Текст книги "Фронтовое братство"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Один из троих, обер-лейтенант пятидесяти с лишним лет, рослый, грузный, потребовал путевое предписание у лейтенанта Ольсена. Тот буквально задохнулся от такой наглости.

Наступило молчание. Потом офицер полиции вермахта снова раскрыл рот.

– Потеряли дар речи, лейтенант? Или плохо соображаете? Я хочу взглянуть на ваши документы, чтобы понять, какое право вы имеете бродить по этим лесам.

– Черт возьми, тебя, должно быть, искусала бешеная собака! – взорвался Хайде.

– Заткнись, грязный подлец! – зарычал обер-лейтенант полиции, зловеще выпятив челюсть. Ствол его автомата смотрел прямо в грудь Ольсена.

В этот миг лесную тишину нарушил резкий голос из кустов позади охотников за головами:

– Бросить пульверизаторы!

Охотники за головами побросали автоматы так, словно оружие жгло им руки.

– Поднять лапы, живо! – продолжал тот же голос.

Три пары рук взлетели вверх. Потом вышли Порта с Легионером. Порта нес на ремне тяжелый ручной пулемет.

Легионер пнул обер-лейтенанта.

– На колени, сукин сын. Сейчас тебе достанется на орехи.

Грузный офицер, пыхтя, опустился на колени.

Двое младших командиров получили от Малыша по физиономии.

– Это касается и вас!

– Оставь их! – приказал лейтенант Ольсен.

– Вы за это поплатитесь, – пригрозил обер-лейтенант, даже не пытаясь скрыть ярость. – Узнаете, что нападение на полицейского вермахта при исполнении служебных обязанностей карается смертью в соответствии с девятьсот восемьдесят седьмой статьей.

– Насколько мне известно, дезертирство карается военно-полевым судом и повешением, – сухо ответил лейтенант Ольсен.

Полицейские не подозревали, что нам рассказала Мария, тем более что она находится с нами.

Мария побывала у них в руках. Слышала, как они обсуждали переход к русским под видом обыкновенных пехотинцев. Цель их заключалась в том, чтобы оказаться в тылу наступающих русских и сдаться, выдав себя за коммунистов. Они блестяще подделали документы. Обсуждался так же переход через Карпаты на Балканский полуостров. Мария знала, что в карманах у них полно незаполненных путевых предписаний с поддельной подписью генерала. У обер-лейтенанта было особое предписание, которое открыло бы многие двери и устранило самые сложные препятствия для всех троих.

– Стало быть, слезли с этой ассенизационной повозки! – понимающе спросил Порта, кольнув обер-лейтенанта боевым ножом.

У того из горла вырвался булькающий звук.

– Ты за это поплатишься!

– Неужели? – усмехнулся Порта. – Поплачусь я или нет, выяснится еще до рассвета, но к тому времени, мой мальчик, ты определенно будешь трупом. Малыш прямо-таки жаждет разрешения удавить тебя.

– Замолчи, Порта! – прикрикнул лейтенант Ольсен. И лаконично приказал: – Обыщите их.

– Протестую! – завопил обер-лейтенант. – Это оскорбление офицерской чести.

– Нет-нет, – пробурчал Малыш. – Это подготовка к повешению.

Порта злобно засмеялся.

– Надо полагать, вам кажется странным, что жертвами на сей раз оказались вы. Будьте уверены, мы все сделаем на совесть, ничего не упустим. Вам позволят встать, когда Малыш станет вас душить. Он будет пользоваться проволочной удавкой, держа вас минимум в десяти сантиметрах над землей, пока ваш последний вздох не взлетит к облакам.

– Порта, я велел тебе молчать, – резко произнес Ольсен.

Старик подал ему бумаги, которые мы нашли у полицейских, в том числе три незаполненных бланка предписаний с генеральской подписью.

– Что ж, все ясно, – сказал Ольсен, помахивая компрометирующими бумагами. Голос его звучал устало.

– Можно теперь удавить их, герр лейтенант? – усмехнулся Малыш. И вытащил из кармана длинный кусок стальной проволоки с деревянными ручками на концах.

Лейтенант Ольсен вспылил.

– Ты их не тронешь. Все трое отправятся с нами к нашим позициям. Я не допущу так называемого военно-полевого суда. Имей это в виду, – угрожающе добавил он.

Хайде и Толстяк получили приказ отвести трех пленников к бронетранспортеру, там им связали руки за спиной.

Пленники увидели Марию и побледнели. Она медленно подошла к ним, остановилась перед грузным офицером, плюнула ему в лицо и прошипела:

– Черт!

Мария познала его любовь в заброшенной лачуге неподалеку от грунтовой дороги. Он едва не задушил ее, когда она отказалась уступить. Грубо полез ей под платье. Пыхтел и пускал слюну, терзая ее тело. Впивался зубами ей в грудь. Однако он не был извращенцем. Был толстым, тупым пентюхом в офицерском мундире, кипевшим похотью. Животным в человеческом облике. Не больным животным. Не сексуально патологическим типом. Просто тупым и неопытным.

Утолив похоть, он отдал ее своему штабс-фельдфебелю.

Мария не сопротивлялась.

С толстых губ штабс-фельдфебеля срывались истертые слова любви. Он считал их необходимой частью изнасилования.

Мария тем временем лежала как мертвая.

Ее вырвало. Это было хуже, чем с партизаном-сержантом. Сержант был горячим, неистовым. Штабс-фельдфебель – противным, отталкивающим. Мразью.

Рослому, широкому штабс-фельдфебелю ударил в затылок брошенный камень.

Мария захохотала, как гиена.

Малыш подал ей еще один камень.

– Швырни ему в рожу.

Мария согнулась, заплакала и выпустила камень из руки.

Малыш потряс головой: ему было непонятно, как это Мария не хочет его убить. Пожал плечами и дал ему такого пинка, что он повалился ничком. Постоял, глядя на грузную тушу. Потом примерился и спокойно, расчетливо ударил лежащего ногой в пах.

Протяжный, звериный вой поднялся к вершинам деревьев темного леса. Крупное тело выгнулось, будто натянутый лук.

Подбежал Ольсен. Он был в бешенстве. Малыш, стоя по стойке «смирно», выслушал поток ругательств.

Обер-лейтенант, сидевший со связанными руками на земле возле бронетранспортера, негодующе заверещал:

– Это пытка. Извращенный садизм. Но я добьюсь, чтобы этого человека казнили. Он избил моего штабс-фельдфебеля. Вы за это поплатитесь.

Этому ослу никто не потрудился ответить. Если мы доберемся до нашего полка, с ним и двумя его подчиненными разговор будет коротким: дезертирство, подделка документов и трусость в бою.

Исчезновение пленников обнаружил Старик. Это произошло на рассвете. Мы были потрясены, узнав, что случилось.

На посту стоял Толстяк. Его нашли лежавшим без сознания у дерева, к которому были привязаны пленники.

Лейтенант Ольсен взорвался. Учинил нам допрос, но Толстяк мог только сказать, что внезапно упал. Начал всхлипывать, когда Ольсен пригрозил ему трибуналом за сон на посту. Обливаясь слезами, он клялся, что не спал. Все его свиное тело тряслось от приступа ярости Ольсена.

– Должно быть, удрали, – усмехнулся Малыш, взглянув на Порту с Легионером; оба они грызли турнепс, между ними сидела Мария.

Старик поднял взгляд и внимательно оглядел всех четверых. Не говоря ни слова, кивнул, взял на ремень автомат и пошел в лес.

– Ты наш друг, так ведь? – крикнул вслед ему Порта.

Старик молча обернулся. Потом пошел дальше.

Когда мы заканчивали загрузку бронетранспортера, Старик вернулся.

– Видел что-нибудь? – с любопытством спросил Ольсен.

– Да, – ответил Старик отрывисто, уставясь на Порту и Малыша, игравших у бронетранспортера в кости. Каждый удачный бросок сопровождался громким смехом.

– В чем дело? – спросил Ольсен, посмотрев туда же.

– Точно не знаю, – ответил Старик.

К ним неторопливо подошел Легионер. Он чистил ногти длинным мавританским ножом.

– Что случилось? – спросил он. С его узких губ свисала сигарета.

– Ты вставал ночью? – спросил Старик.

– Само собой, – ответил Легионер. – Я каждую ночь встаю прогуляться.

– Ничего не заметил?

– Нет. Был слишком сонным, – засмеялся Легионер.

– Мария была поблизости от тебя?

– Да, лежала между Портой и мной. – В его голосе слышалась легкая угроза. – А какого черта ты разыгрываешь из себя гестаповца?

– Я нашел пленников, – ответил Старик.

– Что ты сказал? – ахнул Ольсен.

– Ну и прекрасно, – усмехнулся Легионер, подбросив и поймав нож. – Думаю, в таком случае их надо повесить.

– Невозможно, – тихо ответил Старик. – Они уже мертвы.

Лейтенант Ольсен побагровел.

– Покажи мне тела, и да поможет Бог тому, кто это сделал!

Все мы, кроме Толстяка, пошли в лес.

Мы нашли три тела неподалеку. По их синим лицам ползали муравьи. На остекленевшем глазу обер-лейтенанта сидела, потирая лапки, мясная муха. Тела представляли собой жуткое зрелище.

Порта нагнулся над вспоротым животом обер-лейтенанта.

– Это их партизаны, должно быть.

Старик понимающе посмотрел на него.

– Я тоже так подумал, но когда увидел, что у двух трупов во рту, вспомнил рассказ Марии, и у меня возникло жуткое подозрение. – Посмотрел на Легионера и, отчеканивая каждое слово, продолжал: – Разве не так поступали женщины в горах Риф?

Легионер широко улыбнулся.

– Да, русские партизаны, кажется, научились кое-чему.

Лейтенант Ольсен глубоко вздохнул и положил руку Старику на плечо.

– Будем считать, что это сделали партизаны. Эти трое ухитрились убежать и угодили им прямо в лапы.

Старик кивнул и прошептал:

– Какими скотами могут быть люди!

Малыш заорал так, что его могли услышать за несколько километров:

– Эти партизаны – грязные типы!

Старик подскочил к нему и схватил за шиворот.

– Еще раз разинешь пасть, пристрелю на месте!

Малыш удивленно раскрыл рот, но ничего не сказал.

Легионер подбрасывал и ловил нож, пристально глядя на Малыша и Старика. Потом уголком рта прошептал:

– Эти трое не заслуживали ничего лучшего. Идет война!

Старик повернулся и взглянул на него.

– Ты действительно так думаешь?

Легионер кивнул.

– Да, и кроме того, думаю, тебя нужно будет отправить в нервную клинику, когда вернемся на свои позиции.

Старик устало засмеялся и взглянул на стоявшего рядом Ольсена.

– Неплохая мысль! Нормальных людей посадят под замок, а убийцам-садистам воздадут честь!

Нож Легионера, просвистев, вонзился в дерево прямо над головами Старика и Ольсена.

– Мне показалось, там белка, – сказал с улыбкой Легионер.

– Хорошо, что не дрогнула рука, – сухо ответил Старик, – иначе тебя замучила бы совесть.

Мы не спеша вернулись к бронетранспортеру и молча продолжали погрузку. Когда закончили с этим, Малыш выбросил свою удавку в глубокий ручей. Порта счел, что так будет лучше всего.

Старик заметил это. Плюнул, но ничего не сказал.

Легионер усмехнулся. И утешил Малыша, сказав, что он скоро сделает ему новую.

Толстяк сидел на пне. У него болела голова, и он злобно бранился. Был несколько ошарашен. Не мог понять, как трое крепко привязанных пленников могли освободиться и стукнуть его, находящегося на действительной службе фельдфебеля, по голове.

– Ничего не понимаю, – бормотал он. – Я сидел там, не сводя взгляда с этих трех вонючек, и вдруг у меня в черепе – взрыв!

– Это, должно быть, партизаны, – предположил Малыш, ощупывая на голове его шишку величиной с куриное яйцо.

– Партизаны устраивали такое и раньше, – усмехнулся Порта, проводя ладонью по голове Толстяка.

На другое утро мы подъехали к реке. И спрятались, дожидаясь темноты, чтобы переправиться на другой берег.

Плавать у нас не умели только двое. Толстяк и Трепка.

– Держись за меня, – предложил Трепке Малыш, – я тебя перевезу.

– А кто мне поможет? – с жалким видом спросил Толстяк.

Все усмехнулись, когда Порта предложил ему оставаться на месте.

Перед самым наступлением темноты мы услышали выстрел из карабина.

Чуть углубясь в лес, мы обнаружили Марию. С расколотым черепом. Она сунула дуло в рот и большим пальцем ноги нажала на спуск.

– Ну и подвох! – воскликнул Малыш. Он чувствовал себя жестоко обманутым. – Раз уж все равно решила дать дуба, вполне могла бы ублажить нас!

– Скотина поганая! – вспылил Старик.

Малыш надулся и пнул большую ветвь, угодив ступней в ее развилку. Это привело его в полнейшую ярость.

Когда мы возвращались к стоянке, Малыш задрал платье Марии, покачал головой и удивленно сказал Порте:

– Черт возьми, и она обделалась. Все так, когда умирают. Интересно, почему? Оттого, что боятся?

Порта сдвинул цилиндр на лоб и почесал в затылке.

– Нет, Малыш, это не со страху. Понимаешь, когда они приходят в такое волнение, у них все нарушается. Это все равно, как пытаться бесшумно выпустить воздух из кишечника после лущеного гороха с мясом больной свиньи. Тут происходят неожиданности!

Лейтенант Ольсен услышал конец разговора и отругал их, назвав мерзавцами и скотами. Они укоризненно посмотрели на него и почувствовали себя глубоко обиженными.

В полночь мы переплыли реку. Посреди быстрого потока Трепка запаниковал, но Малыш благополучно доставил его на берег.

Рапорт был забыт. Трепка повзрослел.

Хайде и Порта плыли с Толстяком; тот фыркал, как тюлень, от напряжения и ужаса.

Бронетранспортер мы столкнули в болото у реки.

В нем лежала Мария.

XVI. Встреча

К поезду с ним поехала вся команда. Маленький открытый четырехместный «фольксваген» едва не сломался под тяжестью десяти человек.

Впереди на капоте лежали Малыш и Хайде. Малыша мы теряли дважды, и приходилось останавливаться, чтобы подобрать его.

По такому случаю мы все обращались к лейтенанту Ольсену фамильярно.

Поезд тронулся.

Мы махали ему вслед, пока не исчезла последняя струйка пара.

Лейтенант Ольсен сидел в задумчивости у окна. Он не видел обгорелых деревьев, развалин, выгоревших обломков машин, разбитых паровозов, уставших и теперь покоившихся на крутой железнодорожной насыпи.

Он видел только Инге и Гунни. От предвкушаемой радости у него сводило мышцы живота.

«Инге, Гунни, Инге, Гунни», – пели колеса.

Он видел теплую улыбку и смеющиеся глаза Инге. Слышал голосок Гунни, в изумлении глядящего на гонимое ветром облако.

– Папа, облако уносится. Оно возвращается домой, к Богу?

Лейтенант Ольсен поехал в отпуск. В первый раз за три года. Прощаясь с нами, он был вне себя от радости.

Когда поезд остановился в Бреслау, в его купе вошел друг. Радостная встреча после многих лет. Друг прошептал Ольсену на ухо искушающее предложение.

– Когда поезд придет в Берлин, едем со мной в Далем. Я руковожу своего рода театральной труппой. Находящейся на службе театральной труппой, – добавил он с громким смехом. – Мы превосходно проводим время. Множество девочек. – Он щелкнул языком, закатил глаза к потолку и сделал вид, будто обнимает кого-то. – Океаны выпивки. Реки шампанского. Горы икры. Все, чего можно пожелать. Начальником у нас обергруппенфюрер СС.

Он снова громко засмеялся.

Лейтенант Ольсен засмеялся тихо.

– Генрих, я хочу только одного: добраться домой к Инге и сыну как можно быстрее! – Хлопнул в ладоши от радости предвкушения. – Мне хочется сойти с поезда и бежать со всех ног.

Генрих улыбнулся.

– Понимаю тебя, но к нам все-таки как-нибудь наведайся. У нас есть черноволосая ведьма, умеющая делать это тридцатью тремя разными способами. Потом чувствуешь себя, как выхолощенный жеребец. И познакомишься кое с кем из ребят, хоть они и эсэсовцы. Годятся для любого дела. Если кто поднимает шум, раз-два – и его нет. Никто не задает никаких вопросов. Просто, как спустить воду в унитазе.

Лейтенант Ольсен покачал головой.

– Вот уж не думал, что ты окажешься в партии или в СС.

– Я тоже не думал, Бернт, но, черт возьми, что из того? Предпочитаю иметь дело с теми, кто находится на капитанском мостике, а не гниет в траншеях. И даже если б я уклонился от этого, думаешь, система рухнула бы?

– Разве твоего брата не повесили в Бухенвальде? – удивленно спросил Ольсен.

– Да, и отца тоже, – беспечно ответил Генрих, – но это, в конце концов, не моя вина. Они сдуру захотели быть героями, но уже забыты. Вознеслись к небу через трубу крематория, потому что вовремя не слезли со старой, разболтанной телеги. Лизелотте и я оказались умнее. Почувствовали, что звезда Адольфа восходит, и поспешили стать добропорядочными гражданами.

– В таком случае, поспешите спрыгнуть, пока телега Адольфа не опрокинулась на повороте, – предостерег Ольсен.

– Не волнуйся, – засмеялся Генрих. – Сегодня – СС, завтра – НКВД или ФБР. Пока я наверху, мне плевать, как они называются. Я никогда не был таким глупцом, чтобы плыть против течения. Когда принято кричать «Хайль!», отлично, я кричу «Хайль!», а если завтра понадобится размахивать над головой изображением свиньи и кричать «Зеленый фронт!», буду делать и это. Бернт, если послушаешь меня и поедешь со мной, то на фронт уже не вернешься!

Лейтенант Ольсен покачал головой.

– Боюсь, я недостаточно умен, чтобы отступать в настоящее время.

Поезд пришел в Берлин вечером. Они расстались на вокзале Шлезишер. Но перед этим Генрих дал Ольсену свой адрес. Потом со смехом побежал по платформе и скрылся.

Лейтенант Ольсен поехал электричкой на вокзал Фридрихштрассе. Сойдя на знакомой станции, ощутил беспокойство и растерянность. Внезапно его охватил ужас. Такой сильный, что перехватило дыхание.

Какой-то пожилой ополченец чопорно откозырял, но руки у Ольсена были заняты, и он, как обычно, дружески кивнул.

К нему подошел кавалерийский капитан. Дружелюбно козырнул. Губы капитана улыбались, но глаза, голубые, как его драгунский околыш и петлицы, смотрели колюче.

– Герр товарищ, – прошепелявил он, – позвольте напомнить, что дисциплина требует от офицера приветствовать подчиненных на военный манер и ни в коем случае не дружески. Это граничит с подрывной деятельностью, герр товарищ. – Откозырял и кивнул. – Приятного отпуска! Привет героям в траншеях!

И со звяканьем шпор зашагал по платформе, бодро козыряя направо и налево.

Это был его метод ведения войны.

Лейтенант Ольсен вытер внутреннюю ленту полевой фуражки и посмотрел вслед капитану. Чуть подальше тот остановил унтер-офицера. Ольсен покачал головой, поднял свои два чемодана и поплелся вниз по лестнице на Фридрихштрассе.

Он был усталым, жутко усталым. Что-то подсказывало ему, что он уже не вписывается в это окружение. Он стал фронтовым скотом.

В душе у него нарастал страх. Страх, что Легионер был все-таки прав. Оглядел свой пыльный, выцветший черный мундир, старые сапоги со стертыми наискось каблуками, солдатский ремень с кобурой – черной, а не щегольской коричневой, какие носили офицеры в тылу. Он представлял собой странную смесь рядового и офицера. Только серебряные погоны говорили о его звании.

Ольсен глубоко вздохнул, провел рукой по глазам и прошептал:

– Берлин, мой Берлин!

Мысленным взором он увидел зверское лицо Малыша. Увидел, как он пинает полицейского. Увидел длинный нож Легионера, вонзившийся в дерево за своей и Старика головами, суровое предупреждение не продолжать расспросы о казни полицейских. Содрогнулся, будто от холода, при мысли о трех изувеченных телах. Увидел Марию, лежащую мертвой у реки в луже крови. Отогнал эти мысли и огляделся. В темноте все выглядело безнадежным. Повсюду унылые развалины. Зашагал, и под ногами захрустело битое стекло. На стенах белели надписи мелом: «Мама у тети Анны в Бергенвальде», «Мюллер с третьего этажа жив. Справьтесь у дяди Тео».

Ольсен спешил, чтобы не терять ни единой минуты из трех коротких недель, в течение которых ему дозволили быть человеком. По неделе за год на фронте. Мысленно представил оставленную Инге надпись: «Гунни погиб. Справься у отца». Начал всхлипывать в полнейшем страхе. Припустился бегом.

На него никто не оглядывался. В зрелище бегущего по Берлину плачущего человека не было ничего необычного. Здесь плакали даже камни и стены.

Никакой надписи не было. Он оцепенел. Дом исчез. Был начисто стерт с лица земли.

Ольсен сел на один из чемоданов и закрыл лицо ладонями. Стонал, всхлипывал, бранился. Ему захотелось, чтобы здесь была его команда. Здоровенный, громогласный Малыш. Заботливый Старик, языкастый Порта. Придирчивый Юлиус Хайде. Суровый, грубый Легионер. Все они. Команда смерти.

На плечо ему легла чья-то рука. Темная, потрескавшаяся рука рабочего. Он поднял голову и взглянул в загрубелое, морщинистое лицо с двухдневной щетиной.

– Герр Грауп! – воскликнул он в удивлении, пожимая руку старику.

– Ты вернулся, Бернт, – пробурчал старик, – стал лейтенантом. Твои жена и сын живы. На то, чтобы откопать их, ушло три дня. Мы спасли девятнадцать человек. В субботу две недели назад была сильная бомбардировка, разнесло всю улицу. Жена не писала тебе об этом?

Лейтенант Ольсен покачал головой.

– Инге пишет редко. У нее много дел.

– Видимо, да, – сказал старик и сплюнул табачную жвачку. В его словах словно бы таился некий скрытый смысл.

– Где они? – негромко спросил Ольсен.

– У ее отца, точнее, в доме ее отца. Твой тесть как будто призван на военную службу. Позвони туда, прежде чем идти. Так будет лучше, – крикнул старик вслед ему, но Ольсен не слышал. Он бежал со всех ног.

– Инге, Инге, – шептал он на бегу, – ты жива, слава Богу! Ты жива!

Старик снова сплюнул жвачку.

– Какая жалость, – пробормотал он, – но тому фельдфебелю позавчера пришлось тяжелее. Жена и пятеро детей погибли, и теперь он сидит в Плётцензее за порочащие высказывания о Рейхе. – О его ногу потерлась кошка. Он почесал ее за ухом. – Тебе легче. Тебя преследуют только собаки!

Лейтенант Ольсен прибежал обратно на вокзал Фридрихштрассе и сел в электричку до Халлензее. Чуть не влип в историю, потому что не заметил на Курфюрстендам генерала. Вытянулся в струнку и выслушивал поток брани, шепча под нос:

– Они живы. Инге и Гунни живы. Тебе не понять этого, осел. Они живы.

– Так точно, герр генерал, на фронте никакой дисциплины. «Они у тестя».Так точно, герр генерал, обязательное приветствие является основой победы и успешного проведения боевых операций. «Господи, спасибо, что уберег их».Так точно, герр генерал, некомпетентность офицера проявляется в том, что он не отдает честь в нарушение армейских уставов. «Дерьмо в лампасах, чтоб английская бомба зашвырнула тебя на верх Бранденбургских ворот».Так точно, герр генерал, больше не повторится. Спасибо, герр генерал, что не придадите этому значения, «Склеротичный кретин, чтоб ты скорее проиграл войну и вдоволь набегался от Ивана».Никак нет, герр генерал, я не хочу отмены отпуска. Так точно, герр генерал, я не достоин носить мундир офицера.

Генерал поднес к козырьку три пальца в замшевой перчатке. Потом заковылял по улице на вывернутых внутрь коленями старческих ногах. Во время этого инцидента он блеял, как козел.

Лейтенант Ольсен щелкнул стертыми наискось каблуками и побежал. Едва успел козырнуть майору с малиновыми лампасами генштабиста на легких серых брюках.

Берлин, прекрасный, отвратительный, прогнивший до сердцевины Берлин! Хоть бы скорее началась революция, чтобы команды с фронта могли очистить тебя. Какое замечательное зрелище: Порта и Малыш за пулеметом на верху Бранденбургских ворот! Тыловые герои бегут со всех ног, спасая свою шкуру! Слава Богу, они живы.

Ольсен свернул на Иоахим-Фридрихштрассе. Уронил один из чемоданов, нагнулся, взвалил его на плечо и снова помчался, сломя голову.

Какая-то девица окликнула Ольсена. Он не услышал. Она рассмеялась и прошипела:

– Тупой скот!

Увидев этого лейтенанта, она была совершенно уверена, что получит фунт масла и бутылку водки.

Но у него, видимо, боевая психическая травма. Тупой скот.

И вот он перед этим домом. Большое, величественное здание со ступенями из полированного гранита перед орнаментированным порталом. Мраморная лестница с зеркалами в золоченых рамах на каждой площадке, с трубящими ангелами на стенах до самого верха. Впервые придя сюда, он усмехнулся при виде этих ангелов. Весь дом был громадным, просторным, бившим роскошью в глаза.

На втором этаже была высокая дубовая дверь с надписью готическими буквами на блестящей бронзовой табличке: «Фон Ландер», под фамилией буквами чуть помельче было написано приятное звание «Регирунгсрат» [136]136
  «Правительственный советник». – Прим. ред.


[Закрыть].

Лейтенант Ольсен поглядел па фамилию. Мысленным взором увидел надменных тестя с тещей, сплетницу-свояченницу.

Он сделал несколько глубоких вдохов, потом нажал кнопку. Вдали раздался звонок. Позвонил снова. Из-за двери ни звука. Постучал, сперва легонько, потом сильнее.

Тишина.

«Никого нет дома? – подумал он. – Странно». Побарабанил пальцами по резной дубовой двери. Потом сел на ступеньку лестницы. Тоскливо уставился на дверь. Вдали часы пробили двенадцать. Полночь.

Инге непременно должна быть дома. Гунни всегда боялся оставаться один. Ольсен прислушался. Что это? Что-то двигалось. Звук был очень легким, похожим на шелест шелка. Ольсен не сомневался, что слышал его. За дверью кто-то был.

Он уставился на двустворчатую дверь, словно бы насмешливо усмехавшуюся ему. За ней кто-то ходил украдкой. Кто-то, не хотевший, чтобы его слышали. Ольсен подскочил и заколотил по двери.

Ни звука.

Он попытался заглянуть через щель почтового ящика, но там что-то висело. Видна была только часть красной ковровой дорожки.

«Открой, черт возьми», – подумал он. Принялся колотить кулаками в дверь, но внутри все оставалось тихо.

Ольсену показалось, что слышится мужской шепот. Он понял, что внутри кто-то есть. Его Инге? Не может быть. Она всегда писала, что будет ждать его. Когда они расставались на вокзале Анхальтер, она сказала напоследок, что будет ждать.

Тяжело топая, Ольсен спустился по лестнице. Хлопнул парадной дверью так громко, чтобы было слышно наверху. Потом тихонько поднялся на лестничную площадку, откуда мог наблюдать за дверью квартиры тестя.

Дышал он тяжело, с трудом. Крепко сжал ручки чемоданов. Поднял взгляд на ангелов. Они тоже как будто усмехались ему. Плюнул в их сторону.

Снова задрожав, Ольсен вспомнил невысокого Легионера: «Мы скоты, никому не нужные скоты. Аллах мудр. Он знает, почему. Идите со мной в La Légion Etrangére и найдите смерть от ножа правоверного. Аллах возрадуется!»

И мучительно скривился.

По лестнице поднималась элегантная пара, дама и кавалер. Они остановились. Поцеловались. Засмеялись. Дама ударила кавалера по шарящей руке.

– Нет, Отто, подожди, мы ведь на лестнице, – прошептала она. Молчание и тяжелое дыхание.

Она издала легкий вскрик.

– Нет, не здесь. С ума сошел, вдруг кто-то появится!

Они стали подниматься. Заметив Ольсена, занервничали и робко оглядели его. Даже немцы могли спутать черный мундир танкиста с эсэсовским. Большие эмблемы в форме мертвой головы на его петлицах наводили на мысль о черных машинах, везущих ночами людей на расстрел.

Парочка торопливо прошла мимо. Поглядела через перила с четвертого этажа. Немного пошепталась.

Ольсен разобрал слова: «Налет. Гестапо». Щелкнул язычок замка.

«Теперь ночь у них испорчена», – подумал он, закуривая сорок третью сигарету. Взглянул на часы. Почти три!

Наконец он услышал, как дверь открывается. Появились Инге и рослый, крепко сложенный мужчина в хорошо сидящей одежде. Было слышно, как они поцеловались.

– До свиданья, дорогая, – прошептал он.

– До встречи, – сказала она.

– Да, в четверг, – прошептал мужчина. – Я отправлю посылку парнишке.

После этого сбежал по лестнице. Притаившегося в нише Ольсена не заметил. Выглядел он очень самоуверенным.

Перед глазами лейтенанта Ольсена заплясали красные пятна. В ушах зашумело. В отчаянии он заколотил по стене кулаками. Тело содрогалось от неудержимых всхлипываний. Он так плакал, что сводило мышцы живота.

«Что же делать? – прошептал он. – Инге, почему?» Внезапно его поразила жуткая мысль: Гунни, что с Гунни? Это его тот человек имел в виду под «парнишкой»? Гунни его сын! Он пойдет в гестапо. В СС. Не остановится ни перед чем, чтобы сохранить сына. Товарищи станут презирать его, если узнают, что он ходил в гестапо. Команда, его команда, отвернется от него. Легионер может убить. Ну и пусть. Лучше терпеть презрение и насмешки товарищей, чем потерять сына.

Ольсен медленно поднялся по лестнице. Постоял перед резной дверью. Потом позвонил и постучал.

На четвертом этаже открылась дверь. Послышался шепот:

– Это в квартиру фон Ландера, – прошептала женщина.

Из-за закрытой двери раздался низкий женский голос:

– Кто там?

Ольсен не сразу нашел силы ответить. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить расстроенные нервы. Отвечая, он не узнал своего голоса.

– Это Бернт, Инге.

Женщине за дверью потребовалось несколько секунд, чтобы овладеть собой.

Потом она появилась в открытой двери. Стройная, темноволосая. Ее карие глаза смеялись. Рот улыбался.

– Бернт, – прошептала она. – О, это ты!

И бросилась к нему в объятья. Он крепко прижал ее к себе. На миг поверил, что все, связанное с тем незнакомцем, ему привиделось.

Они поцеловались. Бурно.

Ольсен ногой закрыл дверь. Они вошли в комнату. Большую комнату с дорогими коврами, на которые он сперва боялся ступить. Инге это рассмешило.

Она затараторила. Ольсен разбирал только половину. Бомбежка. Все уничтожено. Их спасли. Отец на службе. В интендантском штабе в Лейпциге. Мать лечится в Карлсбаде. Анни живет у тети Ингеборг. Говорила, говорила, говорила без умолку.

Хлопнула пробка. На столе появились высокие бокалы.

На Инге было японское кимоно. Ядовито-зеленое с черным.

Ольсен заметил, что под толстым шелком на ней ничего нет.

Инге улыбалась. Глаза ее блестели.

«Сука! – подумал он. – Мерзкая, грязная сука!»

И небрежно закинул ногу на ногу. Сапоги его были в пыли. В русской. Снова увидел усмехающееся лицо Легионера во время разговора о том, что они будут делать после войны.

И внезапно осознал, что с тех пор, как вошел, не сказал ни слова Инге снова наполнила бокалы. Он осушил свой одним духом.

Она подняла изящную бровь, изогнула губы в легкой улыбке и снова наполнила его бокал.

– Хочешь принять ванну?

Ольсен покачал головой.

– Ты голоден? У меня есть холодная индейка. Отец прислал.

Голоден? Видимо, да, но он покачал головой.

– Устал? Хочешь лечь в постель?

Он был смертельно усталым, но покачал головой.

Инге пристально посмотрела на него и резко спросила:

– Что с тобой?

Ольсен заставил себя улыбнуться.

– Лишь то, что наделала война, мой друг. Нашего дома больше нет. Мы потеряли все!

Он подержал последнее слово на языке, словно пробуя на вкус, потом повторил его.

Инге с облегчением рассмеялась.

– И только? Знаешь, не принимай это к сердцу. Отец добудет все, что нам нужно, и даже больше. У него превосходные связи в партии и в СС.

– Где Гунни? – спросил Ольсен.

Она подняла взгляд к большой хрустальной люстре и неторопливо закурила сигарету перед тем, как ответить.

– Он в национал-социалистическом приюте в Бергене.

Ольсен со стуком поставил свой бокал и, сощурясь, поглядел на нее. Негромко, угрожающе спросил:

– Можно узнать, почему?

Инге выпускала колечки дыма. Не отводя глаз от люстры, ответила:

– Потому что я подумала, что так будет лучше всего. Отец с матерью тоже так думали.

– Вы так думали? Ты и твои родители словно не понимаете, что нужно было посоветоваться и с отцом Гунни! Понимаешь ты, что значит отправить его в нацистский приют? Ты хладнокровно продала партии родного сына!