Текст книги "Дьявольский полк"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Танк лейтенанта Герберта застрял. Он просто толкал перед собой грязь, пока не увяз безвылазно.

Майор Майк с яростной руганью вылез их своего танка и зашагал, погружаясь по колено в грязь. Пнув дохлую крысу и злобно сверкнув глазами на высунувшегося из люка лейтенанта, спросил:

– Приятель, ты соображаешь, что делаешь?

Лейтенант Герберт пробормотал, что такое может случиться с каждым.

– В моей роте не бывает случайностей, – заревел майор Майк. – Ты сейчас не разгуливаешь по Курфюрстендамм [52]52
  Одна из центральных улиц в Берлине. – Прим. ред.


[Закрыть]. Ты на войне и командуешь танком, стоящим миллион рейхсмарок. На миллион мне наплевать, но твой танк мне нужен. Какой только болван произвел тебя в лейтенанты? Байер, вытащи его!

Малыш со стрелком злополучного танка прикрепили к крюкам буксировочные тросы.

Толстые стальные тросы запели, натянувшись, как струны скрипки. Они могли лопнуть в любой миг и, если бы задели человека, убили бы его на месте. Нам приходилось видеть такое.

Стрелок так испугался, что выпустил крюки и спрятался за танком. Малыш запустил в него горстью грязи за неимением ничего лучшего.

– Погоди, я доберусь до тебя, мерзкая тварь!

Потом навалился животом на тросы и ухватился изо всех сил за крюки.

– Если тросы лопнут, – пробормотал Старик, – они превратят его в кашу.

– Un bon soldat [53]53
  Хороший солдат (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть], – произнес Легионер, одобрительно кивнув.

– Но туп, как дырка в коровьей заднице, – усмехнулся Порта.

– Полегче, ты, – угрожающе проворчал Хайде, приняв слова Порты на свой счет. – Не так уж я туп. За последние двадцать лет ни один унтер не получал более высоких отметок, чем я. Кто из вас, охламонов, может сравниться со мной в тактике?

– Пошел, пошел! – крикнул майор Майк.

Взятый на буксир танк медленно вылезал из грязи.

Малыш лежал на тросах животом, майор помогал ему удерживать их на буксировочных крюках, кляня и браня лейтенанта Герберта, стоявшего с жалким видом в башне. Как только танк оказался на твердой земле, Герберту пришлось покинуть место в башне, и его место занял унтер-офицер Ленерт. Никто не злорадствовал. Мы видели, как во время атаки гауптмана сняли с командования ротой и заменили фельдфебелем.

Мы заняли позицию за длинной плотиной и тут же принялись маскировать танки, уничтожать широкие следы гусениц маленькими граблями, втыкать в них траву, набрасывать сверху прутики и ветви. Это было очень важно на тот случай, если прилетят самолеты. Этому искусству маскировки мы научились у русских. Когда Порта и я проверяли все ли так, как должно быть, из-за туч с ревом появились три «джабо». Мы легли и прижались к земле. В следующий миг они открыли огонь. Казалось, по земле идет невидимая газонокосилка. Вздымались сотни фонтанчиков пыли. Один из летчиков оказался до того кровожадным, что почти вертикально поднялся вверх и спикировал на нас, пушка его изрыгала смертоносный огонь.

Два других самолета кружили. Один пролетел над нами так низко, что казалось, распорет себе брюхо. Потом с громким ревом скрылся за холмом вслед за остальными.

Майор Майк позвал экипажи к себе, и мы расселись вокруг него среди кустов.

– Перед вами, – заговорил он, – три километра видимой дороги. К тому времени, когда появятся эти мерзавцы, первый танк должен быть у того поворота, где дорога уходит в лес. Твой, Байер. Ты на левом крыле. Фрик, ты на правом. Подобьете последний танк в колонне, когда он появится из-за холма, но предупреждаю: без моей команды не стрелять. Я лично расстреляю того стрелка, который нажмет на спуск раньше времени. – В бешенстве он едва не проглотил сигару, потом продолжал уже спокойнее: – Все шестнадцать пушек должны выстрелить одновременно. Каждый снаряд должен попасть в цель. После первого залпа сектор будет разделен на участки обстрела. Каждый танк будет пропалывать свой участок. – Плюнул в клевавшую что-то птичку, попал и широко улыбнулся. Откусил кусок от табачного жгута и, как обычно, протянул жгут Старику. – И советую тому стрелку, который выпустит снаряд в пространство, последовать за ним, пока я не добрался до него. Сохраняйте спокойствие, парни. Пусть они идут на эшафот. Они понятия не имеют, что мы здесь. И никак не могут нас обнаружить. Подтверждение тому – эти три «джабо». Будем тихо сидеть здесь и ждать.

Мы заняли свои места в танках. Проверили радиоаппаратуру и электрические спусковые механизмы. Хайде вел негромкий разговор с радистом другого танка. Фельдфебель Славек только что заключил брак по доверенности, мы поздравляли его и заставляли описывать в подробностях, что он делал с невестой, которую знал всего неделю.

В ожидании мы коротали время за игрой в кости. Вдруг на большом лице Малыша появилось лукавое выражение.

– Порта, кто твой наследник? На тот случай, если тебя убьют? Мой – ты, – поспешно добавил он. – Если меня когда-нибудь прикончат, все золото в зеленом мешочке у меня на шее – твое.

Порта криво улыбнулся, потрясая костями над головой.

– Считаешь себя хитрым, да? Я получу твое золото? Знаю, что у тебя на уме. Сам все придумал?

– Ты не можешь знать, что я думаю, – негодующе запротестовал Малыш. – Честное слово, мое золото получишь ты. Я написал завещание на листке бумаги, как та женщина в книге, которую мы читали на днях.

– Заткнись, – прорычал Порта. – Не нужно беспокоиться обо мне. Когда я был в Румынии, мне предсказал будущее почтенный человек, пасший множество старых кляч в пуште [54]54
  Безлесное пространство между реками Дунай и Тиса, главным образом в Венгрии. – Прим. ред.


[Закрыть]. По ночам он забирался в большие дома. Однажды вечером, когда мы пили сливовицу, он предложил погадать на кофейной гуще. Это было просто поразительно. Поглядев на гущу минут десять, пока я думал о смазливой девочке, которую подцепил в Бухаресте, он вдруг издал жуткий вопль.

– Порта, я вижу вокруг твоего торжествующего лица сияющий ореол. Прошу прощенья, это неоновые огни. Потрясающе. Твое имя сияет над всем Берлином. Ты будешь крупным дельцом. Ты знаешь толк в радостях жизни. Ты никогда не обманешь бедную шлюху. Ты отдаешь ростовщику то, что положено ему, а бандерше – то, что положено ей. Будешь воровать и не попадаться. Близится опасная война. Враги и друзья будут жаждать твоей крови, но ты уцелеешь. Ты переживешь их всех, будешь ходить на их похороны, но твои так далеки в будущем, что в гуще я их не увидел. Ты проживешь больше ста лет. Я не могу разглядеть здесь смерти, хотя обычно ее видно за сто лет вперед.

– Как думаешь, стоит и мне как-нибудь узнать у гадателя свое будущее? – с любопытством спросил Малыш, любовно поглаживая свисавший с шеи зеленый мешочек с золотыми зубами.

– Вреда не будет, – ответил Порта. – Если этот тип станет нести всякую чушь, двинешь ему разок по башке. Если предсказание хорошее, дашь ему пару монеток и все примешь на веру. Только я советую тебе, Малыш, не связываться с завещаниями. Это опасно, особенно если твои наследники знают, как ты богат.

Малыш так глубоко задумался, что забыл встряхнуть кости и выбросил безнадежное одно очко. Поднял взгляд на вентиляционное отверстие, потер пальцем контрольную лампочку зарядного механизма, потом нервозно захлопал глазами и взорвался:

– Дьявол поганый! Скотина! Убил бы ты друга ради чуточки золота?

Порта пожал плечами.

– Я всего-навсего человек, а дьяволу противостоять трудно. Он может вкладывать людям в головы самые безумные мысли, но, как я сказал, завещания – штука негодная.

Малыш в ярости отбросил кости, ударил ногой по снаряду и возбужденно закричал:

– Тебе меня не одурачить. У меня тоже есть серое вещество. Я перехитрю тебя, вот увидишь.

Порта засмеялся и спрятался за водительское сиденье. С улыбкой сказал:

– При составлении завещания самое главное – обезопасить себя от прислужников тьмы. Ты говоришь, я твой единственный наследник. Я деловой человек, а все деловые люди, несмотря на белые воротнички и наманикюренные ногти, – опасные дьяволы. Если кто-то из них даст тебе сигару, можешь быть уверен, что он рассчитывает получить за это целую коробку. Все деловые люди находятся в прямой связи с дьяволом. Деловой мир – это жестокие джунгли. Запомни, обер-ефрейтор Вольфганг Кройцфельдт, выплыть на поверхность могут только самые сильные. Бессчетное количество людей пыталось играть в эти игры, но избранных лишь несколько. Те, кто не знает, как обезопасить себя со всех сторон, быстро оказываются в канаве. Конкуренты повсюду дожидаются возможности обобрать тебя до нитки, но если ты умеешь играть в эту игру, деньги потекут к тебе рекой, и все, даже если терпеть тебя не могут, будут соперничать за твое расположение, подтирать тебе задницу, если ты этого захочешь. Чем больше тебя будут ненавидеть, тем больше станут кланяться и расшаркиваться перед тобой. Плюнь на паркет в доме своего врага, и он сочтет это замечательной шуткой. Можешь позвонить судье среди ночи, и он сочтет это в порядке вещей. Все, что ты делаешь, хорошо. Помаши пачкой денег, и к тебе прибегут все, от королей до сводников. Ты не должен быть разборчивым в своих методах. Нужно знать нескольких головорезов, которые могут устроить случайную автокатастрофу. А подпиленная передняя ось на машине твоего конкурента иногда может быть очень на руку.

– Но это значит быть бандитом, – возразил Малыш.

– Кем и является каждый крупный делец. Иначе он пошел бы ко дну. Нужно иметь много девиц, чтобы они шпионили для тебя. Укладывай их в постели конкурентов, и они поутру сообщат тебе много интересных сведений; куколки – это армейские разведчики в деловом мире.

Лицо Малыша засияло.

– Значит, просто нужно все строить на военной основе?

– Правильно, вот почему я всегда внимательно слушаю, когда читают лекции по тактике. Твои коммерческие директоры – это бронетанковые войска; головорезы – десантники.

– А пехота кто? – спросил жаждавший знания Малыш.

– Это все несчастные дурачки, которые вкалывают за грошовую плату. Служащие и машинистки в кабинетах. Когда женщина оказывает тебе по-настоящему большую услугу, ты одеваешь ее в каракуль.

– Никогда не видел его, – воскликнул Малыш. – Как он выглядит?

– Черный, волнистый.

– Как на шапке у Одноглазого?

– Ну что ты. – Порта презрительно сморщил нос. – У Одноглазого остатки траченной молью шкуры пуделя, какой-то еврей всучил ее ему под видом каракуля.

Радио засвистело.

– Показались танки противника. Приготовиться к бою. Радиосвязь прекратить.

Я сел за перископ; Порта привел в действие генератор; Малыш проверил взрыватель и сунул бронебойный снаряд в камеру. Тяжелый затвор с чмоканьем закрылся.

– Орудие заряжено, предохранитель снят, – механически доложил он, уже держа в руках новый бронебойный снаряд. Длинные, они стояли в ряд, поблескивая, выглядя совершенно невинно; но через несколько минут они будут нести смерть и страх, зажигать пылающие костры, заставлять людей кричать в ужасе и мученьях. В открытые люки мы пристально наблюдали за танками противника, двигавшимися плотной колонной по залитой солнцем асфальтовой дороге.

Я слегка нажал педаль. Электрический мотор загудел. Башня слегка повернулась. Моя цель должна была находиться прямо между деревьями.

Майор Майк смотрел поверх края башни. Очки, замаскированные дерном, лежали перед ним. Мы должны были стрелять, когда он снимет берет.

Американцев был целый полк. Это зрелище, о котором мечтает любой командир танка.

– Просто не верится, – прошептал Старик. – Если они нас не заметят, все будет кончено через десять минут.

В голубом небе раздавались трели жаворонка, пасший телок пастух стоял на опушке, с любопытством глядя на танки; двое фермерских работников сидели на навозной телеге и пили кьянти, отдыхали, не подозревая, что скрывается по другую сторону плотины. Через несколько секунд оба окажутся в самой гуще боя. Они весело помахали рукой американцам, те ответили насмешками. Мы были в таком напряжении, что не смели даже говорить в полный голое. Яне отрывал глаз от резинового обрамления перископа.

К телеге, резвясь, подбежала собака. Один из работников бросил ей палку. Над цветами, которыми были замаскированы пушки, кружилось несколько пчел. По башне пробежала ящерица. Сорока клевала большую улитку. Американцы пели.

В моем дальномере появился первый танк. Весь экипаж, кроме водителя, сидел снаружи.

Берет Майка мелькнул в воздухе.

– Огонь! – приказал Старик.

Шестнадцать тяжелых танковых орудий громыхнули одновременно, дульное пламя горизонтально пригнуло кусты. Все снаряды попали в цель. В воздух полетели тела. Повсюду вспыхнул огонь.

Прогремел второй залп, уничтожив еще несколько танков.

Я слегка развернул башню. Малыш лбом сдвинул предохранитель. По его голой спине струился пот. Из дула пушки вылетал снаряд за снарядом.

Запряженные в навозную телегу лошади понесли. Один из работников ухватил вожжи и помчался прочь в громыхающей, подскакивающей телеге. Телки в панике снесли ограду и побежали прямо под огонь.

Все танки на дороге были охвачены пламенем.

– Огонь фугасными, – приказал майор Майк.

Снаряды начали рваться среди кричавших, пришедших в отчаяние людей. Трупы взлетали в воздух и падали снова. Наконец мы стали стрелять зажигательными снарядами, и дорога превратилась во всепожирающее море огня.

– Завести моторы, – приказал майор. – Вперед.

Наступил черед наших пулеметов и огнеметов. Мы ехали по пылающему аду, башни вращались, пулеметы лаяли, поливая пулями раненых и мертвых. Из груды тел поднялся человек, высоко вскинул руки, словно пытаясь остановить нас, рот его был широко открыт, глаза смотрели безумно. Огнемет лизнул его языком желтого пламени, и он превратился в черное, сморщенное невесть что.

Майк приказал прекратить огонь.

– Образовать маршевую колонну. Место назначения – полк!

Радиосвязь была вновь открыта. Мы смеялись, глядя друг на друга. Американцы не сделали ни единого выстрела. У нас не было даже ни единой царапины на краске, мы уничтожили целый полк благодаря американскому штаб-сержанту.

Майор Майк вызвал командира полка. Мы слышали радость и гордость в его голосе:

– Носорог вызывает Свинью. Прием.

– Свинья слушает. Говорите, Носорог. Прием.

– Командир, уничтожен танковый полк противника [55]55
  Вымысел автора. – Прим. ред.


[Закрыть]. Пленных нет. Наших потерь нет. Израсходовано полторы тысячи бронебойных снарядов, восемьсот фугасных, триста зажигательных [56]56
  То есть 2600 снарядов. Если учесть, что максимальный боекомплект танка «пантера» насчитывал 82 выстрела, а у автора фигурирует 16 танков, то в итоге (опять же по максимуму) получаем 1312 отстрелянных снарядов. Наверное, у «пантер» автора были «бесконечные патроны»… – Прим. ред.


[Закрыть]. Для наблюдения с воздуха: карта номер три, дорога номер шесть, пункт А-два. Все.

– Свинья Носорогу. Поздравляю. Возвращайтесь. Командир. Конец связи.

III

– Предпочитаю отступление наступлению, – сказал Барселона. – Здесь мы можем пить фрезу, но если двинемся вперед, придется хлебать из луж грязную воду. Когда мы наступаем, у нас есть только то, что выдают. И мне надоели девицы Иды.

– Завтра, – сказал Порта и, сияя глазами, поднял две фрикадельки, чтобы мы полюбовались ими, – я хотел бы заснуть в королевской постели, изнасиловать королеву и всех принцесс.

– Может, они были бы довольны, – мечтательно сказал Грегор Мартин. – Может, им бы понравилось, что их лапают руками, от которых пахнет трупами.

– Мы– просто явление времени, – сказал Старик. – Когда-нибудь все это кончится, и нам придется отмываться.

– Когда войдем в Рим, – заговорил Хайде, – то, если американцы не будут преследовать нас по пятам, первым делом брошусь в громадную кровать с шелковым пологом. Во всем своем рванье. Все там перепачкаю. Отосплюсь всласть, потом найду себе какую-нибудь соблазнительную дамочку с превосходным бельем и буду трахаться с ней раз за разом. Затем напьюсь до одури и буду продолжать отступление.

– Побольше бы фрезы, – подал голос Порта, – мы отступали б так до самого конца, выпили бы всю их выпивку, перетрахали бы всех их женщин, перепачкали бы их постели. Рим, Милан, Инсбрук… и окончили бы в Берлине прощальным загулом.

Свисток вернул нас к реальности.

– Строиться с оружием перед танками, – приказал майор Майк Браун.

– Я что-то слишком сонный, – пробурчал Порта.

Волоча ноги, мы вышли к танкам пятой роты и встали перед ними; все были изможденными, потому что не спали четверо суток.

– Я засну на ходу в танке, – пригрозил Порта.

Майк обругал его. У майора глаза тоже были припухлыми и красными от бессонницы.

Мы тронулись.

Два танка переехали через бордюр дороги, потому что их экипажи заснули.

МАЙОР МАЙКЛ БРАУН

Появились тучи «джабо» и очистили дороги. Стоило показаться танку, два-три самолета тут же атаковали его.

За два часа «джабо» разнесли наш второй батальон в пух и прах; наша рота потеряла все «пантеры» и половину экипажей. Порте пришлось скатиться по склону холма, чтобы погасить горящий мундир. Мы расположились в горах и ждали пополнение личного состава. Новые танки мы уже получили – 68-тонные «тигры» с очень действенными 88-миллиметровыми орудиями [57]57
  Скорее всего, речь идет о т.н. «Королевском тигре» (Pz.Kpfw VI «Tiger II», Ausf.B). – Прим. ред.


[Закрыть]. Новые экипажи прибывали, как обычно, небольшими группами. Это были уже понюхавшие пороха солдаты, многие ехали прямо с Восточного фронта все еще в зимнем обмундировании. Принимал их гауптфельдфебель Гофман, первый мерзавец среди всех гауптфельдфебелей; он любил звук своего голоса и постоянно наслаждался им. Иногда бывал саркастически-дружелюбным и называл подчиненных библейскими именами; иногда становился грубым и употреблял сортирную лексику. Бывая нормальным, то есть умеренно-злобным, использовал загадочные полузоологические наименования – такие, как «зубчатая корова», «мусорная свинья», «навозный бык», «кроликовый журавль», «зонтичная крыса».

Как младший командир, гауптфельдфебель Гофман не имел права на денщика, но у него их было даже двое. Один исполнял обязанности лакея. До того, как злая судьба привела его во власть гауптфельдфебеля, он был метрдотелем в одном из лучших отелей Берлина. Второй выступал в роли судомойщика и виночерпия. От него требовалось первоклассное обслуживание, когда Гофман в уединении утолял голод.

Благорасположением гауптфельдфебеля пользовался только человек по прозвищу Орел, бывший штабс-фельдфебель из гарнизонной тюрьмы в Гамбурге. Он стал старшим писарем. Мы пытались настроить Майка и лейтенанта Фрика против Орла, но у нас ничего не вышло. Орел уютно сидел на своем месте и только посмеивался над нами. Однажды ночью несколько ребят сыграли с ним жестокую шутку. Набросились на него, когда он видел в койке сладкие сны, привязали к дереву, завязали глаза и обернули шею тряпкой. И, наконец, установили напротив него итальянский пулемет. Утром, когда его отвязали, он весь трясся от ужаса.

Гофман счел это хорошей шуткой и назвал ее исполнителей остроумными шельмами, но когда на его стол упала граната без взрывателя, остроумные шельмы превратились в кровавую свору диверсантов-коммунистов, и он вызвал тайную полицию вермахта. По вызову прибыл увечный криминальоберсекретер, провел три дня, истощая личные запасы выпивки Гофмана, и отбыл, не раскрыв ничего, однако не забыв прихватить четыре блока сигарет «Кэмел» и две копченые задние бараньих ноги. Уезжая, он заверил Гофмана, что скоро вернется, дабы разобраться в деле более тщательно, после чего Гофман издал несколько очень странных звуков. Когда наш гауптфельдфебель излил свои горести приятелям в штабе полка, те утешили его, напомнив, что он сам обратился в полицию; и Гофман поклялся, что впредь будет следовать совету более опытных людей: «Не буди лиха, пока оно тихо». Усыпить его снова трудно.

Мы мерзли, стоя возле канцелярии. Гауптфельдфебель всегда заставлял нас ждать, считая, что это усиливает наше нервное напряжение. Поверх мундиров мы надели старые комбинезоны и были уверены, что нас пошлют на техобслуживание, единственную работу, на которой не находишься постоянно под наблюдением. Порта держал в руке дрель и четыре отвертки. Из кармана у него торчала запальная свеча. Малыш держал под мышкой бензонасос. Он носил его уже целую неделю, но Гофман пока что не поддался на эту уловку.

Вновь прибывшие стояли в строю слева от нас, положив перед собой рюкзаки и шинели. Они были в куртках, через плечо у них висели новенькие противогазы. Каски свисали с крючков на ремне. Гофман вышел из канцелярии, за ним следовал Орел с перечнем нарядов на день и шестью цветными карандашами. Он держался ровно в трех шагах за гауптфельдфебелем, останавливался и вновь двигался одновременно с ним. Можно было подумать, что оба управляются одним механизмом. Гофман, расставив ноги, занял позицию перед ротой и раскрыл рот так, что он превратился в большую, красную, исходящую паром дыру; потом из нее раздался дикий рев команды:

– Рота, смирно! Равнение на середину!

Он выждал две минуты, наблюдая, рискнет ли кто шевельнуться, потом довольно улыбнулся и приказал:

– Вольно. Вы, розовые зебры, воображаете, что можете поймать меня на уловку с техобслуживанием, да? Так вот, сегодня это в последний раз, вонючие мошонки. Механики, отойти вправо.

Две трети роты отошли, остальные стояли, бессмысленно глядя прямо перед собой.

Гофман широким шагом подошел к ним, Орел следом.

– Эй, ты, – обратился он к обер-ефрейтору, указав на него пальцем. – Откуда этот пистолет на твоем широком заду?

Обер-ефрейтор вынужден был отдать пистолет.

Гофман восторженно улыбнулся. Он любил такие выходки. Понимал, что значит пистолет для обыкновенного солдата. Лишить его пистолета – все равно, что опустошить душу.

Гауптфельдфебель трижды прогнал их через болото под предлогом скверной осанки и недисциплинированности.

Когда группа, покрытая грязью и тиной, снова построилась перед ним, он злорадно заговорил:

– Так вот, гниды, может быть, вы осознаете, что попали в настоящую прусскую роту, где существует дисциплина. Здесь вы поймете, что недостойны называться даже задницей кастрированного гиппопотама. Что есть что, здесь определяю я, и только я. Если мне захочется снести башку всем вам, снесу; если, вопреки всем ожиданиям, обнаружу среди вас, болотных рыб, пустынную корову с чуточкой серого вещества, сделаю его младшим командиром.

Когда мы разошлись и Гофман скрылся, подошел Орел, покрутился вокруг, потом сказал:

– Майор хочет поговорить со всеми вами и взглянуть на вновь прибывших. Он сегодня не в духе. Пять раз уже прогнал писарей через окно.

– Знаешь, что я собираюсь сделать? – сказал Порта с лукавой улыбкой. – Возьму тебя как-нибудь на передовую и отправлю с парочкой отрубленных безымянных пальцев без колец к марокканцам или гуркхам. Come trista la vita! [58]58
  Как печальна жизнь! (ит.). – Прим. пер.


[Закрыть]

Орел поспешно скрылся.

Рудольф Клебер, наш горнист, служивший раньше в СС, протрубил вечернюю зорю.

– Mille diables! [59]59
  Тысяча чертей! (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть]Намного старше он не станет, – произнес со смехом Легионер.

Мы построились, сперва окунув руки в отработанное масло. Считалось, что мы занимаемся техобслуживанием, и Гофману могло прийти в голову взглянуть на наши руки.

Майор Майкл Браун уже ждал нас. Он прислонился к стене, поигрывая большой сигарой во рту. О нем ходили самые невероятные слухи. Кое-кто говорил, что он вовсе не немец, а американец. Всегда хорошо осведомленный Юлиус Хайде сказал, что он был капралом в американской морской пехоте. Родился в Берлине, а сразу же после Первой мировой войны дедушка и бабушка увезли его в Америку вместе с семью братьями и сестрами. Там его мать вышла замуж за американского бизнесмена, который не думал ни о чем, кроме денег и женщин. Бизнесмен занимался текстилем, а расовыми и политическими проблемами совершенно не интересовался. США для него были всем миром и окружающими его планетами. Каждый, кто не соглашался с этим, был треклятым черномазым.

Когда Майкл Браун вернулся с несколькими странными жизненными взглядами со службы на Гавайях, его демобилизовали, назвав пятном на знамени Соединенных Штатов. Он жил на пособие, потом стал альфонсом у одной актрисы в Лос-Анджелесе. Однажды в аптеке на Линкольн-роуд Майкл дал волю языку и наговорил о ней много лишнего. Когда он вернулся в ее коттедж, то застал ее весьма разгоряченной девятью стаканчиками виски, двумя – джина, тремя – рома и телефонным пересказом того, что он сказал о ней. Прежде чем Майкл был изгнан, они ухитрились переломать почти всю мебель.

После этого он попытал счастья в роли чистильщика обуви в конце длинного мола. Осторожности, к сожалению, он еще не научился. Сошелся с женой одного гвардейца, черноволосой мексиканской красоткой. Этот гвардеец, ирландец, не мог удовлетворять ее и нанял двух помощников, японцев из Иокогамы. Один владел прачечной на Литтл-стрит. Другой работал в пекарне, владелец которой, иммигрант из Вены, выпекал венский хлеб, который никто из венцев не смог бы узнать.

Майкл принял участие в оргии, которая окончилась громким шумом. Ходило много разговоров о скрытых фотокамерах, и разразился большой скандал. Гвардеец стал сержантом, а японцы стали вдвоем заправлять прачечной, которая до сих пор сохранилась на Литтл-стрит. Денег они зарабатывали много. У них был свой способ обращения со старыми рубашками.

Дела у Майка пошли скверно. Он попал в тюрьму по обвинению в изготовлении непристойных фотографий. Однако в определенном смысле ему повезло. Он мог бы получить десять лет, но судья в тот день хорошо пообедал, пребывал в хорошем расположении духа и отпустил его без наказания. К тому же судье понравились фотографии, приложенные в качестве вещественных улик. С них было сделано много копий, которые раздали судьям, адвокатам и полицейским.

Выйдя из тюрьмы, Майкл Браун вскочил на товарный поезд до Нью-Йорка. Дойдя до пределов отчаяния на пристани Милуолл, отправился в армейский пункт вербовки на Вашингтон-роуд. Внутрь он вошел с надменным видом; как-никак, он старый морской пехотинец, тем более, из Шаффилдских казарм, но какой-то паршивый сержант с тремя радужными нашивками на груди – он участвовал в сражении при Сомме и до сих пор гордился этим – потребовал характеристику. Браун попытался обойти стороной год, проведенный в лос-анджелесской тюрьме. Его с усмешкой пригласили в спальню, задали там такую трепку, какой он еще не получал, и объяснили, что он уголовная свинья, с которой армия не желает иметь ничего общего.

Браун вернулся на пристань Милуолл, пробрался на борт пассажирского судна компании ХАПАГ «Бремен», совершавшего регулярные рейсы в Германию, и его обнаружили лишь в трехстах семидесяти пяти милях к востоку от Галифакса. После этого он, к своему громадному удивлению, узнал, сколько тарелок может вымыть человек за день. Всякий раз, когда он ронял тарелку, старший стюард бил его по голове разделочной доской. Когда судно пришло в Гамбург, Брауна передали службе безопасности. Трепка, которую он получил от трех вербовщиков-сержантов в Нью-Йорке, не шла ни в какое сравнение с той, что досталась ему в управлении гестапо на Штадтхаусбрюке, 8 [60]60
  Гамбургское гестапо размещалось по адресу Даммторштрассе, 25. – Прим. ред.


[Закрыть].

Браун провел девять месяцев в тюрьме Фульсбюттель под начальством Марабу, самого ненавидимого из оберштурмбанфюреров СС [61]61
  О значении и соответствии различных званий вермахта и СС см.: Залесский К.А. III рейх. Энциклопедия. М.: Яуза-ЭКСМО, 2004. – Прим. ред.


[Закрыть]. Он интуитивно понял, что если хочет выйти живым, нужно преклонить колена перед нацистской свастикой и поклясться в верности. Чутье старого солдата подсказало ему, кто в камере стукач. Он осторожно стал рассказывать соседям об американской морской пехоте, Шаффилдских казармах, описывать каторжную работу в карьерах, бесчеловечные марши под палящим солнцем и обронил несколько фраз о новой полуавтоматической винтовке М-1. И дал понять, что знаком с винтовкой Педерсена-Гаро.

Марабу заинтересовался. Майк в течение двух часов стоял по стойке «смирно» так, как может только морской пехотинец. Марабу удовлетворенно кивнул и подверг его различным испытаниям. В первом он голыми руками обезоружил трех здоровенных эсэсовцев.

Марабу был поражен. Он наблюдал, прячась за оконной шторой. Потом Майку пришлось совершить трехкилометровый марш после шестидневного голодания. Его посадили в ледяной подвал и выпустили еле живого. Потом привязали к батарее отопления и каждые четверть часа выливали на него ведро воды. Он начал тосковать по гарнизонной тюрьме Шаффилда, где господствовал Меченый, худший из всех злобных штаб-сержантов.

Марабу плевал на Майка, но в глубине его сознания слышал знакомый призыв к действию из Шаффилда. Марабу совершил ошибку, применяя к старому солдату обращение, изобретенное для политических фанатиков. Майк стоял навытяжку и видел Марабу сквозь пелену тумана. Марабу четыре раза ударил его по лицу хлыстом из кожи бегемота.

Семьдесят три дня спустя Майка перевели в трудовой лагерь возле Айзенаха. Там он ухитрился завести знакомства в партии. Подружился с гаулейтером, и оба проявили склонность к сделкам, особенно темным. Поэтому Майк в рекордное время стал командиром роты в полку «общих» СС [62]62
  Скорее не роты, а штурма, и не полка, а штандарта. – Прим. ред.


[Закрыть]. Однажды добрый приятель шепнул ему на ухо, что назревает полицейское расследование. В высших эшелонах кто-то заинтересовался, почему в Айзенахе бесследно исчезает так много нормированных товаров. Майк сообразил, что настало время сменить место службы, и отпустил несколько высокопарных замечаний о том, что считает своим долгом служить в армии, если армия захочет его принять. Его командир полка, группенфюрер Нихольс [63]63
  Штандартом (ротой) командовал обычно штандартенфюрер, а группенфюрер – группой, оберабшнитом. Никакого Нихольса не было и в помине. – Прим. ред.


[Закрыть], попался на эту удочку, и в один дождливый апрельский день Браун прибыл в Сто двадцать первый пограничный пехотный полк в лагере Тибор. Однако командир второй роты гауптман Тильгер не мог терпеть этого странного полунемца и отправил его как можно дальше, в Тапиау на польской границе. Майк провел там полгода в Тридцать первом стрелковом батальоне и привлек к себе некоторое внимание меткостью стрельбы. Он принес батальону честь, став чемпионом армии. Когда командир спросил его, какое звание у него было в морской пехоте США, бывший капрал бесстыдно ответил:

– Первый лейтенант, герр майор.

В Берлин было отправлено донесение о Майкле Брауне, и восемь дней спустя он стал фельдфебелем с галунами слушателя курсов офицера запаса на погонах. Три месяца спустя его произвели в фаненюнкеры, а к концу года – в оберфенрихи. Случайно он выяснил, что его хотят отправить в военное училище в Потсдам. Там от силы за два часа выяснилось бы, какой он неимоверный лжец, поэтому Майк связался с друзьями в партии и снова отправился в путешествие.

Какое-то время он служил во Втором саперном батальоне в Штеттине [64]64
  2-й саперный батальон дислоцировался в Кёслине. – Прим. ред.


[Закрыть], где, бранясь и потея, учился наводить понтонные переправы. И всякий раз, когда речь заходила о военном училище, ухитрялся добиваться перевода. К 1939 году, когда разразилась война, в Германии было мало гарнизонов, которые Майк не почтил своим присутствием. Польскую кампанию он завершил в Лемберге [65]65
  Немецкое название Львова. – Прим. ред.


[Закрыть]командиром роты, лейтенантом. Стал желанным гостем по ту сторону демаркационной линии, где выпил с русскими офицерами немало добрых стаканов водки.

Он поссорился со своим командиром, который настаивал, что Майклу Брауну пришло время поступить в военное училище, и в результате покинул Семьдесят девятый полк с красноречивой записью в личной карточке: «Недисциплинированный, неповинующийся, задиристый. К независимому командованию не пригоден».