыбаясь. Хоть и живая, она была вместе с тем мертва. По крайней мере, для него.
Он снова потянулся к пистолету. Расстегнул кобуру и быстро провел пальцами по холодной стали. Потом вспомнил о мальчике. Представил себе насмешливый взгляд Легионера. И опустил руку.
– Не хочешь выпить перед уходом? – спросила она.
Ольсен кивнул. Подумать только, она спрашивает его, только что изгнанного мужа, хочет ли он перед уходом выпить.
Он хотел о чем-то ее спросить, но они уже стали чужими друг другу.
Они выпили. Она что-то сказала о его пыльных сапогах и грязном мундире. Упомянула какой-то отель, где он может поспать. Потом он вдруг выпалил:
– Ты влюблена в Вилли?
– Я же сказала тебе, разве не так? Я люблю его.
– Вы спали вместе?
Она запрокинула голову и засмеялась. Соблазнительно. Его рука снова потянулась к пистолету. Перед ним снова всплыло лицо сына. Завтра он поедет в этот нацистский лагерь, где находится Гунни.
Когда Ольсен уходил, она подняла руку и помахала. Он заметил на руке браслет, который некогда подарил ей. С синим камнем, купленным в Румынии. Она страстно поцеловала мужа, повиснув на его шее и оторвав ноги от пола. Потом они провели бурную, пылкую ночь. Это было пять лет назад.
Когда она закрыла дверь, он чуть не плакал.
Спал Ольсен в гвардейской казарме в Потсдаме.
На другой день он поехал в Берген повидать сына.
Состоявший из бараков лагерь располагался на болоте, вдали от любопытных глаз. У кого-то все же хватило совести не допустить, чтобы все знали, как систематически губятся, извращаются умы мальчишек.
К лагерю Ольсена подвез на своей машине оберштурмфюрер СС, потерявший руку в 1941 году. Всякий раз, когда этот офицер с эмблемой смерти на черном околыше фуражки обращался к нему «Herr Kollege» [138]138
Господин коллега (нем). – Прим. пер.
[Закрыть], Ольсен содрогался. Он сказал Ольсену, что отвечает за военную подготовку мальчишек.
Ольсен спросил его о жизни в лагере.
– Они приходят сюда белоручками, – прокричал эсэсовец, чтобы его было слышно сквозь шум «кюбеля». – Но вскоре становятся настоящими демонами. – Восторженно помахал полупустым рукавом. – Способными перерезать горло даже родной матери.
Остановились они километрах в полутора от лагеря. Эсэсовец указал на группу ползущих по полю ребят в коричневой форме.
– Наш диверсионный отряд, Herr Kollege. Это добавляет последний штрих к нашему образованию. – Произнеся последнее слово, он засмеялся. – Время от времени мы даем им позабавиться с евреем. Зрелище того, как ребята убивают еврея, забавнее, чем собачьи бега или петушиные бои. Потом они научатся делать это с настоящими людьми.
С настоящими людьми! Лейтенант Ольсен с отвращением посмотрел на плакатно-красивое лицо эсэсовца.
У коменданта лагеря, баннерфюрера гитлерюгенда Грау, для Ольсена был припасен сюрприз.
Он с улыбкой сообщил Ольсену, что у него больше нет сына. Его сын принадлежит фюреру. О том, чтобы увидеться с Гунни, не может быть и речи. Можно отправить ему посылку, которую мальчик получит как присланную Движением.
– В конце концов, Движение – это все мы, – сказал с улыбкой Грау.
Здесь для всего существовала улыбка. Даже для оглашения смертного приговора.
Лейтенант Ольсен запротестовал против усыновления его сына государством. Он не подписывал никаких бумаг.
– Это не имеет значения, – улыбнулся баннерфюрер. – Подписей ваших жены и тестя вполне достаточно, и вряд ли вы можете возражать против того, чтобы ваш сын воспитывался как истинный приверженец Движения. Дом – неподходящее место для нашей детворы. А у нас ребята становятся закаленными, как крупповская сталь.
Ольсена отвезли в Берген, не из любезности, а чтобы не дать пообщаться с сыном по нелегальным каналам.
XVII. Вечеринка с эсэсовцами
Перед виллой сидел на остове детской коляски человек без рук и ног.
Он был в штатском, на груди его поблескивал Железный крест первого класса.
Обергруппенфюрер СС Бергер вылез из своего «Хорьха», наморщил лоб и неодобрительно посмотрел на инвалида.
– Уберите это отсюда, – негромко сказал он адъютанту.
Инвалид пытался сопротивляться. Громко кричал, когда его подняли и увозили.
Инвалида бросили в печь вместе с евреями и цыганами.
Остов коляски медленно покатился по улице, где с ним стал играть какой-то мальчик.
Неприятное зрелище больше не раздражало приезжающих гостей.
Однажды вечером лейтенант Ольсен поехал с другом Генрихом и оберштурмфюрером СС на большую виллу в Ваннзее.
Перед воротами, украшенными эсэсовскими рунами и величественным орлом, символом этого корпуса, стояли двое часовых в полной эсэсовской форме.
В большом холле было шумно, усердные эсэсовцы в белых куртках принимали вещи гостей.
Из холла гости шли в большую комнату, ярко освещенную многочисленными хрустальными люстрами, огни люстр отражались в больших стенных зеркалах.
Посреди комнаты стоял стол в форме подковы, накрытый камчатными скатертями и севрским фарфором. По столу были расставлены канделябры из чеканного золота для двенадцати свечей. Хрустальные вазы были обвиты искусно сплетенными цветочными гирляндами. Столовое серебро было старым, массивным.
В дальнем конце комнаты стояла небольшая группа офицеров-эсэсовцев. Они жадно пялились на входящих дам в сильно декольтированных платьях.
Генрих подвел Ольсена к этой группе и представил высокому, крепкому человеку в коричневом партийном мундире. Таких холодных глаз Ольсен не видел еще ни у кого. Это был человек без малейшего следа человеческих чувств. Живой робот, механизм в партийном аппарате.
Он вяло пожал Ольсену руку. Пробормотал, что для него честь познакомиться с боевым офицером и посоветовал отдать должное еде. Потом подошел к даме в облегающем сиреневом платье. Лейтенант Ольсен был забыт.
Компания уселась за ужин.
Вошла длинная колонна эсэсовцев в белых куртках, несших еду. Все происходило в стиле строевых учений. Они сразу же начали расставлять блюда и наполнять бокалы.
Нормирование продуктов не имело к происходившему никакого отношения. Это меню могло удовлетворить даже самые изысканные вкусы.
– Вот так стол, – усмехнулся оберштурмфюрер Рудольф Буш, сидевший напротив Ольсена. Он был уже слегка пьян. – Недурственная штука, – и, чмокнув губами, он обеими руками поднес ко рту фазанью ножку. Оберштурмфюрер убедил себя, что выглядит древним тевтонским героем, когда ест таким образом.
Генрих сказал Ольсену, что Буш два года назад повесил в Гросс-Розене родную сестру. Судя по его виду, он был вполне способен на такое.
– Ужин с дарами разных стран, – довольно прорычал он, указав на роскошный стол обглоданной фазаньей ножкой. Потом бросил ножку через плечо. Ее тут же подобрал один из прислуживающих эсэсовцев.
Его поведением никто не возмутился, поскольку здесь тевтоны-эсэсовцы пировали в духе древней Валгаллы [139]139
Валгалла – в скандинавской мифологии обитель павших в бою воинов. – Прим. пер.
[Закрыть].
– Здесь югославские артишоки, – орал Буш в экстазе завоевателя, – бельгийские трюфели, французские шампиньоны, русская икра, датские ветчина и масло, норвежский лосось, финские куропатки, голландские креветки, болгарские фазаны, венгерская баранина, румынские фрукты, итальянские цыплята, австрийская оленина, польский картофель – выращенный в песчаной почве! Недостает только восхитительного английского бифштекса. – Снова бросил косточку через плечо. – Но то, чего нет сейчас, еще может появиться, – он облизнул жирные губы. – Подождите, лейтенант, до того времени, когда мы переправимся через Ла-Манш! Мне просто не терпится устроить концлагеря в Шотландии и заставить английских лордов прыгать через козла!
«Господи, – подумал Ольсен, – здесь как будто бы никто не знает, что мы проигрываем войну. Они все еще одерживают победы и продвигаются с боями вперед».
– Как думаете, что ждет Германию, Herr Kollege? – проворчал Буш, обкусывая оленью ногу. Он походил на каннибала в броском мундире.
Лейтенант Ольсен, пожав плечами, ответил, что, к сожалению, не знает. Во всяком случае, он не собирался говорить то, что думал: скоты, рожденные скотами, чтобы умереть по-скотски на военной навозной куче. Мысленным взором увидел усмехающееся лицо Легионера и содрогнулся.
– Германия станет самой могущественной в истории империей, – заявил этот офицер СС, уже совершенно пьяный, – а аппетиты у нас большие, – добавил он задумчиво. – Жгучие аппетиты. Взгляните только на наших гостей! – И, усмехнувшись, прорычал: – Сегодня для этих господ еда важнее, чем культура и битва. Смотрите, как они набросились на жратву. Я говорю о мужчинах.
– Конечно, – кивнул Ольсен. И, не удержавшись, спросил: – А что дамы?
– Наберитесь терпения, герр лейтенант, увидите! – Буш зловеще засмеялся и отхлебнул из бокала. – Здесь все идет по эсэсовским правилам. Не так скучно, как в вермахте, лейтенант. Когда набьем животы, перейдем ко второму акту. – Впился зубами в персик. По груди его светло-серого кителя потек сок. Он попытался стереть его рукой. – Акт второй: алкогольная интродукция. – Рыгнул и кивком извинился. – Затем следует фуриозо грандиозо [140]140
Грандиозный фурор (ит.). – Прим. пер.
[Закрыть]. – Поджал губы и облизнулся, как сытая свинья. – И наконец, герр лейтенант, пасторале аморозо [141]141
Любовная пастораль (ит.). – Прим. пер.
[Закрыть]. В СС строго держатся этикета. Собственно говоря, герр лейтенант, мы, эсэсовцы, тот разряд людей, которых в Англии называют джентльменами.
Он умолк и стал обсасывать палец, к которому прилип хрен. Искоса взглянул на Ольсена и сказал, не вынимая пальца изо рта:
– Хрен всегда наводит меня на мысль о шлюхах. Но, – добавил он, сведя брови, – первоклассных шлюхах.
Потом изучающе оглядел Ольсена и решил изречь то, что давно хотел сказать армейскому офицеру:
– Вы, жалкие армейцы, понятия не имеете о хорошем тоне. Вы все неотесанные крестьяне.
Усмехнулся и стал жадно ждать возражений.
Но Ольсен не слушал. Он думал обо всем, на что пошел бы, чтобы свести счеты с Инге и тестем.
– Мой тесть тупая свинья, – доверительно сказал он Бушу.
– Назовите мне его фамилию, я передам ее другу на Принц-Альбрехтштрассе [142]142
На Принц Альбрехтштрассе, 8 находилось Главное управление имперской безопасности. – Прим. пер.
[Закрыть], – предложил Буш. – Всех тупых свиней надо уничтожить. Lebensraum [143]143
Жизненное пространство (нем.). – Прим. пер.
[Закрыть], вот что самое важное, – доверительно сообщил он.
Сидевший подальше оберштурмфюрер крикнул:
– Буш, кончай пьяную болтовню, а то неприятностей не оберешься!
– Слушаюсь, оберштурм, – загоготал Буш и одним духом выпил бокал коньяка. Сердито огляделся и пробормотал: – Их надо уничтожить. Бросить медведям. – Взглянул на Ольсена. – О животных нужно заботиться, – объяснил он.
Лейтенант Ольсен смотрел на Буша, но не видел его. Он видел Инге, свою жену, стоящую перед ним в кимоно, открывающем стройные ноги. Пил и слышал лишь половину того, что говорил Буш.
– Дамы здесь видные, богатые. У них зудит в одном месте, так что отказа не будет. – Буш ухмыльнулся собственному остроумию. Потом вдруг настроился на философский лад. – Жизнь – странная штука, Herr Kollege. Вы боевой офицер-танкист, а я кто? Ничтожный охранник в концлагере.
Он озабоченно наморщил лоб и смахнул с тарелки груду обглоданных костей. Потом бросил взгляд на пустую тарелку и отправил ее вслед за костями.
– Я несчастный человек. Совершенно несчастный. – Огляделся с таким видом, будто тонул и искал спасательный круг. Подался к Ольсену и поведал ему свой большой секрет: – Моя жизнь это сплошное разочарование, Herr Kollege. Поверит ли кто-нибудь, что я больше всего хотел стать пастором?
– Разумеется, нет, – убежденно ответил лейтенант Ольсен.
– Однако я охотнее всего стоял бы в черной рясе на кафедре и наставлял паству. Господи, как бы я ее потрясал, Herr Kollege! И чем все кончилось? – Он с презрением плюнул на пол, едва не попав в свою даму. – Брр, я стал офицером лагерной охраны. Но у меня есть хорошая мысль, Herr Kollege. Когда кончится война, я пройду ускоренный курс богословия. Таким образом, надеюсь в конце концов стать кельнским архиепископом. Тогда всю жизнь посвящу служению Богу.
– Когда наши утонченные дамы выпьют достаточно шампанского, – продолжал он, – мы расширим фронт до второго этажа. – Всезнающе улыбнулся и выразительно подмигнул Ольсену. – Там мы поставим французскую пастораль! – Умолк и напряженно задумался. Обвел комнату изучающим взглядом. Потом указал на стройную брюнетку в платье из серебряной парчи с низким вырезом. – Вон та в парчовом наряде, Herr Kollege, купающаяся в деньгах вертихвостка.
Посмотрев в ту сторону, Ольсен увидел популярную киноактрису из UFA [144]144
Самая крупная и известная киностудия Германии. – Прим. ред.
[Закрыть].
– Все эти дамы примут участие в пасторали? – скептически спросил он, разглядывая известную актрису, откровенно флиртующую с генералом полиции.
– Не все, – допустил Буш, – но недотрог попросят уступить, а потом больше не пригласят. Эта девица в парче, – он щелкнул языком, – одна из тех, кто ведет себя, как нужно. В фильмах она лепечет, будто какая-то Гретхен из YWCA [145]145
Молодежная женская христианская организация. – Прим. ред.
[Закрыть], но здесь… о-ля-ля, Meine Ruh ist hin… [146]146
Мой диван вон там… (нем.). – Прим. пер.
[Закрыть]Здесь она превращается в Климестру или как там звали ту греческую кобылу.
– Вы имеете в виду Клитемнестру [147]147
Клитемнестра (греч. миф.) – жена микенского царя Агамемнона. В то время, когда муж воевал под Троей, вступила в связь с Эгистом и с его помощью убила вернувшегося мужа. – Прим. пер.
[Закрыть]? – улыбнулся Ольсен, надеясь, что произнес имя правильно.
Ему очень хотелось привести в раздражение пьяного оберштурмфюрера.
– Не выпендривайся, клоун из цирка фон Клейста, – вспылил Буш.
Лейтенант Ольсен засмеялся и пожал плечами. Он добился, чего хотел.
Буш надулся и что-то пробормотал об уничтожении всей армии, состоящей из предателей и прочих отбросов. Внезапно лицо его повеселело.
– Знаете, что означают буквы на номерных знаках армейских машин? WH?
– Wermacht Heer [148]148
Вермахт, сухопутные войска (нем). – Прим. пер.
[Закрыть], – незамедлительно ответил Ольсен.
– Ошибаетесь! – восторженно воскликнул Буш и обвиняюще указал на него пальцем. – Они означают Weg nach Hinten [149]149
Дорога назад (нем). – Прим. пер.
[Закрыть].
В восхищении он хлопнул себя по бедрам и грубо толкнул локтем свою даму.
Лейтенант Ольсен откинулся на спинку стула.
– А знаете, как армия называет СС?
– Нет, – ответил с любопытством Буш.
– Arsch, Arsch, – ответил Ольсен. – По-английски – ass, ass [150]150
Задница, задница (нем. и англ.). – Прим. пер.
[Закрыть].
Наступившее вокруг лейтенанта Ольсена молчание было гнетущим. Он засмеялся, поднял бокал и провозгласил:
– За армию!
Но видя, что бокалы поднимаются слишком медленно, со злобным удовольствием добавил:
– За армию Адольфа Гитлера!
Скрепя сердце, эсэсовцы выпили за армию и потом разбили бокалы, так как снова пить за фюрера из тех же было нельзя.
Глядя на груду битого хрусталя на полу, лейтенант Ольсен дал себе слово выпить за Адольфа еще несколько раз.
После ужина гости разбрелись по большой вилле.
– Какое сейчас настроение на фронте? – поинтересовался какой-то офицер полиции.
– У меня сейчас отпуск, – ответил Ольсен, – и я ничего не знаю о нынешней обстановке и настроении.
– Отпуск? – воскликнул Буш. – Это что такое? Совершенно неизвестное нам, эсэсовцам, понятие. Для нас в лучшем случае оно сводится к командировке, чтобы привезти в лагерь изменников и тому подобных тварей. Нет, вам на фронте хорошо живется. Куда лучше, чем нам. От одного слова «вермахт» меня тошнит.
Его тусклые глаза стали увлажняться.
– Посмотрите на этих вонючих генералов, важно расхаживающих в ортопедических сапогах на тонких ножках! Гниды. – Он горячился все больше. – На месте фюрера… – он сощурился и свел брови, – …я сажал бы их на кол. Клянусь Богом, сажал бы. – Повернулся к нескольким стоявшим поблизости офицерам СС. – Разве не так, ребята? Армия – стадо вздорных козлов, способных только блеять.
Они согласно кивнули. Один из них пробормотал что-то о «трусливой своре».
– И эти господа с красными лампасами имеют наглость заноситься перед нами, эсэсовской гвардией фюрера! Смотрят на нас свысока, считают нас ничтожествами. – Буш плюнул на персидский ковер. – Эти выскочки забыли, что вознеслись благодаря нам. Кем бы они были без СС?
Лейтенант Ольсен равнодушно пожал плечами. Взглянул на сидевшую на диване даму, платье которой было задрано гораздо выше колен. Офицер-эсэсовец измерял веревочкой ее бедра.
– Кем были раньше эти собаки? – настойчиво спросил Буш, слегка толкнув локтем Ольсена. – Швалью, мелкой вонючей швалью без красных лампасов; им приходилось являться на проверку и получать талоны на питание, как в веймарские времена. – Снова плюнул на ковер и презрительно растер плевок ногой. – Вы, армейские жеребцы, мешками получаете ордена и медали за свои пустяковые сражения!
Кто-то попытался успокоить разошедшегося вовсю Буша. Но он не слушал и продолжал:
– А что мы?… Вы не ответили мне. Я спрашиваю вас, герр герой-лейтенант: что мы?
– Да брось ты, Руди, – сказал кто-то. – Не виноват же этот танкист в том, что у тебя нет боевых наград.
– Дай мне договорить, болван! – выкрикнул Буш и ухватил Ольсена за лацкан мундира. – Наша война гораздо труднее вашей. Посмотрите, как дрожат мои руки. – Он ожесточенно потряс руками перед лицом Ольсена. – Казни сотнями, Herr Kollege, массовые казни. Попробовали б вы командовать расстрелами час за часом, изо дня в день! Да, эта мразь – недочеловеки, но они все равно кричат, потому что боятся смерти.
Он облизнул полные губы.
– Иногда мы хороним их еще живыми. Не потому, что мы жестокие. Вспомните, Herr Kollege, я хотел быть пастором. – Тяжело дыша, он осушил свой бокал, жестом велел наполнить снова, опять осушил и снова велел наполнить. – Мы не знаем покоя, Herr Kollege, трудимся в поте лица. До конца войны нужно уничтожить всех евреев, затем польскую и русскую интеллигенцию – так что можете, герр лейтенант, представить себе, какую навозную кучу нам приходится разгребать. Мы травим их газом, расстреливаем, вешаем, гильотинируем. В общем, делаем все, чтобы очистить воздух.
Лейтенант Ольсен почувствовал тошноту и отвернулся от Буша.
Поведение общества тем временем стало еще более безудержным. На лестнице пили шампанское из дамских туфелек. В небольшой комнате вертели бутылку и раздевались. В маленькой нише двое старших офицеров стягивали трусики с визжавшей дамы. Девица в голубом платье плясала на столе. Подбросила туфли к потолку. Угодила в хрустальную люстру, одна из лампочек разбилась с громким хлопком. Гауптштурмфюрер выхватил пистолет и разбил выстрелами еще две.
– Это было необходимо, – объяснил он. – Меня ударили стекла лампочки. Я последовал приказу фюрера: двух за одного.
Он вложил в обойму маузера два новых патрона и сунул его обратно в карман. С удовлетворением отметил, что большинство дам обратило внимание на его пистолет. В ношении пистолета есть нечто очень мужественное.
Лейтенант Ольсен стоял, разглядывая одну из великолепных картин. Рядом с ним встал штандартенфюрер. Указал на картину.
– Красивая, правда?
Ольсен кивнул.
– Какой-то нелепый дом, вам не кажется, лейтенант? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Все это, – он широко повел рукой, – принадлежало евреям. Талмудистские свиньи устраивали здесь свои отвратительные оргии. – Лицо его брезгливо исказилось при мысли о безнравственном поведении в доме, который он назвал «нелепым». – Настало время очистить эту авгиеву конюшню. – Штандартенфюрер засмеялся и рукой в белой перчатке похлопал Ольсена по плечу. – Я принимал в этом участие. – Вскинул голову. – Это было восхитительно, Herr Kollege.
– Что сталось с владельцем? – спросил Ольсен.
От такой наивности штандартенфюрер едва не утратил дара речи. Он просто не мог понять, как нормальный человек в мундире может задать столь глупый вопрос.
– Отправлен в лагерь, естественно. Что еще могло с ним статься? Но сперва эту талмудистскую свору как следует отделали.
Лейтенант Ольсен непонимающе посмотрел на него.
– Отделали?
– Да, само собой, – ответил эсэсовский офицер. – Избили. Как мне приходилось слышать, то же самое вы делаете с партизанами.
Он танцующим шагом подошел к даме и повел руками вверх по ее бедрам, разрывая при этом платье. Потом с ликующим видом связал два конца бантом так, что сзади ее ноги оголились. Это выглядело комично. Ноги были сильно вывернуты внутрь коленями.
– Ну, что, скоро в постель? – заорал какой-то штурмбаннфюрер из охраны лагерей смерти.
– Это заместитель коменданта в Ораниенбурге [151]151
Один из первых концлагерей в Германии. Но он был закрыт еще в 1935 г. – Прим. ред.
[Закрыть], – объяснил лейтенант полиции. И предложил Ольсену бокал вина. – Настоящая «Вдова Клико», во всем Рейхе есть только у нас. – Вытащив бутылку из кармана, он щедро наполнил бокалы. – Нашли себе телку, герр лейтенант?
– Кого-кого? – удивленно спросил Ольсен.
Офицер полиции засмеялся.
– Телка – это новенькая. Корова – обычная дама. Кобылы – выступающие публично акробатки.
– В таком случае значит, мужчины – быки и жеребцы? – не удержался Ольсен.
Офицер полиции громко засмеялся и побежал присоединиться к двум дамам.
Лейтенант Ольсен вернулся в тот угол, где Буш объяснял высокому господину в темном штатском костюме, что делают эсэсовцы, пока другие наслаждаются жизнью на фронте.
– Мы просто-напросто уборщики мусора, – говорил он тупо слушавшему человеку с маленьким золотым партийным значком на лацкане.
Штатский неторопливо закурил сигару. Это был один из тех таинственных немцев, которые жили в Южной Америке в период между войнами. Сначала он был консультантом секретной полиции в Боливии. Потом продавал крупповское вооружение Парагваю, противнику Боливии в затянувшейся войне. Теперь стал одним из значительных лиц в Берлине, имел кабинет на верхнем этаже здания по адресу Принц-Альбрехтштрассе, 8.
– Мы уничтожаем всех, – охрипшим голосом кричал Буш, сильно пошатываясь. Мундир его был облит коньяком. – Первым делом уберем к черту евреев, всех до единого. – Господин с черной сигарой молча кивнул. – Затем настанет очередь цыган. – Тот кивнул снова. Буш приложился к коньячной бутылке, в которой один из его товарищей смешал водку с датским аквавитом. Рыгнул. – Потом примемся за поляков. Понимаете, мои ребята создают Lebensraum. Lebensraum для победоносного немецкого народа. Они раскроют в изумлении рот при виде наших зондеркоманд. Вся нация исчезнет с лица земли. Пространства там хватит только для нас, немцев. Вперед, товарищи, да здравствует СС! – Щелкнул каблуками, вскинул руку в салюте и проревел: – Sieg Heil! [152]152
Слава победе! (нем.). – Прим. пер.
[Закрыть]
Все присутствующие восторженным криком поддержали его. Кто-то запел антиеврейскую песню. Все подхватили на строке: «Еврейская кровь заструится рекой».
Гауптштурмфюрер из дивизии «душегубов» Эйке вскочил на стул и неистово заорал:
– Последний еврей будет повешен на Бранденбургских воротах!
– Мы величайшая на свете нация, – выкрикнул Буш. – Все остальные мы уничтожим!
Его прервала с воплем вбежавшая в комнату девица. С растрепанными волосами, без платья. Ее азартно преследовал офицер без кителя, сзади у него болтались широкие крестьянские подтяжки.
Офицер с черными значками эсэсовского генерала на погоне [153]153
Никаких «черных значков» на погоне эсэсовского генерала не было. – Прим. ред.
[Закрыть]скомандовал:
– Приготовиться к отбою!
Восторженный вопль едва не разрушил потолок виллы.
Это явилось сигналом к безудержной охоте на женщин. Непокорную даму взяли силой в оконной нише. Другая стояла на руках, демонстрируя шелковые кружевные трусики, которые больше открывали, чем скрывали. Какой-то офицер поливал ее красным рейнским вином. Очень медленно, с чувством. «Все это благодаря хорошему вину», – подумал оберштурмфюрер Штенталь. Раньше он владел винным погребом в Бонне. Теперь стал главным дознавателем в Бухенвальде.
Он стянул трусики с этой акробатки и продолжил шутку дальше, но никто не возмутился. Тем временем трое его товарищей пели:
Эсэсовцы превосходили друг друга в безумных эротических прихотях. И ревели, как благородные олени во время гона.
Лейтенант Ольсен опьянел. Он сидел на стуле, широко расставив ноги. Перед ним на полу лежала раздетая женщина. На ней были лишь чулки. Длинные чулки, их удерживали широкие черные подвязки с красными розочками. Какой-то эсэсовский офицер лежал поперек стула. На нем были только китель и кальсоны с заплатой, к тому же плохо пришитой.
Лейтенант Ольсен усмехнулся заплате на кальсонах.
– Сверхтевтон в заплатанных подштанниках.
Он выплюнул то, что скопилось во рту, сумев попасть в заплату.
– Мразь, – произнес он убежденным тоном. – Завтра я отправлюсь на Принц-Альбрехтштрассе, найду того знакомого Генриха на пятом этаже. Расскажу ему кое-что о шлюхе, на которой женат.
И усмехнулся снова.
К Ольсену подошла платиновая блондинка и села ему на колени. Погладила его по голове.
– Можешь называть меня Ильзе, если хочешь.
– Ильзе, – произнес Ольсен. И снова плюнул на заплату.
Ильзе схватилась за живот от смеха.
Дальше они сидели молча, глядя на оплеванные подштанники.
К ним подошла еще одна женщина. На ней было золотистое платье с разрезом на спине до бедер.
– У тебя раздраженный вид, – сказала она Ольсену. – Почему не развлекаешься? Тебе не нравятся женщины?
– Ты шлюха? – спросил Ольсен.
– Новенький, – фыркнула та.
– Это верно, – усмехнулся Ольсен, – а ты свинья.
Он брыкнул ногой в ее сторону и едва не свалился со стула. Потянулся к своей кружке, стоявшей на полу. Это была полуторалитровая пивная кружка, наполненная смесью водки и коньяка. Какой-то лейтенант полиции сказал, что такая смесь прогоняет печаль. Поэтому Ольсен пил ее.
К ним, шатаясь, подошел некий гауптштурмфюрер, волоча за собой стул. У него было один глаз. Второй закрывал темный, постоянно выпадавший монокль. Но его карманы были набиты запасными моноклями. На месте глаза было большое отверстие, красное, влажное. Ему нравилось демонстрировать его другим. Они теряли аппетит при виде этого отверстия.
