Текст книги "И снова утро (сборник)"

Автор книги: Хараламб Зинкэ

Соавторы: Теодор Константин,Драгош Викол,Аурел Михале
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Драгош Викол
За последнюю борозду

Мы находились в батальоне майора Дрэгушина с целью уточнения плана взятия одного из небольших городков, которое должно было начаться на рассвете следующего дня. Часовой у входа сообщил:

– Сержант Сынджеорзан просит принять его. Он привел пленного.

– Пусть войдет, – распорядился майор Дрэгушин.

Через несколько секунд в землянке появился высокий худощавый гитлеровец с погонами капитана. Щеки его ввалились, глаза беспокойно бегали за стеклами очков, к которым был привязан тонкий черный шнур.

Вслед за ним появился сержант Сынджеорзан, коренастый, весь перемазанный землей, с откинутой назад каской. Он вспотел, тяжело дышал, но лицо светилось радостью.

– Здравия желаю, господин майор! Мне попалась редкая птица. С писклявым голосом и боярскими очками. Доставлена целой и невредимой. Разрешите идти?

Мы невольно рассмеялись. Слова Сынджеорзана сразу внесли в землянку оживление, у всех, с напряженным вниманием склонившихся над картами и планами, разгладились морщины на лицах.

– Вовремя ты его привел, Сынджеорзан! – сказал майор Дрэгушин, поднимаясь со своего места, чтобы лучше рассмотреть пленного.

– Э, так я знал же! – улыбнулся польщенный Сынджеорзан и, забросив автомат на плечо, продолжал: – Пошел я посмотреть, что слышно на передовых постах… Знаете, господа офицеры, на передовых постах я лучше чувствую, что приближается день, когда ни один гитлеровский сапог уже не будет топтать нашу землю. Я посмотрел на карту и увидел, что нам осталось отвоевать какую-то пядь земли… Хочу наконец дойти туда, заорать от радости и подбросить до неба каску…

Эти слова, сказанные просто и естественно, затронули наши сердца и взволновали нас. Действительно, мы находились где-то вблизи от границы. Надо было сделать шаг, другой – и последний клочок румынской земли будет свободным! Последний клочок! Может, завтрашняя атака станет последним боем на румынской земле.

Мы посмотрели друг на друга, будто смущенные тем, что раньше не подумали об этом, что, захваченные лихорадкой приготовлений, упустили из виду это обстоятельство… Будто отгадав наши мысли, Сынджеорзан начал рассказывать:

– В охранении у Питика пришла мне в голову мысль взглянуть в подзорную трубу, чтобы полюбоваться этими местами. Смотрел я, смотрел, любовался, любовался и вдруг вижу – у сторожевой будки какое-то движение; присмотрелся я лучше – и вижу одного типа, который будто хочет вскарабкаться на будку. «Э, черт, смотри-ка! Уж осень, а эти гуси еще не улетели от нас! Некоторые, видимо, хотят свить здесь себе гнездо навечно! Раз так, держись, господин гусь!» Вылез я из окопа и подполз, как лиса, к гнезду… И вот он, голубчик! Я вам его доставил… Так было дело, господин гусь? – закончил сержант, обращаясь к пленному.

– Я ничего не знаю, – быстро ответил тот, снимая очки, будто нарочно для того, чтобы лучше был виден его презрительный взгляд. Он принял воинственную, гордую позу, заложив одну руку за спину, а вторую за борт френча.

Майор Дрэгушин снова сел на ящик из-под патронов, который служил ему стулом, и обратился ко мне:

– Будете переводить.

– Слушаюсь, господин майор.

– Спросите, как его зовут.

– Я не знаю! – с вызовом ответил пленный гитлеровец на мой вопрос.

– Где располагаются ваши войска?

– Я не знаю!

– Что вам нужно было у будки?

– Я не знаю!

Позади него кипятился сержант Сынджеорзан.

– Разрешите, я его спрошу, господин майор! – сказал он, скрипнув зубами, и, сняв каску, вытер пот со лба.

– Успокойся, сержант! – мягко упрекнул его майор Дрэгушин.

Но сержант не мог сдержаться:

– Противно смотреть на него, господин майор! Когда он увидел направленное на него дуло пистолета, то бросился на колени. Тряпка! «Камрад! Камрад!» и еще что-то бормотал. А теперь будто шомпол проглотил! Дайте его мне! У меня он заговорит, господин майор!

Майор Дрэгушин улыбнулся и с симпатией посмотрел на сержанта. Сынджеорзана любили мы все. На него можно было положиться. У него был острый и быстрый ум, а храбрости его все дивились.

– Хорошо, сержант! – согласился майор.

Сынджеорзан, довольный, надвинул каску на голову и положил руку на плечо гитлеровского капитана.

– Давай, господин Фриц! Пошли, – сказал сержант, а гитлеровец залепетал:

– Я говорю… Я говорит все. – И он стал так быстро рассказывать, что я едва успевал переводить.

– Их часть занимает позиции в городе… У них шесть пулеметов, пять противотанковых орудий… это все. Он дезертировал. Не хочет больше воевать, хочет живым вернуться домой. Поэтому решился говорить. Он не гитлеровец. Но вначале молчал, потому что не хотел быть предателем. Он человек военный… Обращает внимание господ офицеров, что немецкие войска деморализованы…

– Где установлены огневые точки? – перебил пленного майор Дрэгушин.

Пленный некоторое время молчал, будто силился вспомнить. Потом попросил лист бумаги и карандаш. За несколько мгновений он набросал план и протянул его майору.

Мы нагнулись над планом и принялись его изучать. Все признали, что план очень подробный, ясный, точный. Значит пленный был не простой рядовой.

Схема гитлеровского капитана поставила нас в затруднительное положение. Если она соответствует действительности, весь наш план наступления не годен. А ведь для каждого из нас завтрашняя атака имела особое значение: речь шла о бое за последний клочок захваченной гитлеровцами румынской земли. Сынджеорзан разбудил в каждом из нас это чувство, и он же заразил нас своим нетерпением как можно скорее добраться до места, где мы могли бы сказать: «Наконец наша родина свободна! Вперед, братцы!»

А если пленный лжет? Можно ли ждать чего-либо хорошего от врага?

Я смотрел на майора Дрэгушина. Тот внимательно изучал расположение вражеских войск и сопоставлял с намеченным нами планом. Время от времени он поднимал глаза от карт и смотрел поверх наших голов, барабаня пальцами по доске, служившей столом.

Через некоторое время он проговорил:

– Я очень хочу, чтобы как можно больше нас, сержант Сынджеорзан, добралось до того места! Как можно больше, если не все! Понимаешь?

– Понимаю, господин майор! – ответил сержант слегка дрогнувшим голосом. – До твоего прихода я думал только о том, как подготовиться к завтрашнему бою. Я смотрел на него как на всякий другой бой. Теперь вижу, что это нечто другое…

Майор бросил внимательный взгляд на пленного.

– Не лжешь?.. Учти, это может стоить тебе жизни!

– Не лгу… Можете меня расстрелять, если… – ответил тот, глядя в землю.

– Уведи его отсюда! – приказал майор, и Сынджеорзан вывел гитлеровца из землянки.

Когда мы остались одни, майор начал задумчиво расхаживать по землянке. Мы, четыре командира рот, внимательно следили за ним. Вдруг зазвонил полевой телефон. Майор поднял трубку.

– Алло! Майор Дрэгушин… Здравствуйте, товарищ полковник, здравствуйте! Как? Понял! Да, понял!.. Спасибо! – Он положил трубку и сказал: – Полковник Памфилов сообщает нам: «Завтра, 25 октября 1944 года, Румыния должна быть полностью освобождена! Мы вместе с вами. Можете на нас положиться! Смелее вперед! Желаю успеха…» – Потом добавил: – А все же насколько достоверна схема этого гитлеровского капитана?..

Он снова вызвал сержанта Сынджеорзана и поделился своими сомнениями.

– Господин майор, вы доверяете мне? – спросил тот с горячностью. – Дайте мне копию схемы, и я проверю все на месте. Нам нужно как можно скорее быть там!.. Дайте мне телефон и катушку провода. Вы мне разрешаете, господин майор?

Сынджеорзану майор не мог отказать. Сержант был человеком исполнительным, он всегда доводил любое дело до конца.

Майор Дрэгушин облегченно вздохнул, повернулся к нам и сказал:

– Как раз об этом я все время и думал. Спасибо, Сынджеорзан! – Он подошел к сержанту, крепко пожал ему руку, потом по-мужски обнял и добавил: – До ночи, сержант… И держи все время связь со мной.

Лицо Сынджеорзана вспыхнуло, глаза заблестели. Все мы встали со своих мест, невольно подняв руки к каскам.

* * *

Та ночь была самой тяжелой за всю войну, хотя не было слышно выстрелов орудий, не стрекотали пулеметы. Та ночь была огромной границей между сегодняшним и завтрашним днем, которого все мы страстно хотели дождаться и в котором хотели пожить. Это «завтра» давно горело внутри нас, но теперь мы чувствовали его рядом. В честь этого «завтра» солдаты прикрепили к шинелям веточки яблонь с пожелтевшими листьями, в честь «завтра» они теперь выкуривали в укрытиях по последней перед атакой сигарете, и также в честь этого «завтра» сержант Сынджеорзан вместе с еще несколькими бойцами пробирался через плотную и тяжелую темноту, в которой слышался только шорох неубранной кукурузы, раскачиваемой слабым ветерком.

У себя в землянке майор Дрэгушин с напряжением ждал возле телефона. Он ждал, чтобы услышать голос Сынджеорзана. Но тот молчал. Время тянулось медленно, мучительно медленно.

Мы сидели неподвижно, прислушиваясь к малейшему шуму, и каждый боялся, что единственный выстрел может разрушить все задуманное нами и мы никогда не услышим голос Сынджеорзана. Его голос должен был вести нас по пути к долгожданному завтрашнему дню. Путь до этого «завтра» был нелегок. «Нет, не может быть, – думал я. – Сынджеорзана не возьмет никакая пуля!.. Не один раз он оказывался лицом к лицу со смертью и всегда побеждал ее!»

Около часу ночи меня вызвал к себе майор. Я вошел и сел рядом с ним на развернутую плащ-палатку.

– Ничего, господин майор?

– Ничего! Как бы ни было, ровно в три часа мы начинаем. Передай и остальным.

– Понял! Все же знаете, Сынджеорзан…

– Увидим!..

Я вернулся к себе и послал связных в остальные три роты, чтобы сообщить приказ майора Дрэгушина.

В три часа темнота ночи была во власти прежней тяжелой тишины. Ни звука, кроме шороха неубранной кукурузы и шелеста крыльев случайной ночной птицы.

Мы двинулись вперед, окутанные покровом темноты и ориентируясь по светящимся стрелкам компасов.

Сколько мы шли в этой кромешной тьме, не знаю. Помню только, как я вдруг услышал позади себя шепот:

– Схватили его… А теперь ожидают, чтобы и мы попались им в лапы!

В это мгновение я снова вспомнил о пленном гитлеровце. «С его помощью, – подумал я, – немцы хотели устроить нам ловушку. Его подослали специально, чтобы дезориентировать, обмануть, заставить нас атаковать несуществующие цели, с тем чтобы потом обрушиться с флангов или тыла и перебить нас всех до одного… Как это мы не поняли!»

Я не удержался от того, чтобы не поделиться своими опасениями с майором Дрэгушином. Передав командование ротой одному из подчиненных, я бросился к майору. Найдя его, я одним духом выложил ему все, что думал.

– Я знаю, – ответил майор. – Поэтому я и согласился с предложением Сынджеорзана. Ну ничего: они попадут в свою собственную ловушку. Только вот Сынджеорзан…

Он не закончил свою мысль и схватил трубку телефона.

– Алло! Алло!

Он приказал батальону остановиться и прильнул к телефону, накрывшись плащ-палаткой.

Я почти ничего не слышал из разговора майора, но чувствовал, что все хорошо, все в порядке и что через несколько минут мы, возможно, бросимся в атаку… Почему «возможно»? Наверняка это будет бой за последнюю пядь румынской земли!

– Младший лейтенант Драгу, ко мне! – услышал я голос майора и просунул голову под плащ-палатку.

– Зажги фонарик, возьми карту и внеси изменения… Так… Цель № 1 в направлении… Цель № 2… – с радостным возбуждением диктовал мне майор. – Хорошо мы вас провели, господа гитлеровцы! Молодец, Сынджеорзан! Хотели нас зажать в клещи, а сами попались, как в мышеловку! Точно как в мышеловку. Притихли, как мыши? Хорошо, мы будем говорить!

Далее все произошло невероятно быстро. Телефонист связался с артиллерией, и через несколько секунд через наши головы полетели снаряды.

Разрывы будто зажгли темноту ночи и раскололи небо, осветив горизонт.

– А Сынджеорзан? – спросил кто-то рядом.

– Сынджеорзан не умирает! Будьте спокойны! Сынджеорзан знает, что делает! – ответил я и тут же закричал: – Вперед, ребята! За освобождение последней пяди румынской земли! Вперед!

Майор Дрэгушин подал сигнал к атаке.

Бой был тяжелым и долгим. Захваченные врасплох, атакованные совсем не оттуда, откуда ожидали, гитлеровцы начали отступать, цепляясь за каждый клочок земли, за каждый дом, за каждое дерево, за каждый холмик.

Но мы стремительно неслись через их боевые порядки. Нас звало вперед место, где мы могли бы крикнуть: «Наша родина свободна! Вперед, братцы!»

Мы опрокинули и рассеяли гитлеровцев. А справа от нас устремился вперед ураган, который, сметая все на своем пути, докатился до Берлина.

Когда мы достигли того места, где кончалась наша земля, Сынджеорзан упал, раненный, на землю. Но, будто не чувствуя боли, дотащился до изрешеченного осколками столба и, плача от радости, обхватил его руками.

Солдаты с криками бросали в воздух каски, а Сынджеорзан умолял:

– Господин майор, возьмите меня с собой дальше! Не беспокойтесь, у меня все пройдет! Я должен дойти до конца!

Майор нагнулся над Сынджеорзаном и спросил:

– Сколько же жизней у тебя, Сынджеорзан? Что ты за человек?

Глаза Сынджеорзана загорелись:

– Я коммунист, товарищ майор!..

Теодор Константин
Освещенное окно

В амбаре было темно. Только откуда-то сверху, через щель, в которую едва вошло бы лезвие ножа, луч света, как стрела, еще прорезал темноту.

«Когда этого луча не станет видно, – подумал он, – будет уже ночь, и тогда…»

Будто опережая его мысль, снаружи донеслась автоматная очередь.

Траян Думбрава вздрогнул: «…Тогда меня изрешетит автоматная очередь!.. Сволочи!»

Он поднялся. Поскольку глаза его свыклись с темнотой, он различил дверь и подошел к ней. Приложил к двери ухо и прислушался к размеренным шагам часового. Это все те же шаги? Или другие? Он не мог точно ответить на этот вопрос.

«Сколько же времени прошло с тех пор, как меня заперли здесь?»

Его охватила глубокая печаль. Теперь, когда конец войны близок, ему предстояло умереть. Из четверых только его ожидала такая участь. Хорошо, что остальные спаслись от смерти. Разве не на его глазах остальных троих отправили назад через линию фронта? Конечно, они спаслись, но его расстреляют. Иначе немцы послали бы его вместе с остальными.

Он заскрипел зубами и, охваченный бессильной яростью, рухнул на полусгнившую солому.

Его жгла ненависть к лейтенанту Эрнсту Сэвеску, из-за которого ему предстоит умереть, может, уже до захода солнца.

Невольно в его памяти пронеслось все случившееся…

Стояла ночь… Траян стоял в окопе, накинув на голову плащ-палатку, и пытался задремать. Моросил дождь, мелкий, настойчивый и нескончаемый. Капли ударялись о плащ-палатку, как горох о сито. На дне окопа скопилась лужа, доходившая ему до щиколоток. Хотя ботинки не были дырявыми, вода, холодная и будто клейкая, бог знает каким путем проникла внутрь. Не в первый раз ноги у него были сырыми, но впервые, изнуренный и неимоверно усталый, он не мог задремать.

Он крепко выругался, чему научился от капрала Турятки Иона, слывшего мастером по этой части во всей дивизии. Траян злился на себя, что не может уснуть и отдохнуть, хотя бы стоя в окопе по щиколотку в воде. Такого с ним еще ни разу не случалось с тех пор, как он находился на передовой и постоянно имел дело со смертью. Он не мог уснуть, а завтра, когда надо будет идти в атаку, усталость сломит его и он отстанет, а его товарищи по отделению подумают, что он отстает из-за страха.

А дождь все шел и шел, и капли били по плащ-палатке, словно зерна гороха. Дождь напомнил ему о другой ночи.

* * *

Свежеиспеченный учитель, Траян направлялся, чтобы вступить в свою должность в проклятом богом селе, далеко от железной дороги и от какого-либо шоссе. Поезд, доставивший его до ближайшей станции, опоздал, потому что из-за небрежности дежурного по станции едва не столкнулся на полной скорости со скорым поездом. Катастрофы удалось избежать только благодаря машинисту, но три вагона все же сошли с рельсов. Поезд тронулся дальше только через час, и Траян Думбрава боялся, что из-за позднего времени он не сможет добраться до села.

Действительно, когда поезд прибыл на станцию, уже стемнело, но, на счастье Траяна, с поездом, который доставил его, в уездный городок на собрание, организованное Фронтом национального возрождения [4]4
  Фронт национального возрождения – профашистская организация в Румынии перед второй мировой войной. – Прим. ред.


[Закрыть], отправлялся поп Нэстурика. Возница, который привез попа, как раз собирался обратно в село, когда Думбрава увидел его позади вокзала.

– Случайно, не в Болдешти едете? – спросил он.

Прежде чем ответить, возница измерил его взглядом с ног до головы, на мгновенье задержался на картонном, основательно истрепанном чемодане учителя.

– А какое дело у тебя в Болдеште? – подозрительно сощурился он.

– Меня назначили туда учителем. Вот еду принимать должность.

Это объяснение рассеяло все подозрения, и возница сразу стал доброжелательным.

– Ах так! Тогда садись сюда, господин учитель! Вдвоем веселее будет ехать. А ехать километров пятнадцать.

Возница оказался человеком молчаливым, и каждое слово приходилось вытаскивать из него как клещами. После нескольких бесплодных попыток Траян Думбрава оставил его в покое. Даже лошадей возница погонял безмолвно. Казалось, они понимают его уже по тому, как он проводит кончиком бича по крупу. Думбрава присмотрелся и через некоторое время тоже стал понимать язык, на котором возница объяснялся с лошадьми. Это его позабавило, помогло прогнать скуку и сгладить однообразие пути.

Но вскоре пошел дождь, мелкий, частый и занудливый. Траяну Думбраве нечем было прикрыться от дождя. Вся его одежда из дешевой, выцветшей от времени и залоснившейся на рукавах материи была на нем, переодеться было не во что. Он лишь поднял ворот пиджака и натянул поглубже поношенную шляпу.

Дождь не переставал, и возница снова заговорил:

– Я вижу, тебе нечем укрыться от дождя, господин учитель.

– Нечем, дед!

– Тогда возьми накидку батюшки. – С этими словами он протянул ему извлеченную из-под соломы плащ-палатку.

Плащ-палатка была военного образца, по-видимому, поп приобрел ее у какого-нибудь старшины. Шел 1939 год, начался уже призыв в армию, проводились реквизиции.

Траян Думбрава с головой укрылся плащ-палаткой, довольный, что теперь дождь не промочит его до нитки. Иначе завтра пришлось бы ждать, пока его одежда высохнет, и он не смог бы вовремя явиться в школу.

Укрывшись плащ-палаткой, on слушал, как капли хлещут по суровому непромокаемому полотну… Точно так же, как теперь, когда он стоит в окопе по щиколотку в воде, пытаясь вздремнуть.

С трудом он переступил с одной ноги на другую, и опять мысленно выругался от злости, что, вместо того чтобы заснуть, вспоминает далекое время и столь неважные теперь вещи.

Если бы не было дождя, он смог бы вздремнуть. Но этот дождь шел, напоминая ему о другом дожде, когда он ехал на место своего учительствования, накрывшись плащ-палаткой попа Нэстурики, главаря организации Фронта национального возрождения из села Болдешти.

Всякий раз, когда шел частый и мелкий дождь, он вспоминал о Болдешти, где прошла его короткая учительская карьера. В памяти о селе сохранилось такое воспоминание: покосившиеся, словно под тяжестью нескончаемого дождя, домики, грязные улицы, на которых в лужах плещутся утки. Ведь не всегда село выглядело таким, но в его памяти оно осталось именно таким, потому что и при его прибытии и при отъезде дождь заливал село.

Впрочем, о селе у него не осталось ни одного радостного воспоминания, одни только огорчения и несчастья.

В день отъезда господин Дечебал Сбырча, директор школы, издевательски сказал ему:

– Вот так, коллега, так! Знай, не все, что растет, съедобно. Помни об этих моих словах и там, куда ты едешь. Они очень пригодятся тебе в твоей карьере, независимо от того, вернешься ты сюда к нам или нет.

– Если вернусь, вам легче не будет! – ответил он, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить, хотя бы один разок, по раздувшимся щекам директора.

– Значит, ты как был колючий, так и остался! И кроме того, хвастун!

Да, Траян хвастался. Что он мог сделать директору? Ничего. Директор был сильным и доказал это. И директор был прав, насмехаясь над ним. Он, Траян Думбрава, всегда старался выполнять свой долг. Едва покинув школьную скамью, он был полон энтузиазма и хотел стать, как этого требовали от него в школе, просветителем на селе. Он сам вышел из села, был представителем целого ряда поколений, которые никогда не наедались досыта, и поэтому хорошо знал, сколько нищеты и страдания накопилось на селе.

В Болдешти он увидел такое же невежество, такую же нужду. Едва ли половина детей школьного возраста посещала школу. Но и те, что приходили в школу, многому научиться не могли. Господин Дечебал Сбырча, директор школы, был в то же время и руководителем царанистской организации на селе. Он посвятил себя политике, и школьные дела его интересовали меньше всего. В школу он приходил от случая к случаю, и дети понапрасну теряли время, ожидая его. В такие дни сама мадам Сбырча являлась в школу и уводила детей. Приходила она всегда с прутом в руке, который не один раз опускался на спины бедных детей, заставляя их работать в ее саду.

Траян Думбрава, приняв пост, сразу же принялся за дело. Он начал обходить село и убеждать крестьян отдать детей в школу. В дни, когда господин директор был увлечен политикой или выпивкой, Траян занимался и с его классами. Он не допускал больше, чтобы дети обрабатывали сад господина директора. Отсюда между учителем и директором и пошла вражда. Но директор не был единственным врагом, которого учитель приобрел в течение нескольких недель своего пребывания в школе. Его врагами стали и священник Нэстурика, и владелец самого большого трактира богач Калистрат Турку, и примарь Иоргу Рэдэсина, и сельский писарь Кристаке Фэлкояну. А раз все они стали его врагами, то и начальник жандармского поста старшина Гаврилэ Чудору начал преследовать его.

Первым союзником директора против Траяна Думбравы стал поп Нэстурика, который не переносил учителя по двум причинам: во-первых, утром в воскресенье, когда поп отправлял службу в церкви, новый учитель, вместо того чтобы привести или хотя бы побуждать детей идти в церковь, собирал ребят в школе и отправлялся с ними будто бы на экскурсию или устраивал репетицию к какому-нибудь празднику. Но не это в такой степени бесило Нэстурику. Во-вторых, и это было главным, поп Нэстурика давал деньги в долг. В селе двое занимались этим делом: поп Нэстурика и трактирщик Калистрат Турку. Процент на деньги, которые они давали взаймы, был небольшим, намного меньшим, чем брали банки. Но зато деньги они давали только под залог земли, Бравшие деньги закладывали погон [5]5
  Погон – мера земли, равная 5012 м² – Прим. ред.


[Закрыть] или два – в зависимости от размера суммы. В большинстве случаев должники не могли вернуть деньги и в конечном итоге теряли свою землю. Как-то получилось, что все те, кому грозила опасность потерять свой клочок земли, приходили за советом к новому учителю. Он помогал им не только советом, но и делом: писал жалобы, самых робких сопровождал в суд, договаривался от их имени с адвокатами, выступал в качестве свидетеля, часто ходил к попу Нэстурике или к трактирщику Турку. Ходил не как проситель, а с доказательствами на руках и твердо отстаивал интересы селян. Начинал спокойно, а уходил, ругаясь и с шумом захлопывая за собой дверь. Называл их не иначе как «поп-мошенник» и «трактирщик-разбойник».

Такие же не очень любезные слова находил он и для сельского писаря, который, будучи приятелем попа и трактирщика, да и не только поэтому, спешил выписать документы на владение землей на имя двух заимодавцев, не дожидаясь даже решения суда. Впрочем, Траян Думбрава обвинял писаря, что тот, переписывая документы, намеренно ошибался в том, что касается площади участка, в пользу своих приятелей – попа и трактирщика.

Само собой разумеется, раз все представители местной власти стали его врагами, дальнейшее пребывание учителя в селе стало проблематичным уже через несколько месяцев. Сначала состоялось расследование его учительской деятельности. В село прислали школьного инспектора. Тот оказался честным человеком, и составленный им отчет говорил в пользу Траяна Думбравы. Но какую силу мог иметь хвалебный отчет школьного инспектора, если против учителя боролись поп Нэстурика, глава организации Фронта национального возрождения на селе, директор школы, писарь, трактирщик и, наконец, примарь, которого Траян Думбрава тоже настроил против себя, выступив на стороне крестьян в конфликте по поводу общественного пастбища.

Со своей стороны старшина Гаврило Чудору конфиденциальным донесением информировал свое начальство, что учитель Траян Думбрава подстрекает людей против местных властей и с каждым днем становится все более опасным элементом из-за своих взглядов, от которых «попахивает большевизмом».

Донесение не ушло в жандармскую префектуру, так как еще раньше, благодаря стараниям попа Нэстурика, пришла повестка, согласно которой Траяну Думбраве надлежало в течение двух суток явиться на сборы в полк, к которому он был приписан. Было это в конце 1939 года. Начиналась мобилизация.

Поскольку он относился к самому молодому контингенту, обратно его уже не отпустили. Но не только поэтому его оставили в армии. Донесение, составленное старшиной Чудору по наущению того же попа Нэстурики, попало в полк, куда был призван Траян Думбрава…

* * *

«Надо заснуть! Надо обязательно заснуть!»

Он постарался отогнать от себя воспоминания, закрыл глаза, будто это могло помочь ему. А дождь все лил и лил, такой же мелкий и настойчивый, и капли по-прежнему били по плащ-палатке, как горох. Воды в окопе теперь уже накопилось выше щиколоток.

Дождь шел целый день, так же, как и накануне. За последние двое суток наши войска продвинулись почти на шестьдесят километров, а дождь будто перемещался вместе с фронтом.

Траян вдруг вспомнил день решающей атаки. Гитлеровцы, хорошо закрепившись, отбивали одну атаку за другой. Он вместе со своим уменьшившимся наполовину отделением зарылся в землю. И тут появились гитлеровские танки. На броне каждого из них красовался свеже-нарисованный оскаленный черен.

– Положение пиковое, господин сержант, но мы не сдадимся! – бросил ему Кондруц, приготавливая связку гранат.

Положение и на самом деле было не из легких. Возникло опасение, что гитлеровцам удастся опрокинуть полк. И как раз в этот момент, когда опасность была наибольшей, из-за гребня холма к ним на помощь пришли советские танки. Гитлеровские машины замедлили ход, затем разделились, и большая часть направилась навстречу советским танкам. Заметив этот маневр, те растянулись, чтобы преградить путь гитлеровским бронированным машинам.

Внушительные, более гибкие в маневре, русские танки через несколько минут оказались лицом к лицу с противником. Их длинноствольные пушки, стрелявшие с невероятной быстротой, обрушили на «тигры» шквал огня и железа. Вокруг стоял адский грохот взрывов и рев двигателей.

Траяну Думбраве не раз доводилось восхищаться мастерством советских артиллеристов, а вот сейчас он впервые увидел за работой танкистов. Менее чем через четверть часа два гитлеровских танка пылали как факелы, а еще два застыли на месте с перебитыми гусеницами. Один танк был выведен из строя Кондруцем; его гранаты тоже перебили гусеницы одному из «тигров». Остальные «тигры» пустились наутек.

Траян Думбрава вспомнил, как они с криками «ура» выскочили из окопов и устремились в брешь, проделанную советскими танками…

* * *

Вдруг он услышал, что его зовут.

– Господин курсант, ты что, спишь? Тебя вызывает господин младший лейтенант.

Думбрава отодвинул в сторону плащ-палатку, и дождь начал хлестать его по щекам. Желание вздремнуть сразу пропало.

Шлепая ботинками по грязи, он дошел до землянки, где обосновался командир их взвода. Это было нечто наподобие подвала, накрытого сверху плащ-палаткой. Чтобы ветер не унес ее, края были прижаты камнями и закреплены колышками.

Траян Думбрава вошел внутрь, к командиру.

– Получен приказ из роты. Тебе с группой нужно отправиться в разведку и выяснить, остались ли немцы в селе. Необходимо как можно скорее занять село, чтобы соединиться с советскими войсками, – разъяснил ему задачу командир взвода. – Будь осторожнее!

Сержант Траян Думбрава отдал честь и вышел из землянки.

Снаружи его снова встретили дождь и холодный ветер, который дул теперь с севера. «Может статься, что и снег пойдет!» – подумал Думбрава.

Он отобрал трех солдат, и они отправились. Выйдя за посты охранения, остановились. До села идти не более четырех километров. Если бы Думбрава не видел его днем своими собственными глазами, то усомнился бы, что оно вообще существует. Тьма висела непроницаемой стеной, ни один звук не нарушал тишину. Только дождь лил, однообразный и настойчивый, стараясь промочить человека до костей, заставить его съежиться от холода и сырости.

Слева проходило шоссе. Их батальон оседлал его с обеих сторон, а взвод, в котором служил Траян, находился справа от шоссе, обеспечивая стык со вторым батальоном. Правее второго батальона и несколько западнее в расположение гитлеровцев вклинилась одна из частей советских войск. Прямо перед ними на расстоянии около километра с севера село огибала проселочная дорога. Сержант Траян Думбрава повел своих людей к этой дороге, он считал ее более безопасной, чем шоссе. Думбрава намеревался следовать по дороге, пока они не окажутся на расстоянии самое большее километра от села. Далее он думал, обойдя село, пробираться к нему прямо по полю или по огородам.

Вначале все шло хорошо. Но, когда они собирались сойти с дороги, попали в засаду. Немцы захватили их. Все произошло так быстро и неожиданно, что они не успели даже сделать ни одного выстрела. Впрочем, нападавших было намного больше: на каждого приходилось по три гитлеровца, и те просто подавили их своим числом.

Это обстоятельство до некоторой степени утешило Траяна Думбраву, но все же он был взбешен и подавлен.

«Если бы я не был так изнурен, я бы, конечно, учуял опасность!» – думал он.

Да, это была правда. Все они были так измотаны, что чувство бдительности у них притупилось.

– Как это мы их, гадов, прозевали? – бормотал замыкавший группу капрал Бачиу Григоре.

Кондруц вздохнул несколько раз, потом сказал с упреком в голосе, который у него всегда, даже теперь, казался веселым:

– Погорели, господин сержант!

Траян был убежден, что Кондруц, как и он, вовсе не рад случившемуся, но не мог удержаться и зло сказал:

– Можно подумать, что ты рад, Кондруц! Погоди, ты еще увидишь, что означает плен у немцев. Это в случае, если нас не отправят на тот свет; поговаривают, что именно так они поступают с пленными в последнее время.